Текст книги "Огненная арена"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Ай, брось ты считать, – прервал Гамаяк. – Разве перечислишь всех, кого они держат в тюрьмах!

Видя, как расходились ребята, Ксения перестала плакать. Глаза ее высохли, и бледное лицо подернулось печалью.

– Арам, – обратилась она к Асриянцу, – начальник тюрьмы обещал перевести Людвига после суда в лазарет, да только дал понять, что за «так» хлопотать не станет. У меня есть золотые часики – подарок моей тетушки в день нашей свадьбы. Серьги, вот, золотые, кольцо золотое, наконец. Помоги мне продать ювелиру?

– Ксения Петровна, прекратите! – обиделся Асриянц. – За кого вы меня принимаете? Предоставьте эту заботу мне и моим друзьям.

* * *

Аризель в первые дни после освобождения Ксении почти не отходила от нее. Даже ночевала у нее. Утром Аризель отправлялась в гимназию. Во второй половине дня, возвращаясь домой, помогала матери по хозяйству, затем брала учебники и входила в мрачноватую комнатушку Стабровских. Девушка делала все, чтобы приподнять настроение Ксении, угодить ей.

Через неделю во дворе Асриянцев появился Нестеров, как всегда элегантен и строг. Поздоровался с Арамом, с его матерью. Вместе зашли к Стабровской, где была и Аризель.

– Здравствуй, Ксана, – подал руку Нестеров. – Прости, что не навестил до сих пор… Добрый вечер, Ариль.

Девушка смутилась. Она все время думала о нем, но он появился так неожиданно, что застал ее врасплох. С того дня, как они расстались в Ташкенте, Аризель: встречалась с ним несколько раз: в Анлийском клубе, на треке велосипедистов, во время соревнований. Но туда она приходила нарядно одетой и была довольно изящной. А сейчас он застал ее в домашнем халате, в шлепанцах на босу ногу, с веником в руках. Нестеров подошел к девушке, чтобы поцеловать руку, и она, смутившись до слез, выронила веник.

– Сестренка, я не знаю тебя, – засмеялся Арам. – Куда делся твой характер, а?

– Арам, разве так поступают?! – обиделась она. – Разве ты не мог предупредить? Я в таком виде…

– Ну, что ты, Ариль?! – ободрил её Нестеров. – Это даже хорошо, что я увидел тебя такой. Тебе любой наряд к лицу, честное слово! Ради бога, не смущайся.

– Но, все-таки, вы меня извините, я переоденусь, – все еще испытывая неловкость, проговорила Аризель и удалилась.

Ксения нетерпеливо дождалась конца этой, как ей показалось, неуместной сценки стыдливости и сказала раздраженно:

– Боже, тут речь идет о жизни и смерти Людвига, а она, видите ли, испугалась собственного халата! Не пойму, Иван Николаевич, чем вы тут все время занимались без нас!

– Успокойся, Ксана, что ты? – попросил Нестеров. – Ты раздражена… Я понимаю тебя, но Аризель не заслуживает твоего упрека… Да и мы тоже. Представь себе, что эта стыдливая гимназистка три месяца назад жертвовала своей жизнью ради того, чтобы выручить тебя и Людвига из тюрьмы. Арам, потом расскажешь Ксане о той операции. А сейчас, Ксаночка, я попрошу тебя лишь об одном: не делай ошибочных выводов и не бросай незаслуженных упреков в лицо своим друзьям… Я не появлялся перед тобой целую неделю единственно потому, что не мог прийти к тебе с пустыми утешениями… Вот, держи, Ксана, тут три тысячи рублей… Их собрали деповцы, товарищи Людвига, чтобы перевести его из тюрьмы в лазарет. Все знают о его тяжелом состоянии. Прошу тебя, Ксана, не забывай: ты жена Людвига, а мы его верные товарищи по работе.

– Прости, Ваня… – Ксения горько улыбнулась и положила сверток с деньгами на стол.

Вошла Аризель, робко предложила:

– Арам, мама зовет всех к столу… – Заметив перемену на лицах собравшихся, спросила удивленно – Ксана, Ванечка, почему вы так поскучнели сразу? Обиделись, может быть?

– Прости, Аризель, – тихо произнесла Ксения Петровна и поцеловала ее в щеку. – Пойдемте, друзья! Раз зовут – надо идти, иначе тетя Ануш обидится.

Вечер у Асриянцев прошел довольно оживленно. Говорили о Людвиге, о Ксане, об оставшихся в заточении товарищах. Все утешали Ксению, чтобы не отчаивалась: еще не все потеряно. Есть друзья, есть хорошие врачи в Асхабаде, которые спасут Людвига.

Уходил Нестеров с легким сердцем, Аризель вышла проводить его. Договорились в субботу пойти в клуб музыкально-драматического общества. На прощание Нестеров поцеловал ее и, когда отошел, его окликнул Арам:

– Ваня, погоди… Я не хотел омрачать ни тебя, ни других. Но сказать я тебе обязан. Арестованы наши гнчакисты Аванес и Гамаяк Мякиевы… И опять предал студент… Какой-то Ветлицкий.

– Черт побери, да что же это такое! – возмутился Нестеров. – Ветлицкий, говоришь? – переспросил он. – Ну, что ж, ладно, Арам, я пойду…

Злость, невыразимая жажда мести захватили его. Он шел и не замечал ничего вокруг. Руки его то опускались в карманы пиджака, то взлетали к лицу. Он делал непроизвольные движения, и только мозг чеканил убийственно четко: «Месть… Только месть, иначе мы все погибнем, не поднявшись до настоящей борьбы!»

Нестеров вышел на Базарную. Некоторое время прохаживался у остановки, дожидаясь дилижанса. Наконец, коляска, запряженная шестеркой лошадей, подкатила. Он сел и вскоре был у вокзала, а через полчаса на квартире Вахнина.

– Здравствуй, Вячеслав.

– Добрый вечер. Что случилось?

– Бери карандаш и бумагу, продиктую.

Вахнин вырвал из тетради лист:

– Говори, только спокойнее. Впервые тебя таким вижу.

– Пиши, Слава.

Граждане! Вновь арестованы в Асхабаде два человека за распространение нелегальной литературы.

Вахнин начал писать, а Нестеров, думая над следующей фразой, заходил по комнате.

– Говори, что дальше, – попросил Вахнин. – Кого арестовали?

– Гнчакистов арестовали, – быстро отозвался Иван Николаевич и начал диктовать дальше – Эти аресты ни на минуту не смогут ослабить нашу деятельность в Асхабаде: наш комитет и типография вполне неприкосновенны!

– Опять ты.

– Пиши дальше. Полицейским ищейкам, к величайшей их досаде, не удастся напасть на след.

– Ну и сказанул! – засмеялся Вахнин. – Да у меня вся типография в двух ящиках помещается!

– Пусть думают, что у нас станки… Пусть ищут станки! Пиши дальше. Ни гнусным доносам, ни ночным вторжениям в чужие дома, ни арестам, ни тюрьмам не прервать наше дело. Социал-демократия опирается на рабочую массу, на место павших борцов встают новые.

– Опять по доносу арестованы? – прервал Вахнин.

– Пиши… Арест был вызван гнусным доносом ученика местной мужской гимназии Ветлицкого.

– Сыночек банковского чиновника, – вставил Вахнин.

– Ты знаешь его?

– Увижу – узнаю…

– Вот и прекрасно. Пиши… Счастливый юноша! Не мудрствуя лукаво, во столь юных летах он понял всю проблему нашей современной жизни, он понял, что для карьеры, для получения чинов ли орденов в будущем нужны не образованность и честность, а продажность и шпионство.

– Слушай, Иван, да ведь попечители гимназии образовали целую шпионскую сеть! Ты же знаешь. Бело-усова надо бы…

– Этого уберёшь, на его место такой же сядет, если не хуже. А гимназистов, надевших предательские мундиры, мы проучим… Проучим так, чтобы страх каждого по пятам преследовал!

Окончив писать, Вахнин поднялся из-за стола:

– Сегодня набрать?

– В крайнем случае, завтра. Надо поскорее отрезвить помутившееся сознание некоторым господам. Зайдешь к Васе Шелапутову, скажешь, чтобы приготовился К делу. Думаю, без него не обойтись…

Не откладывая, Нестеров заглянул в цирк к Романчи и Ратху.

– Здравствуйте, друзья. Как поживаете?

– Порядок, – отвечал Романчи. – Готовимся к закрытию сезона. Еще два-три представления, и – ауффидерзейн, до самой осени.

– Два-три представления, говоришь? – задумался Нестеров и посмотрел на Ратха. – У тебя карета на ходу? Сможешь меня вечерком покатать?

Ратх обрадованно кивнул. Мысль о том, что Нестеров во всем доверяет ему, приятно согрела его юношеское сердце.

– Сегодня? – уточнил Ратх.

– Завтра… Твой старший брат уже вернулся из поездки?

– Нет еще… Скоро приедет.

– А среднему не потребуется ландо?

– Ай, зачем ему? У него совсем другие мысли!

– Тогда, значит, завтра я буду здесь, – сказал Нестеров и распрощался.

На другой вечер, когда Ратх откатался на арене и вышел на улицу, то увидел возле своего ландо здоровенного полицейского и двух армян. Нестеров еще в антракте предупредил Ратха, что на дело поедут трое – один среди них в полицейской робе, так что пусть это парня не смущает. Сейчас Ратх лишь подал знак, чтобы садились, а сам залез на козлы и тронул лошадей. По наказу Нестерова, Ратх должен был остановить ландо на Козелковской, возле двора клуба велосипедистов. Так он и сделал. И как только лошади остановились, «полицейский» – это был Шелапутов, вылез из ландо и скрылся в темноте, где стояли дома банковских чиновников. Его не было долго, и Ратх забоялся, как бы кто-нибудь не узнал коляску арчина. Но беспокоился напрасно: на этой глухой улице, ночью, хозеява даже в собственные дворы боялись выходить. «Полицейский» вернулся с каким-то гимназистом (это был Ветлиц-кий), открыл дверцу, толкнул парня в ландо, и сел сам.

– Поехали! – махнул рукой.

Ратх стегнул лошадей, выехал на Пушкинскую и повернул налево. Затем он погнал коней по Гауданской дороге в сторону гор, которые зияли в ночи черными громадами…

* * *

Штабс-капитан Каюмов возвратился из поездки в конце июня. Два с лишним месяца разъезжал по мургабским и тедженским селам, меняя купе вагона на седло, а седло на арбу. Наконец, заночевав в последний раз в Баба-Дурмазе, знойным днем слез с повозки на кривой улочке возле родного дома.

Жара стояла невыносимая. На каюмовском подворье – ни души. Все попрятались от солнца: кто в кибитке, кто в беседке под виноградными лозами. Аман спал в комнате на полу. Ратх, услышав радостное повизгивание собаки, посмотрел в окно и увидел Черкеза. Он шел к своему дому по аллейке, неся чемодан и шинель. Белый китель на нем был расстегнут и грязен. Сам, загоревший до смуглоты, и похудел заметно: скулы обтянуты, нос заострился, глаза усталые.

– Аман, вставай! – толкнул Ратх брата. – Вставай, Черкез приехал.

– А! Что? Кто приехал? Черкез? Ой, аллах, наступил все-таки этот черный день.

– Держись спокойнее, смотри не выдай себя, – предупредил Ратх.

– Постараемся… Пойдем, встретим.

Выйдя во двор, Ратх окликнул старшего брата и первым поспешил к нему. Аман замешкался. Переборов страх, закричал в глубину двора, где на кошме сидели женщины:

– Эй, Нартач-ханым! Рааби, молодой хан приехал, встречайте!

И сам направился к веранде, где Черкез уже умывался под рукомойником.

– А Аман… – улыбнулся Черкез, прополоскав рот и намочив лицо. – Как дела? Жив-здоров?

– Здоров, слава аллаху. С делами тоже покончили. Цирк закончил сезон, закрылся до осени. Теперь будем ходить на скачки. Кобыл двухлеток объезжаем…

– Ратх тоже с тобой?

– А где ж ему еще быть?

– Галия-ханум ходит на службу?

– Ходит, конечно, – засмущался Аман. – А ты, как вижу, соскучился по ней? О Рааби разве забыл? Вон идет.

– Обеих помню, – буркнул Черкез и поверг этой короткой фразой Амана «в ад размышлений».

Черкез тем временем, умывшись, тихонько о чём-то пошептался с Рааби и направился с ней в комнату. Амана всего передернуло: «Сейчас насладится с ней, а вечером навестит Галию!» К счастью Амана появился отец.

– Ну, ну, где там наш герой? Вернулся, значит?

Все ли благополучно, Черкезхан? – послышался его голос и он вошел в комнату.

Рааби, смущенная присутствием свекра, потопталась немного и отправилась к женщинам. Аман возблагодарил судьбу, что так случилось. И тут же он решил, что сидеть сложа руки и слушать о чем будет рассказывать старший брат, все равно что слушать приговор. Надо было предупредить Галию. Аман подозвал Ратха, шепнул тихонько:

– Я схожу к ней, а ты побудь с ними. Если спросят, где я, скажи, скоро придет.

– Давай иди, только не горячись.

Аман выскользнул в калитку и быстро зашагал в сторону Скобелевской площади. Он шел и думал, что же теперь делать? Эта мысль точила его уже много дней. Ведь Галия беременна… Вчера днем, запершись на тайной квартирке у Камелии Эдуардовны, они долго искали возможные варианты выхода из создавшегося положения. Но так и не нашли. Галия предложила Аману самый простейший по ее понятиям выход. Приедет Черкез, она капризами и ласками заманит его к себе, проведет с ним ночь до утра, а потом… когда начнется подсчет времени, она его как-нибудь обманет… Аман слушал ее и оглядывал налившимися кровью главами. И едва она договорила, вынул нож и со стиснутыми зубами выговорил: «А вот этого не хочешь? Если ляжешь с ним – зарежу!» После сказанного Галия на целую минуту потеряла дар речи. И пока она молчала, он грозил ей, призывая на ее бедную голову все кары, какие существуют на свете. Молчание ее прервалось судорожным, полным отчаяния, плачем. Выплакавшись, наконец, она сказала: «Придется найти доктора…» Но и с этим Аман не согласился. «Вмешательство чужих рук в святая святых, куда даже аллаху не позволено?! – возмутился он. – Нет, милая Галия, такого я никогда не допущу!» Она вновь заплакала, а успокоившись, решительно заявила: «Хорошо, Аман, если нет никакого выхода – я отравлюсь. Я оставлю этот подлый мир». Тогда он посадил ее рядом и стал успокаивать: «Я спасу тебя, Галия, спасу… Я придумаю, чтобы и тебе, и мне было одинаково хорошо… Только ты не делай глупостей». На этом они вчера расстались, и Аман отправился в караван-сарай с надеждой найти седельщика из урочища Джунейд, но того не оказалось в Асхабаде. А теперь вот он больше всего страшился рук Черкеза, которые могут вновь залапать Галию, и соображал, что ему предпринять, чтобы этого не случилось.

Войдя в коридор редакции, где уже однажды бывал, Аман вызвал Галию и тихонько сказал:

– Черкез дома…

Женщина ойкнула, побледнела и поднесла руки к горлу. Аман взял ее за руку, заглянул в глаза:

– Ты не пустишь его к себе в комнату. Поняла? Как бы он тебя не упрашивал – ты должна его ненавидеть. Если не выдержишь – конец у тебя будет один. И запомни: я требую этого потому, что ты мне нужна… Я никогда не встречал такой, как ты… Если б не нуждался в тебе, я разрешил бы тебе все, что угодно – и спать с ним, и идти к доктору, и травиться… Ты пойми меня, Галия, я жить без тебя не могу… Ты подождешь еще день-два и мы оба будем в безопасности. Прощай пока… До завтра… Я всю ночь не буду спать… Прилеплю глаза свои к дверям твоей комнаты…

Он ушел, оставив ее в полуобморочном состоянии. Галия вернулась со службы совершенно больной, Черкез встретил жену скептической усмешкой:

– Что это вы, ханум? Не болели вроде бы, а как я приехал, то сразу и заболели?

– Извини меня, Черкезхан, у меня нездоровый жар… Голова…

Черкез похмыкал, покачал головой. Глядя на него, тотчас зашушукались женщины:. «Вот ведь, бесстыдница… Пока его не было – бегала, как молодая кобыла, а теперь заболела… Да разве это жена?» Женские пересуды еще больше взвинтили Черкеза. «Ладно, завтра поговорим», – решил он..

На следующее утро ровно в девять Черкезхан докладывал Ораз-сердару о своем возвращении и выполнении задания. Ораз-сердар пожал ему руку, затем обошел со всех сторон, осматривая, как овцу, приведенную с базара, и остался довольным.

– Значит так, господин штабс-капитан, – сказал важно, развалившись в кресле. – Рапорт с изложением всего составите на имя его превосходительства, генерал-лейтенанта Уссаковского… Но рапорт передадите через мои руки. Я посмотрю, что вы там нацарапаете. А пока расскажите вкратце о своих успехах. Садитесь, штабс-капитан.

Черкез сел сбоку стола и начал рассказ тоном делового человека:

– Господин майор, проделана невероятно огромная работа. Я завербовал в наши патриотические сотни по меньшей мере триста человек. Я побывал во всех крупных селениях, начиная от Кушки и кончая Баба-Дурмазом. Я беседовал со всеми знатными ханами, баями и арчинами. С их усердной помощью я поговорил со многими, дал задание и привез списки наших новых агентов.

– Берекеля, – отозвался по-туркменски Ораз-сердар. До этого в разговоре с Черкезом он не произнес ни одного туркменского слова. Но и сейчас, сказав «берекеля», он тотчас добавил по-русски: – Молодец, штабс-капитан, молодец… Только будут ли действенны эти списки? Может, они так и останутся на бумаге?

– Господин майор, я старался… Я ночей не спал… Я исколесил все дороги Мургаба и Теджена. Если эти списки не дадут пользы, я буду считать себя несчастным человеком и бездарным офицером.

– Хорошо, Черкезхан… Вижу, что вы старались, Ну, а каково ваше мнение вообще об обстановке в тех краях?

– Неважная обстановка, господин майор. Русские. босяки везде бастуют, и этим мутят головы туркмен.

– Где именно бастуют?

– Но разве вам неизвестно? – удивился Черкез. – Ну, например, о смутах в Байрам-Али? Там, дорогой господин майор, рабочие требуют восьмичасовой рабочий день. Отпуска требуют. Больницы им подай. В государевом имении дехкане забастовали. Тоже прибавку просят. Не говорю уж о налогах – зякете и харад-же. Во многих селах пошла смута. Бедняки обнаглели: отказываются платить налоги. Не платят да еще и землю у ханов требуют: говорят, земля принадлежит народу. Я думаю, господин майор, люди потеряли веру в силу государя. Надо взять всех в руки. Нужны сильные руки, как у Куропаткина. Он мог держать в одной упряжке всех ханов Туркмении, а сейчас они не знают на кого молиться – каждый сам по себе, оттого и беспорядки в селах,

– Господин штабс-капитан, – ухмыльнулся Ораз-сердар. – Значит, по-вашему, господин генерал-лейтенант Уссаковский слабее Куропаткина?

– Что вы, что вы, господин майор… Упаси аллах, я не сказал этого! – перепугался Черкез. – Я попытался передать вам настроение ханов Мургаба и Теджена.

– Оказывается, вы не очень скромный человек, раз говорите сразу за всех, – еще жестче проговорил Ораз-сердар. – Как вы можете говорить о всех ханах, если вы не знаете каково настроение у вашей преданной жены?

Черкезхан от неожиданности разинул рот и выпучил глаза.

– Какой жены, господин майор?

– Ну этой самой… татарочки… Которая вас с ног до головы в цирке… Теперь она в новой роли… сотрудницы редакции крамольной газетки…

– Господин майор!

– Погодите, штабс-капитан, наберитесь терпения выслушать меня до конца. И если после того, что я расскажу, вам захочется побить вашу женушку, то прошу вас, штабс-капитан, не делайте этого. Никогда, ни при каких обстоятельствах не забывайте об офицерской чести и порядочности воспитанного человека…Ну так вот, штабс-капитан… С недавних пор известная всем газетенка, в которой служит и ваша жена, начала как-то наглеть.

Сначала появились заметки, так сказать, в пользу бедных, потом петиция приказчиков с невыполнимыми требованиями, а недавно – опять абсурд. Этот жид Любимский, редактор газеты, напечатал петицию хлебопеков… Сейчас Пересвет-Солтан таскает сотрудников одного за другим на проверку в благонадежности. Вашу дражайшую супругу тоже допросили или допросят.

– Так вот почему она вчера была больная! – высказал догадку Черкезхан. – Ну что ж…

– Штабс-капитан, я предупредил вас, каким должен быть офицер. Прошу-с без глупостей! – строго предупредил Ораз-сердар.

– Господин майор, я всегда помню об этом. Я человек честолюбивый, но я не горлопан и не какой-нибудь разбойник. Просто, я хотел сказать, что сегодня же запрещу ей ходить на службу.

– Это другой разговор, – удовлетворенно хмыкнул Ораз-сердар. – И еще раз вас прошу – никогда не сравнивайте Уссаковского с Куропаткиным и – наоборот. В конце-концов, вы мой подчиненный, и господа могут подумать, что это и мое мнение. Вы поняли меня?

– Так точно, господин майор.

– Тогда можете быть свободны.

Черкезхан, вернувшись в свой кабинет, почти весь день писал рапорт о поездке. И лишь за час до окончания занятий в канцелярии отправился в редакцию. Он без труда отыскал кабинет редактора.

– Добрый день, – поздоровался он, и, увидев за столом лысого полного человека в очках, отрекомендовался: – Штабс-капитан Каюмов.

– Любимский… Соломон, – отозвался редактор, догадываясь, кто перед ним. – Вы, вероятно, муж нашей секретарши?

– Да, это так. Я могу ее видеть?

– Она уже ушла. Я разрешил ей удалиться по ее просьбе.

– Может быть, она на допросе у Пересвет-Солтана?

– Боже упаси, господин офицер! – сделал удивленный вид Любимский. – Я никогда не позволю расплачиваться своим сотрудникам за мои грехи.

– Действительно, грехи, – высокомерно согласился Черкезхан. – На что вы рассчитываете, господин редак" тор, поддерживая социал-демократию?

– Ах, вы вже имеете в виду петиции, о которых не умолкает речь? Тогда скажу вам так, господин офицер. Не могу же я кормить публику сладким компотом, если публика жаждет крови! Я живу, господин Каюмов, по конъюнктурным законам. Кому теперь нужны заметки о благотворительных вечерах и благоустройстве бань? Если я буду писать о грязных улицах и разбитых фонарях, то мою газетку никто не станет покупать. Согласитесь вже со мной, что это так! Ну, а если мою газету никто не станет покупать, то скажите вже мне, чем я буду расплачиваться с ее владельцем, с господином Захарием Джавровым, который забрасывает меня телеграммами с Кавказа и требует деньги за аренду? Если мою газету не будут покупать, то в конце концов я и сам останусь без порток, простите за выражение…

– Значит, по-вашему, публика жаждет крови? – процедил Черкезхан с усмешкой.

– А как же иначе, господин офицер?

– Ну, хорошо, она получит эту кровь, – пообещал он уходя и громко хлопнул дверью,

Едва сдерживая зло, Черкезхан явился домой. Первое, что хотел сделать, отхлестать Галию по щекам. Но увы – ее не оказалось дома. «Где же она шляется, черт ее побери! – вскипел он и заходил взад-вперед по веранде. – Ох, ханум, ханум, доведешь ты меня!»

А Галия в этот час сидела с Аманом в комнате у Камелии Эдуардовны и думала о записке, которую завтра получит Черкез.

Домой она вернулась в седьмом часу. Черкезхан в этому времени весь «выкипел», словно забытый на огне чайник. И увидев ее строгую, с поджатыми губами и гордо грациозную, лишь сказал:-

– С завтрашнего дня, ханум, вы не служите… С завтрашнего дня будете всю свою жизнь сидеть дома.

– Очень хорошо, – ответила она и, войдя в комнату, опять закрылась на крючок.

Немного придя в себя, Галия взяла с этажерки листок бумаги, карандаш и написала:

«Черкезхан, пожалуйста, не ищите меня, и не посылайте людей в розыски. Я отправляюсь в Казань. Живите в свое удовольствие с молодой женой. Галия».

Часа за три до рассвета в переулке, возле каюмова подворья остановились и слезли с коней двое: это были Аман и Ратх. Неслышно они вывели со двора Галию, Ратх сел на коня, держа в одной руке ее небольшой чемодан с вещами, Аман посадил Галию сзади себя. Выехав из аула, они пришпорили лошадей и помчались в сторону Каракумов. Там пересадили ее в кеджебе, установленный на верблюде. Аман расцеловал Галию на прощание, пообещав не позднее как дней через десять приехать, и наказал седельщику:

– Смотри, Чарыяр-ага, ответишь головой, если что-нибудь с ней случится.

– Не беспокойся, мой хан, – преданно отозвался седельщик. – Она будет во всем довольна,

Братья вновь сели на коней и поскакали в сторону Асхабада.

* * *

Людвига из тюремной одиночки перевели в лазарет. Из камеры его вывели едва живого, под руки, попытались усадить в повозку, но он был так слаб, что не смог сидеть. Он, кое-как, полулежа, примостился в фаэтоне, и всю дорогу, прикрывая губы шарфом, кашлял. Лицо его было бледным, говорил он с трудом, глаза лихорадочно блестели. В лазарете его поместили в отдельную палату. И тут же поставили часового, Людвиг тотчас уснул. Сонного его осмотрел врач. И когда все вышли в коридор и увидели часового, врач сердито заметил:

– А вот это уж ни к чему. Разве не видите состояние больного? – И повернувшись к Ксении, добавил – Надеюсь, вы понимаете, что часы его жизни сочтены?

– Часы? – дрогнувшим голосом переспросила она. И стало ей так больно от этого, что опять заплакала. Ни годы, ни месяцы, даже не дни, а часы!.. Выходит, всего несколько часов осталось жить Людвигу?

– Да, мадам, часы, – подтвердил безжалостно врач. – Непонятно, о чем они там думали раньше? Могли бы поместить к нам в лазарет больного два, три месяца назад. Тогда еще, может быть…

Вместе с Ксенией находились Аризель и Тамара. И им тоже стало жутко. Аризель расширенными глазами смотрела на врача и качала головой: «Нет, нет, не может быть!»

– У вас есть родные или близкие? – спросил врач. Ксения Петровна, всхлипывая, вытерла глаза и лицо платочком, произнесла совершенно отрешенно:

– Аризель, иди к Нестерову… Пусть придет…

Людвиг умер ночью, в полном сознании. Только голос у него перед смертью сделался чужим и глаза запали так глубоко, что не узнать было Людвига, еще полгода назад высокого, стройного и красивого. Нестеров сидел рядом с Ксенией и держал в ладони сухую горячую руку умирающего. Глаза Людвига молили о помощи, и Нестеров отвечал, давя спазмы в горле:

– Крепись, Людвиг… Еще не все потеряно…. Мы сделаем все, чтобы ты выздоровел…

Людвиг слабо улыбнулся и попытался повернуться на бок, но не смог. Его губы чуть слышно прошептали!

– Прощай, Ваня… Прощай…

Нестеров почувствовал, как начала холодеть его рука. И вот Людвиг конвульсивно вздрогнул и на губах у него появилась алая струйка крови.

– Все… Это конец, – отрешенно выговорил Нестеров и положил руку умершего ему на грудь.

Ксана заплакала, запричитала в голос. Из коридора вбежали Аризель и Тамара и тоже дали волю слезам. Нестеров постоял еще немного и быстро вышел из палаты…

Еще не рассвело, а у ворот военного лазарета уже толпился народ. Первыми пришли деповцы, затем потянулись армяне: гнчакисты и соседи Асриянца. Начались хлопоты о похоронах. Гроб с телом покойного решили поставить в доме Асриянца, в комнате, где жил Людвиг. И тут же возник вопрос – как хоронить умершего?

– Ксана, дорогая, послушай, что я скажу, – заговорил Асриянц. – С самого первого дня, как вы приехали из Петербурга в Шушу, Людвиг дружил с армянами. Все друзья у него в Асхабаде – тоже армяне. Ксана, сестренка моя, доверь умершего грегорианской церкви. Пусть распоряжается наш священник Гайк. Похоронят с большими почестями. И наши, гнчакисты, всегда будут помнить о Людвиге как о своем вожде!

– Погоди, Асриянц, – вмешался Нестеров. – Решим по-партийному. Эсдеки не против того, чтобы хоронили Людвига по армянскому обычаю. В конце-концов, русская православная церковь и пальцем не шевельнула, чтобы спасти замученного в тюремной камере большевика. Но эсдеки хотят похоронить своего председателя в красном гробу, под красными знаменами, с революционными песнями. Пусть ваш священник это учтет.

– Хорошо, Иван Петрович, я сейчас поеду к священнику, – согласился Асриянц.

– Вячеслав, – обратился Нестеров к Вахнину, – скажи деповцам и всем, кто хочет идти в красных колоннах, чтобы собирались на Асхабадку… Проведешь спевку… Будем петь «Варшавянку». Запевалу найди. Ваську бы Шелапутова, у него голос мощный.

– Ваську и заставим, – согласился Вахнин и вышел.

Деповцы один за другим начали покидать двор лазарета. К ним тотчас присоединились некоторые чиновники из Управления железной дороги, члены Союза железнодорожников – в основном, эсеры и сочувствующие демократам обыватели и гнчакисты. Асриянц остался с Нестеровым. Тут же они наметили группу по организации похорон, которую возглавил сам Нестеров, и приступили к делу. Ксения сидела возле Людвига и ни во что не вмешивалась.

После полудня пожаловал тюремный начальник с двумя солдатами из тюремной охраны. Слез с лошади, растерянно глядя на скопившуюся толпу у ворот. И не успел еще и во двор проскочить, как посыпалось со всех сторон;

– Вот они, убийцы людей! Самих бы их в гроб, проклятых!

– Не только их! Придет пора – всю охранку на тот свет спровадим!

– Сгноили человека в тюрьме! И какое же надо иметь сердце, чтобы довести больного до гибели!?

– Да они же специально замучили Стабровского, чтобы нас устрашить! Дескать, одного сживем со свету – другие подумают, стоит ли против царя итить!

Тюремный начальник, сопя и отмахиваясь, пробился к бараку и, войдя в коридор, опять столкнулся с группой людей, стоявших возле палаты. Тут же, присев на окно, дремал не спавший всю ночь часовой из тюремной охраны.

– Что это?! – возмутился он. – Вы почему не на месте, часовой? Вы почему позволили посторонним входить к арестованному!

– Чего шумите-то? – одернул тюремного начальника Нестеров. – Умер арестованный.

– Знаем, что умер. Да только часового с поста я пока что не снял, и он обязан сторожить арестанта хоть мертвого, хоть живого.

– Посмотрите-ка на него! Он еще взялся кощунствовать над покойником! – возмутилась Тамара. – Совести у вас нет. Имейте хоть капельку порядочности!

– Ишь чего! Порядочности захотели, – заартачился тюремщик.

– Ну ладно, только без окриков, – остановил его Нестеров. – Не лезьте под руку. Разве не видите! Люди собрались вынести умершего.

– Куда вынести-то? – ошалело спросил тот.

– Домой понесем, а оттуда на кладбище…

– Господа хорошие, господа хорошие, – торопливо заговорил тюремщик. – Да он же осужденный… Он же за мной числится! Или вы захотели, чтобы я вместо него в тюрьму сел?!

– Иди, иди, не мешай, не мешай, – оттолкнул его Нестеров и сказал: – Тамара, начинайте одевать Людвига, сейчас гроб привезут.

– Что за самочинство! Видано ли такое?! – заорал начальник. – Видано ли такое?! – Он выскочил во двор и под возмущенные крики толпы побежал к лошадям.

– За генералами поехал! Сейчас генералов призовет! – послышалось из толпы.

Тюремщик сел на лошадь и поскакал по пыльной дороге в город. Встретив на пути телегу, запряженную двумя черными лошадями, с красным гробом, шарахнулся в сторону – чуть из седла не вылетел. Гроб на цирковых лошадях в повозке везли Романчи и Ратх.

– Эк ты, богом ушибленный! – послал ему вдогон» ку Романчи. – Жандарм, кажется? Небось испугался смертушки, проклятый!

Вскоре тюремный начальник возвратился с приставом Тонакевичем. Затем подъехал Пересвет-Солтан а полицейскими. Толпы, загородившие ворота, не дали войти им в лазарет.

– Значит, бунтовать?! – вскричал Пересвет-Солтан. – Значит, долой все законы?! Как захотели, так и делаете? А надо по-человечески!

– По-человечески и делаем, – вступил в разговор Нестеров.

– В красном революционном гробу, по-вашему, это по-человечески? Кто у вас тут главный? Пусть выйдет.

– Честь имею, – сказал Нестеров. – Я распорядитель похорон.

– Ах, вот кто! – усмехнулся Пересвет-Солтан. – Частный поверенный? Ну-ну… Запомним ваше имечко… Вы-то, конечно, как образованный юрист, должно быть, знаете все законы! Так скажите мне, по каким таким законам вы собираетесь хоронить покойника в красном гробу?

– По пролетарским законам, господин полицмейстер.

– Значит, вроде бы политическая демонстрация?