Текст книги "Огненная арена"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Так-с… Давайте зайдем в комнату, – с угрозой прогозорил Черкезхан. – Когда это было, господин поэт?

– Весной прошлого года, господин офицер. Я как раз написал стихи. У меня есть дата под стихотворением, я помню. – Он раскрыл альбом, полистал, остановил взгляд на стихах и подтвердил: – Да, весной… Конец апреля… Так и записано у меня.

– Хорошо, господин поэт, – удовлетворился ответом Черкезхан и внимательно посмотрел на Ратха. – Ты почему, змееныш, не сказал мне, что видел Галиго в ресторане «Омон» в обществе вот этого негодяя?

– Черкез, да ты что? – взмолился Ратх, – Никого я не видел.

– Ах, вот как! – взревел Черкез и, выхватив из-за голенища камчу, принялся хлестать младшего брата по плечам и голове. – Не видел, змееныш? Не знаешь ничего?

Ратх метался из стороны в сторону, вскрикивая от боли. И когда Черкез прекратил избивать его, сообразил: «Да ведь это Аман их тогда накрыл, а потом… Но не выдавать же Амана!»

– Ладно, Черкезхан. – смиренно сказал Ратх. – Допустим, что я их видел и прогнал Галию. Что плохого я сделал?

– Ты скрыл, змееныш, от меня этот случай и помог свершиться злодеянию. Галия ушла из дому, но не уехала. Она где-то здесь. Говори, где?

– Черкезхан, хоть убей меня, но такого я не знаю.

– И убью, сволочь! – вновь взревел Черкез и опять принялся избивать Ратха.

Ратх вновь заметался по комнате, но вот ударился спиной о дверь, вылетел в сени и пустился бежать. Он бежал, не останавливаясь, до самого дома. Прохожие оглядывались на него, как на сумасшедшего. Он, всхлипывая, бежал и бежал, пока не оказался во дворе своего дома. Заприметив брата, сообщил ему;

– Аман, берегись, Черкез нащупал след к Галие. Он нашел того поэта, с которым она была в ресторане. Я сказал, что это я разогнал их. Тебя Черкез ни в чем не подозревает, но может догадаться, где Галия.

– Спасибо, Ратх. Я сейчас же пойду к Камелии Эдуардовне и предупрежу ее, чтобы складывала манатки и переезжала на другую квартиру. В конце-концов, Черкез выйдет на ее адрес. Теперь он начнет рыться на почте и узнает, куда писали Галие письма.

Аман тотчас удалился. И едва он ушел, как приехал Черкезхан. Поднявшись на веранду, он долго стоял и смотрел неподвижно куда-то в пространство. Смотрел и улыбался. Так продолжалось е полчаса. Затем Черкезхан спустился с веранды и послал слугу к ишану, за Каюм-сердаром. Вскоре пришли оба. Ишан прошествовал первым, Каюм-сердар – за ним. Черкез держал килим над входом в кибитку, пока они не вошли. Затем снял сапоги и вошел тоже. Целый день длился семейный совет, и Ратх прекрасно понимал о чем. Вечером «троица» вылезла из юрты и приблизилась к порогу комнаты Ратха.

– Эй, змееныш, выходи! – приказал Черкезхан. Ратх, на всякий случай, давно уже оделся и все время думал: «Если опять начнут бить – убегу насовсем, и никогда больше не вернусь домой!» Выйдя во двор, поздоровался с отцом и ишаном. Каюм-сердар спокойно и уверенно сказал:

– Мы посоветовались и решили: пропажа нашей невестки Галии – дело рук твоих босяков, с которыми ты связан. Ее они спрятали и положили в чужую постель.

– Отец, да ты что?! – вскрикнул Ратх. – Причем тут босяки? Зачем им нужна Галия?

– Он опять это сатанинское племя защищает, – проворчал ишан. – Испортили они ему голову, Каюм-ага.

– Где Галия? – наливаясь злобой, с угрозой спросил Каюм-сердар. – Ну-ка, Черкез, заставь говорить этого негодяя.

Черкез схватился за камчу, но на этот раз не успел ударить, Ратх метнулся в сторону и перелез через дувал.

* * *

Забастовщиков начали освобождать в мае. Новый генерал-губернатор Туркестана Суботич под натиском рабочих накануне выборов в Государственную думу распорядился выпустить из тюрьмы забастовочный комитет Закаспия.

Нестерова вывели из камеры последним. Обросший, в потрепанном костюме, без шляпы, проследовал он по гулкому тюремному коридору за конвоиром.

В кабинете начальника тюрьмы его поджидали полковник Жалковский и новый полицмейстер Еремеев.

– Садитесь, – предложил Жалковский.

– Спасибо, насиделся, – отозвался Нестеров. – Почти четыре месяца – без всякого разбирательства дела.

– А вы сидели и жаждали разбирательства дела и суда? – усмехнулся Жалковский. – Или вы считаете, что вас и судить не за что? Достаточно было завести дело по взрыву тедженского моста, и вы нашли бы себе вечный приют в Сибири.

– Значит, вы пожалели меня? – поинтересовался Нестеров.

– Не совсем так, – пояснил Жалковский. – Просто не захотели судить многих других граждан. Тронь вас – за вами вытянется целый хвост преступников, участвовавших в деле взрыва. К тому же намечаются выборы в думу: государь против того, чтобы всенародная выборная кампания отмечалась судебными процессами.

– Ну что ж, спасибо за откровенность.

– Распоряжением Туркестанского генерал-губернатора вы освобождаетесь из заключения, но… Как вы понимаете, господин Нестеров, в каждом, даже самом приятном деле, всегда есть свое «но». Словом, генерал-губернатор предписал вам покинуть Закаспий и Туркестанский край в двухнедельный срок. Вот, ознакомьтесь с соответствующим решением, распишитесь и можете быть свободны.

Нестеров вышел из тюремных ворот, остановился, чтобы оглядеться и вволю вдохнуть в легкие свежего майского воздуха. Запрокинув голову, он увидел синее-синее небо, зеленую листву деревьев и зажмурился.

Сначала ему показалось, что почудилось.

– Ванечка, здравствуй!

Теперь он увидел ее. Она, в белом летнем платье, в широкополой шляпе, словно легкая птица, подлетела к нему и кинулась в объятия.

– Аризель, милая, как я мечтал о тебе… Как я тосковал…

– И я тоже… И я… – всхлипывала она от счастья. – Я знала, что они сегодня выпустят тебя. Вчера вечером к нам пришел Гайк и сказал.

– Гайк? – удивился Нестеров. – Это ваш, армянский священник?

– Ну-да, а кто же еще! Он пришел и сказал… Ах, Ванечка! – тут же воскликнула Аризель. – Ты же ничего еще не знаешь! Сейчас расскажу все по порядку. Идем… Они перешли через дорогу и направились в слобод» ку, мимо кладбища. За кладбищенской оградой виднелись кресты и церковь, скрытая в кронах деревьев. Слободка начиналась от самой церковной ограды и тянулась на три версты к востоку, перекрещенная множеством улочек и переулков.

– Прежде всего, Ариль, скажи мне, когда выпустили тебя? – спросил Нестеров.

– Дней через десять, – ответила она. – Три раза вызывали на допрос, все время спрашивали о тебе. Кто ты, да что… Особенно изощрялся полковник Жалковский. Чем, говорит, вы связаны с этим бунтарем? Я ему отвечаю: «Это вы считаете Нестерова бунтарем, а он самый замечательный, самый интеллигентный человек!» Я ему сказала, что ты знаешь наизусть всего Онегина, много читаешь и мечтаешь стать начальником судебной палаты.

– Ты с ума сошла, Ариль! – захохотал Нестеров.

– А что я, по-твоему, должна была сказать? Что ты читаешь политические брошюры и не знаешь до сих пор письмо Онегина к Татьяне?

– Ты молодец, Ариль. Я все время думал о тебе я о нашем будущем…

– Будущем? – машинально спросила она и вновь защебетала: – Ванечка, я тебе еще должна сказать о многом. Я не знаю даже, как мы будем дальше жить. Арама освободили три дня назад. Ему сказали, чтобы через две недели его не было в Асхабаде. Мы уже ищем покупателя на дом… Уедем опять в Шушу, на родину…

– Значит, Араму тоже дали две недели, – проговорил раздумчиво Нестеров и спросил: – А как остальные? Воронец, Гусев, Заплаткин, Любимские…

– Редактор с женой уехали: их выпустили из тюрьмы еще в марте. Ксана давно в Шуше, и ждет нас. Об остальных я не знаю.

– А о Вахнине и Шелапутове ничего не слышала? Где они?

– Слышала, Ванечка! – оживилась Аризель. – Их не арестовывали… Вобщем, было так. Когда меня освободили, я пошла к твоей тетушке, чтобы спросить о тебе. Ну, о тебе, конечно, она не могла сказать ничего, потому что не знала даже где ты. А сказала, что вернулся Вахнин и приходил к ней: спрашивал о тебе. Потом я повстречала Шелапутова. Его я знаю. Он мне сказал, что они пишут кассационную жалобу на имя генерал-губернатора. Смысл жалобы такой: забастовочный комитет добровольно прекратил забастовку, а новые асхабадские власти воспользовались этим, коварно расправились с забастовщиками. Не знаю, подействовала ли эта кассация на генерал-губернатора, но я тогда не очень поверила в успех дела, и пошла к Гайку. Мама меня научила. Оказывается, Гайк был в очень хороших отношениях с генералом Суботичем, когда он был начальником Закаспийской области. Я пошла к Гайку и упросила его, чтобы он поехал в Ташкент к Суботичу.

– И ты думаешь, генерал помог ему? – с недоверием спросил Нестеров.

– Конечно, помог! – отозвалась Аризель. – Гайк приехал и сказал: «Дочь моя, все будет хорошо. Арама и всех остальных выпустят из тюрьмы, как только прекратятся забастовки в Москве и других городах России». Как видишь, Гайк не обманул.

Нестеров вновь засмеялся над наивностью Аризель.

– Милая моя Ариль, как ты еще наивна. Но ты мне открыла сейчас самое главное – почему мы сидели без разбирательства дела и суда. Косаговский посадил нас всех, чтобы мы не объявили еще одну забастовку. В то время, как рабочая Москва дралась на баррикадах с царизмом, мы сидели в тюремных камерах. Теперь восстание в Москве подавлено, вот нас и выпустили. Теперь мы не представляем большой угрозы властям. Но чтобы и впредь не случилось никаких волнений в Асхабаде, они решили выслать нас всех. Мне тоже дали двухнедельный срок, Ариль.

– Ванечка, ты уже подумал, куда уедешь?

– Нет пока, Ариль, но, вероятно, домой… в Москву.

Аризель замолчала. Нестеров тоже задумался. Так и шли они молча до самого дома, где жил Нестеров. Здесь он распрощался с ней до вечера.

Тетка не ждала его, хотя и знала: вот-вот должны освободить – остальные забастовщики уже на воле. Обняла, засуетилась. Принялась распекать тюремных надзирателей за черствость, бездушие. Сколько не пыталась передать ему то кастрюльку с борщом и пирожков с мясом, то еще что-нибудь – у тюремщиков один ответ: «Нельзя, не велено!» Нестеров слушал ее, спрашивал о товарищах, о новостях в Асхабаде, а сам с тоской думал: «Все, Иван Николаевич, все. Разгромлен и пущен по миру асхабадский комитет эсдеков. В городе властвуют черносотенцы. И по всей России летит пепел от разгромленного большевистского восстания. Смолк, ли баррикадные бои в Москве, отмитинговали Харьков, Тифлис, Баку… Мы не смогли собрать в единый кулак свои революционные силы, не смогли выступить единым фронтом. Мы, словно пороховые погреба, взорвались – но каждый в свое время… Теперь черносотенцам вольно. Пришел на их улицу праздник. Виселицы по всей России наставили: вешают революционеров. И тебя, гражданин Нестеров, могли бы без суда и следствия, но пожалели: рук пачкать не захотели – выдворяют подальше. Выдворяют, и самое страшное, что придется покинуть Асхабад. Покинуть безропотно, как это сделали Любимские, Воронец и все остальные. Поеду в Москву. Надо встретиться с товарищами… Не может быть, чтобы поражение сломило дух революции. Она ушла в подполье, но она вновь воспрянет: главное не отчаиваться…»

Вечером, выйдя на привокзальную площадь, он сел в фаэтон и велел кучеру ехать на Нефтоновскую.

В светлом костюме и соломенной шляпе он был больше похож на молодого богатого господина. Он никогда не одевался так броско, но сегодня сделал для себя исключение: ему так хотелось предстать перед матерью Аризель в самом лучшем виде.

Он вошел во двор к Асриянцам и произвел должное впечатление на всех. Аризель, увидев его таким, замерла и смотрела удивленными глазами, словно встретилась с ним впервые. Арам воскликнул: «Ба, кого я вижу! Ты импозантен, как лорд, Ваня!» Тетя Ануш вышла на веранду и не узнала гостя.

– Простите, вы, кажется, еще не бывали у нас? Рада с вами познакомиться… Меня зовут тетя Ануш…

– Мама! – отчаянно проговорила Аризель. – Да это же Ваня Нестеров. Он сегодня вышел из тюрьмы…

– Ой, бог мой! – заволновалась Ануш. – Но разве в тюрьме держат в таких шикарных костюмах?

– Тетя Ануш, я успел переодеться, – сказал, беря ее за руку, Нестеров. – И оделся так не случайно, тетя Ануш. Сегодня я пришел к вам, чтобы просить руки Аризель… Мы любим друг друга, тетя Ануш…

Аризель с замиранием сердца смотрела то на Нестерова, то на мать, то на Арама. Секунду длилось недоумение, и они показались для Аризель вечностью.

– Мама! – проговорила она, не выдержав. – Но почему ты молчишь?

– Арам, – обратилась к сыну Ануш. – Ты как думаешь? Ты – ее брат, э!

– Ваня, – смущенно проговорил Арам. – Давайте присядем и поговорим как следует.

– Ты у нас – мудрая голова, сынок! – оживилась тетя Ануш. – Проходите в комнату, садитесь, а я подам на стол. Такие дела разве обговаривают за пустым столом?

Тетя Ануш засуетилась в кухне, Аризель встала на пороге и уставилась на мужчин.

– Уйди, сестренка, – попросил Арам. – Не смущай… Ты знаешь, я целиком за тебя. – Аризель удалилась, и Арам заговорил вновь: – Я не возражаю, Ваня. Но где ты собираешься с нею жить?

– В Москве, Арам… Я все обдумал, не беспокойся за сестру. Ты знаешь, как мы любим друг друга. В Москве я поступлю на службу, и дам возможность Аризель учиться… Она получит высшее образование: это ее мечта…

– Вы будете жить у твоих родителей?

– Да, Арам…

– Где будем справлять свадьбу?

– Об этом я думал, Арам, и пришел к выводу, что этот вопрос вы должны решить сами. Здесь, в Асхабаде, сам знаешь, какая теперь обстановка. Да и материально…

Арам задумался. Сидел, постукивая пальцами по столу, хмурился и посматривал на дверь: там, на кухне, мать и сестренка жарили что-то.

– Ваня, я думаю, деньги на свадьбу мы найдем. Армяне – народ дружный, ты это знаешь. Дней через пять можно будет сыграть вашу свадьбу, а пока надо купить обручальные кольца… Мама, зайди сюда! – крикнул он.

Тетя Ануш внесла большую сковороду с яичницей, Аризель – бутылку вина. Нестеров взял ее за руку и притянул к себе.

– Ариль, ты не волнуйся, все будет хорошо.

– Мама, ты завтра же пойди к Гайку и попроси, пусть назначит день венчания, – сказал Арам, наливая вино в бокалы.

Тетя Ануш, после того как отпила немножко из бокала, заговорила, не скрывая тревоги.

– Конечно, Арам, они, как два голубка… Посмотри, как подходят друг другу. Оба молодые, оба красивые… Но тебе, Ваня, сказать хочу пару слов. Давай, Ваня, бросай свою революцию: для семейной жизни она не подходит.

– Ну, мама, – тихонько возразил Арам. – Что ж, по-твоему, революционеры семьями не живут?

– Живут-то – живут, но как? Жены от такой жизни сохнут, раньше времени в старух превращаются, Посмотрите на меня! Когда Вартан мой живой был – я какая была! Я, как цветок, была. Потом муж связался с политикой, выступать на собраниях начал, я – сохнуть стала. – Вечер – его нет. Ночь – его нет. Утро – он приходит. Где был? – спрашиваю. Отвечает всегда одно и то же. «Ануш, не беспокойся, скоро мы дадим им по шапке!» Он им грозил, а они первыми убили его. После этого, видите – что осталось от Ануш? Старуха я давно. Ты, Ваня, должен дать нам слово, что будешь каждую минуту думать о своей жене и семье.

– Тетя Ануш, – Нестеров поцеловал ей руку. – Я обещаю делать все, чтобы Аризель жилось хорошо… Но если что-нибудь случится со мной – я за нее спокоен. Ариль способна пойти за любимым человеком хоть на край света…

* * *

Нестеров возвращался от Асриянца домой на другой день, после завтрака. До привокзальной площади ехал на дилижансе. И уже в нем услышал о беспорядках в каком-то стрелковом батальоне. А когда слез у вокзала, то увидел толпы солдат. «Это и есть те стрелки, о которых был разговор в дилижансе», – подумал он, но прошел мимо, не возбуждая в себе любопытство. Мысли его целиком были заняты Аризель и предстоящей свадьбой. Он прошел по перрону, спустился на рельсы, пересек железнодорожные пути, и вдруг услышал:

– Кацо, да вон же идет товарищ Нестеров!

К нему тотчас подошли солдаты… Несколько человек. С ними Метревели.

– Ваня, наконец-то! – обнял Нестерова Ясон и, сунув в руки ему сверток, заговорил с азартом: – Мы с самой ночи ищем тебя. Дома были. У Вахнина были. У Шелапутова были – нигде не нашли. Ваня, опять началось! Солдаты асхабадского гарнизона забастовали, Везде, по всей России солдаты бастуют. Вахнин и Шелапутов пошли в депо: сейчас гудок дадут, чтобы рабочие поддержали нас. А тебя просим, пойдем к нам в казарму, скажи – что нам дальше делать.

– Причина вашей забастовки? Почему забастовали солдаты? – поинтересовался Нестеров, перекладывая из руки в руку бумажный сверток. – А это что?

– Ваня, это солдатская форма, – торопливо принялся пояснять Метревели. – Ты надень ее, и пойдем к нам в батальон. В форме убедительнее! А что касается причины, тут опять сплошной произвол. Судили наших двоих, обоим расстрел присудили. А за что, спрашивается?

– Ладно, пойдем, я переоденусь! – согласился Нестеров, чувствуя, как закипает кровь в сердце и будоражит мысли.

В форме рядового, ровно через полчаса, появился Нестеров во дворе стрелкового батальона. Метревели сопровождал его по двору. Переполненный плац гудел от множества солдатских голосов, невозможно было понять – о чем пекутся военные. Нестеров вслед за Метревели поднялся на крыльцо казармы, оглядел толпящихся солдат и распорядился:

– Прежде всего, товарищи, следует удалить из казарм всех офицеров, выбрать командиров из числа бастующих!

– Даешь своих командиров! – донеслось из толпы.

– Братцы, за мной! Пущай офицеры сдадут оружие и идут по домам!

Солдаты направились к штабу и тотчас разоружили командный состав. Тут же были избраны командиры, В числе первых был избран Метревели. Ясон тотчас приказал немедля взять из пирамиды винтовки и следовать за ним к вокзалу, где уже собрались солдаты других воинских частей… К полудню весть о возмущении асхабадских стрелков разнеслась по всему гарнизону. К бастующим при. соединились солдаты 3-го батальона и 3-я железнодорожная рота. Забастовщики сообщили о начале восстания асхабадского гарнизона по всей линии Среднеазиатской железной дороги. Огромная масса солдат, более тысячи человек, слившись на Анненковской в единый поток, вскоре заняла всю привокзальную площадь и перрон. Вновь, как в былые времена, угрожающе и призывно разнесся гудок, и несколько сотен деповцев, спеша через железнодорожные пути, ринулись к солдатам. Вновь появились заводилы в красных рубахах и с красными знаменами. И клич опять разнесся:

– Долой Государственную думу! Даешь Учреди» тельное собрание!

С группой служащих и жандармов вышел из Управления начальник дороги генерал-майор Ульянин. На сморщенном старческом личике гримаса разочарования:

– Ну что это, в самом деле, господа хорошие? Неужто так и не придет конец этим забастовкам?

Генерал прошел со свитой лишь до площади. Тут к нему бросилась целая толпа солдат с винтовками и, толкая, прогнала прочь.

Появились на конях Жалковский, новый начальник уезда полковник Петров и полицмейстер Еремеев. Ринулись в самую гущу народа, где Метревели громко зачитывал 30 параграфов требования к властям, а солдаты дружно скандировали: «принять!»

– Посторонись, посторонись, ребятушки! – взывал полицмейстер.

– Опомнитесь, солдаты и граждане, опомнитесь! – вторил ему полковник Петров.

Жалковский пробивался вперед, сидя в седле, с поднятой рукой, и тоже призывал разгневанную публику к совести. Но господам так и не удалось усовестить солдат. Когда ехавший первым Еремеев стал напирать на толпу, какой-то солдат снял фуражку и ударил ею по морде лошадь. Испуганная кобыла шарахнулась в сторону, затем заржала и «выкинула свечу». Полицмейстер едва не вывалился из седла. Кони двух других офицеров испуганно захрипели, попятились, приседая на задние ноги. А толпы солдат принялись улюлюкать, пока офицеры не повернули назад и не скрылись в зеленом коридоре Анненковской улицы.

Прошло еще с полчаса, и к площади приблизилась черная карета начальника области, генерал-майора Ко» саговского. Ее сопровождал эскорт конных казаков. Увидев вышедшего из коляски самого командующего, бунтовщики на какое-то время растерялись. А он, низенький и кривоногий, с длинными, как у обезьяны, руками, энергично пошел на солдат, расталкивая их, и остановился в центре площади. Бунтовщики, смущенные его натиском, расступились, образовав круг.

– Ну ще, служивые! Ще испужалися! – заговорил генерал. – Не бойтеся своего генерала! Я же для вас, для каждого, заместо отца родного, понимаете! А нукось подойдите ко мне поближе, побалакаем по-свойски. Поближе, поближе, родимые! Не кричать же мне на весь майдан! Я ж не забастовщик, я смирный, порядочный генерал и ваш родной отец!

– Ишь ты, ушлый-то какой! – донеслось из толпы, и солдаты дружно засмеялись. И тот же голос раздался вновь: – Отцом родным прикинулся! И кем только не станешь со страху-то?

– Ну, ладно, родимые, – чуть строже сказал Косаговский. – Позубоскалили – и ладно. И хватит. И достаточно, так сказать. Давайте-ка послушайте старого солдата. Я ведь, коли хотите знать, свою службу государю и отечеству начинал с нижнего чина. Еще во времена Михал Дмитрича Скобелева. Так что все выкрутасы солдатские мне оченно понятны. Я пожаловал к вам сюда, чтобы объяснить: ваш поступок – тяжкое преступление, которое называется вооруженным бунтом, и является позором. Я уверен, что большинство из вас – верные слуги царя, и вовлечены в это преступление несколькими негодяями. Опомнитесь и вернитесь к честному исполнению своего долга. А я, родимые мои, беру на себя смелость ходатайствовать за вас перед военным министром и государем-императором, прося помилования и прощения. Это для меня будет удобно, ибо на днях я еду в Петербург.

– Выслушайте требования нижних чинов! – разнесся голос Нестерова. – Вы, господин генерал, даже не соизволили выслушать, что они требуют, а уже беретесь просить для них прощения и помилования!

– Ладно, родимые, говорите, я послушаю. Кто первый, начинайте, спрашивайте, отвечу вам, как отец родной.

– Вот вы приехали к нам и первым долгом ищите каких-то главарей, – сказал Метревели. – Вы ищите их, чтобы побыстрее арестовать и держать в тюрьме, как правительство держит семьдесят две тысячи славных борцов за свободу! Вы тоже готовы перестрелять нас, как это сделало правительство с нашими отцами и братьями, и делает теперь!

– Молчать! – крикнул генерал. – Молчать, приказываю! Отвечайте – какой иголкой вас укололи, что вы подняли бунт?

– Расстрелы и отправка нижних чинов в дисциплинарный батальон! – ответил Метревели. – Мы требуем их немедленного освобождения, кацо!

Солдаты дружно засмеялись: уж очень всем понравилось, что грузин назвал генерала «кацо». И тут же разнесся голос Нестерова:

– Товарищи, требуете ли вы освобождения арестованных?

– Требуем! – последовал дружный ответ. И все принялись хором скандировать: «Требуем! Требуем! Требуем!»

Косаговский пытался что-то говорить, кричал ревущей толпе, но голос его не был слышен. И он, озлобившись, плюнул, растер плевок сапогом и побежал к карете. Как только он уехал, сразу началась паника.

– Братцы, сейчас казаков пришлет! Расстреляют нас! – закричал какой-то солдат.

– Расстреляют всех, как ташкентцев! – подхватил второй.

– Братцы, у кого нет оружия – вооружайтесь!

Нижние чины железнодорожной роты, вышедшие на площадь без винтовок, кинулись в казарму, оттеснили дежурного, открыли замок на пирамиде и разобрали винтовки. Боеприпасы находились на складе, Солдаты схватили командира роты, отобрали у него ключи, кинулись на склад за патронами. Притащили цинковые коробки, разобрали обоймы с боевыми патронами. Тут же выскочили на площадь, готовые дать отпор правительственным казакам.

Но не за казаками отправился Косаговский. Приехав в штаб, он тотчас вызвал по прямому проводу генерал-губернатора Суботича и доложил о восстании солдат в Асхабаде.

– Деан Иваныч… Ваше превосходительство! Немедленно полк, а то и целую дивизию стрелков! Иначе несдобровать нам! Умоляю вас, Деан Иваныч. Если б смог сам справиться, сролу бы просить помощи не стал!

Суботич пообещал немедленно выслать подкрепление. И Косаговский, оторвавшись от телефонной трубки, закричал:

– Жалковский, мать вашу так! Чего вы топчетесь, как принцесса исфаганская?! Поднимайте на ноги всех полицейских, всех жандармов. Зачинщиков надо схватить! Разве не видели там, на площади! Солдат подстрекает какая-то незначительная банда социал-демократов. Ловите большевиков и прямо на виселицу! Будем судить своим судом!

Правитель канцелярии выскочил от Косаговского, как ошпаренный. Тон генерала и беспардонность возмутили его, тем более, что правитель совсем недавно надел генеральские погоны.

– Какой бузотер, какой неуравновешенный человек, – заворчал Жалковский, идя по коридору.

Ораз-сердар, Черкезхан, еще с десяток офицеров штаба теснились на пороге, не зная, что предпринять. Тут же тяжело дышал, утираясь платком, полицмейстер Еремеев. Жалковский обратился к нему:

– Господин полковник, вам известны зачинщики бунта?

– А как же, господин генерал! Опять все те же: Нестеров, Вахнин, Шелапутов… И солдатики некоторые связаны с ними. Слышали, как распалялся грузин какой-то?

– Выпустили их, на свою голову, – продолжал ворчать правитель канцелярии. – Как мы отговаривали генерал-губернатора, как просили: не спешите с освобождением забастовщиков… Словом так, господа: командующий велел арестовать зачинщиков во что бы то ни стало. Будем вешать. Прямо на площади. Вот здесь. На глазах у всего народа! Хватит терпеть! Хватит либеральничать с ними. В центре России на каждой площади революционер висит!..

* * *

На третий день восстания Нестеров приказал прицепить к паровозу четыре пассажирских вагона и ехать в Безмеин. Он сам возглавил группу, в которую вошли, кроме него, Вахнин, Метревели, Шелапутов, Андрюша Батраков и Ратх Каюмов. Надо было поднять и присоединить к восставшим Кушкинский железнодорожный батальон, работавший на участке Безмеин – Фирюза. Это была сравнительно небольшая железнодорожная ветка, которая тянулась к горам, проходила по дну Фирюзинского ущелья и заканчивалась тупиком в Фирюзе. На промежутке в двадцать верст было всего три станции: Ак-Тепе, Полустанок и Ущелье, и на них сосредоточилось более трехсот солдат, работавших, в основном, в карьере на добыче строительного камня. Большинство их были замешаны в революционных делах прошлого года, потому и сосланы «в карьер». Другие попали сюда за другие дисциплинарные провинности. А в целом это была боевая, отчаянная публика, на которую Нестеров рассчитывал особенно.

Поезд выехал из Ашхабада в десять утра. Нестеров и Метревели – в военной робе, Вахнин, Шелапутов, Андрюша и Ратх – в алых рубахах. Полчаса езды, и вот, спрыгнув с подножки вагона на перрон, агитаторы двинулись в железнодорожную роту, которая располагалась тут же, при станции.

– Братцы, в Асхабаде восстание! – закричал на весь двор Метревели.

– Товарищи, к оружию! – вторя ему, крикнул Шелапутов.

Из казармы сразу выскочило человек пять солдат и растерянно остановились, увидев алые рубахи.

– Где личный состав роты? – спросил Нестеров.

– Да на карьере все, разве не знаете? – отвечал дежурный по роте,

– Телефон есть?

– Есть, а как же.

Нестеров позвонил на станцию «Ущелье». Трубку поднял командир батальона, полковник Антипин. «Этого только и не хватало», – подумал Нестеров и торопливо попросил: «Будьте любезны, господин полковник, рядового Нижерадзе!»

– Какого еще Нижерадзе! – возмутился Антипин. – Вы думаете, с кем говорите?

К телефону подскочил Ясон Метревели, выхватил у Нестерова трубку и жалобно попросил:

– Господин полковник, душа любезни, мы с Кавказа приехал к моему сынку, Нижерадзе. Хотим видеть мою Нижерадзе.

– В двенадцать все выйдут в Ак-Тепе на обед, вот приезжайте туда, там и увидитесь, – сказал Антипин и положил трубку.

Ясон тотчас сообщил Нестерову, что самое верное – ехать в Ак-Тепе и объявить солдатам о восстании прямо в столовой.

Без четверти двенадцать поезд Нестерова прибыл в Ак-Тепе и остановился на втором пути, освободив на всякий случай центральную магистраль. После двенадцати со стороны ущелья донесся протяжный гудок и паровоз с десятком платформ, загруженных щебнем, на котором сидели солдаты, подкатил к станции. Ждать, пока солдаты пообедают, было бы глупо, и Нестеров тут же обратился к приехавшим железнодорожникам:

– Товарищи, в чем дело?! Чем объяснить ваше бездействие? Вот уже третий день солдаты асхабадского гарнизона с оружием в руках отстаивают свои права на свободу!

– Товарищи! Кровь революции зовет нас на баррикады! – прокричал Шелапутов.

– Товарищи, немедленно присоединяйтесь к асхабадцам! – выкрикнул Вахнин. К Нестерову и его группе подошел высокий, богатырского телосложения солдат и с упреком сказал:

– Почему же раньше нам не сообщили! Почему мы только на третий день узнаем?

– А вы спросите своего батальонного командира, – посоветовал Нестеров. – Пусть скажет, почему телефонная линия между Асхабадом и Безменном бездействует. Он-то, ваш полковник Антипин, давно знает о восстании! Потому и загнал весь личный состав в ущелье, подальше от греха! Товарищи, вооружайтесь немедленно и – на поезд. Солдаты асхабадского гарнизона давно ждут вас!

И тут произошло то, чего вовсе не ожидал ни Нестеров, ни кушкинцы, ни сам полковник Антипин, который пока что находился в ущелье и должен был прибыть на дрезине. На равнине появился большой отряд казаков, с поднятыми над головой шашками.

– В ружье! – не своим голосом вскричал Нестеров, мгновенно оценив обстановку. – В ружье, товарищи! – И первым побежал к казарме, где в пирамиде стояли винтовки.

Часть кушкинцев ринулась за ним, но многие, увидев скачущих казаков, кинулись за станцию, обегая вагоны и платформы.

– Не ждите, пока не перережут, как ташкентцев! – прокричал Вахнин. – Берите скорее винтовки!

Но, призывая солдат, взобравшись на платформу, он уже и сам понял, что поздно: в считанные секунды не вооружить солдат, не создать оборону. Когда конные казаки выскочили на станцию, железнодорожники уже прятались кто куда, а его товарищи и с ними Ясон Метревели вскочили на паровоз и дали полный ход в сторону Безмеина.

– Нестерова забыли! – спохватился первым Ратх.

– Иван Николаевич там остался! – повторил Андрюша. – Надо остановить паровоз.

Но где там. Цепочка конных всадников, стреляя на ходу, мчалась следом за поездом и вот-вот могла настигнуть его. Вот уже и всадники, как на ладони: почти все в офицерских погонах, с револьверами в руках. Ратх среди них разглядел Черкеза, и сердце у него обмерло от страха и жалости: нет, никогда теперь они не назовут друг друга братьями. Теперь они на всю жизнь – злейшие враги. И если сейчас офицеры догонят и остановят поезд, то Черкез застрелит Ратха.