Текст книги "Огненная арена"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Вот и сейчас, прежде чем вывести первую строчку, он кипел от злости на неустроенность и человеческое несовершенство. Он сидел над листком и мысленно спорил с ней: «В том-то и суть, милая моя Женечка, что ты так и не усвоила – что есть человек. В твоем понимании– это животное, достигшее определенного эволюционного развития, которое позволяет себе собственноручно колотить другого, набивать собственное брюхо, изворачиваться и хитрить, лгать и доносить и тому подобное. Но человек ли это, если его так расценивать? Я согласен с тобой, что и такие есть. Но еще раз спрашиваю: люди ли это? А может, понятие «человек» должно измеряться не такими качествами. Для меня, дорогая моя, человек начинается тогда, когда рождается в нем гражданин. До того как это произойдет – он всего лишь потребитель по своему физическому устройству и обыватель по своим духовным качествам. Можно прожить всю жизнь и не стать человеком. Да так оно и есть! Много ли ты видишь граждан в нашем извращенном отечестве? Обиралы, подлецы, лжецы, стяжатели, очковтиратели и множество им подобных, живущих во имя собственной утробы – не есть граждане, а следовательно – не есть люди. Ныне мы провозглашаем мир, хозяином которого должен стать человек-гражданин со всеми его моральными качествами. Мне тошно, моя дорогая, видеть мир с его свинообразными опухшими мордами городовых, с изысканно жестокими и холодными жестами администрации, с алчными всепожирающими глазами буржуа и толстыми задами расплывшихся мещан, с преданно-бегающими глазками предателей и шпионов, с усталыми и бездумными глазами протяжных женщин…

Мне горько сознавать, что люди торгуют честью, совестью, и даже политику возводят в средство наживы. Какой-нибудь толстосум вдруг превращается в либерала и начинает подпевать в угоду народу н смутного времени. Но стоит жандарму показать клыки – а этот либерал становится предателем… Дорогая моя Женечка, я не успокоюсь и не приду в себя до тех пор, пока будет существовать этот жалкий мир потребителей и обывателей, напяливших на себя золотые погоны и мундиры, ордена и знаки различия, и вместе с ними личину вседержателей, сильных мира сего. Мир этот, дорогая моя, безнравственен и развращен. Скажи мне – где, в каком еще отечестве есть существа, которые учат своих детей предательству? А у нас они есть. Попечители гимназий, воспитывая своих учеников в духе преданности государю и отечеству, ныне сколачивают шпионские группы и черные сотни, дабы на каждом шагу предавать социал-демократию. Но может ли увязываться сам факт предательства с высоким званием гражданина? Нет, конечно, тысячу раз нет! Вот и выходит, что господа педагоги заведомо готовят из гимназистов антиграждан, антипатриотов – бесчестных тварей, в которых всегда нуждался царизм…

Не завидую твоему слепому счастью не видеть всех противоречий жизни. Что проку жить, спрятав по-утиному голову под крыло? Когда я уезжал, ты мне сказала: «Ну что ж, поищи счастливой жизни на окраине» может, там лучше». Я тебе не возразил даже, чтобы не обидеть. Найти счастье в моем понимании, это значит – добыть его для своего народа. Вот таким поиском я я живу сегодня. И совершенно убежден в том, что счастье это может быть приобретено ценой больших потерь. Мы потеряем многих бойцов революции, но мы разрушим старое здание мира и построим новое, основанное на свободном труде.

Дорогая моя, я зол на всех и вся, но только не на тебя. Разве можно злиться на то, что ты лишена дара провидения? Я прощаю тебе твою слабость, присущую многим. И я тешу себя надеждой, что настанет время, когда ты услышишь от меня такие слова: «Ну вот, посмотри… Это и есть тот самый мир, о котором я тебе говорил!»

Нестеров просидел над письмами почти до утра. Хотел высказать ей все, но не написал ни одной строчки из того, что передумал. Взвесив на ладони пачку писем, он вдруг испугался и взялся за ручку: «Если и сейчас не напишу, то неизвестно – когда опять сяду!» И он торопливо настрочил:

«Здравствуй, Женя! Вот наконец-то выбрал время черкнуть тебе пару слов, а то все некогда и некогда. Ты права: время идет и ушедшие в дальние плавания корабли возвращаются к пристани. Обещаю тебе приехать в конце лета. И тогда поговорим обо всем. Иван Нестеров».

* * *

Нестеров решил срочно собрать ячейку.

Встретились в бильярдной железнодорожного собрания Нестеров, Вахнин, Асриянц и Шелапутов. Играли двое на двое, при закрытых дверях.

Плотный и низкорослый, с черной курчавой бородкой, Вахнин, разбив «пирамиду», сказал удрученно:

– Итак, друзья, весь вопрос в средствах. Как казначей, считаю, что ни одна партийная организация не может существовать без средств. Я запечатал в конверты больше пятисот «Марсельез» и «Варшавянок» – и все на свои собственные гроши. Я опять задолжал хозяйке.

– Восполним твои расходы, – пообещал Нестеров. – Играй, Арам, твоя очередь.

Асриянц сыграл в левый угол и передал кий Нестерову.

– Ванечка, ради бога, ты не презирай меня. Я сам сяду, но Стабровских и остальных ребят выручу. Я уже говорил с Гайком, он обещал помочь.

– Кто такой Гайк? – спросил Нестеров.

– Да ты что, священника нашего не знаешь? Это золотой человек. Две, три обедни отслужит – сотня есть.

– Ты что же, Арам, решил своих товарищей на подачки богомольных прихожан выкупить? – повысил голос Нестеров.

– Ваня, а что я должен делать?! У меня нет другого выхода!

– Кончайте вы нищенские толки, – с пренебрежением сказал Вася Шелапутов. – Надо брать кассу, иного выхода нет. Я Вячеславу какой уж день об этом говорю, а он слушать не хочет.

– Да «липа» все твои предложения! – отозвался Вахнин. – Слишком у тебя все просто: зашел в купе, отобрал сумку с деньгами – и вся работа. Можно подумать, у железнодорожного инкассатора нет охраны, и не существует полиции!

– Трусите вы, а дело – верное, – вновь с обидой проговорил Шелапутов. – Да и деньги-то эти, по всем статьям, принадлежат рабочим. Думаете, какие рубли они возят каждый месяц в Ташкент? Да наши же! Штрафы да взносы. Наши работяги деповские вкалывают по двенадцать часов в день, потом обливаются, а чиновники с них же штрафы дерут!

– Ну то, что деньги от налогов и штрафов, тут сомнений не может быть, – согласился Нестеров. – Другой разговор: как их взять? Я думаю, Вячеслав прав: идти напролом, на грабеж нет никакого смысла. Но подумать стоит как экспроприировать железнодорожную кассу.

– Но почему вы решили, что я предлагаю «напролом?!» – обиделся Шелапутов, взял у Вахнина кий и положил сразу три шара.

– Злость тебе в пользу, Вася, – сказал Арам. – Но все же необходим хладнокровный план.

– Какой там план! – отмахнулся Шелапутов. – Согласен с вами, что нас всех знают, и можно засыпаться. Но есть же ночь и существуют маски! Или переоденемся в форму железнодорожников. Предъявим доку-менти, отберем сумку с деньгами – и вся трагедия. Другое меня беспокоит… Как без риска назад, в Асхабад вернуться с деньгами? По-моему, тут нужна женщина… Деньги экспроприируют мужчины, а привезет их в Асхабад – женщина. Мужчин будут обыскивать в вагонах, чемоданы вскрывать, а женщина проедет спокойно…

– Может быть, Красовскую привлечь к операции? – предложил Вахнин.

– Нет, Тамару нельзя, – не согласился Нестеров. – Слишком многие ее знают. Самое появление ее в вагоне может вызвать подозрение.

– Кого же тогда? – задумался Вахнин

– Слушай, Ванечка, только давай по-серьезному, – вмешался Арам. – Я, конечно, знаю заранее, что ты скажешь, но я все-таки предлагаю свою сестру, Аризель.

– Аризель? – удивился Нестеров. И все задумались.

– А что, Иван, Асриянц дело говорит! – первым согласился Вахнин. – Аркзель очень даже подходит. С ее ангельской красотой и осанкой принцессы! Вряд ли кому в голову придет заподозрить ее в чем-то.

– Ваня, не раздумывай: лучшей барышни для дела ты не найдешь, – предупредил Арам.

– Нет, нет, я не сомневаюсь в ней, – отозвался Нестеров. – Но сама-то она решится на такое дело?

– Решится, Ваня, – заверил Асриянц. – С другим, может быть, не решится, а с тобой решится. Ты, если не ошибаюсь, ее – кумир. Ты знаешь наизусть больше трехсот стихотворных строк… Вернее, всего Онегина…

Все весело рассмеялись, а Нестеров опять усомнился:

– Арам, но почему именно со мной?

– Ваня, но не одной же ей в поезде ехать!

– А если ты сам?

– Не шути, Ваня, я же говорил тебе, что дал подписку о невыезде. Пока не состоится суд над Людвигом, я не могу выехать из Асхабада ни на одну минуту.

– Н-да, дела… Надо все, как следует, обсудить, – раздумчиво проговорил Нестеров. – Бей, Арам, твоя игра…

– Слушай, Иван, дозволь нам с Васей Шелапутовым довести план до конца, – попросил Вахнин.

– Ну что ж, я согласен. Только не откладывайте.

– Сегодня же и представим во всех деталях, – пообещал Шелапутов – Жди, вечерком заглянем…

* * *

Почтовый поезд «Красноводск – Ташкент» проходил через Асхабад ночью. До вокзала Аризель никто не провожал. Приехала она в фаэтоне, одна. Кучер помог ей снять с коляски чемодан и вынес его на перрон.

Аризель огляделась. На перроне было малолюдно. Отъезжающие толпились в зале ожидания. Девушка поставила чемодан возле окна и стала приглядываться к появившимся на перроне. Нестеров был где-то рядом с ней, в этом она не сомневалась. Арам предупредил сестру: «Не бойся ничего, Ванечка всегда будет рядом а тобой!» Аризель пыталась отыскать глазами среди отъезжающих его высокую атлетическую фигуру, в кожаном пальто и черной фуражке, с лакированным козырьком, но ничего похожего не находила. Так она простояла у окна минут пятнадцать, пока не подошел пассажирский.

Поезд, попыхивая, подошел к вокзалу. Зашипели тормоза, зазвенели буферные тарелки. Перронная толпа растеклась живыми ручьями к вагонам. Аризель подняла чемодан и пошла к четвертому, мягкому, и тут подскочил к ней здоровяк в парусиновой робе и взял чемодан:

– Разрешите, сестренка, помогу… Да не бойтесь, свой я… Шелапутов…

– Ах, да! – вспохватилась девушка, вспомнив наставления брата.

– Дорогу, граждане! – прокричал Шелапутов, – Разрешите пройти высокородной даме, будьте так любезны… Вот так, хорошо… Посторонитесь… Проходите» ваше сиятельство.

Аризель первой вошла в вагон и отыскала свое купеОткрыв дверь, она поставила чемодан и огляделась, В купе тускло горел фонарь и никого не было. На какое-то мгновение ее охватил страх: «А вдруг Нестеров опоздает?! Поезд увезет меня в Ташкент, а я там и никого не знаю». Тотчас она вновь вспомнила напутствие брата, и успокоилась. Сняв фетровую шляпу, Аризель повернулась к зеркалу. При тусклом фонарном свете она даже не узнала себя. Тени падали на зеркало, и девушка отражалась в нем незнакомой, испуганной красавицей. Она вынула из сумочка гребень, расчесала черные, как смоль, волосы, откинув их на плечи, и сняла жакет. «А Нестерова все нет, – опять со страхом подумала она, услышав два колокольных звонка на перроне. – Может, он ошибся вагоном?!»

Но вот из коридора донесся голос кондуктора;

– Пожалуйста, господин, будьте любезны… Ваша супруга ждет вас в купе…

«Господин какой-то, супруга», – недоумённо подумала Аризель. И тут в купе вошел Нестеров. «Ах, да, я же его жена. Совсем забыла!» – спохватилась Аризель.

– Дорогая, ты, вероятно, заждалась? – сказал Иван Николаевич, выразительно посмотрев на нее, чувствуя, что за спиной стоит проводник. – Прости меня, я задержался в ресторане… Вот, пожалуйста, это тебе в дорогу… Ты же любишь бисквитное пирожное?

– Как ты мил, Ваня! – вошла в свою роль девушка. – Но, право, ты больше не опаздывай… Я так волновалась за тебя!

Проводник пожелал им счастливого свадебного путешествия, пообещал утром принести чаю, и удалился. Нестеров закрыл дверь, снял серое демисезонное пальто, шляпу повесил на крючок у двери и сел к столику.

– Ну, здравствуйте, Ариль, – сказал он с восхищенной улыбкой, отчего девушка тотчас смутилась.

– Аризель, – поправила она. – Ариль, это сокращенное мое имя. Так меня зовет только Тамара Красовская.

– Я тоже буду называть вас Арилыо. Можно?

Аризель улыбнулась и утвердительно кивнула головой.

– А как прикажете вас величать? – спросила она.

– Зовите, как вам удобнее, – отозвался Нестеров.

– Тогда я буду называть вас Ванечкой, как мой брат, – совсем оживилась девушка. – Ванечка, вы ужинали? Арам мне сказал, как только он появится в купе, сразу предложи ему поужинать: ужин сближает людей.

– Так и сказал?! – рассмеялся Нестеров. – Ну, Арам! Прекрасный у тебя брат, Ариль. Прости меня, что назвал на «ты». Называй меня тоже на «ты», так удобнее. Ведь, как-никак, а ты теперь моя жена, и мы отправились с тобой в свадебное путешествие.

– Ладно, – согласилась она без улыбки, – но знаешь, мне не очень нравится наша комедия. Ты – муж, я жена… Разве можно шутить такими вещами?

– А почему нет? – насторожился Нестеров.

– Потому, что если ты привыкнешь называть меня 6 шутку женой, то так в шутку все и останется.

– Хорошо, Ариль, я больше не стану шутить этим, – согласился Нестеров и подумал: «До чего ж она еще ребенок! Какая непосредственность». И тут же более серьезно спросил;

– Ариль, тебя посвятил Арам в наше дело? Ты хорошо знаешь, зачем мы едем с тобой в Ташкент?

– Да. Он мне сказал, что деньги нужны для освобождения Людвига.

– У тебя какие-то особые симпатии к Людвигу? – спросил он.

– Конечно! – воскликнула Аризель. – Он же – лучший друг Арама. Они вместе окончили университет и приехали к нам, когда мы жили в Шуше. Там они начали свою подпольную работу… Алеша к нам приезжал в Баку… А потом Арам и Людвиг сами поехали в Баку, и их переправили сюда. Сначала в Асхабад приехали мы с мамой и Арамом… Купили дом, поселились. А потом уже Людвиг с Ксаной…

– Ариль, у тебя очень доброе сердце, – дрогнувшим голосом сказал Нестеров и, протянув через стол руку, пожал её нежные длинные пальцы.

Он почувствовал, как дрогнула она и покраснела,

– Людвига я считаю своим вторым братом… – пояснила Аризель.

– Мне нравится вся ваша семья, – признался Нестеров. – Знаешь, я не раз вспоминал тебя, после того как побывал в вашем доме. Мне почему-то запало в память твое имя: Аризель… Странное какое-то и очень хрупкое… И главное, ты сама такая… Тебе идет это имя? Откуда оно? Вероятно, от слова «ара»?

Аризель звонко рассмеялась. Её белые зубы жемчугом засверкали в полумраке вагона, и глаза заблестела необычайно красиво.

– Ой, не могу… Что ты, Ванечка! Аризель – имя испанское. Бабушка моя была испанкой.

– Послушай, Ариль, ты прямо какая-то вся волшебная! – искрение удивился Нестеров. – В тебе испанская кровь… Вы что, жили в Испании?

– Нет. Мы все время жили в Шуше, на Кавказе. Дед во время турецкой войны попал в плен. Был в Стамбуле, в Париже, в Мадриде… Вобщем вернулся из плена с красивой испанкой, моей бабушкой. Говорят, я на нее очень похожа… Так что, не только имя…

– Понятно… Если не возражаешь, я открою форточку, покурю? Впрочем, лучше выйду в коридор.

– А я переоденусь и прилягу, – сказала она и пракрыла за ним дверь.

Нестеров приоткрыл окно в коридоре, закурил и стал смотреть в темную пустынную ночь. После такого непринужденного знакомства с Арилью у него было очень светло на душе. Он чувствовал, как поет его сердце. Раньше он такого за собой не замечал. На мгновение он вспомнил о Жене Егоровой, и тут же ее образ вытеснила Аризель. Покурив, Нестеров постучал в купе.

– Ариль, мне можно войти?

– Да, разумеется.

– Слушай, Ариль, – спросил он, садясь. – А как Арам оказался с подпольщиками?

– Я даже не знаю. У нас отец тоже был связан с революционерами. В девяносто пятом он погиб во время забастовки. Вполне возможно, что Арам решил отплатить им за отца.

– А ты? Ты ведь тоже, вольно или невольно, встала на революционный путь! Я не думаю, чтобы причиной тому смерть отца или арест Людвига. Есть что-то более сложное.

– Я еще и сама не пойму… По-моему, потому, что мы плохо все живём. Мы только и говорим о новой жизни. Но ведь надо не только говорить, но и бороться.

– Ариль, ты сама истина… – Он погасил фонарь и лег поверх старого суконного одеяла. – Именно бороться… И борьба предстоит жестокая, не на жизнь, а на смерть. Многие погибнут в ней…

– Не надо так мрачно, – попросила девушка. И вообще, не могу слышать о смерти. Я знаю, что ты будешь жить очень долго… Я видела линии на твоей ладони. У тебя будет очень красивая жена и много детишек. Протяни сюда руку…

Нестеров повиновался и со сладостным замиранием затаил дыхание, когда Аризель коснулась его руки и начала водить пальцем по ладони.

– У тебя красивая барышня в Москве? – спросила вдруг Аризель.

– Не надо о Москве, Ариль, – попросил он и убрал руку. – Когда я вспоминаю о Москве, мне становится не по себе.

– Почему? Разве там плохо?

– Не знаю, может быть…

Аризель умолкла. А он думал о ней и сравнивал с Женей. Разные они были – эти две девушки… Он уже стал засыпать, но голос Аризель вернул его к действительности.

– Ванечка, ты так и не сказал мне, есть у тебя девушка в Москве?

– Есть, – глухо отозвался он.

– Она тоже революционерка?

– Нет…

– За что же ты ее любишь?

– Люблю? – спросил он то ли её, то ли себя. – Не знаю… Давай не будем говорить о ней…

– Ну, тогда почитай мне Онегина. Ты же обещал?

Он тихонько засмеялся и виновато сказал:

– Ариль, я знаю наизусть только четыре первые строчки. Прости, но я обманул тебя.

– А зачем обманул?

– Чтобы понравиться тебе или, по крайней мере, завладеть твоим вниманием!

– Ванечка, но ведь Арам тогда пошутил! – засмеялась и она.

– Я понял это, и пошутил тоже, – ответил он. – Но если ты пожелаешь, я выучу всего Онегина… Ты веришь мне, Ариль?

– Верю, – счастливо вздохнув, отозвалась она. – Спи…

* * *

Ташкент утопал в черной предутренней мгле. Шел по-зимнему холодный дождь. Перрон был залит лужами, и тусклый свет ночных фонарей отражался в них, наводя смертельную скуку. На привокзальной площади в темноте, под дождём, стояли кучно кареты, но они были едва различимы. Только храп лошадей да покрикивание кучеров говорило о том, что тут, при вокзале, состоит целая служба по развозке пассажиров а багажа.

Нестеров нес чемодан, Аризель шла сбоку, держась» за руку и спросонок зябко жалась к его плечу. Нестеров разбудил её в половине шестого, она едва успела умыться, и сон все еще властвовал над ее сознанием, и, Иван Николаевич пробиваясь сквозь людскую толчею к каретам, подшучивал над ней;

– Проснись, красавица, проснись!

Он шел уверенно, не останавливаясь и не обращая внимания на толпу. Аризель показалось, что Нестеров ведет себя так, словно вернулся в свой родной город.

– Ванечка, ты бывал раньше в Ташкенте? – спросила она.

– Конечно, Ариль. Бывал, и не один раз, Вон, видишь, щиты для афиш? Там нас поджидает Лихач – хозяин дома, где мы с тобой остановимся.

– Он знает о нашем приезде? – спросила она.

– Арам сообщил ему телеграммой. Вон он стоит. Видишь – возле фаэтона пританцовывает? Тоже не выспался.

– Здравствуй, кучер, – сказал, подходя Нестеров. – Свободна колясочка? Может, подвезешь нас по назначению?

– Здорово, Ванюша, – мотнул головой мужчина и указал на фаэтон. – Садитесь. Дождит что-то с самого вчерашнего вечера. Мразь погодка.

Нестеров усадил в коляску Аризель, сел сам и поставил чемодан в ноги. Лихач щелкнул кнутом и фаэтон покатил по скользской мостовой. На первом же перекрёстке свернули влево и поехали по тихому переулку, параллельно железнодорожной линии. Сбоку в темноте всё время слышались паровозные гудки и буферный звон.

– Что нового, Лихачев? Спокойно ли в Ташкенте? – спросил Нестеров.

– Да всяко, – отозвался кучер. – То фронтовики мукденские шумят, то железнодорожники. После петербургских событий зашевелились и тут. Вчера на Алайском конных казаков едва не побили.

– Кто?

– Да такие же, солдаты… Саперы, вроде бы. Ты же должен знать: казаки в Питере мирную демонстрацию расстреляли, ну вот и мстят теперь казакам везде. В Ташкенте тоже.

Лихач рассказывал и не спрашивал, зачем приехал Нестеров.

– Надолго ко мне? – лишь поинтересовался.

– Денька на три, не больше, если все сложится благополучно, – пояснил Нестеров.

Дом Лихачева стоял в Романовском переулке, почти на самой окраине. Остановились на обочине, слезли, вошли во двор. Хозяин завел коляску к сараю и крикнул оттуда:

– Заходьте в дом, я сейчас!

В прихожей гостей встретила женщина лет пятидесети, укутанная в платок. Она робко кивнула гостям и проводила их в комнату. Войдя следом за ними, зажгла лампу и задернула занавески.

– Располагайтесь, добрые люди, – сказала ровным голосом.

– Маша, кажется ты не узнала меня? – спросил Нестеров.

– Узнала, как не узнать, – отозвалась она. – Женился, что ли?

– Женился, – моргнул Нестеров своей спутнице. – Красивая?

– Красавица, дальше уж некуда, – согласилась хозяйка. – Только, будто бы, не русская. Чай, может, поставить? Станете пить чай? – посмотрела она на Аризель.

– Ага… Я так замерзла…

– С чего это? Муж вроде бы молодой и бойкий, хоть куда! – пошутила хозяйка и отправилась в переднюю, к печке.

– Ну, что, Ванюша, я к твоим услугам, – сказал, входя, Лихач. – Говори, что требуется.

– Ариль, иди отдохни немного, а мы пока поговорим, – попросил Нестеров.

– Ступайте в боковую горенку, там для вас все приготовлено, – подсказал хозяин.

– Прежде всего, давай уясним обстановку, – сказал Нестеров. – Ты часто на вокзал ездишь на своем фаэтоне? Знают люди твою упряжку?

– Да, приходится. Не только люди, но и полицейские видят, как приезжаю. Подрабатываю, а как же иначе? Да и той же полиции иной раз дашь на шкалик.

– А другая повозка у тебя есть?

– Есть, но старая. Не пользуюсь больше года. Но вобщем-то, на ходу, если что.

– И лошади есть запасные?

– Есть еще пара… Да только ты не говори загадками, – рассердился хозяин. – В дело меня втягиваешь, а сам темнишь. Мне ты все высвети, а то и влипнуть можно.

– Не темню я, – усмехнулся Нестеров. – Чего тут темнить. Да и слишком многого от тебя не требую. На одной повозке съездим через три дня к черняевским садам. А на другой, на которой сегодня привез нас, отвезешь в тот же день мою спутницу опять на вокзал. Вот и все. А теперь давай уточним расписание поездов. Пассажирский со стороны Красноводска всегда точно приходит, как сегодня?

– Да бывают случаи и опаздывает.

– Ну, будем надеяться, что машинист не подведет. А во сколько из Ташкента в нашу сторону отходят поезда?

– Ташкентский вечером, а московский, если не припоздает, в девять утра.

– Дам тебе денег, возьмёшь моей спутнице билет на московский, отвезешь ее на вокзал и посадишь в вагон. Трудно с билетами?

– Да ведь смотря сколько дашь кассиру. Не пожалеешь, так можно и самое лучшее место купить. Ну, да что мне тебя учить!

– Ну вот и все, товарищ Лихач, а теперь я не прочь и чашку чая выпить…

* * *

Красноводский шел точно по расписанию, приближаясь к Ташкенту. За окнами вагонов простирались безбрежные узбекские степи. В черном небе ярко блестели мириады звезд, и казалось, поезд летит к звездам, ибо за окнами не было ни огонька, ни ориентира, но которому можно определить, что состав бежит по рельсам.

В четыре утра проводник последнего вагона подошел к спящему на нижней полке Шелапутову и, тронув за плечо, тихонько сказал:

– Вася, вставай, подъезжаем… Проехали Вревскую, следующая – Кауфманская.

Шелапутов мгновенно поднялся и сел, встряхивая головой и прогоняя остатки сна. Сунул руку в боковой карман, проверил, на месте ли револьвер, и разбудил

Вахнина, затем еще двух, участвовавших в операции, слесарей асхабадского депо. Поочередно, один за другим, вошли в купе проводника, надели форменные железнодорожные шинели и фуражки. Пассажиры в вагоне спали крепким предутренним сном: вряд ли кто из них заметил движение в коридоре и тамбуре.

Выйдя в тамбур, остановились у двери и стали ждать остановки. Поезд, однако, долго ещё гремел в пространстве, и каждая минута казалась целой вечностью. Молчание еще больше нагнетало напряжение.

– Главное, не спасовал бы машинист, – сказал Вахнин.

– Не бойся, Слава, парень он проверенный. Но если произойдет срыв – тикайте к кишлаку Каунчи. Там, у сартов, скроемся.

В Кауфманской Шелапутов и Вахнин не раз бывали, знали в ней каждый дом и закоулок. Сначала, когда разрабатывали план экспроприации казенной казны, хотели всю операцию провести на Кауфманской. Два русских поселка – Садовый и Богородское, кишлаки Ниязбаш и Каунчи, два питомника – садовода Трубачева и «Туркестанская флора» могли скрыть следы «грабителей». Но беда в том, что в русских поселках стояли, в основном, дачные дома, в которых жили отставные офицеры и высокопоставленные чиновники. Это обстоятельство насторожило Нестерова, и он решил усложнить операцию.

– Огни, – сказал Шелапутов, прильнув к стеклу. – Подъезжаем.

– Ключ на месте? Проверь, – предупредил Вахнин.

– Все в порядке… Главное – хладнокровие. Гусев, как войдем, я беру под прицел караульного, а ты вяжешь ему руки. Ты, Заплаткин, свяжешь кассира…

Паровоз дал два коротких гудка: это машинист предупреждал Вахнина, чтобы были наготове.

– Молодец, Костя, пока все идет по плану, – отметил Шелапутов.

Тут заскрежетали тормоза и состав остановился. Шелапутов открыл ключом дверь тамбура, и все четверо, спустившись на усыпанную щебенкой землю, побежали к первому вагону. Вахнин на ходу отметил, что во всем составе нет ни одного огонька з окне: псе спят, и ободрился. Никого не было и на станции. Только дежурный принял у машиниста жезл и скрылся в станционном здании.

Поднявшись на ступеньку, Шелапутов открыл тамбур первого вагона, вошел и помог подняться товарищам. Гуськом, на цыпочках, чтобы не разбудить спящего проводника, они подошли к третьему купе и открыли дверь ключом. Вошли все четверо и тотчас закрылись.

– Ну, вот видите, как все хорошо, – обрадовался Шелапутов и толкнул рукой спящего конвоира. Солдат сидел на полке, обняв винтовку и привалившись головой к стенке, сладко похрапывал.

– А! Что! Кто тут! – спохватился часовой, но Вахнин вырвал у него винтовку, разрядил и положил патроны в карман.

– Спишь, подлец! – сказал, посмеиваясь, Шелапутов. – На посту спишь. И таким сосункам доверяют охрану казенных средств. Где деньги?!

Солдат вытянулся по стойке смирно.

– Деньги где? – повысил голос Шелапутов и потянул за ногу инкассатора.

Тот, проснувшись, тоже не сразу пришел в себя. Наконец увидев железнодорожников в черных масках, затрясся и зачем-то взял со столика стакан с водой.

– Деньги, сволочь! – прохрипел Гусев. Резким рывком он сбросил инкассатора с полки, приподнял ее и вынул туго набитый брезентовый мешок с пломбой.

– Руки сюда! – скомандовал Шелапутов.

Гусев связал инкассатору руки. То же проделал с часовым и Заплаткин. Затем обоим заткнули кляпами рты и вышли из купе. Шелапутов вновь хладнокровно закрыл купе на ключ и направился вслед за своими товарищами в тамбур. Проводник, которого тоже собирались связать, даже не проснулся.

Когда они подбежали к паровозу, он уже был отцеплен от состава. Все поднялись к машинисту, и паровоз, с ярым шипением выпустив пар, помчался в сторону Ташкента. Вряд ли дежурный по станции сообразил, что произошло из рук вон выходящее. Наверное он подумал, что машинист решил дозаправить тендер углем, чтобы не суетиться с этим делом в Ташкенте.

Паровоз пролетел двадцать две версты, как очумелый, проскочил мост через Салару и остановился. «Грабители» мгновенно спустились вниз и заспешили в кромешной предутренней темноте по берегу речки в условленное место.

– Ваня! – позвал Вахнин. – Отзовись…

– Давай сюда! – скомандовал Нестеров. – Быстро, быстро… – Он взял мешок с деньгами, сунул под ноги и едва успел сказать: «Идите на явочную, на Ходру… В Асхабад – по одному, не раньше марта!», как Лихач понукнул лошадей.

Через полчаса фаэтон уже стоял во дворе. Лихачев выпрягал лошадей, а Нестеров, сунув мешок под кровать, будил Аризель.

– Ариль, проснись… Все в порядке… Ариль…

– Уже вернулся? – спросила она и села в кровати, забыв, что в одной рубашке.

Нестеров отвернулся:

– Прости, Ариль, я совершенно потерял голову.

– Ты выйди на минутку, я оденусь, – попросила она, прикрываясь одеялом.

Когда он вошел в комнату, девушка была в платье и жакетке.

– Ну, говори, как все получилось? – спросила, заглядывая под кровать, откуда виднелся угол мешка.

– Все хорошо, Ариль. Теперь впереди самое главное: доставить деньги в Асхабад. Слушай меня внимательно. Достань чемодан.

Аризель вынула чемодан и мешок с деньгами из-под кровати. Нестеров открыл крышку чемодана и постукал пальцами по матерчатой обшивке.

– Чемодан с двойным дном. Деньги мы спрячем в тайнике…

Выговорив эти слова, он сорвал пломбу с казенного мешка и начал совать в тайник чемодана перевязанные крест-накрест бумажной тесемкой пачки денег. Тайник заполнился до отказа, но в мешке ещё осталось с десяток пачек. Нестеров подумал и решил:

– Ладно, остальные я привезу сам… А тебе, Аризель, придется с этим чемоданом, как и договорились, ехать поездом одной. Ты понимаешь меня?

– Да, конечно, ты мне говоришь об этом уже третий раз. Неужели ты боишься за меня, не доверяешь мне?

– Аризель, я целиком доверяю тебе, но за тебя я боюсь… Будь осторожна. – Он взял ее за плечи и с тревожной нежностью посмотрел в глаза. – Аризель, ты… Ты – не как все… Ты понимаешь меня!

– Да, понимаю, – она опустила глаза и сжалась от предчувствия чего-то необыкновенного.

Нестеров привлек ее к себе и поцеловал.

Высвободившись, она отошла к окну. «Неужели обиделась?» – спохватился он. Аризель смотрела в окно и улыбалась какой-то неловкой улыбкой. Он успокоился и отошел, чтобы дать справиться ей с нахлынувшим волнением…

В половине девятого Аризель уже сидела в фаэтоне, а Лихач гнал лошадей по переулку к вокзалу. Было солнечное утро. Она смотрела вперёд и видела лишь сияющий купол Благовещенской церкви да голубей, кружащихся над куполом. Потом, когда свернули к станции, показалось голубоватое здание вокзала с множеством окон и арочным входом. На здании вокзала тоже торчали купола со шпилями и тоже летали голуби. Кучер удрученно молчал, а его прекрасная пассажирка смотрела на окружающий мир совершенно отсутствующим взглядом и думала о Нестерове. Ни в фаэтоне, ни потом, когда Лихач посадил ее в вагон и сам спрятал чемодан под полку, она так и не испытала страха. Она и мысли не допускала, что кто-то войдет к ней в купе и потребует, чтобы предъявила на проверку вещи. В девять тридцать поезд ушел из Ташкента, унося навсегда следы таинственного преступления…

* * *

Ратх после ссоры с Тамарой предался меланхолии. Чувство разочарованности в нем было столь велико, что он с утра до вечера не выходил из своей обклеенной афишами комнатушки. Лежал в постели, размышлял о бренности людского существования, о лжи и недоверии. И лишь вечером, да в те дни, когда выступали на арене братья Каюмовы, часа за два до представления вставал с тахты, неохотно одевался и уезжал в цирк.