Текст книги "Огненная арена"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Вах, пропади моя голова! – возмутился один из сидящих. – До каких же пор отец будет гневаться на тебя? Подумаешь, нес венки и гроб христианина? Отец твой с русскими из одной чашки шурпу, плов ест – его же никто за это не преследует!

– Христианин – полбеды, – сказал Ратх, – Революционеров они боятся. За них преследуют. Отец – сердар, Черкезхан – офицер, а младший брат его, видите ли, с босяками в толпе пошел, да еще их гроб нес.

Парни замолчали, потому что говорить о таких сложных понятиях, как революционное движение, никто из них не посмел. Только один робко, вполголоса, заключил:

– Ай, сам шайтан не разберется в русских порядках. Но я думаю, если русские босяки начали требовать богатство у своих хозяев, значит и дехкане доберутся до своих баев.

– Хоз, дурачок, придержи длинный язык! – тотчас вмешался один из сыновей ишана, сидевший сбоку.

– Ай, чего молчать… Бедный с бедным, богатый с богатым. Мусульманин он или христианин – не имеет значения.

Высказавшись, парни принялись наблюдать за ходом скачек. Очередная восьмерка скакунов уже про» скакала полкруга и приближалась к зрителям. Ратх, прикрыв глаза полями шляпы, тоже стал смотреть на всадников. Но разговор об отце и брате и то, как они бесчеловечно обошлись с ним сегодня, отстранив от состязаний, вывели его из равновесия. Да что там сегодня? А тогда, когда вернулся он с похорон? Черкез первым подскочил к нему и с силой ударил по шее. Ратх не устоял на ногах. А когда поднялся и бросился на Черкеза, тут выскочил с ружьем отец, и, ругаясь, выстрелил. Если б не Нартач-ханым, может быть уже и не было бы на свете Ратха. Заряд попал в землю. Оглушенный и перепуганный, Ратх бросился к воротам, а Каюм-сердар прокричал ему вслед: «Убирайся вон, мужицкий выкормыш, чтобы ноги твоей не было в моем доме!» С тех пор прошло почти три месяца, и Ратх ни разу не заглянул в родной дом. Жил он здесь, на конюшне, вместе с конюхом Никифором. Иногда ночевал у Романчи. Но сейчас клоуна в Асхабаде не было, уехал на лето в Ростов, и Ратх спал на сеновале или на топчане, что стоял возле конюшни. Обо всем, что творилось в родном доме, ему рассказывал Аман, с которым он виделся чуть ли не каждый день. Аман же приносил ему пищу. А вообще-то Ратх с Никифором готовили сами обед. Аман в скачках сегодня тоже не участвовал, но по другой причине. Еще неделю назад он отправился в Джунейд к чабанам, а на самом деле навестить Галию. Вспомнив об отъезде брата, Ратх тотчас подумал о Тамаре. В день, когда Аман собирался в пески, Ратх попросил: «Аман, будешь у чабанов, возьми у них три каракульских шкурки». – «Зачем тебе?»– «Я подарю Тамаре». Аман внимательно посмотрел на него и сказал: «Да ты, как я вижу, любишь ее крепко. Ладно, привезу. Но я на твоем месте умыкнул бы ее». – «Брось, Аман, зто тебе не Галия!» – На том братья и распрощались.

Мысли о Тамаре не давали Ратху покоя: почему она так долго не возвращается из Кизыл-Арвата? Обещала вернуться в сентябре, а шел уже октябрь…

После шестого старта генерал и его приближенные удалились с трибуны. В кресло Уссаковского сел начальник уезда Куколь-Яснопольский, а место губернаторского гостя занял Каюм-сердар. Скачки продолжались. Было еще несколько заездов. Но вот и последний подошел к концу. Начальник уезда вручил приз победителю, оркестр сыграл марш и публика рекой потекла к воротам.

Ратх, стоя на скамье и поджидая пока схлынет толпа, вдруг увидел Нестерова. В сером костюме и соломенной шляпе, он шел под руку с Аризель. За ними – Ксения, Арам и Андрюша. Ратх побежал по скамейке, затем спрыгнул наземь и, пробиваясь сквозь толпу, догнал их у самых ворот.

– Иван Николаевич! – окликнул он. Нестеров оглянулся.

– А, вот ты где! А я тебя потерял из виду. Ну, здравствуй.

– С приездом, Иван Николаевич, – сказал Ратх и подал всем руку.

Тихонько пошли к обочине, где стояли фаэтоны и один дилижанс.

– Почему не участвовал в скачках? – спросил Нестеров. – Что-то не слышал твоей фамилии.

– Ай, поругался со своими, – махнул рукой.

– Что ж, если поругался, то и на коня обиделся? Или седло тесным стало?

– Двор тесным стал. Отец прогнал со двора… За то, что был на похоронах Людвига.

– Боже правый, – возмутилась Ксения. – Ему-то что плохого сделал Людвиг?

– Ему-то и сделал, – сказал Нестеров. – Разве ты забыла, Ксана, что отец джигита – аульный арчин.

– Ах, да…

– Сегодня арчин – завтра царский полковник, – добавил Асриянц.

Аризель с сожалением посмотрела на Ратха и перевела взгляд на Нестерова:

– Ванечка, но где же он живет, если его прогнали из дому?

– Законный вопрос, – согласился Нестеров. – Есть у тебя квартира, Ратх? Где ночуешь?

– Здесь, на конюшне, – отозвался он.

Все засмеялись. Аризель удивленно раскрыла глаза:

– Прямо на конюшне?

– На сене.

Нестеров сделался строже, в глазах у него появилась озабоченность.

– Пойдем с нами, что-нибудь придумаем насчет жилья…

К воротам подкатило несколько фаэтонов. Асриянц бросился к кучеру последнего и занял коляску.

– Ксана, иди скорей! Ваня, а ты садись с сестренкой во вторую! – распорядился он.

– Ладно, Арам, поезжайте, – отозвался Нестеров.

– Мы пешочком пройдемся. Погода благодать – прогуляемся!

– Тогда я жду тебя вечером, как договорились! – напомнил Арам, усаживая рядом с собой Ксению. Кучер взмахнул вожжами, и фаэтон покатил в сторону города.

– Ратх, ты когда в последний раз видел Тамару? – спросил Нестеров, беря под руку Аризель и выходя на пешеходную тропу, протянувшуюся к городу через пустырь.

– В июле еще видел, – ответил Ратх.

– Ходил к ней в тюрьму или встречался с ней еще до того, как их посадили?

– В какую тюрьму? – не понял Ратх. Нестеров посмотрел на Андрюшу и спросил;

– Батрачок, ты что, не рассказал джигиту о кизыл-арватском деле?

– Иван Николаевич, да я тоже, как и вы, не видел Ратха все лето. Я же говорил вам, что неделю назад как приехал в Асхабад.

– Посадили Тамару, – произнес задумчиво Нестеров. – И не только ее. Почти вся организация эсдеков Кизыл-Арвата в тюрьме.

– Да Тамара сама виновата, – запальчиво сказал Андрюша. – Когда хоронили слесаря Моргунова, она налетела на полицмейстера: «Катись, говорит, отсюда, фараон проклятый! Вы, говорит, в Асхабаде, на похоронах Стабровского держали нас под штыками, и здесь не даете как следует похоронить боевого нашего товарища». Полицмейстер пригрозил ей, а ночью пришли с обыском и арестовали.

– Ты разве не мог ее выручить? – огорченно спросил Ратх. – Ты же рядом с ней был?

– Да я скрылся вовремя! – закипятился Андрюша. – Иначе бы и меня взяли. Там же целое дело было. – Ратх, Тамару арестовали не за этот случай, – пояснил Нестеров. – Все гораздо сложнее. Батраков получил из Баку решение нашего третьего съезда о курсом на вооруженное восстание. Кизыларватцы начали готовить бомбы и самопалы. Все шло хорошо, но сплоховал Моргунов. Зашел в трактир с бомбой в кармане. Пока пил пиво, бомба прямо в кармане у него взорвалась. Так, Андрюша, я говорю?

– Да, Иван Николаевич, прямо в кармане, – подтвердил Андрей. – Моргунов погиб и полицейские сразу бросились к нему на квартиру. Произвели обыск. Нашли ведомость по уплате взносов за последние два месяца. По этой ведомости узнали фамилии всех ки-зыларватских эсдеков. Тамару арестовали самой последней, за оскорбление личности. В списках ее фамилии не было: она же у нас здесь, в Асхабаде, значится. А когда сделали у нее дома обыск, то нашли письма от Стабровского…

Разговаривая, незаметно дошли до рабочей слободки, где жила тетка Нестерова. Андрюша мгновенно перелез через забор, открыл изнутри калитку, и все вошли во двор. Хозяйка, тетя Даша, не заметила прихода гостей. Услышала, когда они поднялись на веранду, и вышла из комнаты.

– Ух, ты, боже мой! Сколько тут вас, а я заспалась нынче… Жары-то меньше стало, вот и тянет на сон. Да и воскресенье, опять же, Ваня, вы располагайтесь пока, а я что-нибудь приготовлю.

– Тетя Даша, проводи ребят под душ, пусть охладятся, – попросил Нестеров.

– Это можно, – охотно отозвалась хозяйка. – В баке вода теплая. Нагрелась за день. Пойдемте, хлопцы, – повела она ребят в угол двора, к душевой.

Нестеров ввел Аризель в комнату. Она оглядела с порога небогатую обстановку: стол, кровать, этажерку с книгами, и улыбнулась:

– Ну, рассказывай, Ванечка…

– О чем, Ариль?

– О чем вы говорили, когда катались по Москва-реке?

– О, святая наивность! – захохотал он и, обняв Аризель, закружил ее по комнате. Не отпуская, сел на кровать и заговорил с нежностью:

– Ариль, милая моя, ну о чем я мог говорить с ней, если я видел только тебя одну. Я говорил с ней и думал: «Как же вы непохожи! Обе красивы, но как разны…» Знаешь, Ариль, я впервые тогда глубоко понял, что существует еще и красота человеческой души. До этого я не знал. Ты красива не только внешне, у тебя еще красивая душа… Там, на пароходе, я это понял, и сказал Жене… Я сказал, что влюблен

в тебя, и теперь уже ничего не поделаешь. Мы расстались на берегу… навсегда… Ариль, я так ждал встречи с тобой! Мне так хотелось оказаться с тобой наедине. Мне без тебя не хватает воздуха, понимаешь? И весь мир без тебя почему-то кажется сложным и неприветливым. Мне не хватает всегда твоей простоты и непосредственности… Знаешь, там в Москве, я, думая о тебе, ни на миг не усомнился, что ты можешь пойти за любимым человеком на край света. Ты из плеяды женщин-декабристок, способных на самопожертвование. Ариль, я так уверен в тебе… С тобой я чувствую себя сильнее… Ты понимаешь меня?

– Понимаю, Ванечка… Только ты смущаешь меня своими сравнениями, потому что обязываешь быть необыкновенной, – расстерянно отвечала Аризель. – Разве я думаю об этом? Я просто живу, как мне подсказывает сердце. Я боюсь, ты разочаруешься во мне…

– Нет, Ариль, этого никогда не будет… – Он поднялся, приложил ладони к ее щекам и заглянул в глаза: – Клянусь тебе, милая…

С веранды донеслись голоса Ратха и Андрея. Тотчас они ворвались в комнату, мокрые, со взъерошенными волосами. Аризель совсем развеселилась. с трудом скрывая под громкими возгласами и смехом состояние нежной расслабленности от объяснений с любимым человеком.

– Ну, что, чайку сначала, или сразу котлеты нести? – донесся голос хозяйки.

– Чаю, конечно! – громко откликнулся Андрюша. – Чай не пьешь, откуда силы возьмешь? – произнес он с туркменским акцентом, и подморгнул Ратху.

Ратх же подошел к этажерке с книгами:

– Из Москвы привезли, Иван Николаевич, эти книги? – поинтересовался он.

– Да, в основном… Некоторые куплены здесь, в магазине Федорова.

– Вам обоим, и тебе, и Андрюше, надо записаться в библиотеку, – посоветовала Аризель. – Там хороший выбор. Недавно поступили новинки из Петербурга, из Москвы…

– Говорят, Москва больше Асхабада, это правда? – обратился Ратх к Нестерову.

Аризель и Нестеров засмеялись, а Андрюша обиженно хмыкнул:

– Сравнил, тоже мне! Да там одних рабочих в десять раз больше, чем всего населения в Асхабаде.

– А ты что, тоже бывал в Москве? – спросил Ратх. – Не был, пока.

– Ну, раз не был, то и молчи.

– Да. Москва уже забурлила, – пояснил Нестеров. – Весь рабочий люд встает на ноги… Рабочих в Москве много. Нам бы сюда хоть десятую долю московского пролетариата. Эх, развернулись бы!

– Иван Николаевич, а что, разве другие хуже? – сказал Ратх. – Другие тоже – за революцию. Сколько у нас в Асхабаде грузчиков, фаэтонщиков! Да и служащих много. Все только и говорят о революции.

– Революции, Ратх, бывают разные. А рабочий класс стоит за пролетарскую революцию. Это его основная цель. По теории Маркса, при социалистической революции диктатура должна быть пролетарской. Ясно?

– Ясно, – согласился Андрюша.

Ратх пожал плечами. Нестеров посмотрел на обоих и улыбнулся:

– Одному все ясно, и другой будто бы что-то соображает. Ну и плуты же! – И подумав немного, вздохнул: – А мне, признаться, не так просто дается марксистская наука. Сложна она, ребята. – Нестеров снял с тумбочки книжку, развернул ее и сказал: – Мне казалось, что я все давно знаю, но когда прочитал вот эту книжицу, понял – какой я еще ребенок в политике. Вот, давайте-ка потолкуем… Тебе вопрос, Андрюша. Какой ты себе представляешь революцию?

– А чё тут хитрого, Иван Николаевич? Навалимся всем скопом, раздавим царскую машину, соберем учредительное собрание, выберем свое правительство – и заживем по-новому. Конечно, это на первый случай. А потом уж законы свои придумаем, пролетарские,

– В обших чертах так, – согласился Нестеров. – Не зря тебя учил отец. А теперь такой вопрос: Вот сломаем мы, как ты выразился, раздавим царскую машину, соберем учредительное собрание… А какое правительство выберем? Из какого сословия?

– Из рабочего, конечно, – с готовностью ответил Андрюша.

– Так, – сказал Нестеров, хмурясь. – А как ты изберешь правительство только из рабочих, если революцию делают все: и рабочие, и чиновники, и буржуи мелкие? Не позволят ведь они, а? Не позволят ни за что. Разве буржуи согласятся, чтобы командовали над ними рабочие? Нет, не согласятся… Вот с этого, друзья мои, и начинается суть сложной марксистской науки. А сложность ее заключается в том, что без буржуев, чиновничества и прочего мелкого люда рабочим не справиться с царской властью. А если вместе завоюем революцию, то и власть все вместе делить будем. А как же быть с диктатурой пролетариата?

Андрюша внимательно посмотрел на Нестерова, затем на Ратха. Тот сидел молча, внимательно вслушиваясь в разговор. Нестеров вновь усмехнулся и пояснил!

– Сейчас мы вели разговор о буржуазно-демократической революции. В ней побеждает все общество в целом, но суть остается буржуазной. То есть, по-марксистски, программа минимум. Понял, Ратх?

– Немного понял. Только не понятно: если туркмены будут участвовать со всеми вместе, революция тоже будет буржуазной?

– Да, Ратх. Все равно она будет буржуазной. До тех пор пока не выполним программу «максимум». Сейчас я вам расскажу о ней. Программа эта выражается в том, что пролетариат, приняв участие в революции буржуазной, затем свергнет власть победившей буржуазии. Но спрашивается, как победить буржуев, если их, скажем, в Асхабаде втрое больше, чем рабочих? Вот на этот вопрос дает четкий ответ в своей книжке Владимир Ленин. Он говорит, что освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих. Мы должны сплотить миллионы трудящихся в армию рабочего класса – вот задача.

– Можно посмотреть книжку? – попросил Ратх.

– Не только можно, но и нужно, – отозвался Нестеров и отдал ему книгу. – Вечером почитаешь… А сейчас, друзья мои, слушайте меня внимательно. На послезавтра намечается сходка в балке, возле Анау. Большая сходка. Только одних солдат ожидается до трехсот человек. Тебе, Андрюша, такое задание. Вахнин готовит паровоз и четыре вагона, чтобы переправить на место сходки деповцев: будешь связным между мной и Вахниным. А ты, Ратх, пойдешь к солдатам железнодорожного батальона, я дам записку, разыщешь Мет-ревели и покажешь им место сходки. Знаешь, где ветряная мельница?

– Знаю, Иван Николаевич. Я бывал там не один раз.

– Вот и хорошо. Левее ветряной мельницы – овраг. Приведешь туда солдат…

Аризель все это время, пока Нестеров беседовал с юношами, смотрела на него полными удивления глазами. Только что он казался ей таким простым и понятным, и вот опять предстал до невозможности сложным…

* * *

Генерал Уссаковский после отъезда Остен-Дризена несколько дней не появлялся в штабе: отдыхал после крайне напряженных ухаживаний за капризным и опасным гостем. Напоследок пришлось выехать с ним в Геок-Тепе. Там Махтумкули-хан повел Остен-Дризена в конюшню и предоставил ему возможность выбрать себе ахалтекинского скакуна. Чиновник особых поручений облюбовал каракового жеребца. Тут же конюхи вывели его из стойла, отвели на станцию и по сходням, сбитым из толстых досок, завели в теплушку. Вечером коня отправили в Ташкент, а через день, вернувшись в Асхабад и побывав на прощальном ужине в свою честв генеральском доме, барон Остен-Дризен отбыл и сам,

Уссаковский наслаждался наступившим покоем. Днем в его огромном кирпичном доме посреди развесистых карагачей было тихо: генерал спал или читал книгу. Вечером из освещенных окон неслась музыка. Генерал увлекался музыкой и играл сам, но чаще приглашал к себе в дом пианистов из музыкального и драматического обществ.

С начала октября в Асхабаде гостил с концертами петербургский пианист Буюкли; вечера его в офицерском собрании проходили при переполненном зале. Генерал воспользовался этим и пригласил концертмейстера к себе. В гостиной собрались домашние и близкие друзья. Уссаковский, не по-военному, в белой шелковой рубашке, в брюках и лакированных штиблетах, сидел в кресле, положив ногу на ногу, и был очень далек от каких-либо дел. Появление на пороге ординарца даже не привлекло внимания генерала.

– Евгений Евгеньевич, – сказала тихонько жена. – Кажется, кто-то пожаловал к нам…

– Кто? – спросил Уссаковский, повернувшись к двери.

– Полковник Жалковский, ваше превосходительство! – отчеканил ординарец.

Генерал поморщился, однако кивнул:

– Пусть войдет.

Войдя, Жалковский отвесил поклон и остановился, не решаясь ступить пыльными сапогами на ковер. Генерал понял его, встал из кресла и повел в свой кабинет.

– Что-нибудь важное? – спросил, садясь за стол и указав на кресло начальнику канцелярии.

– Правительственная, – коротко бросил Жалковский и подал телеграмму. – Черт знает что, – добавил со злостью. – Россия распоясалась донельзя.

Генерал, развернув телеграмму, прочел, что в Москве забастовал Союз железнодорожников, и надлежит принять все меры для строжайшего соблюдения порядка на Среднеазиатской железной дороге.

– Очередная забастовка, – хладнокровно пояснил Уссаковский. – Сколько таких телеграмм я получил с начала года! И не счесть. То бастуют пекари, то аптекари… каждому подай восьмичасовой рабочий день и прибавь жалованье… Самое нелепое состоит в том, что все требования ко мне адресуют! Можно подумать, что у начальника области своя золотая касса. А я, если уж говорить, по совести, не смог из своей казны изыскать несколько тысяч на жеребца для ташкентского злодея. Пришлось Махтумкули-хану челом бить…

– Господин генерал, прикажете принимать меры? – спросил Жалковский.

– Да, разумеется. Но я думаю не столь страшен черт, как его малюют.

– Вы так думаете? Ну, не скажите, не скажите!

– Железнодорожный союз все-таки порядочная организация, – сказал генерал. – Во-первых, союз их легален и профессионален. Во-вторых, составляют его, в основном, служащие чиновники, а на них можно положиться. Пока что железнодорожники не задавали нам особых хлопот, если не считать участия в похоронах революционера.

– Евгений Евгеньевич, но вы ни разу не поинтересовались у меня, как обстоят дела в этом союзе после похорон Стабровского, – осторожно возразил Жалковский. – Смею вам доложить, что в него давно уже проникли весьма нежелательные элементы из асхабадского депо и кизыларватских мастерских.

– Полковник, я не думаю, чтобы инженеры, техники и прочие интеллигентные люди допустили в свои ряды безграмотную рабочую чернь, да еще с крайне противоправительственной программой, – не согласился Уссаковский.

– Генерал, но по сведениям Пересвет-Солтана, уже образован на железной дороге забастовочный комитет! – предупредил начальник канцелярии. – Железнодорожники наши послали на конференцию в Москву некоего Змануила Воронца, а он телеграфировал оттуда рабочим, чтобы немедленно создали забастовочный комитет, остановили на дороге всякое движение и примкнули к Всероссийской забастовке.

– Не придумал ли чего-нибудь лишнего этот Пересвет? – спросил генерал. – А то у него есть привычка пугать самого себя, а заодно и остальных.

– Забастовочный комитет, действительно, создан, – подтвердил Жалковский. – И то, что Воронец находится в Москве – факт подлинный.

– Хорошо, полковник, примите все меры по охране банков, почтовых контор и вокзалов…

Начальник канцелярии, не задерживаясь более, удалился. Генерал вновь вернулся в гостиную, сел в кресло, но сосредоточиться на музыке уже не смог.

Утром, когда генерал ехал в штаб, со стороны железной дороги донесся длинный гудок. Через несколько секунд гудок вновь повторился. Уссаковский подумал: «Да, действительно, началось», и велел кучеру ехать побыстрее.

Через час ему доложили: деповцы не вышли на работу. Сотни людей заняли перрон и привокзальную площадь: хотят остановить движение поездов. Генерал подумал и велел выслать на станцию батальон полковника Антипина,

– Ни в коем случае не стрелять, и строгих мер не принимать! – приказал сдержанно.

– А что же прикажете, ваше превосходительство? – удивился Жалковский.

– Постарайтесь не допустить прекращения движения…

Тем временем на привокзальной площади и перроне, над головами рабочих, уже шуршали флаги и транспаранты: «Да здравствует Всероссийская забастовка! Да здравствует социализм!» Собрался забастовочный комитет: Нестеров, Вахнин, Шелапутов, Гусев, Заплатит… Уже хотели открыть митинг, и тут ворвался в толпу Вахнин и прокричал с досадой:

– Товарищи, а служащие-то не хотят бастовать! Я только что был в Управлении дороги. Как сидели они за своими столами, так и сидят! Я им говорю: вставайте, забастовка началась, а они и в ус не дуют! Приказ забастовочного комитета для них – фикция. И наш пролетарский гудок мимо их ушей пролетел!

– Да дьявол с ними, со служащими! – сказал слесарь Гусев. – Пусть сидят. Как-нибудь без них обойдемся!

– Ишь ты, какой добренький! – вмешался Вася Шелапутов. – Не все же служащие не хотят. Я вот, например, счетовод, а пришел же бастовать! И другие придут. Там какой-нибудь провокатор мутит сознание служащей массы. Надо их гнать всех сюда!

– Спокойно, Вася, – успокоил Нестеров. – Сейчас наведем порядок. Пойдем со мной… Вахнин, ты тоже…

За Нестеровым двинулись и все остальные. Толпа рабочих подошла к зданию Управления дороги и распахнула двери. В вестибюле и коридорах было подчеркнуто тихо. Даже пишущие машинки не стрекотали, как обычно.

– Давай сразу к тузам заглянем, – предложил Вахнин. – К Ульянину.

– Ульянин в отъезде, – сказал Гусев.

Толпа вбежала по широким ступеням внутренней лестницы на второй этаж и растеклась по коридору, заглядывая в кабинеты.

– Вылазь, конторские крысы! Чего сидите?

– Ишь как они революции перепугались!

– Гони их на улицу, братцы!

Служащие, однако, оказали сопротивление. Какой-то чиновник из товарного отдела встал у двери и истерично взвизгнул:

– Что это значит, граждане?! Я не желаю бастовать! И мои сотрудники не хотят!

– А ну-ка, ты, прочь с дороги! – обозлился Вахнин. – Тебе, значит, решение центрального союза нипочем?

Видя, как агрессивно настроены рабочие, чиновник отступил и, подбежав к столу, сел и вцепился в стул руками.

– Ни за что не выйду, – заявил он. – Как работал, так и буду работать. Хоть убейте!

Нестеров посмотрел на него с усмешкой, покачал головой и распорядился:

– Вячеслав, берите его вместе со стулом и – прямо на тротуар.

Толпа разразилась хохотом. Рабочие схватили чиновника вместе со стулом и потащили на улицу. Другие чиновники согласились было добровольно покинуть кабинеты, но соблазн – вынести всех на стульях, – был так велик, что деповцы, хохоча и улюлюкая, понесли всех подряд. И совсем уж «озорно» обошлись е заведующим коммерческим отделом, полковником Добросельским. Грозный офицер, увидев перед собой толпу, попытался было прикрикнуть и поставить всех по стойке «смирно». Тогда Вахнин безжалостно сказал:

– В мешок его, братцы. Вытащим, как пугало, в мешке!

Откуда-то притащили мешок, сунули в него вниз головой полковника и вынесли. От страха и возмущения полковник потерял голос. Выскочив из мешка, он размахивал руками и что-то пытался сказать, но шевелились лишь его губы и на лице появлялась злая гримаса, а голоса не было, и это особенно привело толпу в безудержный восторг. Одни смеялись, а другие, подталкивая служащих, гнали их на митинг, к станции. И вся Анненковская от Управления до вокзала шумела от тысяч человеческих голосов. И вот уже перед зданием вокзала, на площади, загремели речи: «Бастовать, пока не добьемся 8-часового рабочего дня и прибавки жалованья!», «Долой мир капитала! Заводы – рабочим, землю – пахарям!», «Долой царизм!», «Вся власть учредительному собранию!», «Да здравствует социализм!» Наконец к полудню уставшая толпа начала рассредоточиваться. И тут через рупор донесся голос диспетчера:

– Граждане, освободите пути! Граждане, освободите дорогу – подходит пассажирский поезд «Ташкент – Красноводск»!

Нестеров, Вахнин, Гусев и еще ряд товарищей давно ждали прибытия «ташкентского». С его прибытием должно было остановиться все движение на Среднеазиатской железной дороге.

Паровоз, выбрасывая черные клубы дыма из огромной трубы, медленно, словно крадучись, подтянул пассажирский состав к перрону и остановился. Проводники отворили двери тамбуров. Приезжие вышли из вагонов. Машинист с помощником только было хотели заняться заправкой паровоза углем и водой, как вдруг услышали властный голос Нестерова:

– Слезайте, товарищи! Дальше пути нет. Все железные дороги России бастуют. Объявлена забастовка и на нашей, Среднеазиатской.

– Что так? Аль без нас не могут обойтись?

– Слезай, тебе приказывают! – вмешался Вахнин.

– До чего ж все грамотные, суки, – выругался Шелапутов. – Шагу без пререкания не могут сделать. Слезай, коли приказано!

– Да мы что, – растерялся машинист. – Мы, пожалуйста.

И тут донеслись крики: «Солдаты! Солдаты идут!» Толпа с перрона попятилась на привокзальную площадь, образовав коридор, и в нем появились бегущие с винтовками солдаты. Впереди них семенил, держась за кобуру, полковник.

– Вот, сволочи! – выругался Шелапутов и поднял с дороги камень.

– Не смей! – остановил его Нестеров.

– В чем дело? – выхватив револьвер, грозно спросил полковник. – Кто вам дал право останавливать поезд?

– Спокойней, господин полковник, – ответил Нестеров. – Ну, зачем же сразу за револьвер хвататься! Разве вам неизвестно, что вся власть в области принадлежит забастовочному комитету?

– Узурпаторы! – заорал он. – Глупейшее самоуправство. Я прикажу стрелять, если вы не уйдете отсюда немедленно!

– Господин полковник, поезд не выйдет из Асхабада, – проговорил твердо Нестеров.

– Взять бунтарей! – закричал офицер и заметался, глядя на подступившую к паровозу толпу солдат. – Взять, приказываю!

Солдаты нерешительно затоптались на месте, но ни один из них не поднял винтовки. Тогда полковник наставил револьвер на машиниста и закричал:

– Разводи пары! Уезжай немедля, иначе пристрелю!

Обомлевший машинист бросился к топке. Паровоз зашипел и содрогнулся всем корпусом. Еще секунда, другая и двинется пассажирский.

– Ну, сволочи! – взревел Шелапутов и встал на шпалы перед паровозом. – Вячеслав, Иван! – позвал он. – Становитесь, не пропустим контру. Пусть давят!

Взявшись за руки, забастовщики встали перед паровозом. К этому времени осмелевшая толпа придвинулась к линии и начала оттеснять солдат.

– Огонь! – скомандовал полковник. – Солдаты, я приказываю стрелять в бунтовщиков!

И тут появилась полурота солдат-железнодорожников во главе с Метревели.

– Товарищ Нестеров! – крикнул он. – Да не бойтесь вы! У солдат винтовки не заряжены! Товарищи солдаты, а вы чего таращите глаза? Неужели против своих же рабочих нацелите ружья? Да здравствует социализм, товарищи!

Метревели первым спрыгнул вниз на рельсы и обнял Нестерова. Примеру его последовали и другие. Начались объятия и рукопожатия. Полковник сунул револьвер в кобуру и побежал прочь, ругаясь на ходу. Машинист глупо улыбался и изумленно смотрел на ликующую толпу. Потом слез на перрон и подошел к Нестерову:

– Что же прикажете делать-то?

– Отцепляй паровоз и поезжай в депо!

Машинист вновь поднялся и паровоз дал задний ход. Прицепщик отцепил грузную клокочущую махину от первого вагона и она, свистнув задорно, побежала прочь.

– Ну, вот так-то будет лучше, – удовлетворенно проговорил Нестеров и велел Вахнину: – Вячеслав, иди объяви пассажирам, чтобы не беспокоились особенно. Придется задержаться им в Асхабаде… Пойдемте, товарищи, на телеграф.

Спустя полчаса Нестеров телеграфировал в Чард-жуй, Мерв, затем в Кизыл-Арват: «Движение на железной дороге остановить. Не пропускать ни одного состава. Председатель забастовочного комитета Нестеров». Ответы поступили тотчас. Из Чарджуя сообщали, что вместе с железнодорожниками бастуют речники Амударьинской флотилии и печатники. Мерв сообщил: движение остановлено, забастовочный комитет образован… Из Кизыл-Арвата пришло совершенно необычное сообщение: «Здорово, Иван. Это я – Батраков. Движение остановлено. Но как быть с маленькими станциями? Там нет воды. Чего будут пить люди?»

– Ну, братцы мои! – воскликнул Нестеров. – Кизыл-Арват в надежных руках. – И тотчас продиктовал телеграфисту: «Здравствуй, Иван Гордеич, это я – Нестеров. Но дружба дружбой, а приказ изволь выполнять. Чтобы ни одного поезда ни туда, ни обратно! Понял?» – И вновь ответ: «Не теряй голову, Ванюша, в горячке-то. Надо сделать снисхождение маленьким станциям. Нельзя людям жить без воды».

– Тьфу ты, настырный! – вспылил Нестеров и вышел из телеграфной конторки.

Вахнин, удовлетворенный ходом дел, доложил:

– Думаю, не будешь против: мы экспроприировали личный вагон начальника станции. Там обоснуемся… Там и заседать будем.

– Хорошо… Пойдем туда, – согласился Нестеров.

* * *

Вечером в городском саду шумел митинг. Выступали рабочие, студенты, солдаты. По настоянию деповцев, с целью поддержания порядка в городе, были закрыты все питейные заведения и все магазины, кроме продовольственных. Забастовали обе гимназии и техническое училище: занятия прекратились. Солдат Метревели заявил на митинге, что армия никогда не станет стрелять в рабочих. К бастующим присоединились сначала местная артбатарея, а за ней и железнодорожный батальон, решительно отказавшийся от нарядов на паровозы и в мастерские, куда направило их начальство взамен забастовавших машинистов и рабочих…

Генерал Уссаковский, видя, что войска гарнизона вышли из повиновения и заставить их выступить против бастующих ни в коей мере не удастся, закрылся у себя на квартире. Окруженный охраной, он меланхолично отвечал на телефонные звонки подчиненных и не принимал никаких действий. Начальник уезда, полковник Куколь-Яснопольский, видя, что генерал сник, «пробился» к нему в дом.

– Ваше превосходительство, что делается не улицах! – вытаращив глаза, воскликнул он, – А вы пребываете в совершеннейшем спокойствии!

– Что от того, что вы носитесь, потрясая плеткой, по городу? – отвечал Уссаковский. – Горожан такой мерой вы не вразумите и не испугаете, а себе завоюете самую недобрую славу.