Текст книги "Природа. Человек. Закон"

Автор книги: Валентин Иванов

Соавторы: Виолетта Городинская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

И потому в первую очередь необходимо сокращать до минимума именно эти потери. А сократив их хотя бы на 70 процентов, мы получим как раз те 27 миллиардов кубометров воды, которые желаем отнять у Оби по «проекту века».

Мало того, если этот проект осуществить, то вода в оросительных каналах поднимется еще выше, еще значительнее будут площади подтопленных и соответственно засоленных, безвозвратно потерянных земель. И – и так уже страдающий регион Приаралья пострадает еще больше, если начать его эдак «спасать».

Сокращение же потерь спасет и земли от дальнейшей гибели, и сам Арал. Ибо те миллиарды кубометров воды, которые будут сэкономлены на потерях, направятся по руслам рек в гибнущее море.

«Лица, виновные в:

…порче сельскохозяйственных и других земель, загрязнении их производственными и иными отходами и сточными водами;

невыполнении обязательных мероприятий по улучшению земель и охране почв от ветровой, водной эрозии и других процессов, ухудшающих состояние почв, -

несут уголовную или административную ответственность в порядке, устанавливаемом законодательством Союза ССР и союзных республика(Основы земельного законодательства Союза ССР и союзных республик, ст. 50).

Увы! Не одно Приаралье страдает от гениального преобразования природы мелиораторами! Земли Дона и Кубани, Молдавии и Нижнего Поволжья буквально стонут, буквально кричат от последствий орошения.

«Началось строительство крупных оросительных систем левобережья Волги – Палласовской, Заволжской, Большой Волгоградской, Тажинской и других, в перспективе на общую площадь в 300 тысяч гектаров. Были обоснованные противопоказания специалистов и ученых из Гидропроекта по развитию орошения в засоленных землях Прикаспийской равнины. Но в проектном институте Волгогипроводхоз их не приняли во внимание. Двадцать лет эти системы левобережья находятся в стадии строительства, а построено около 70 тысяч гектаров. За это время бессточная равнина от поливной воды засолилась и заболотилась на 16–18 тысячах гектаров орошаемых земель. Земля вышла из строя вместе с капвложениями на многие десятилетия, а возможно, и навечно. Ущерб от «бросовых работ» по капзатратам с учетом цены за землю составил уже порядка 130–150 миллионов рублей» (Новый мир, 1987, № 7).

И ведь нет никаких гарантий, что и оставшиеся от орошенных 70-ти те 52–54 тыс. гектаров будут и впредь плодоносить. Просто это те, что освоены в последнюю очередь и не успели еще накопить столько соли в себе, чтобы погибнуть начисто. И если не прекратить это «орошение», которое лучше бы именовать прямо – осолением, – то придет черед погибнуть и этим землям.

И ведь нет недостатка в предупреждениях и научных рекомендациях.

Еще основоположник отечественной гидромелиоративной науки А. Н. Костяков предупреждал об умеренности в орошении земель европейской территории нашей страны. Так, в четырех изданиях «Основ мелиорации» (1927–1938 гг.) он подчеркивал:

«Для районов с количеством осадков в 351–400 мм и выше годовое абсолютное их количество является достаточным. Однако это будет справедливо при очень полном их использовании. Искусственное орошение необходимо у нас на крайнем юге и юго-востоке ETC, в Туркестане». (А мы распространяем массовое орошение в зоны с осадками до 500 миллиметров!)

«Чем выше оросительная норма, тем больше питательных веществ из почвы поглощается растением на каждую единицу сухого вещества урожая. В то же время чем больше затрачено воды, тем меньше сухого вещества растений получается на каждую единицу затраченной воды. Таким образом, чрезмерное орошение вредно вдвойне» (Новый мир, 1987, № 7).

И когда их ловят за руку – блудливую руку – и тыкают носом: смотрите, что вы натворили, мелиораторы чаще всего оправдываются тем, что виноваты вовсе не они, а работники сельского хозяйства, усердно поливающие землю. И хотя резон в этом тоже есть, но прежде всего вину за гибель земель несут именно работники Минводхоза СССР. Ибо это они сами и планируют, и проектируют, где сооружать оросительные системы, и строят их, и сами у себя же принимают – ведь они еще и специалисты и ответчики по водному хозяйству страны. И в том, что строят там, где оросительная система вовсе не только не нужна, но и вредна – даже в районах, где среднегодовые осадки составляют 800–850 миллиметров, в два, в два с половиной раза выше той, которую указал А. Н. Костяков, затрачивая на это миллионы и миллионы рублей, – повинны, как вы сами понимаете, вовсе не работники сельского хозяйства.

Впрочем, и земледельцы тоже хороши. Ведь видят же, видят, что гибнут земли! И от подтоплений, и от излишнего полива, как засоляются, как уходят в солонцы безвозвратно. А вот поди ж ты, только констатируют факт и продолжают губить землю орошением. Не в одночасье же сгинули, скажем, те же 16–18 тысяч гектаров в Нижнем Поволжье, о которых говорилось выше. Поля, пусть в сотню, в две, пусть даже в тысячу гектаров выходили из строя одно за другим. Ну, видят засолилось одно, другое, третье, что же продолжать портить все остальные? Перекрыть воду, засыпать оросительный канал – вот и спасены были бы десяток-полтора тысяч гектаров.

Мы отлично понимаем, что сделать это – ох, как не просто, что необходимо преодолеть сопротивление большого и малого начальства, заинтересованного в рапортах о «преобразовании» земель и «прогрессивных методах» землепользования, что нужно немалое мужество для того, чтобы защитить землю от гибели. Но на что ж его еще употреблять, как не на защиту дела всей твоей жизни, как не на защиту твоих собственных интересов? Ибо и дом, который дорог земледельцу, ради устройства которого он тяжко трудится и вообще живет, сгинет, станет ненужной постройкой, коли погибнет земля. Что ему на ней тогда останется делать? Разве что разрабатывать соляные залежи. А сберечь землю кроме как земледельцу некому. Что до нее горожанину, выезжающему с «шефской помощью» в село как на каторгу или с прямо противоположным настроением – как на двух или четырехнедельный пикничок? Что до нее тому же мелиоратору, который приехал и живет в вагончике, смотрит на землю, как на «кубики» вынутого грунта и погонные метры или километры оросительных канав, а как только «выберет установленные объемы», укатит в том же вагончике, начисто выкинув из головы все, что на ней натворил? Что до нее тому же начальству, обеспокоенному лишь тем, чтобы получше да «попрогрессивнее» выглядеть в сводках и отчетах?

«Матушкой» и «кормилицей» называли всегда крестьяне землю и относились к ней, как к живому существу. И было это не переносным, а буквальным выражением их чувств и отношений к земле. Какие кровавые драки – село на село – устраивали даже не из-за гектара, а каких-нибудь пяти-десяти соток спорной земли! С какой самоотверженностью и гордостью шли на каторгу, на смертную казнь, чувствуя себя правыми в том, что отстаивали свою землю! И тоже ведь была не столько своя, личная, сколько общинная земля, и страдали не за свои претензии, «за мир» и именно тем и были горды.

А ныне, где они, те гордость и мужество? Достаточно одного недовольного взгляда самого крошечного начальника, чтобы протест сменился угодливым «чего изволите» да «как прикажете». А ныне на тысячах, на миллионах гектаров губят землю и, как тот министр или бульдозерист, убивающие леса, озера, таежные речки, тупо твердят: «Прикажут – прекратим!»

А изменилось отношение к земле – изменяется и паршивеет и сама земля. Попробуйте взять хорошего, породистого пса да кормить его сеном и брюквой на основании умозаключения, что это тоже «питательные вещества» – вон, как от них коровы и кролики жиреют! – да пинать его что ни день ежечасно. Он в такого паршивого ублюдка превратится, что даже плюнуть на него и то побрезгуешь!

И паршивеет и гибнет земля именно от такого паршивого отношения земледельца, а не только и не столько от воздействий мелиораторов, чье рукоблудство никогда не нанесло бы столько ущерба, если бы был на земле настоящий земледелец, а не «работник сельского хозяйства».

Взгляд крестьянина на почву, как на живое существо, со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и отношением, по существу, смыкается с современным научным взглядом. Любой почвовед расскажет о том, какой это чрезвычайно сложный, точнейший и тончайший организм, как много в нем еще загадочного, не распознанного наукой со всеми ее современными хитроумными приборами, компьютерами и методами. Как она родится, как живет в течение тысячелетий, какие воздействия человека для нее, ну, если не благоприятны, так хоть особого ущерба ее организму не наносят. И какие ее губят.

Вопреки широко распространенному мнению, почва отнюдь не косное образование. Это блистательно доказал миру более ста лет назад великий Докучаев. Он впервые научно установил не только динамический характер образования почв как «продукта совокупной деятельности материнских горных пород, климата, растительности и рельефа местности», но и обнаружил и обосновал, если использовать нынешнюю терминологию, неразрывную взаимосвязь всех компонентов почвенного биогеоценоза – сообщества минералов, животных и растений: «В теснейшей взаимосвязи от органических веществ (как в виде живых растений, так и гумуса), – писал Докучаев, – находится большее или меньшее количество разнообразнейших животных (личинок, червей, жуков и пр.) и в почве и над почвой. А эти животные, как известно, отправляют в наших почвах самые разносторонние функции, как механические, так и чисто химические, имеющие иногда самое жизненное значение для почв».

Микробиология тогда, как и почвоведение, еще только зарождалась и хотя уже было известно, что почвы буквально битком набиты самыми различными микроорганизмами, но роль их в образовании и жизни почв была совсем не ясна, они скорее воспринимались как вредные «заразные» микробы, чем как полноправные и необходимые элементы почв.

Прежде всего стоит сказать, что в хорошей почве минеральных, косных компонентов содержится всего 50 процентов. Остальная ее масса состоит из воды, воздуха и различных живых организмов и органических соединений, переработанных и подготовленных к питанию растений в основном микроорганизмами. Растения в течение своей долгой, как у деревьев, или короткой, как у однолетников, жизни, питаясь минеральными и органическими соединениями почв, углекислотою воздуха, наращивают свою массу, а отмирая, устилают этой массой почву. На отмершие листья, стебли и корни сразу же набрасывается огромное количество живых существ, выполняющих в биосферном организме важнейшую роль – убирать все отмершее, чтобы оно не «мешало в дальнейшем развиваться живому, преобразовывать умершие ткани в легко доступную питательную среду органических соединений. Легко представить себе, что было бы, если бы не существовало этих преобразователей: за несколько лет почва была бы накрыта столь толстым слоем жестких, не сгнивающих, не разрушающихся (ибо разрушать-то некому!) листьев и стеблей, что напрочь закрыла бы доступ солнечному свету и новые растения не смогли бы ни проклюнуться, ни развиться.

И если минеральные вещества в этом круговороте остаются все время в одном и том же количестве (если допустить, что они не смываются стекающей в реки водою. На самом деле, смываются, но пополняются в почве за счет того, что корни растений и поднимающиеся грунтовые воды выносят их из подстилающей почву материнской, породы), то количество органических веществ год от году растет. За счет углерода, добытого растениями из воздуха, и синтезированных ими из него всевозможных органических соединений.

Так из года в год, из века в век, из тысячелетия в тысячелетие накапливается в почве основа ее плодородия, давно и широко известный, но чрезвычайно загадочный для специалистов гумус.

Гумус содействует высокому плодородию почвы не только в силу своих легкоусвояемых растениями биохимических свойств, но еще и тем, что создает наиболее благоприятную физическую структуру почвы – рыхлую комковатость, поскольку склеивает минеральные компоненты почвы, грубо говоря, песчинки и пылинки, тем самым предохраняя почву от поверхностных смывов дождевыми и снеговыми волами и развеивания ветрами. Вместе с тем и промежутки в рыхло расположенных комках почвы так же набегают на плодородие. По этим промежуткам, как по капиллярам, устремляется вверх, к корням растений, подпочвенная вода, поступает, также чрезвычайно необходимый корням воздух.

Словом, если бы человек решил придумать что-то самое наилучшее для плодородия растений, лучше почвы он ничего бы придумать не мог, бейся он над этим хоть пять миллиардов лет подряд. Ибо никакая гидропоника, никакая аэропоника и прочие придумки человека не в силах заменить, не то что превзойти этот сложный, слаженный, точный и главное постоянно самовозобновляющийся живой организм.

Радиоуглеродный анализ показал, что в самом нижнем слое почвы толщиною в 1 метр 10 сантиметров гумус имеет возраст в 12 тысяч лет. Верхние слои намного моложе – всего 500–600 лет имеют от роду. Процентное содержание гумуса в почве зависит от вида произрастающих на ней растений. Потому и бедны почвы тропических лесов, что здесь почти нет опада от вечнозеленых деревьев. Опад хвойных в умеренном поясе также незначителен, и почвы здесь тоже бедны (хоть и не так, как в тропиках, поскольку здесь существует и наземная растительность – травы, кустарнички, мхи). Несколько больше накапливается гумуса в лиственных лесах умеренной зоны: и за счет ежегодного опада листьев, и за счет наземных трав. Еще больше – в лугах и, наконец, самое большое количество – в степях с достаточным увлажнением. Но только достаточным, не более того. Именно здесь формируются знаменитые плодородием черноземы с самым высоким содержанием гумуса – до 16–17 процентов!

Понятно, этот восклицательнный знак едва ли что скажет непосвященному, но почвоведа он приведет в восторг и – глубокую печаль. Ибо такое содержание гумуса в почве сохранилось только в метровом и эталонном кубе российского чернозема. По нему, как по высшей мерке, сравнивают плодородие всех остальных почв мира.

«Из-за неразумного хозяйствования плодородие почв катастрофически рушится, – пишет А. Иващен-ко в очерке «Земля». – В Центрально-Черноземных областях полей, которые содержали бы не то что 16, а даже 13–10 процентов гумуса, не осталось(курсив наш. – Авт.). А их-то было почти 3 млн. 600 тыс. гектаров. В конце прошлого века пашни с 7-10 процентами гумуса насчитывалось почти 8 млн. гектаров – осталось чуть больше трех. Почв с 7–4 процентами гумуса набиралось 4 млн., а теперь уже 11. Площадь черноземных полей, имевших 4–2 процента гумуса, возросла на 35 процентов, а с содержанием гумуса – 1 процент – почти в 4,5 раза. В подавляющем большинстве районов зоны черноземные почвы, имеющие около 2 процентов «чистого элемента», по плодородию уже приравниваются к подзолам».

По меньшей мере 150 лет крестьяне интенсивно эксплуатировали почвы Центрально-Черноземных областей и плодородие их оставалось практически на первоначальном уровне. А мы всего за полсотни последних лет довели их до нищеты подзола. Это с нашими-то возможностями, с нашим вкладом средств и энергии, с нашей-то сверхмощной техникой и заводами по производству самых разнообразных, самых лучших удобрений! Что же это получается – чем больше вкладываешь в землю, тем она хуже? Как же так?

А вот так: именно наша сверхмощная техника и была первопричиной жестокого оскудения плодородия черноземов и всех почв вообще. Крестьянин пахал сохою, которая фактически только царапала верхний слой почвы, проводя неглубокие борозды, открывающие доступ зерну для посевов и – только. Структура всех основных слоев почвы оставалась нетронутой, из мелких борозд питательные вещества ни дождь не вымывал, ни ветер не вывеивал. Даже небольшие дозы удобрений – навоза – восполняли ту долю органических веществ, которую уносили с поля вместе с урожаем – зерном и соломой. Даже там, где по лености или еще каким-либо причинам годами, десятилетиями не восполняли этот баланс, основной плодородный фонд земель оставался нетронутым.

Не то стало тогда, когда на поля двинулись мощные трактора с тяжелыми многокорпусными отвальными плугами. На полметра и больше вгрызались они в почву, выворачивая ее наизнанку, утрамбовывая или разбивая в пыль ее комковатую структуру.

Дожди и снеговые воды свободно вымывали гумус из перевернутой, с глубокими канавами почвы, оставляя только песчинки и пылинки. А когда солнце высушивало поверхность земли, песчинки эти и пылинки легко подхватывались гуляющими вольно по степям ветрами.

Так началась, так продолжается и по сей день водная и ветровая эрозия почв.

Не только многокорпусные тяжелые плуги терзают землю. Сами трактора, сами машины своею тяжестью убивают структуру почв, а значит, и их жизнь. «Если бы матерь наша земля имела голос, она бы сегодня уже не стонала, а кричала от боли, которую мы, наделенные разумом и титулом властителей природы, причиняем ей. Что такое, скажем, годовой проход по полям наших тракторов? Примем во внимание машины тяжелее 2,5 тонны. Их у нас сегодня больше 2 миллионов. Если сложить кромка к кромке колеи их шин и гусениц, то ширина такого макси-следа составит величину 1652 километра. Примем, что трактора движутся по полю 400 часов в год со средней скоростью 4 километра в час. Вот и получается, что площадь, покрываемая следами ходовых систем, составит 264,5 миллиона гектаров. Это на 38,5 миллиона гектаров больше всей пахотной земли нашей страны!

Мы взяли для расчетов лишь тяжелые трактора. А ведь, кроме них, поля бороздят и более легкие, и комбайны, и грузовики с прицепами и без прицепов, тележки. Всего на поля за сезон наваливается более 6 миллионов всевозможных ходовых систем плюс свыше 15 миллионов разных других орудий и устройств» (Иващенко А. «Земля»).

И все они в порошок перемалывают почву, уничтожают ее уникальную, как будто бы специально приготовленную для создания наиблагоприятнейших условий для роста растений комковатость, а значит, уничтожают и плодородие почв.

В 1988 году лучшие наши механизаторы были посланы для обмена опытом к фермерам штата Айова. знаете, что главным образом поразило их? Нет, не высочайший уровень техники, не высокий Уровень жизни и прочее, чем хвастается обычно Америка. А то, что на поля машины заходят всего только 2 раза за весь сезон! На посев и на уборку.

Все! У нас даже по агротехническим нормам положено сделать не менее 10–16 заходов на поле. А прокатываются по ним гораздо чаще.

Фермеры Америки еще в тридцатых годах нашего века поняли, какую опасность несут плодородию почв, самой земле тяжелые машины и многокорпусные отвальные плуги. Свободно гуляющие по безлесным, почти полностью распаханным землям бывших прерий ветры напрочь сдували плодородный слой, поднимая пылевые бури такой черноты, что день превращался в густые сумерки, солнца не было видно. Именно потому они требуют от промышленности (и получают!) нынче технику, наносящую наименьший вред земле, именно поэтому соблюдают строжайшим образом почвосберегающую агротехнику.

Точно так же свободно гуляют по степным (следует сказать бывшим степным) районам нашей страны буйные ветры, не задержанные ни единым деревцем. Точно так же поднимают они пылевые бури, застя солнечный свет, сметая напрочь плодородные слои земли. На Ставрополье «в 1969 году полностью погибло 758 тысяч гектаров озимых, выдуванию подверглось почти два миллиона (гектаров). На следующий год последовал новый удар. Буря вымела 300 тысяч гектаров. Во многих местах сорвало весь пахотный слой. До гальки! До глины!..

На отдельных полях выдуло слой почвы от 10 до 20 сантиметров. И сегодня в колхозе имени Ленина за лесными полосами лежит 3 миллиона кубометров плодородного мелкозема, снесенного с полей. Протяженность этих валов – почти 30 километров, ширина до 50 метров» (Иващенко А. «Земля»).

И это только в одном колхозе, в одном только Ставропольском крае. А пылевые бури гуляют по всем степным районам страны – и на Кубани, и в Казахстане, и в Центральных черноземных областях. В 1984 году они вновь устроили солнечное затмение. Сегодня эрозией охвачено свыше 120 млн. гектаров – 53 процента всех пахотных земель страны! Ежегодные потери из-за этого составляют миллиарды рублей и десятки миллионов тонн ценнейших продуктов питания, главным образом зерновых (а значит, и молока, и мяса). В одной Черноземной полосе России только «за четыре года (1976–1980) площадь эродированных земель, по данным Института земледелия и защиты почв от эрозии, возросла с 2,8 млн. гектаров (15,2 процента общей площади) до 4 млн. (28 процентов), ежегодный ущерб от эрозии составляет 400 млн. рублей. На эрозированных землях теряется 30–60 процентов потенциального урожая» (Иващенко А. «Земля»).

И еще одна, последняя, цитата из того же очерка: «Век назад специалисты подсчитали, и вышло, что если плодородные поля Центрального Черноземья, откуда берут истоки самые лучшие твердые и сильные пшеницы России, совсем не удобрять, то гумусного потенциала хватит, чтобы получать урожаи в 30 центнеров зерна с гектара на протяжении пятисот лет. Правда, при одном условии – гумус не будет разрушаться плугом. Сейчас здесь берут не больше 18–20 центнеров с гектара и считают такой урожай нормой».

Примечательно, что российский крестьянин при всей своей «темноте и невежестве» понимал (или интуитивно чувствовал?), какие беды принесет плуг его матушке земле-кормилице. У замечательного русского писателя Николая Семеновича Лескова есть в его очерке «Загон» забавный рассказ о том, как его родственник, англичанин Шкот, управляющий пензенскими имениями графа Перовского, пытался заставить крепостных крестьян графа пахать землю более прогрессивным, на его взгляд, орудием, чем соха, плугом. С помощью Перовского, управляющего удельными землями царского двора, он решил распространить плуг на всю Россию. «Пробные борозды самым наглядным образом показали многосторонние преимущества смайлевского плужка не только перед великорусскою «ковырялкою», но и перед тяжелым малороссийским плугом. Перовский был очень доволен, пожал не один раз руку Шкоту и сказал ему:

– Сохе сегодня конец: я употреблю все усилия, чтобы немедленно же заменить ее плужками во всех Удельных имениях.

А чтобы еще более поддержать авторитет своего англичанина, он, развеселясь, обратился к «хозяевам» и спросил: хорошо ли плужок пашет.

Крестьяне ответили:

– Это как твоей милости угодно.

– Знаю я это, но я хочу знать ваше мнение: хорошо или нет таким плужком пахать?

Тогда из середины толпы вылез какой-то плешивый старик малороссийской породы и спросил:

– Где сими плужками пашут (или орут)?

Граф ему рассказал, что пашут «сими плужками» в чужих краях, в Англии, за границею…

– Это вот, значится, у тех, що у нас хлеб купу ют?

– Ну да, пожалуй, у тех.

– То добре!.. А тильки як мы станем сими плужками пахать, то где тогда мы будем хлеб покупать?»

Увы, как в воду глядел плешивый старец. Сегодня мы с точностью можем назвать заморские страны, откуда громадные океанские сухогрузы везут хлеб в нашу страну!

Все дело в том, что первая «пробная» борозда всегда и во всем имеет преимущество. И красивее она, и глубже, и даже урожайнее, поскольку выворачивает еще нетронутые слои почвы, богатые пока еще гумусом. Но живой организм почвы устроен так, что только верхние ее слои могут терпеливо сносить ежегодные физические возмущения, воздействия и корнями растений, и копытами и клыками животных. Как и кожа у животных, как и кожица у растений, как и мембрана живой клетки, поверхностный слой почвы является одновременно защитным и в то же время несущим важнейшую функцию обмена всего организма почвы с окружающей средой. Или, применяя терминологию экономистов, является ежегодным обменным фондом, тогда как глубинные слои составляют основной фонд плодородности почвы. И выворачивая, растранжиривая его на сиюминутные нужды, земледелец, как и любой жадный и неумный предприниматель, растративший основной фонд своих капиталов, становится полным банкротом.

По-видимому, и тот плешивый старец, относясь к земле, как к живому существу, понимал всю недолговечность преимущества плуга, который в конечном счете принесет и земле и крестьянину одну лишь нищету.

И знаете, удивительно вовсе даже не это понимание крестьянина, не его пророческие слова, а то, что и граф Перовский и царь, узнавший об этой истории, вняли словам плешивого старика и не стали насильственно внедрять прогрессивный плуг (хотя как вы сами понимаете, запросто могли бы это сделать), оставив в крестьянских хозяйствах соху. Только с развитием капитализма в России после освобождения крестьян от крепостной зависимости на полях стали все больше и больше появляться плуги. И хотя были они легкими, пароконными, но и они принесли немалую беду. За 25 лет (1871–1895) в Ставрополье прошло 4 пылевых бури, о которых ранее и не слыхивали. Современная же техника за те же 25 лет (1946–1970) породила уже 14 пылевых бурь.

Именно породила, не только растерев в пыль черноземные почвы, но и породив сами ветры, поднимающие эту плодородную пыль в поднебесье >и сметающие ее в многокилометровые валы. Ибо распашка нарушает все экологическое равновесие данного региона – и почвенное, и водное, и атмосферное. В сущности, с нее-то и начинается превращение плодоносных степей в безжизненную пустыню.

В какой-то мере пустыня сама повинна в том, что она пустыня.

Как-то мы заночевали в глубокой ложбине. Ночная прохлада принесла густой туман, в котором и в двух шагах друг друга не разглядишь. Развели костер, и когда он яростно запылал, над ним, в густой белесоватой мгле вдруг проглянул небольшой круг темно-синего неба с яркими звездами. Горячий воздух, поднимающийся от пламени, сконденсировал мельчайшие водяные капли тумана и проделал в нем как бы трубу, устремленную в чистое небо. Эта «труба» имела и «стенки» – постоянно конденсирующиеся от надвигающегося со всех сторон на горячий воздух тумана капли воды, образовали и по всей окружности «трубы», и на земле вокруг костра мелкий, но вполне ощутимый дождик. Так было до тех пор, пока не погас костер.

Точно так же вот и пустыня: раскаленная солнцем ее поверхность устремляет ввысь потоки горячего воздуха, которые не дают проникнуть внутрь образованной ими «трубы» облакам и тучам, по существу, тому же туману, возникшим над морями и океанами. А раз нет осадков, нет и испарений, охлаждающих поверхность, и пустынный песок раскаляется еще больше, образуя все более неприступную «трубу»– горячих потоков. Если пустыня расположена в зоне умеренного климата, то и зимою она почти неприступна для осадков: мгновенно остывая с наступлением холодов, она так же мгновенно охлаждает и находящийся над ее поверхностью воздух. Тяжелые холодные воздушные массы устремляются во все стороны, в зоны, где воздух потеплее, а значит, полегче, и, понятно, не дают пробиться тем, что несут влагу облаков и туч. Эта великая сушь пустынь, естественно, отнюдь не привлекательное место для растительности, которая, как вы помните, для фотосинтеза, для существования своего, нуждается в воде. А нет растительности, ничто не укрывает землю от палящих лучей и обжигающих морозов. Так создается порочный круг, из которого пустыне не вырваться во веки веков. Вот почему, кстати, так страшно антропогенное опустынивание плодородных земель: процесс этот необратим, а ждать, пока сине-зеленые за добрый десяток миллионов лет исправят эту человеческую оплошность, ни сил, ни времени не хватит.

Примерно тот же процесс происходит и при глубинной и на обширных площадях распашке земель. Ученые установили, что обнаженная от растительности поверхность пашни раскаляется на солнце до 82 °C, а при тех же условиях, в тех же самых местах и в то же самое время почва, покрытая травами, нагревается всего только до 18–23 градусов. «Эффект костра» порождает на огромных площадях распаханных степей и конвективные, восходящие потоки воздуха и их горизонтальные смещения – то, что мы называем ветрами. Конвективные потоки вместе с перегревом поверхности почвы усиливают испарение содержащейся в почве влаги и в то же время, как и в пустыне, препятствуют конденсации дождевых облаков именно над пашней.

Каждую минуту на Земле 44 гектара плодородных почв превращается в пустыню. А пустынь и полупустынь на нашей планете и так предостаточно – свыше 5 миллиардов 300 миллионов гектаров – более третьей части всей земной суши.

Обычно считается, что пустыня потому и пустыня, что в ней не растут деревья и травы. Но это – следствие. Главная же причина опустынивания земель в том, что в них почва становится мертвой. И процесс омертвления земель усугубляется еще и химизацией их.

Истощив плодородие почв вспашкой, человек пытается поднять урожайность за счет внесения искусственных удобрений, применения ядохимикатов в борьбе с сорняками и насекомыми – вредителями сельскохозяйственных культур, грызунами и птицами. Эти ядохимикаты, а частично и искусственные удобрения – такие, как, скажем, нитраты, выполняют не только свою прямую работу, но еще и по совместительству уничтожают почти весь живой компонент почвенного организма.

Мы только упомянули о сложности этого организма и загадочности гумуса. Сейчас настало время несколько расшифровать эти определения. Тайна гумуса заключается в том, что ученые, как ни бьются на протяжении уже более столетия, но так и не могут выяснить, как же он все-таки образуется в почве, кто именно причастен к его изготовлению из останков растений? Единственно несомненно, что преобразование отмершей органики и гумус производят населяющие почву животные и микроорганизмы. По современным представлениям, это происходит так: крупные насекомые перемалывают своими челюстями жесткие стебли и отмершие корни, часть пропуская через свой желудочно-кишечный тракт, часть – мельчайшую труху, оставляя на долю более мелких подземных жителей: ногохвосток, нематод, личинок всевозможных насекомых и червей. Пройдя через их пищевые тракты и кишечные полости, органические соединения попадают «на стол» бактериям и грибам, смешиваются с выделяемыми ими ферментами и отходами жизнедеятельности и таким биотехнологическим путем образуется в конечном счете сам гумус.

Количество живых существ в почве огромно. На каждом гектаре не затронутой сельскохозяйственной деятельностью, особенно химизацией, земли насчитывают свыше трех миллионов одних только дождевых червей. Работа, производимая ими для увеличения плодородия почв, огромна и никаким человеческим силам и механизмам неподсильна. Каждые сутки черви пропускают через свой кишечник на каждом гектаре до полутора тонн земли, придавая ей наилучшую для развития и жизни растений структуру – мелкозернистую, обогащенную гумусом и противостоящую эрозионному воздействию воды. Прокладывая вертикальные ходы в почве, дождевые черви к тому же способствуют установлению наилучшей вентиляции для корней растений, для их свободного развития в этих ходах, для того, наконец, чтобы к корням скорее и лучше поступала дождевая вода.