Текст книги "Подвиг продолжается"

Автор книги: Валериан Скворцов

Соавторы: Виталий Мельников,Николай Лысенко,Владимир Гольдман,М. Кононенко,Василий Гуляев,Ефим Гринин,Анатолий Евтушенко,Василий Юдин,Владимир Кошенков,Вениамин Полубинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

ЕФИМ ГРИНИН
В СТАРОЙ ОТРАДЕ

Резиденция инспектора

К открытию магазина старуха Тарабрина всегда поспевала первой. Она бросала на крыльцо обшитый пестрыми лоскутами зимбиль и усаживалась на него черным истуканом. А уж вокруг нее собиралась очередь. И на крыльце рассядутся отрадненские хозяйки, и на бидонах для керосина, и на ногах топчутся. Шли за хлебом, за селедкой, за мылом, промтоварами.

В голодном 1933 году за любой малостью выстаивали днями. Пока высокий жиловатый завмаг Яков Михайлович Шевченко заскрипит железными створками, женщины успевали обмусолить все поселковые новости и сплетни.

И в это утро бабка Тарабрина, грузно припадая на клюку, чуть свет доковыляла до засохшей сгорбленной ветлы и вознамерилась пересечь улицу к излюбленному крылечку, но случайно подняла глаза повыше и обмерла.

Каменный особнячок с лабазом внизу и купеческими покоями над ним еще во времена нэпа был приспособлен под кооперативную торговую точку, о чем сообщала громыхавшая на ветру облезлая вывеска: «Магазин Отрадненского сельпо Ерманского райпотребсоюза». Окна же второго этажа были непроницаемо серыми от многолетней пыли и дождевых потеков. Должно быть, завмага вполне устраивала полутьма на складе.

А тут будто сгинули невесть куда мрачные бельмастые оконницы, а на их месте в жарком свете зари заискрились стекла, и вроде даже окна стали повыше да пошире.

А ниже еще одно диво. Над обшарпанной вывеской потребкооперации, как раз посередке, пламенела алыми буквами на черном фоне новая вывеска:

«4-й участок

6-го отделения милиции

Участковый инспектор В. С. Луценко.

Прием граждан ежедневно

с 16 до 18 часов».

Полуграмотная бабка, подслеповато моргая, так и не осилила прочесть все по складам. Но подле старухи уже грудились и читали вслух несколько женщин, a потом набежали мальчишки и, приплясывая неизвестно с какой радости, тоже читали. Так и толпился народ у вербы, обговаривая животрепещущую новость.

А когда распахнулись двери, народ повалил к магазину. Но внезапно говор стих, женщины приостановились, опасливо повернули головы налево.

Прямо на толпу вразвалочку двигался низенький, но плотный парень лет двадцати с гармошкой-двухрядкой. К уголку брезгливо выпяченной губы прилипла папироска, и вообще его смуглое цыгановатое лицо было исполнено презрения ко всему окружающему. Черная каракулевая кубаночка с кожаным верхом лихо сдвинулась набекрень, черные брюки щегольски, с напуском заправлены в поскрипывающие хромовые сапожки.

Это был Павел Пантелеев, по прозвищу Сараенок, – гроза Старой Отрады. Поравнявшись с толпой, он рванул меха и с надрывом заиграл «Мурку».

– Тьфу, ирод! – негодующе сплюнула бабка Тарабрина. – Люди на работу, а энта шпана спозаранку на игрища...

Гармошка сердито взвизгнула и смолкла. Сараенок склонил голову набок и нагло сощурился на старуху, словно впервые увидел ее.

– Цыц, старая ведьма! – дерзко улыбаясь, прикрикнул он. – Не сдохла, когда щупали тебя? Ну и помалкивай...

От унизительного намека старая женщина задохнулась, побагровев, и злобно замахнулась клюкой. Но Сараенок не отшатнулся, а медленно, лениво нагнулся, поправил голенища сапожек, так же лениво поднялся и шагнул дальше. И тут взгляд его упал на новую вывеску.

– Хо! Фокус-покус! Васька резиденцией обзавелся! – сказал он с вызовом, обращенным к настороженной толпе. – Повыше забрался, на второй этаж, боится, как бы шею не накостыляли... – Напружинившись, он снова рванул меха и загорланил на всю улицу: – Ты-ы зашу-у-у-хари-и-ла-а всю-ю нашу-у-у ма-алину-у...

Провожая его возмущенными возгласами, женщины разбирались на крыльце в очередь:

– Погибели нет на бандита! – со вздохом произнесла краснощекая толстуха молочница, пропуская в магазин бабку Тарабрину. – Парней баламутит, девчатам от него проходу нет. Хоть бы унял его, что ли, новый инспектор!

– Уймешь такого! – хмыкнул кто-то.

– А я что слыхала, бабоньки! – воскликнула тощая, как жердь, и вечно растрепанная жена счетовода колхоза имени Ворошилова. – Вроде Бударина нынче ночью ограбили... Всю получку, как есть, забрали, а самому голову прошибли...

– Ивана Спиридоныча? Быть не может! – вмешался в разговор завмаг, выйдя из-за прилавка. – Да в нем росту поболе двух метров. И здоров он, как бугай. Ни за что не поверю...

– И чего милиция смотрит?! – кипятилась симпатичная портниха Клавдия. – Каждый день драка, финки эти проклятущие, вечером выглянуть боязно. Страма сказать, самого инспектора Акимова избили. Новый безусый ходит сколько месяцев, а толку чуть. Одна радость – вывеску себе повесил... Прием, вишь, установил. Сроду в Отраде такого не было...

В магазине еще долго кипели страсти. Одни поругивали участкового за медлительность, другие доказывали, что он уже кое-кого усмирил.

А сам инспектор Луценко в это время дописывал наверху, в своей первой «резиденции», протокол допроса потерпевшего.

– Ты уж, Василий Самсонавич, постарайся, Христом-богом прошу, – говорил, морщась от боли в забинтованной голове, грузчик Бударин, и было странно слышать слезливые нотки в голосе мужчины столь богатырского роста. – Жинка в голос воет. Ни полушки в доме, и на работу невмочь, черепок когда еще зарастет. Я б эту гниду Сараенка теперь своими руками придушил, да в тюрьму из-за него неохота.

Старший милиционер Лаптев отвернулся от окна, хмуро промолвил:

– Слыхали гармошку? Гуляет Сараенок, к Надьке Фельдшеровой прямует...

– Сегодня отгуляется, – тихо сказал Луценко. – Все дочиста припомним ему: и бабку Тарабрину, и все прочие художества, – и он подвинул потерпевшему протокол. – Прочтите и подпишите...

Пока Бударин, кряхтя от бессильного своего возмущения, читал и подписывал протокол, инспектор, потирая воспаленные веки, вновь и вновь оглядывал комнату. Всю ночь они с Лаптевым и Овчинниковым скребли загаженный пол, мыли и протирали окна. Хоть и устали, а хорошо. Не стыдно теперь принимать людей. Еще бы табуреточками разжиться – и совсем ладно станет.

Дремота властно наваливалась на него. Он встал и тоже подошел к окну, глянул на пыльную, с утра раскаленную улицу, на унылую рябь серо-замшелых тесовых крыш и тяжко вздохнул. Эх, Отрада, Отрада! Вздумалось какому-то шутнику окрестить этот выселок для бывших каторжников таким славным именем! Море воды утекло с той поры, а по-прежнему, будто в насмешку, звучит это слово «Отрада».

Хороша отрада, нечего сказать! Вроде бы уже город. В 6-м отделении милиции на стенке запылилась выписка из постановления ВЦИК от 10 июля 1931 года о включении в городскую черту Сталинграда поселков Бекетовка и Старая Отрада. Ну про Бекетовку ничего не скажешь: все же заводы, железная дорога. С тридцатого года, как первую очередь Сталгрэса пустили, фонари на улицах появились.

А уж в этой Отраде так все и живут, как в селе. Зайдешь на любое подворье, скотины полно, птицы какой хошь, вплоть до индюков, лошадей пара, а то и больше. И не придерешься: хоть кто-нибудь из семьи числится членом колхоза имени Ворошилова. Кустарей-частников развелось на каждом углу.

Самогон будто бы и не гонят, а бражку хмельную через дом варят. И ни дня, ни ночи спокойных. То квартиру обшарят, то разденут догола, то корову со двора сведут. Свои по ночам пробираются с опаской, а уж чужому затемно лучше не показываться.

Василий Самсонович, густо краснея, вспомнил вдруг, как ходил к начальству с рапортом об увольнении. Было это на вторую неделю после его назначения в Старую Отраду. За несколько дней он буквально из сил выбился, с лица спал. Каждый вечер в поселке вспыхивало множество драк, и редко-редко без поножовщины. А стоило появиться инспектору, как вся эта отрадненская шпана прекращала междоусобицу и грозной гурьбой двигалась на участкового. Иной раз молча, другой раз с похабными прибауточками. А не то ехидно справлялись, срослись ли ребра у инспектора Акимова.

Понимал Василий Самсонович, что одному с такой вольницей не сладить. Попытался было осодмильцев себе подобрать. Да куда там! Вроде бы и к надежным людям приходил, но отмахивались и руками и ногами. Кое-кто и не прочь бы помериться силами с хулиганьем, так жены сразу в крик, как бы не поубивали кормильцев... До отчаяния дошел инспектор, и в горькую минуту накатал рапорт.

Начальник 6-го отделения милиции Иван Иванович Топилин, иловлинский казак, высокий красивый блондин, встретил Луценко, как всегда, приветливо. Взял рапорт, прочел и вдруг окинул молодого участкового каким-то холодным отчужденным взглядом. Под этим взглядом Василий Самсонович невольно вытянулся, обдернув гимнастерку. Щеки у него сразу запылали, под ложечкой засосало нехорошо. «Сейчас скажет – сдрейфил! – сгорая со стыда, подумал он и на минуту пожалел, что принес рапорт. Но тут же вспомнил свой огромный участок, окутанный по ночам могильной тьмой, живо представил себе ухмыляющиеся наглые рожи Сараенка и его дружков. – А, пускай что хочет говорит! Не буду там служить – и точка!»

Но Иван Иванович сразу ничего не сказал, повертел в руках щербатое пресс-папье, откинулся на спинку стула, посмотрел в окно. Потом опять придвинулся к столу и сказал голосом скучным, обыденным, как о чем-то давно решенном:

– Считай, товарищ Луценко, что рапорта твоего я не видел, – и протянул бумагу. – Возьми да порви сам, чтоб потом стыдно не было...

– Темень там, товарищ начальник... – не нашел лучшего оправдания Луценко и снова запнулся.

– Потерпи! Вторую очередь Сталгрэса отгрохают, глядишь – и Отраду твою осветят. Ежели помощь нужна, скажи Дзодиеву – я велел посодействовать...

Да, немало было уже сделано за эти месяцы. Верно, старший оперуполномоченный Дзодиев крепко помог молодому инспектору. А еще больше поддержал Луценко председатель колхоза имени Ворошилова Иван Федорович Иванов. Бывший красногвардеец, уральский рабочий, присланный сюда в числе первых двадцатипятитысячников, он никак не мог смириться с буйными нравами коренных обитателей Старой Отрады. Новый инспектор пришелся ему по сердцу. Иван Федорович прежде всего поселил Луценко у члена поселкового Совета Лаптева. Выхлопотал у райпотребсоюза служебное помещение для инспектора.

Ему-то единственному открылся Луценко, как горел со стыда у начальника. Иван Федорович усмехнулся, качая головой. Лукавые искорки блеснули в глазах под пушистыми седыми бровями.

– Добрый у тебя начальник, коли вернул рапорт, – сказал он, заметно окая. – Я бы, однако, не вернул. Не стоишь ты того. Коли б ты просто забоялся, это хоть и зазорно для парня, однако куда ни шло. Я гляжу, политически ты плохо подкован. Ведь ты кто есть? Частник какой или милиционер? А коли ты милиционер – страж Советской власти, так пусть всякая недобитая сволочь тебя боится, а не ты ее. На то тебе поддержка наша и обеспечена. Надо что – иди ко мне, иди в поссовет, в райком партии. Подскажут, помогут... На первый случай я тебе чем подсоблю. Бери в помощники Лаптева Ивана Ивановича. Из него милиционер выйдет что надо. И еще у меня на примете есть для тебя помощники...

Так оно все и вышло. Были теперь у инспектора и доверенные лица, и группа осодмильцев, и два старших милиционера – Лаптев и Овчинников. Отрабатывая методически улицу за улицей по поддержанию паспортного режима, Василий Самсонович довольно быстро выявил наиболее опасных лиц. Кое-кого сумел удалить из поселка.

Но обстановка по-прежнему оставалась напряженной. Где-то поблизости скрывался бежавший из заключения бандит Лешка Кучак, осужденный за убийство девушки Архиповой. Шайка Сараенка была связана с ним и, возможно, даже укрывала, иначе не стал бы Кучак грозить страшной карой любому, кто посягнет на его кореша.

И вот пришел час, когда можно, наконец, разрубить этот узелок. Стоя у окна, Василий Самсонович еще и еще продумывал, как лучше взять Сараенка, чтобы добыть улики вчерашнего ограбления. Зажиточную усадьбу старого Пантелеева на Советской улице инспектор изучил до мелочей, знал даже клички всех его трех коров. Как ни верти, а выходило, что лучше всего брать бандита дома. Стало быть, надо только проследить, когда Сараенок вернется от Надьки, и тогда...

За домом Фельдшеровой наблюдение вел Лаптев. С полуночи Луценко устроился в засаде на чердаке соседнего с Пантелеевым дома Говоровых. Часы тянулись томительно медленно.

Сараенок заявился домой уже под утро. При аресте он не сопротивлялся, напротив, нагло ухмылялся. Но когда инспектор нашел свинчатку, а потом извлек из комода бударинский гаманок с новенькими пятерками, Сараенок побледнел и процедил сквозь зубы:

– Ну, Васька, попомнишь у меня...

– Шагай вперед! Дочиста кончились твои угрозы! – сам удивляясь своему спокойствию, сказал Луценко.

Еще час назад он ненавидел Сараенка лютой ненавистью. И не только потому, что не мог простить этому бандиту свою собственную слабость. Василий Самсонович очень любил детей. На улицах Отрады он пристально разглядывал лица подростков, тревожась, беспокоясь об их судьбе. Ведь один негодяй вроде Сараенка способен втянуть в преступную жизнь десятки хороших, но таких еще несмышленых пацанов.

А сейчас словно перегорела эта ненависть в душе инспектора. Только одного хотелось ему: вся Отрада должна видеть, что пришел конец бандитским штучкам.

Никакого транспорта у Луценко под рукой не было. А и был бы, все равно не поехал бы инспектор с арестованным. Шагал он с наганом в руке позади Сараенка через всю Старую Ограду. И два синих кубика, совсем недавно сменивших треугольники на петлицах инспектора, как-то особо весело светились на солнце. Было это для жителей весьма и весьма наглядно, получше всяких душеспасительных бесед. А кто не сумел лично полюбоваться редким зрелищем, тому – Луценко не сомневался – передадут со всеми подробностями.

Конец Сараенка

Такой квадратной спины не было, пожалуй, больше ни у кого в Старой Отраде. Луценко невольно приостановился в воротах. Нет, неспроста явился сюда старый Пантелеев. Интересно, давно он приступки считает? На самом солнцепеке стоит, с непокрытой головой, ну прямо богомолец перед монастырской оградой. Небось, сыновьи грехи надеется замолить, кулацкая душа...

Инспектор поправил фуражку, согнал под ремнем складки с гимнастерки и, хотя ноги гудели от усталости, печатным шагом прошел через двор, поднялся, не оглядываясь, по деревянной лестнице в свою резиденцию.

Он был уверен, что лестница сейчас же заскрипит под грузными шагами. И потому мгновенно вытащил из стола папку с бумагами, подпер голову ладонями и углубился в изучение очередной жалобы на завмага Шевченко. Но прошло пять, десять, двадцать минут, а знойную тишину нарушало лишь назойливое жужжание шмеля где-то за дверью.

Обостренное любопытство заставило молодого инспектора осторожно выглянуть в окно. Старый Пантелеев угрюмо и неподвижно стоял на прежнем месте, вперившись взглядом в нижние ступеньки. Крупные, как слезы, капли пота градом катились с крутого лба на дубленые складки щек. Коренастый, в кремовой, вышитой на груди косоворотке, подпоясанный цветным шнурком, он казался каменной глыбой.

Но было все-таки в фигуре Пантелеева, в его позе просителя что-то жалкое, приниженное. Словом, если хотел старик разжалобить инспектора, то наполовину добился своего. Василий Самсонович неожиданно почувствовал, как защемило вдруг в груди. Это было совсем ни к чему.

Стараясь подавить непрошеное чувство, он усмехнулся и, словно убеждая самого себя, произнес вслух:

– На жалость напирает, куркуль. На выдержку задумал взять! Ну-ну, давай, кто кого...

Василий Самсонович не понимал психологии Пантелеева, и это злило, как все непонятное. Хозяйство у старика было самым крепким во всей Отраде. И при таком богатстве сын – грабитель! Неужто старик жалел Сараенку деньги? А может, наоборот: сам пользовался награбленным?

Чертыхнувшись, инспектор снова сел за стол, повернул мысли в другом направлении. Настроение у него было неважное. И он знал причину. Неделю назад Ивана Ивановича Топилина перевели с повышением в другую область. А новый начальник 6-го отделения Мирон Петрович Василенко воспринял арест Сараенка до обидного равнодушно. Даже не спросил ничего. Выслушал, молча поглядел протоколы, молча же отпустил. Впрочем, откуда ему знать, что означает этот факт для инспектора 4-го участка? Воюет Луценко с преступностью, стало быть, служит человек добросовестно. И ладно. А переживания что? Переживания – дело сугубо личное...

Да, Топилин был другого склада. И опять вспомнилось Луценко, как приехал три года назад в Сталинград с Харьковщины, из родного колхоза «13 лет РККА», как толкался недели три без работы, как устроился, наконец, на строительство Сталгрэса на гравиемойку. Мастер приметил старательность паренька, помог перейти учеником арматурщика. Это сулило уважаемую профессию.

Как-то после рабочего собрания председатель профсоюза Фомин оставил дюжину парней и стал агитировать их вступить в осодмил. Согласились не все. Луценко поднял руку без колебаний. Вечером добровольцы явились в 13-й деревянный дом Сталгрэса, заполнили анкеты, получили удостоверения.

С упоением ходил Луценко после работы в отделение милиции. Изредка ему давали самостоятельные задания, а чаще патрулировал он с кем-нибудь из милиционеров. За лето сделался в отделении своим человеком. И уже не удивился, когда предложили ему перейти на работу в милицию.

Но начальник отдела кадров строительства вскипел.

– У меня что, по-твоему, дорогой товарищ, постоялый двор? – ехидно вопросил он, потрясая заявлением Луценко о расчете. – Что молчишь? Переночевал – и до свидания?! Нет, дорогой товарищ, у нас ударная стройка. От нашей электростанции вся судьба Сталинграда зависит, учти! Мы тебя чернорабочим взяли, а теперь что? Бригадно-ученическим методом обучаем тебя специальности – это раз! Общежитие дали – это два. Спецовку выдали, – он с видимым удовольствием загибал пальцы. Скоро разряд получишь, – прижав большой палец, он взмахнул кулаком. – Ценить надо, а ты норовишь, где поглубже... Летуном хочешь стать? Эдак мы, дорогой товарищ, пятилетку в четыре года не выполним...

– Я не поглубже, а в милицию, – упрямо набычился Луценко.

– А что мне милиция! – вспыхнул кадровик. – Я за ихние кадры, дорогой товарищ, не ответчик. Так что иди и работай...

В милицию Луценко заявился после смены, как потерянный. Вот тогда-то помощник начальника Сергей Яковлевич Назаров и представил его Топилину. Начальник 6-го отделения оглядел парня с головы до ног, покачал головой, сказал с усмешкой:

– Нахваливали мне тебя, вроде стоящий ты мужик, гроза преступников! А росточком, я смотрю, ты в гвардию не вышел. Голодовал в детстве, или в роду все такие? – он терпеливо выслушал сбивчивый, смущенный ответ Луценко, захохотал: – И голос у тебя чисто оперный, не милицейский. Арию Ленского слышал? Ну, ладно, не обижайся, это я шуткую. Ты мне вот что скажи, – и он вдруг выставил перед глазами обескураженного парня книгу со знакомым портретом, Тараса Григорьевича чтишь, стихи его читаешь?

От волнения во рту у Луценко все пересохло, и он лишь кивнул утвердительно.

– А ну прочти! – требовательно сказал Топилин, передавая книгу. – Послухаем, как ты Шевченко разумеешь.

Луценко наугад раскрыл книгу, и в памяти его вдруг всплыли любимые строчки «Заповита». Он захлопнул книгу, отставил, как когда-то в школе, ногу назад, распрямился и начал с чувством читать наизусть:

 
Як умру, то поховайте мене на могилі
Серед степу широкого на Вкраїні милій...
 

Топилин сурово, как строгий экзаменатор, смотрел на раскрасневшегося парня, а когда тот кончил, сказал быстро:

– Еще что помнишь? Читай! – и тут же повернулся к помощнику: – Чуешь, Назаров, это тебе не в переводе. Натуральные стихи, аж за душу скребут! Нечего не скажешь, толковый хлопец, добре трактует кобзаря. Значит, будет действовать по справедливости. Нам в милиции только такие и нужны. Одним словом, в приказ немедля. Младшим милиционером с месячным испытательным сроком – и чтоб каждый день перед нарядом читал личному составу стихи. А то кормим людей одними политинформациями...

– На стройке возражают, Иван Иванович, – напомнил Назаров.

– Это кто ж там милицию не признает? – грозно переспросил Топилин. – Ну мы ему пропишем рецепт, чтоб уважал Советскую власть. В райкоме партии потолкуем. Укреплять милицию всем надобно.

Лукавая улыбка заиграла на губах Василия Самсоновича, когда он вспомнил, как ахнули в конторе стройки, увидев Луценко в полной милицейской форме...

Да, немало еще хорошего сделал Топилин для него! И так уж повелось с первой их встречи, что как бы ни были они заняты, а полчасика непременно жертвовали любимому кобзарю. А теперь опоздал он, всего-то на пять дней опоздал о арестом Сараенка, не успел оправдаться в глазах Ивана Ивановича. Узнать бы адрес да написать ему...

Стук в дверь оторвал инспектора от воспоминаний. Старый Пантелеев, теребя в руках картуз, медленно двигался к нему от порога. Не поднимая глаз, глухо спросил:

– Павлушке чем пахнет, гражданин инспектор?

Василий Самсонович выпрямился, сказал внушительно:

– Все дочиста по совокупности будет вашему Павлушке: за грабежи, за разбойное нападение, за бабку Тарабрину...

Пантелеев оперся локтями на стол, засопел тяжко, желтыми кошачьими глазищами впился в инспектора.

– Купца я нашел, берет корову, деньги нынче же сполна принесет. Ты скажи, гражданин инспектор, ежели мало тебе одной коровы, мы и за второй не постоим. Вызволи Павлушку!

Многое уже повидал Луценко за два года работы в милиции, но тут изумленно отвалился на спинку стула. Вот оно, значит, как взятки суют! Наливаясь злостью, Луценко полистал купленную недавно на руках потрепанную книжечку – «Уголовный кодекс», которой немало гордился, произнес холодно:

– Дача взятки должностному лицу, гражданин Пантелеев, наказывается лишением свободы на срок....

– Знамо дело, – упрямо перебил Пантелеев, – наказывается, ежели прознают, а мы тута с глазу на глаз...

Луценко в два прыжка подскочил к двери, распахнул, властно указал на лестницу. Старик, сутулясь, прошаркал по полу, переступил через порог, но опять обернулся:

– Не постою за второй, гражданин инспектор... – уныло повторил он.

Дверь с силой захлопнулась перед его носом.

* * *

Спрыгнув с коня, Луценко с трудом размял затекшие ноги, устало потянулся. Двое суток не слазил он с седла, рыская по заволжским сенокосным угодьям, и все понапрасну.

Черт бы подрал хитрого завмага Якова Михайловича! Рыльце у него в пушку – вот и юлит перед инспектором, лезет с непрошенными советами. Главное, сказал так определенно да еще оглянулся: не подслушивает ли кто. Не там, говорит, уважаемый Василий Самсонович, ищите. Имею абсолютно точные сведения. Скрывается преступник за Волгой, неподалеку от Рыбьего пруда...

Инспектор тяжко вздохнул. Он водил взмыленного коня по двору, прежде чем поставить его в конюшню, а мысли неотступно вертелись вокруг неудачных поисков. С той минуты, когда ему сообщили о побеге Сараенка, Луценко вообще уже не мог думать ни о чем другом.

Пуще всего его угнетали встречи с отрадненцами. Правда, многие вслух выражали ему сочувствие, опасались, что дружки Сараенка снова примутся за старое. Но сколько обнаружилось и таких, которые открыто потешались над инспектором!

Старый Пантелеев нарочно искал встреч с Луценко. Завидев еще издали инспектора, он демонстративно помахивал бутылкой, потягивая молоко прямо из горлышка, довольно поглаживал себя по осанистому брюху. И в желтых его кошачьих глазищах горели злорадные огоньки. А у Луценко от бессильного бешенства кровь бросалась в лицо, молотками стучала в виски.

Вернуть преступника в тюрьму было сейчас для инспектора делом чести. И он искал Сараенка уже третью неделю, искал неутомимо, искал днем и ночью. И не один, конечно. Оба его старших милиционера, все осодмильцы были заняты тем же. Эти поиски принесли нежданную удачу. В ночном обходе без кровопролития захватили вооруженного наганом беглого бандита Лешку Кучака, когда тот, крадучись, пробирался дворами в свое убежище – старый погреб.

В другое время Василий Самсонович изрядно бы гордился такой бескровной победой. Но теперь даже этот успех не грел его. Сам того не замечая, он в этом изматывающем поиске быстро взрослел, мужал, становился настоящим милицейским инспектором – бесстрашным и осторожным, проницательным и находчивым, терпеливым, как охотник, и выносливым, как старый бродяга. Волей-неволей учился он расчетливости в своих действиях, предусмотрительности, выдержке, умению с помощью нехитрых подручных средств перевоплощаться то в немощного старичка, зачастившего в отрадненскую церковь, то в бойкого залетного спекулянта, принюхивающегося к ценам на ходкие товары на бекетовском толчке.

Из сплава этих качеств рождались самые необходимые – железное упорство и особая интуиция оперативного работника. Немало убедительных доводов приводили Василию Самсоновичу и сослуживцы, и председатель колхоза Иван Федорович, и другие уважаемые люди, уверяя, что скрылся бандит где-нибудь далеко за пределами Сталинграда. Инспектор спорить не спорил, но упорно стоял на своем, хотя вряд ли смог бы обосновать свое мнение.

Чутье подсказывало инспектору, что беглец где-то поблизости. И Луценко караулил его везде, где мог он появиться. Каждую ночь сменялись засады на чердаке по соседству с двором Пантелеевых, в хлевушке, что притулился к забору Надьки Фельдшеровой, у опустевшей уже погребицы, несомненно, известной Сараенку, и даже у домов двух его прежних любовниц. Только свою квартиру оставил Луценко без наблюдения. И чуть не поплатился за это жизнью.

Он женился совсем недавно. Ася жила с матерью на Пролетарской. Василий Самсонович так истосковался по домашнему уюту, что первое время все вечера проводил дома. Но после побега Сараенка Ася тщетно выстаивала на крыльце до полуночи и позже. Молодая женщина не привыкла еще к милицейской службе мужа. В тоскливом ожидании ей невольно мерещились всякие ужасы. И только старик сосед Федор Михайлович, который спасался на крыльце от бессонницы «козьими ножками», разгонял ее страхи.

В субботу Ася затеяла большую уборку и, притомившись к вечеру, решила лечь пораньше, не дожидаясь мужа. Но спала, как говорится, вполглаза. И когда ночью кто-то вдруг тихонько стукнул в окно, у Аси екнуло сердце. Она прильнула к стеклу и увидела испуганное лицо старика соседа...

Василий Самсонович был немало изумлен, когда жена встретила его за квартал от дома. Задыхаясь от бега и волнения, Ася жарким шепотом рассказала мужу все. К ее удивлению, Василий Самсонович хмуро усмехнулся.

– Я ж говорил, что никуда он не денется, – сказал он негромко, словно радуясь своей правоте, и вытащил наган из кобуры. – Значит, на охоту вышел... Ну ладно, спасибо, Асенька, тебе да Федору Михайловичу... Иди за мной, но не следом...

Предосторожность оказалась излишней. В глубине двора, между деревьями, где сосед явственно видел фигуру человека с обрезом, уже никого не было. Зато на рассвете картина прояснилась. Политые с вечера грядки были истоптаны чьими-то сапогами, на потрескавшейся коре старой вишни виднелись свежие царапины. Очевидно, преступник клал оружие на развилку между ветвями.

Василий Самсонович по свежим следам проследил путь бандита до церкви и тут крепко пожалел, что нет под рукой ищейки. Парочка служебно-розыскных собак в областном управлении применялась лишь в особо важных случаях. А в районных отделениях милиции только мечтали о подобной роскоши...

– Замучил лошадь! – грубо сказал, над ухом инспектора вынырнувший откуда-то конюх и перехватил уздечку. – Два дня ездил, а споймал кого? Мозоль на задницу! Вам всем только и делов скакать! Жеребец вона как подбился, небось, давно пить-есть просит...

Уже обсохший Чалый пронзительно заржал и нетерпеливо потянул в сторону конюшни. Грубияна конюха инспектор недолюбливал, как и все сотрудники, но в данном случае тот был прав. И потому Луценко молча отпустил уздечку и медленно направился к начальнику отделения, ничего хорошего не ожидая. Но Василенко против обыкновения широко улыбнулся, сказал весело, с явной насмешкой:

– Ну, докладывай, инспектор! Привез свою пропажу?

«Какая же она моя?! – внутренне возмутился Василий Самсонович. – Назначили дежурным по КПЗ лопуха, он упустил преступника, а я в ответе, все дочиста недовольны – и конюх, и начальник». Но вслух сказал тихо и четко:

– Никак нет, Мирон Петрович. В районе Рыбьего пруда бежавший Павел Пантелеев мной не обнаружен.

– То-то, не обнаружен, – усмехнулся Василенко. – А письма тебе шлет. Нахальные притом и доплатные. Полюбуйся вот...

Василий Самсонович развернул мятый треугольник, сделанный из выдранного тетрадного листа. Крупные карандашные каракули разбежались вкривь и вкось:

«Передайте Ваське Луценко, он у меня сыграет в ящик, пусть за мной не бегает. Сараенок».

Инспектор в сомнении поскреб подбородок: докладывать теперь начальнику про ночной визит бандита или умолчать во избежание лишнего нагоняя? Вопрос был затруднительным. Василий Самсонович опять медленно сложил угрожающее послание треугольником, машинально разглядывая почтовый штемпель, и вдруг догадка обожгла его.

– Мирон Петрович, а ведь письмо в Красноармейске кинуто. Стало быть, там где-то Пантелеев зацепился. Не таковский он человек, чтобы ради письма туда мотаться.

Василенко одобрительно хмыкнул.

– Дельно рассуждаешь, инспектор. Езжай без промедления, а я позвоню Серову – начальнику седьмого отделения. Помогут они тебе там...

Товарищи из седьмого отделения посоветовали Василию Самсоновичу не показываться больше в Красноармейске, дабы не спугнуть случайно бандита. Они сами через два дня установили местопребывание Сараенка. Устроился он подмастерьем у столяра-кустаря да выговорил себе право ночевать рядом с мастерской в сараюшке, где сено сушилось для хозяйских коз.

Сараенок еще хорохорился, когда на рассвете его арестовали. Но песенка его была спета. После суда он уже никогда больше не появлялся в Старой Отраде.