Текст книги "Огненная арена"

Автор книги: Валентин Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Черкезхан в тот вечер не переступил порога жены и не пригласил ее к себе. Галия, уже забывшая о маленькой обмолвке, вошла к нему сама:

– Что случилось, милый? У тебя неприятности на службе? Поделись же своим горем со мной!

– Подите прочь отсюда! – гневно бросил штабс-капитан. И когда жена изумленно застыла на месте, он заорал еще сильнее: – Вон от меня!

Ханум выскочила, как ошпаренная. Черкез лег и накрылся подушкой. До полуночи из комнаты жены доносились рыдания и всхлипывания. А он бесился от жестокости. «Тварь! Я покажу тебе, как не любить мужа!» – приговаривал и чувствовал на глазах горячие слезы обиды.

Не навестил он ее ни на второй, ни на третий день. Но и с рапортом на имя начальника области не спешил: было в подсказке отца что-то фальшивое. В голове не укладывалось, чтобы муж на законную жену мог написать донос.

Между тем о разладе молодой четы зашушукались женщины каюмовского подворья. Старшая жена сердара, узнав от самого Каюма о неприятном казусе в цирке, посплетничала с родственницами и прислугой. Те поплевали за воротник: «Не приведи аллах жить с такой бесстыдной, которая не любит мужа!» и стали сторониться Галии. А ханум лишь хмыкнула: «Ах, вот вы как!» – и еше выше задрала голову. «Ничтожество!» – произносила она с пренебрежением, когда свекровь со своими сверстницами при встрече с ней замолкали и отворачивались в сторону. С каждым новым днем атмосфера в доме нагнеталась. Наконец Черкез решился: «Хватит думать, пора действовать!»

В один из дней, придя на службу, он достал из стола лист бумаги, взял перо и уже вывел в углу листа «Начальнику…», но тут его пригласил к себе Ораз-сердар:

– Чем заняты, господин штабс-капитан? Пишете что-то?

– Рапорт, господин майор.

– Рапорт?

– Да, господин майор. Три дня ходил и думал, но теперь нет больше сил терпеть. Я человек честолюбивый, дорожу офицерской честью и никому не позволю осквернять мое имя. Пишу рапорт господину начальнику области о гнусной выходке моей жены.

– Что! Рапорт? – удивился Ораз-сердар. – Рапорт на собственную жену?! – Он вдруг захохотал и внимательно посмотрел на Черкезхана. – Послушайте, штабс-капитан, вы не больны случаем? Какой шайтан вас надоумил на такой жалкий поступок? Уж не сосед ли ваш, почтенный подсказал?

– Нет, не мулла, – обиженно отвернулся Черкезхан и вдруг вспылил: – А что прикажете с ней делать! Не ласкать же мне ее за такое гнусное предательство! Я хотел ее вышвырнуть вон из Закаспия, но отец рассоветовал,

– И правильно, что рассоветовал, – согласился Ораз-сердар. – Если б вы наделали глупостей, то и мне бы пришлось вместе с вами их расхлебывать.

– Вам-то чего ради?

– Знаете, штабс-капитан, если б ваш рапорт оказался на столе генерала Уссаковского, он бы посчитал вас идиотом. А заодно и меня вместе с вами. Дайте-ка сюда рапорт.

Черкезхан сел и обхватил руками голову.

– Выходит, господин-майор, моя жена Галия и не оскорбила меня? Выходит, сказать, что она не знает – любит или не любит меня, – это пустяк? Неужели, надев царские погоны, мы должны терять наше достоинство? Хотел бы я знать, как поступили бы вы, господин майор? Неужели вынесли бы такое оскорбление?

– Разве честь мусульманина обязывает писать жалобы на жен? – остановил поток излияний Ораз-сердар. – Честь мусульманина обязывает вас воздать провинившейся по заслугам. Я бы на вашем месте сказал жене: «Ханум, раз вы не любите меня и считаете злым и раздражительным, то живите себе одна. А я возьму себе другую, которая меня любит!». Слава аллаху, штабс-капитан, адатом нам начертано иметь по четыре жены.

Ораз-сердар умолк. И Черкез задумался: «Действительно, зачем горячиться? Зачем писать? Не лучше ли подумать о новой жене? Разве не найдется в Туркмении красавицы, которая бы затмила прелести Галин?»

– Да, господин майор, – облегченно согласился Черкез. – Вы очень умный человек, спасибо вам за совет. Вы предостерегли меня от дурного шага.

– Вот это другой разговор, – самодовольно отозвался Ораз-сердар и хлопнул по плечу штабс-капитана. – На наш век женщин хватит. Не о них надо думать. Женщина – всего лишь украшение дома, но богатство – ум и мужество джигита. Забудьте о своей ханум, а другую жену я помогу вам найти!

– Спасибо, господин майор.

– Теперь за дело, штабс-капитан. Соблаговолите сегодня же отправить депеши всем приставам, чтобы на шестое обеспечили явку к начальнику области главных ханов и крупных арчинов Мерва, Геок-Тепе, Серахса…

– Слушаюсь, господин майор. Разрешите идти?

– Идите.

* * *

В Асхабаде властвовала зима. Обочины дорог я тротуары, крыши домов и ветви деревьев – все было покрыто белым покровом.

В городском саду белым-бело и – ни души. Только чугунная ограда выделялась черными пиками, да воронье на деревьях чернело. Тамара вошла в сад со стороны Куропаткинского проспекта и медленно направилась в глубину, к оркестровой будке, где осенью по вечерам играл вальсы офицерский оркестр. Именно тогда, в один из первых дней начавшегося учебного года, здесь подружки-одноклассницы показали ей нового учителя математики, Людвига Людвиговича Стабровского. Стоя под ручку с женой, он слушал музыку. Гимназистки осмотрели его и нашли, что математик высок, красив и, наверняка, не одной барышне вскружит голову. Но на уроках он оказался человеком весьма сдержанным в своих эмоциях, и достаточно требовательным. Как-то он задал неожиданно Тамаре вопрос: «Вы полька?» – «Да, Людвиг Людвигович, в какой-то степени. Отец поляк. Он военный фельдшер». – «Очень приятно», – улыбнулся он, отчего девушка потупилась и тотчас была названа одноклассницами «избранницей» Людвига. Тогда она и в самом деле была неравнодушной к нему – даже подумывала с горьким сожалением: «Такой еще молодой, а уже женатый». Однако, что поделаешь, коли не судьба?! Помучилась, повздыхала – и заставила себя не забивать свою «глупую» головку всякой чепухой. Вот и сейчас, ожидая его в заснеженном саду, она испытывала к учителю неодолимое влечение…

Но нет – не влечение заставило ее придти на свидание с ним. Все выглядело куда сложнее. Еще в конце сентября, когда впервые по Асхабаду были разбросаны и расклеены прокламации, Тамару повстречал Нестеров.

– Нашего полку прибыло, – радостно сообщил он.

– Твой учитель математики, бывший студент Петербургского университета, Людвиг Стабровский направлен к нам сюда бакинским комитетом РСДРП. Появление прокламаций – дело его рук. О твоем причастии к социал-демократической партии ему известно. Так что не удивляйся, если однажды он заговорит с тобой о наших делах. – Сообщение Нестерова удивило и обрадовало Тамару.

У Тамары со Стабровским установились ровные, почтительные взаимоотношения. Встречаясь с ней, он непременно здоровался и выразительно заглядывал в глаза, словно спрашивал: «Все ли в прядке?». Она также многозначительно кивала ему. И они расходились, не обмолвясь больше ни словом. Но о нем она знала все… Как-то Нестеров, зная, как неравнодушен к Тамаре джигит из цирка, сказал ей: «Шпики дежурят у каждой тумбы. Пересвет-Солтан поднял на ноги всю свою полицию. Решено изменить тактику распространения литературы. Не смогла бы ты воспользоваться влюбленностью твоего приятеля, Ратха? Ландо принадлежит аульному арчину. Ни одна сатана не заподозрит, что мы ездим в его коляске с прокламациями. Главное, быстро. Понимаешь? За час можно объехать все улицы Асхабада». Девушка засомневалась: «Он ведь не должен знать о наших делах?» – «На твоем месте я не стал бы задавать такого вопроса, – рассердился Нестеров. – Ни единая душа не должна подозревать о нашей подпольной деятельности. И прошу рассматривать наш разговор о желтой коляске как партийное поручение». – «Хорошо, Иван Николаевич», – согласно кивнула Тамара. Это было еще в октябре, и с тех пор ландо аульного арчина уже несколько раз сослужило службу подпольщикам.

Людвиг Стабровский вошел в городской сад с улицы Левашевской. Осмотрелся, запрокинул лицо и жадно вдохнул зимний воздух. Учитель был в длинном пальто с меховым воротником и в черной шапке. Тамара, завидев его, пошла было ему навстречу, но остановилась и подождала, пока подойдет сам.

– Давно ждете? – спросил он просто.

– На очень… Но уже успела продрогнуть. Возьмите меня под руку, – попросила она, заходя сбоку.

– Пожалуй, да… Так будет лучше, – согласился он.

– У меня такие скользкие ботинки, просто невозможно, – пояснила девушка.

На углу городского сада они сели в фаэтон и поехали через центр города на Нефтоновскую улицу.

Дом Арама Асриянца, у которого Стабровский снимал комнату, находился в самом конце этой улицы. Это была самая окраина города. За домами высились холмы и тянулся овраг по которому протекал горный ручей, а на его берегу паслись коровы и козы.

Людвиг чел ел кучеру остановить повозку возле белого, покрытого жестью, дома.

– Ну, вот и добрались, – сообщил он и посмотрел на веранду, откуда доносились голоса. – Вы знакомы с Асриянцами?

– Да, в какой-то степени, – отозвалась Тамара, оглядывая дом и двор. – Мы немножко дружим с Аризель. Правда учимся в разных классах, но хорошо знакомы.

Аризель – младшая сестра Арама Асриянца, восемнадцатилетняя большеглазая красавица, встретила их на веранде.

– Боже, кто к нам пожаловал, – обрадованно, в очаровательной улыбкой протянула она руки к Тамаре и чмокнула в щеку. – А я слышу: мужчины говорят о какой-то Тамаре… Оказывается, это тебя ждут! Вот не думала, что ты связана с ними. Для меня это полное открытие.

– Аризель, ты, как всегда, не сдержанна, – заметил Стабровский, помогая снять Тамаре пальто. – Скажешь вот так, где-нибудь на людях – и подведешь ее.

– Ну что вы, Людвиг Людвигович! – сделала она обиженный вид. – Как плохо, оказывается, вы обо мне думаете.

– Золотце, я очень уважаю тебя, но ты будь всегда осторожна.

– Хорошо, хорошо, – отмахнулась девушка. – Лучше проходите в комнату, все там… во второй.

Войдя, Стабровский и Тамара увидели за столом целую компанию. На столе стоял, попыхивая парком, самовар. Арам Асриянц, Нестеров, Вахнин, Аршак Хачиянц и Иван Батраков – кизыларватский механик, земляк Тамары, пили чай и вели беседу. Поздоровавшись со всеми за руку, Тамара подсела к Батраковуз

– Не думала вас здесь встретить, Иван Гордеич. Вы давно из Кизыл-Арвата?

– Утром приехал. Как говорится, с корабля на бал.

– Как там мои, мама, отец? Я так давно не была дома. Уже своей хозяйке, мадам Дамкиной, задолжала. Отец обещал выслать денег, но что-то не торопится.

– Это не самое страшное, Тамарочка, – великодушно сказал Батраков и потрепал ее за плечо. – Денег я тебе оставлю. Держи вот: тут рублей двадцать.

– Спасибо, Иван Гордеич…

– Ну, что, товарищи, кажется все в сборе, – встал Нестеров из-за стола. Прежде чем заговорить о деле, он примял в пепельнице окурок, посмотрел на дверь, и, увидев у порога Аризель, попросил: – Арам, прости, но разговор должен состояться без посторонних.

– Ваня, ради бога, ты за нее не беспокойся! – заступился за сестру Асриянц. – Я отвечаю за нее, как за себя.

Арам, высокий и стройный, с черными усиками, поднялся из-за стола и с укоризной посмотрел на сестру.

– Хорошо, хорошо, я ухожу, – без обиды сказала она. – Но, по крайней мере, скажите, когда подать пельмени!

– Итак, товарищи, вся наша группа в сборе, начнем, – объявил Нестеров и выразительно взглянул на Батракова. Тот развернул тетрадный листок, сложенный вчетверо, и поднялся с места:

– Получена шифровка из Баку… Алеша, Дарьял и другие члены бакинской организации РСДРП рекомендуют вам, асхабадцам, председателем ячейки Людвига Стабровского. Кизыларватцы тоже поддерживают эту кандидатуру. Иные соображения есть? – Батраков скользнул вопросительным взглядом по лицам и остановил взгляд на Стабровском. – Что скажете вы, Людвиг?

– Как вы общаетесь с Дарьялом? – полюбопытствовал Стабровский.

– Через каспийских моряков, – пояснил Батраков. – Во флоте есть наши. Иногда сам выезжаю в Баку, бываю на явочной квартире и в типографии «Нина». Литература у бакинцев есть, но доставлять ее сюда, в Закаспий, очень трудно. Слишком тщательно проверяют в таможне, да и шпиков много. Вам необходимо приобрести свою типографию.

– Да, разумеется, – согласился Людвиг Людвиго-

– И как можно скорее, – напомнил Батраков. – вич. – Пока что мы довольствуемся гектографом. Текст Программы РСДРП будет размножен на нем.

Вы должны укрепить свою организацию самой соз «нательной частью рабочего класса.

– Мы займемся прокламациями сегодня же, – пообещал Стабровский.

– Очень хорошо, – одобрил Иван Гордеевич в придвинулся ближе к Людвигу.

– Тут, пока мы тебя ждали, обговорили вопрос в твоих ближайших помощниках. Есть мнение избрать заместителем председателя ячейки Ваню Нестерова, казначеем – Вячеслава Вахнина. Не возражаешь?

– Нет, не возражаю, – улыбнулся Стабровский, – напротив, приветствую.

– Ближайшие задачи РСДРП, товарищи, – курс на вооруженное восстание, – чуть тише сказал Батраков. – Необходимо вооружаться. Ружья, самопалы, берданки сейчас также необходимы нам, как и само желание свалить ненавистный царский строй. Неплохо бы достать денег на оружие.

– Да, есть над чем подумать, – высказался Вахнин. – Порох и взрывчатку можно завезти из Персии, но где взять деньги?

– На типографию тоже потребуются деньги, – сказал Хачиянц. – В типографиях каждая буквица на учете. Надо изготовить новую кассу набора.

– Обдумайте все как следует, а потом действуйте, – предупредил Батраков и достал из кармана часы. – Ну, что, товарищи, пожалуй, мне пора идти… Я уже засиделся.

– Что вы! – воскликнула е порога Аризель. – А пельмени?! Я уже сварила. Они же остывают, а вы совсем забыли о еде.

– Аризель, ты добрейшая душа! – воскликнул Вахнин. – А я сижу и думаю: что же мне не хватает? Оказывается, не хватает пельменей. Неси, Аризель. Завидую тому, кто станет твоим мужем.

– Спасибо, Слава, за хорошие слова! – отозвалась она из кухни и тотчас внесла в огромной фарфоровой чаше целую гору дымящихся пельменей. Поставив на стол, сказала: – Если позволите, уберу самовар, чтобы не мешал?

– Будьте любезны, Аризель. Вячеслав прав: действительно вы искусная хозяйка, – польстил ей и Нестеров.

– И какая красавица! – воскликнул Батраков. – Есть что-то в ней от греческой Афродиты. Арам, твоя сестра достойна самого доброго и умного мужа.

Тамара передернула плечами, с усмешкой повела бровью:

– Все-таки, мужчины – самые эгоистические существа. Но почему кто-то должен выбирать ее, а не она сама? Вы совсем не знаете женщин. И Ариль не знаете тоже. Даже вы, Арам, плохо знаете свою сестру, хотя никогда не расстаетесь с ней, везде бываете вместе.

– Знаю, Тамара. Уж кто-кто, а я-то знаю, – возразил Арам. – Вот вам первое ее условие. Всякий, кто хочет добиться хотя бы малейшего расположения моей сестры, должен прочитать ей наизусть не менее трехсот строк из «Онегина». Во-вторых…

– Арам, миленький, прошу тебя, не надо! – взмолилась сестра.

– Аризель, а вы, действительно, любите поэзию? – спросил Нестеров.

– Люблю, а что?

– Нет, ничего… Просто спросил. Я тоже очень люблю поэзию.

– Ваня, быть может, ты прочитаешь ей триста строк наизусть? – вставил, смеясь, Вахнин.

Нестеров пожал плечами, поднял глаза на Аризель и увидел, как вспыхнуло ее лицо и заискрились большие черные глаза. «Скажите – могу! – просили ее глаза. – Я очень этого хочу. Скажите!»

– Я мог бы прочитать и больше, – с улыбкой отозвался Нестеров, – но захочет ли слушать Аризель?

Все засмеялись. Девушка смутилась и вышла с самоваром на кухню.

– Ну, дорогие друзья, разрешите откланяться, – встал Батраков. – Мне пора.

Минут через двадцать начали прощаться Вахнин и Нестеров. Стабровский напомнил:

– Ваня, значит, завтра в семь вечера у Хачиянца. Вячеслав, ты тоже не забудь.

Проводив гостей, Стабровский пригласил к себе в комнату Тамару и Хачиянца. Комната Стабронских была в этом же доме, только вход сбоку, от сарайчика, где квохтали куры и стояла на привязи пятнистая коза. Перед дверью в комнату возвышалось трехступенчатое деревянное крылечко, и рядом росло деревце, задевая ветками оконные стекла.

Тамара, войдя в комнату, удивленно всплеснула руками:

– Ксана, ты дома! Вот фокус. А почему тебя не было за столом?

– Болею, Томочка. Знобит что-то…

– Ну, вот, тоже мне. Ты болеешь, тебя знобит, а я с твоим Людвигом по городу на фаэтоне разъезжаю!

– Ты – молодчина, Тома, никогда не унываешь, – похвалила гостью Ксения Петровна. – Пойдем сюда, за занавеску.

– Что с тобой, Ксана? – спросила Тамара, усаживаясь на табуретку. – На тебе и в самом деле лица нет,

– Не знаю, не знаю, Тома… Наверное от тоски… Может, от страха и беспрерывных волнений. Ты не представляешь, как я переживаю за него. Мы ходим в цирк, удивляемся факирам, но настоящий факир – Людвиг. Он ходит по острому лезвию ножа босыми ногами… Он совершенно не защищен. Вот и сегодня: кого толь» ко нет у Арама! Даже его миленькая сестричка. А если она проболтается? Ведь она такая говорливая!

– Ты не волнуйся, Ксана, – успокоила Тамара. – Надо верить и доверять людям, иначе нельзя.

Обе замолчали и некоторое время наблюдали, как Людвиг открыл тяжелую крышку погреба, спустился вниз по лестнице и осветил подземелье зажженной свечой. Затем к нему спустился Аршак. Слышно было, как они занялись установкой гектографа и зашелестели бумагой.

– Как я боюсь за него, Томочка, – вернулась к прерванному разговору Ксения Петровна. – Все его считают бесстрашным, а, по-моему, он просто неосторожный.

– Ну что ты, Ксана! – возразила Тамара. – Он настоящий человек, Я так завидую тебе.

– Тебе он нравится? – спросила Ксения Петровна.

– Еще как! Смотри, если будешь плохо беречь, я отобью его у тебя.

– Ох, Томочка, милая! – засмеялась Ксения Петровна. – Да он же больной… Зачем он тебе такой?

– Ксана, я попросил бы не перемывать мои косточки! _ откликнулся Людвиг из погреба. А Аршак жалобно проговорил:

– Дорогая Тамара, ты полюби меня. Я одинокий, несчастный армянин!

Женщины весело рассмеялись и тоже спустились в погреб, погасив в комнате лампу.

* * *

Вечером Красовская, направляясь в цирк, специально пошла по Козелковской, чтобы взглянуть все ли благополучно на явочной квартире. Проходя мимо дома Хачиянца, она не заметила ничего особенного, на что мог бы обратить внимание прохожий или любопытный. И уже поравнявшись с цирковым двором, увидела фаэтон, а в нем Стабровского и Асриянца. Видимо, Людвига беспокоил ход операции и он не утерпел – проехал мимо явочной квартиры.

Возле цирка Тамара неожиданно встретила Андргошу Батракова. «Почему он здесь? Опять, что ли, со мной?»

– Здравствуй, Андрей. Но ты же – с Иваном Николаевичем! – не удержалась девушка.

– С ним. Он там, в цирке, у Романчи.

– Понятно. А Ратх здесь?

– Здесь, наверно. Карета на месте. Вон стоит.

– Андрюшенька, позови Ратха. Ты же видишь, я с портфелем.

В портфеле вместе с учебниками лежала пачка Программы РСДРП. О том, что портфель Тамары начинен прокламациями, Андрей сразу догадался.

– Ладно, подожди, я сейчас.

Андрей свернул на Ставропольскую и вошел в цирковой двор в боковые ворота, В наступающей темноте посреди двора горел на столбе фонарь, тускло освещая конюшню и огромные медвежьи клетки возле нее. Шталмейстер, выведя лошадей во двор, готовил их к выезду на арену. Здесь же стояли униформисты, и среди них – Ратх. Андрей окликнул его.

– Опять, небось, за контрамаркой, – проворчал шталмейстер. – Ну и народ нынче пошел!

– Здорово, Ратх, – приветствовал джигита Андрей, – Там ждет тебя эта… Ну, твоя знакомая.

– Тамара?

Ратх радостно улыбнулся и быстро вышел в ворота. Подойдя к девушке, он артистически, как это делал на арене, поднял руку и крикнул:

– Тамара, алле!

– Здравствуй, Ратх! Как я тебя давно не видела. Ты вспоминал обо мне?

– Еще спрашиваешь.

– Я тоже все время думала о тебе. Но дел у меня, прямо непочатый край. Уроков много и потом эти репетиции…

– Какие репетиции?

– Как какие! Разве ты не знаешь, что мы готовимся к выпускному балу? Я ведь последний год учусь. Завтра репетиция, а я староста кружка, понимаешь? Ратх, милый, давай после твоего представления покатаемся по городу. Заедем к нескольким моим подругам. Я только предупрежу, чтобы завтра пришли в гимназию… Поедем…

– Давай, – охотно согласился джигит. – Слава аллаху, в нашем доме каретой теперь никто не пользуется. Отец дни и ночи у ишана гостит, о чем-то договариваются, а Черкез с женой в пух и прах разругались. Ты знаешь что, Тамара, – предложил он, – ты садись в ландо и жди меня, если не хочешь смотреть представление. Пусть мой кучер, Язлы, пойдет посмотрит. А когда я откатаюсь, то выйду к тебе и поедем.

– Хорошо, Ратх… Ты умница!

Тамара взобралась в ландо, откинулась на спинку я облегченно вздохнула. Здесь было тепло и уютно. Через закрытую дверцу едва-едва проникал людской говор, а потом и он затих. Зрители все вошли в цирк. Вот в представление началось; словно из-под земли донеслись звуки выходного марша. Тамару сразу потянуло 1 сон.

Вчера она вовсе не выспалась. Ночью, после возвращения от Стабровских, почти до трех сидела над учебниками. Днем в гимназии, что называется, «клевала носом», и теперь, кажется, сон вовсе решил взять ее в свои объятия. «И живут же люди, – думала она с тоской. – В шелках и мехах ходят, в мягких каретах ездят. Ничего, голубчики, не долго вам осталось шиковать. Все сожжем в огромном пламени революции! Не будет ни вас, богачей, ни ваших карет!» Тамара представила Асхабад без карет, без нарядных людей и запротестовала: «Нет уж, – подумала она, – все бедняки после революции будут одеваться в шелка и каждый будет иметь свою карету. Но поместятся ли на улицах кареты, если они будут у всех? Ничего, как-нибудь поместятся! И хлеба, конечно, будет вдоволь. На каждом углу будут булочные с бесплатными калачами. Конфеты, шоколад тоже – подходи и бери. А что будем делать с паюсной икрой? Ее же мало! Всем не хватит! Одному дашь – другой обидится!». Подумав немного, Тамара решила, что паюсную икру лучше всего отдавать детишкам. Если каждому по ложке в день, то, пожалуй, всем хватит. Перед глазами проплывали картины одна другой краше. И незаметно Тамара уснула. Но как только Ратх отворил дверцу, она открыла глаза и сразу спросила:

– Уже откатался?

– Что, быстро? Сейчас – антракт. Скоро второе отделение. Говори, куда ехать.

– Сначала к Текинскому базару…

Ратх бросил кучеру: «К текинке», захлопнул дверцу и сел рядом с Тамарой. Крайне стесненно обнял ее за плечи и чмокнул в щеку.

– Только без рук, господин Каюмов, – отстранила она его.

– Я по-дружески, Тома…

– Я тоже… Давай-ка сюда твои руки.

Тамара взяла Ратха за руки и сунула их в карманы его сюртука. Затем между собой и им поставила туго набитый портфель.

– Сиди и не рыпайся, паюсоед! – засмеялась озорно.

– Паюсоед? – засмеялся он тоже. – Кто такой паюсоед?

– Не притворяйся. Можно подумать, что ты паюсную икру не ешь. У вас в доме, наверное, она не переводится.

– Ты что? – оскорбился он. – О какой икре говоришь? У нас не бывает такой. Клянусь, не ел ни разу. Шурпу, плов ем…

– Ладно, ладно, я пошутила, – строже заговорила Тамара. – Ты, конечно, человек честный. Не объедаешь ни детей, ни бедняков. Придет время, и ландо свое отдашь пролетариям. Будем детей в нем катать.

– Шутишь? – насторожился он.

– Нет, не шучу.

– Значит, наш Черкез не зря говорит, что, если будет революция, – все туркмены погибнут. А когда их не станет, тогда русские босяки возьмут все у них: ковры, кошмы, овец, верблюдов. Конечно, и ландо наше им достанется.

– Дурачок ты, Ратх, – усмехнулась Тамара и взъерошила его чуб. – Наоборот, после революции туркмены только и начнут жить по-настоящему. Все бедняки, независимо от их национальности, будут пользоваться одними правами.

– Если не обманываешь, конечно, хорошо. Но я не бедняк. У меня отец – аксакал, аульный арчин.

– Дети за отцов не отвечают, Ратх. У меня отец тоже военный фельдшер – офицер царской армии, но мне ближе бедный, обездоленный народ.

Ратх задумался. Молча подъехали к мусульманским караван-сараям. Тамара вынула из портфеля прокламации, легко вылезла из ландо и скрылась в темноте. Она вернулась минут через десять. Но довольная и в то же время испуганная.

– Теперь к школе садоводства и огородничества, – попросила она, отдышавшись.

– Неужели твоя подруга ходит в гимназию из школы садоводства? – усомнился Ратх.

– А почему бы и нет? Ее привозят на фаэтоне.

– Тамара, прошу тебя, не считай меня дураком. Я все давно понимаю. У тебя в сумке листовки и ты разбрасываешь их. И тебе нужно мое ландо…

– Не надо, Ратх, – зажала ему рот ладошкой Тамара. – Не надо… Я знаю, что ты давно догадываешься. Но ты же друг, Ратх?

– Да, друг… Поэтому не надо меня бояться и обманывать.

– Ты первый из туркмен, кто рискует попасть на эшафот, – вновь усмехнулась она, но шутки не получилось.

Ратх не засмеялся, и сказал еще строже:

– Если потребуется – пойду на эшафот. Говори, куда ехать?

* * *

Тем временем Нестеров с Андрюшей сидели в последнем ряду амфитеатра. Цирк был заполнен наполовину: программа, без изменений, шла уже целую неделю. Но и полцирка – не так уж мало: человек триста. Нестеров был спокоен, а Андрей нервничал, украдкой посматривая вверх, на противоположную сторону ку» пола, где было выставлено стекло.

В антракте они расстались. Нестеров отправился в армянский духан, который маячил тусклыми фонарями по ту сторону дороги. Андрей подождал выхода на арену гипнотизера и проскользнул во двор цирка. Клоун Романчи поджидал его у ворот.

– Пошли быстро, – проговорил он шепотом. – Смелее…

Держа Андрюшу за руку, он провел его вдоль стены и остановился возле лестницы.

– Давайте прокламации, – совершенно успокоившись, попросил Андрей. – Ничего страшного. В цирке всего один полицейский, а офицеров и вовсе нет.

Приняв от Романчи пачку отпечатанной Программы РСДРП, он сунул ее за пазуху и полез на крышу. Романчи проследил за ним, пока он добрался до купола. Затем клоун, насвистывая, вошел в коридор. В глубине прохода, возле кулис, кроме шталмейстера Никифора и двух униформистов никого не было. Романчи пристроился к ним, якобы ожидая выхода на арену, и стал следить за выставленным оконцем в куполе. Внимание публики, как всегда, целиком было приковано к гипнотизеру Кросу. И тут сверху посыпались листовки. Часть– прямо на арену, остальные – к зрителям.

Публика пришла в неописуемый восторг, ибо все сочли, что падение бумажек с неба – дело рук самого Кроса. Но гипнотизер сам растерялся. Посмотрел вверх, выругался про себя, видимо, решив, что над ним зло подшутили и, наконец, поднял прокламацию и дал прочесть ее партнерше. Та прочитала и пожала плечами. А в рядах уже начинался оживленный ропот. Вот и шепот пошел от одного к другому: «Программа РСДРП, программа РСДРП… Революционеры сверху бросили!»

Сеанс гипноза остался не оконченным. Крос не стал призывать публику к спокойствию: отпустил всех с арены и ушел сам.

Цирк продолжал гудеть от множества голосов. Восторг и возмущение, свист и смех сливались воедино, и невозможно было понять – будет ли продолжена цирковая программа. Наконец, на арене появился менеджер, призвал к спокойствию и следом за ним выбежал Романчи:

– Граждане и господа! – обратился он к публике.

– Прошу внимания! Сегодня мы познакомили вас с нашей новой программой! В заключение – римско-французская борьба!

И на арену вышли в разноцветных костюмах борцы.

Прошло немало времени, прежде чем появился полицейский наряд и двинулся по рядам, собирая «крамольные листки». Полицейские спрашивали: откуда появились листовки, кто забросил. А Андрей в это время сидел с Нестеровым в духане и тихонько посмеивался.

– Чуть было не грохнулся с крыши, – пояснял он, все еще волнуясь. – Адольф стекло выставил и оставил его тут же, а я наступил в темноте и поскользнулся… Чуть не до самой лестницы на спине проехал…

– Молодец, молодец, – удовлетворенно говорил Нестеров и смотрел через дорогу, в сторону цирка.

* * *

Около двенадцати ночи Стабровский вернулся домой. В комнате за занавеской горела свеча. Ксения, полураздетая, встретила его у порога.

– Боже, как долго, – проговорила она с упреком.

– О чем я только не передумала! Мучитель ты мой.

Ну, раздевайся скорее, да ложись, завтра у тебя первый час математика.

– Ксана, ты все спрятала? Чтобы никаких следов, понимаешь? Мало ли что…

– Не беспокойся. Остатки бумаг сожгла, а желатин вынесла за кладовку.

Он лег в постель и, ощущая на плече теплое лицо жены, сразу заснул.

Далеко за полночь, где-то перед рассветом, неожиданно в дверь постучали. Ксения встала с кровати и метнулась к окну. Стук повторился. На этот раз стучали настойчиво и бесцеремонно. Поднялся и Людвиг. Надел брюки, направился к двери.

– Откройте, полиция! – донесся грубый властный голос, и дверь жалобно застонала от ударов сапог.

– Ксана, все в порядке?

– Ох, Людвиг, Людвиг! У меня сердце чувствовало.

– Приказываю в последний раз: откройте, иначе взломаем! – прозвучала угроза и дверь заходила под ударами прикладов.

– Да погодите же! Что вы делаете?! – кинулась Ксения к двери и отодвинула задвижку. – Кто такие? Почему врываетесь ночью? Разве бела дня вам мало?

– Все злодеяния свершаются ночью, – цинично заявил полицмейстер Пересвет-Солтан, держа в руке пистолет и оттесняя плечом Ксению в сторону, к окну– Вы арестованы! Тонакевич, – распорядился он, пропуская вперед пристава, – начинайте обыск. А вас. уважаемые Стабровские, прошу сесть вот сюда, на лав «ку, чтобы не мешать делу.

– Господин штабс-капитан, по какому праву? – запротестовал Людвиг Людвигович. – Разве вам не известно, что я – преподаватель гимназии? Вы, вероятно, спутали меня с каким-то бандитом?

– Вот ордер на ваш арест, – ухмыльнулся Пересвет-Солтан. – А ежели этого вам мало, то вот и помощник прокурора, господин Слива здесь.

– Продолжайте обыск и не вступайте в пререкания с преступниками, – мягко посоветовал Слива.

Полицейские перевернули постель, распотрошили подушки и два чемодана, затем, обнаружив погреб, спустились со свечой туда. Но и там ничего не нашли.

Кинулись в сенцы. Тут один из полицейских наткнулся на гектографический ящик и втащил его в комнату. Жестяной ящик был испачкан желатиновой массой.

– Ищите прокламации! Они где-нибудь здесь или во дворе. Тонакевич, возьми еще двоих, сходи во двор, осмотри как следует!

Сам Пересвет-Солтан, осмотрев ящик, подошел к печи и отворил конфорку. Нагнувшись, поднял с пола щепочку и полез в печь. Осторожно придвинул щепочкой пепел сожженных бумаг и извлек его. Верх одной из прокламаций не догорел и по нему четко вырисовывалась черная надпись: «Программа Российской социал-демократической партии».