Текст книги "Природа. Человек. Закон"

Автор книги: Валентин Иванов

Соавторы: Виолетта Городинская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Хищники, как правило, животные территориальные. Место, где они обитают, – и родной их дом, и постоянное место работы по добыванию хлеба насущного. Территории бывают разные: у волка, например, 200–300, а то и вдвое больше, квадратных километров, у лисы в 5-10 раз меньше и обычно они граничат с участками других соседей. По границам и наиболее удобным для хода местам ставятся хорошо и далеко различимые предупредительные пахучие метки: «Занято. Находиться и охотиться посторонним лицам строго воспрещается». Нарушишь запрет – пеняй на себя. Нарушают, конечно, но только в случае крайней нужды.

Эта разграниченность и ограниченность территории заставляет зверей согласовывать свое размножение с запасами пищи. Перехватить «в долг» у соседа едва ли удастся, он сам обзавелся семьей в расчете на оптимальный запас пищи. Словом, все идет как шло годами, в сравнительном равновесии, до тех пор пока та или иная случайность (как правило, человек) не нарушит его.

Грызуны вдруг начинают интенсивно плодиться. Поскольку в норме тот или иной биоценоз имеет достаточный резерв и территории и пищи, до сверхоптимальной плотности популяций еще достаточно далеко. Но все звери уже замечают: стрелка от отметки «норма» поползла вверх. И отзываются на это увеличением своего потомства. Чем больше появляется грызунов, тем больше рождается детенышей у хищных зверей и птиц, питающихся грызунами. На вольных хлебах детеныши растут быстро и в свою очередь плодятся без ограничений. Территории становятся меньше, хищников больше, но такого значения, как при норме, ни для кого это не имеет.

Грызуны видят, что дело принимает серьезный оборот: Природу не обманешь и не переспоришь. Как бы ни хотелось плодиться и размножаться до бесконечности, чтобы заполнить теми же мышами всю Вселенную, но, видно не удастся. И начинают сворачивать свое производство.

Многочисленные птенцы в гнездах, детеныши в логовах и норах начинают пищать и скулить от голода. У волчиц, некогда спокойно и сыто игравших с детьми возле логова, обнаруживается вдруг несносный характер.

– Тоже мне, мужик, – презрительно ворчит волчица, – даже паршивого зайчонка раздобыть не можешь. Хоть бы десяток мышей принес!!

– Попробуй, раздобудь, – огрызается волк. – Шустрая нашлась!

– И раздобуду!

Отбросив обычное правило не отлучаться от логова, все время охранять детей – не до него теперь, – волчица отправляется на промысел. Без устали рыщут они и днем и ночью, но добыча так ничтожно мала, что детеныши гаснут от голода один за другим. То же самое происходит и в норах и в гнездах. Постепенно, не сразу, все приходит в норму: устанавливается оптимальное соотношение: биоценоз – грызуны – хищники. Снова год за годом все идет своим чередом, пока не возникнет вдруг очередная вспышка плодовитости грызунов или, наоборот, – упадок рождаемости.

Не думайте, что это чисто логическое заключение взято с потолка. Вполне достоверные отчеты торговой «Компании Гудзонова залива» о закупках шкур зайцев и рыси (питающейся зайцами) с 1845 по 1935 год показывают жесткую зависимость между количеством тех и других зверей. На графике, вычерченном исследователями, каждый взлет численности заячьих шкур неизбежно сопровождается таким же взлетом шкур рыси. И наоборот – падение количества заячьей пушнины резко сокращает и приток рысьей. Интересно, что все эти 90 лет соотношение держится постоянно: на каждые три заячьи шкурки – одна рысья.

Менее долговременные, но от этого не менее достоверные данные получены непосредственными полевыми наблюдениями за колебаниями численности лемминга и питающихся им полярной совы и песца. Те же изменения наблюдались и при изучении взаимосвязи таежного сорокопута, лисицы и полевок, которыми питаются первых два вида.

Как видите, основные составляющие (далеко не все!) лесного сообщества: деревья – травы – насекомые – птицы и грызуны – микроорганизмы возбудители болезней – хищники, удивительно взаимосвязаны, необходимы друг другу. Попробуйте вырвать хоть одно звено из этой цепочки – и весь биоценоз пропадет, сгинет будто и не было его. Даже болезнетворные микробы и вирусы необходимы – иначе остальным не справиться с экспансией расплода насекомых и грызунов.

Несколько меньшим, но столь же важным значением для жизни биоценоза в целом, а для популяций грызунов и травоядных в особенности отличается санитарно-эпидемиологическая работа хищников. Главные истребители хищных зверей и птиц – охотники, егеря и охотоведы с большим самомнением утверждают, что они вполне в состоянии заменить в этом важном деле хищников. Но отнестись к этому утверждению можно так, как и ко всем остальным охотничьим байкам – с сомнением.

Прежде всего – ни один охотник, егерь, охотовед не может быть так же вездесущ и постоянен в жизни биоценоза, как, скажем, волк. Не говоря уж об охотниках, наезжающих в угодья только в сезон охоты, но даже егерь, по должности обязанный находиться каждый день в лесу, может обойти и обследовать в сотни раз меньшую территорию, чем волк. А уж увидеть, услышать, учуять даже самый наиопытнейший, наизнающий, как говорится «божьей милостью», специалист способен в тысячи раз меньше лисы, волка, рыси, ястреба или сов. Как бы осторожно ни шел человек по лесу – его обязательно выдаст хрустнувшая под ногою ветка, шуршание сухих листьев, другие шумы, настораживающие зверей и птиц. Как бы он ни маскировался, но его крупная, высоко поднятая над землею фигура, всегда будет видна далеко-далеко. Даже в сравнительно густой чаще леса, поскольку не может человек идти и не раздвигать ветви, движение и колыхание которых сразу показывают: оттуда идет опасность. Ну и, конечно, запах человека, разносящийся далеко окрест даже в бездвижном воздухе, предупреждает всех лесных жителей: прячьтесь! Если не можете убежать – затаивайтесь, вжимайтесь в землю, в траву и ветви.

Все эти три сигнала опасности срабатывают совместно. Можно чуть встревожиться, услышав хруст ветки – поднять голову, осмотреться: нет, никакого подозрительного движения не видно; принюхаться – и запаха тревожащего нет. И, успокоившись, приняться вновь за свои дела. Можно даже увидеть ненароком колыханье ветки и, несколько помедлив настороженно, успокоить себя: птица слетела, или белка пробежала. Даже наиболее сильный сигнал опасности – тревожный запах – можно не почуять издали, если ветерок дует от тебя. Но когда действуют сразу два или три сигнала – тут уж никаких сомнений нет: идут по твою душу и ее надо спасать.

А – не то что волк или лиса (не говоря уж о мягкой кошке-рыси) – даже лоси движутся в лесу совершенно бесшумно. Диву даешься как, когда ты тихо сидишь на пенечке среди подлеска, совершенно бесшумно, словно по воздуху, проплывает мимо тебя громадная бурая туша в полтонны весом. Не то что хруста – малейшего шелеста не слышно. Специально потом пройдешься по тому же самому месту, стараясь ступать как можно осторожнее – нет, не получается!

Так что же может увидеть человек в лесу? Как он может проследить сразу за всеми составляющими биоценоза, раскинувшегося на огромной территории, не посадишь же на каждом пеньке по егерю или охотоведу! Что же отвлекать миллионы людей от самонужнейших и самоважнейших человеческих дел, и только для того, чтобы уберечь животных от эпизоотии?

Даже если егерь совершенно случайно (не целенаправленно, как те же волки) изредка и заметит, что с лосем или там с кабаном творится что-то неладное, он и то не имеет права ничего предпринимать без ведома охотоведа. И правильно, ибо немало найдется таких и среди егерской охраны, что пальнут в совершенно здорового зверя, а потом, если застанут их на месте, оправдываться будут: «Больным мне показался, вот я и пристрелил». А пока егерь разыщет охотоведа, да пока организуют выход, пройдет день-два. Лось не корова, кабан не свинья, которые мирно будут ждать в коровнике или хлеву, когда за ними придут. Даже самый оперативный охотовед может организовать отстрел больного зверя только на следующий день. А за это время лось может переместиться так, что его ни с какими собаками не найдешь. Им-то, собакам, все равно – какой зверь: больной ли, здоровый. Это для волка имеет значение, поскольку здорового, в расцвете сил, лося ему ни за что не свалить. А собаки знай себе будут гоняться за всеми зверями, надеясь тем самым угодить человеку и получить вкусную и питательную требуху вдобавок к тощей овсяной похлебке.

Вот почему так называемые – «селекционные» отстрелы – знаем, видели их немало! – проводимые охотхозяйствами, в действительности становятся нечем иным, как отстрелом здоровых зверей для снабжения мясом работников охотничьих хозяйств или их «высоких» гостей.

Спросите любого охотника: каких зверей и птиц он стреляет? «Конечно же самых лучших! – гордо ответит он. – Рога – во! Лопатой, в двенадцать отростков! Клыки – во! Как бивни у слона, даром что кабан», – и т. д. и т. п. Вот этому вполне можно поверить, пусть он даже чуточку преувеличивает. Охотники всегда и стремятся, и убивают лучших зверей.

В этом и заключается вся «селекционная» работа охотников – в ухудшении видового состава фауны.

Что же касается их деятельности по спасению животных от голода проведением биотехнических работ, которыми они так любят козырять перед несведущими людьми, то это опять же не что иное, как охотничьи байки. Ибо вся их биотехния сводится только к тому, чтобы организовать подкормочные участки и солонцы в тех местах, где удобнее всего стрелять зверей. К чему неделями бродить по лесу, выслеживая к приезду охотников зверей, когда можно приучить их самих приходить к кормушке или солонцу. И – стреляй на выбор самого лучшего!! Рога – во!!

Эдак и рыболов, насаживающий червяка на крючок, вполне может заявить, что он занимается благородной деятельностью по спасению голодающего поголовья рыб – проводит биотехнические работы!

Нет, нет – мы далеки от мысли, что пора искоренять охотников. И, хотя их забава в общем-то вредна для биоценозов и популяций зверей и птиц, пусть себе сублимируют свои агрессивные наклонности вдали от людей, в лесах и на болотах, в тундре и степях.

Только надо полностью запретить им «улучшать природу» – истреблять необходимый естественный и наиболее эффективный регулятор численности грызунов и копытных, наиболее дешевую и эффективную санитарно-эпидемиологическую службу Природы – хищников. Как нельзя ставить лису охранять птичий двор, так нельзя и охотничьим хозяйствам позволять самим единолично и единовластно распоряжаться жизнью и смертью всех необходимых составляющих биоценозов. И если это сейчас делается в отношении охотничьей дичи, то настала пора ввести серьезные ограничения, выдавать в каждом отдельном случае научно обоснованные разрешения на отстрел хищников и – наказывать как за браконьерство, за убийство хищных зверей и птиц без таких специальных разрешений.

А на первый случай – полностью запретить планирование отстрела хищников для охотхозяйств и главное – выплату премий. Это, думается, охладит пыл большинства «бескорыстных» борцов за спасение бедненьких зайчиков и уточек, которых поедают злые хищные звери. Именно надежда получить по 100–150 рублей «на рыло» и является основой «благородной ненависти» к волкам у большинства участников облавных охот.

Ну, а тот, кто действительно бескорыстен, кому просто нравится азарт охоты, или кто, говоря высоким штилем, жаждет волчьей крови, тот тоже не останется внакладе. Есть и всегда, по-видимому, будет существовать необходимость регулирования популяций хищников – уж очень плотно соприкасаются их и наши территории и расплодившиеся хищники могут представлять немалую угрозу для животноводства, основы питания человека. Но пусть уж удовлетворяют свою страсть или жажду не за счет государственных средств, как это делается сейчас, а за свои денежки. И только там – где это необходимо для био-или агроценоза.

Мы уже видели, какое неразрывное единство представляет собою биоценоз того же леса, как нужны и друг другу и всему сообществу в целом все составляющие единой цепочки, начиная от деревьев и кончая хищниками. Люди не раз убеждались на печальном опыте, как опасно объявлять кого-то «вне закона», безжалостно истребляя «под нуль». И у нас на Таймыре с волками. И с воробьями в Китае.

В том-то вся и беда, что не злая воля, а добрые намерения «сделать как лучше» наносят вред природным сообществам, живущим в них растениям и животным. Найдется немало смельчаков, способных противостоять, отдать все свои силы и жизнь борьбе с недоброй волей, со злом. Но кто отважится поднять хотя бы робкий голос против воплощения в жизнь проекта, сулящего неисчислимые блага людям? А если даже и осмелится – кто прислушается к одинокому голосу «против», когда все «за»? Все знают: волк – хищник, объявленный вне закона. Стрелять его, изводить ядами можно (и нужно!), когда и где угодно (только не в зоопарке). «Волк – враг человека… Местами волки уже полностью истреблены. И недалек тот день, когда на Рязанщине от заряда картечи падет последний волк!» Торжественное и радостное это возвещение можно слышать не только на Рязанщине, а во всех без исключения областях и краях нашей страны. Ну скажите, разве это не доброе, не в высшей степени полезное дело – избавить людей от их врага?

Надеясь обезвредить стадо оленей от волков, в 1960 году начали на полуострове Таймыр тотальное истребление серых хищников. Ежегодно до 260 волков убивали с вертолетов. И вот результат, о котором читатель уже, очевидно, догадался: олени стали болеть. Через три года после войны, объявленной волкам, процент заболеваний оленей поднялся с 2 до 31.

В пятнадцать с липшим раз! Сколько потрачено человеческого труда, денежных средств (в миллион не уложишься!), горючего, а в итоге вместо 2 из 100 оленей болеют, считай, один из каждых трех. Их надо лечить: а то все поголовье оленей, пожалуй, вымрет. Значит – опять затрачивать человеческий труд и средства. Не год, не два – все время будущего существования оленей на Таймыре. Века? Или вновь заводить волков? Наверняка будет и дешевле, и эффективнее организации ветеринарной помощи.

Особенно показателен трагический пример плато Кайбаб в Аризоне.

В 1906 году страстный охотник, тогдашний президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт учредил на этом плато заповедник чернохвостых оленей. Как все охотники, он, конечно, ненавидел конкурентов и потому, для того чтобы уберечь бедного оленя от злых хищников, отдал приказ истреблять их беспощадно. Началось жестокое преследование койотов, пум, волков, рысей, закончившееся, конечно же, победой человеческой техники и огнестрельного оружия. Хищники были уничтожены подчистую: более 6 тысяч их пало в неравной схватке за 25 лет (значит первоначально их было не более 300–350, обитающих на плато ежегодно). Первые результаты были просто превосходны. С 3000 голов за десять лет стадо оленей выросло до 25 000 и продолжало неуклонно набирать темпы размножения. Еще через пять лет оно достигло уже 50 000 голов, еще через два года 60000!! И тут ударил первый звонок: была зарегистрирована смерть олененка от голода.

За эти 17 лет неимоверно для такой территории размножившиеся олени буквально съели всю округу: не только весь подлесок и подрост, но и на взрослых деревьях образовался «горизонт оленя» – обгрызано было все, куда голодные животные могли дотянуться. Почва горных лесов, ущелий и долин была сплошь вытоптана копытами, как на деревенской толоке.

Тут началось уже массовое уничтожение охраняемых оленей. Сама охрана, приглашенные профессиональные охотники палили что есть мочи из раскаленных докрасна стволов ружей. Не справились. Пригласили охотников-любителей, выкинув лозунг: «Патронов не жалеть!» Не жалели. Отстреляли всего 700 голов. Стадо продолжало расти. В 1926 году, девятнадцать лет спустя после начала охраны, оно составило уже 100 000 голов! Дальше, как говорится, ехать некуда. И действительно подошли к финалу; в последующие две зимы от голода пало 60 000 молодых оленей.

Четыре года спустя недосчитались еще 25 000, а к 1940 году осталось в оленьем стаде плато Кайбаб всего 10 000 оленей.

Но все же количество их стало больше первоначального! – торжествуя воскликнут охотники.

Ага, больше. Но ученые просчитали (что не так-то сложно, если ввести в ЭВМ известные данные естественной прибыли оленей от расплода и их убыли в результате нападений хищников), что если бы койоты, рыси, пумы и волки оставались на плато, объявленном заповедной зоной, то число оленей, достигнув уровня примерно в 30 000 голов (оптимальная плотность популяции на данной территории), благополучно все эти годы продолжало бы существовать в таком количестве и по сей день. Потому что растительность и почвы не были бы умертвлены сверхплотным поголовьем оленей. И они остались бы целы, и волки сыты. И не надо бы было затрачивать громадных средств.

Вы думаете трагедия на плато Кайбаб в 20-30-х годах научила чему-нибудь людей? Как бы не так! Они снова стали усиленно охранять поредевшее стадо оленей и к середине 50-х годов оно вновь выросло до 40 000 (растительность было снова оправилась за 15 лет). Хорошо еще на помощь пришла Природа – грянула катастрофическая засуха и зимою 1955 года пало 28 000 оленей. Сразу. Осталось 12 000. То, что может прокормить поредевшая и так и не оправившаяся растительность плато Кайбаб.

Вы думаете, об этой печальной истории не знают у нас те, кто с пеной у рта добивается увеличения ассигнований на отстрел хищников? Вы думаете, они не знают, что в лесах центральных районов страны, где волков и медведей совсем нет или они редки из-за постоянного истребления, лоси, расплодившись сверх меры в недоступных для подъезда охотников местах, не только уничтожают подлесок и подрост, но и окольцовывают сосны и ели на десятках тысяч гектаров, сдирая молодую кору? Знают, еще как знают! Лесоводы им все уши прожужжали. И все же продолжают спускать все увеличивающиеся планы истребления хищников и выделять громадные средства на выполнение этих планов и выплату премий.

Может быть, кому-то покажется излишним это многоглаголание о том, что даже пню понятно. Но об этом надо говорить и говорить, чтобы хоть как-то пробить глухие не уши, а души. Вот и сегодня, двадцать пять лет спустя после печально окончившегося опыта на Таймыре (а о трагедии Кайбаба уже в то время знали!), во всех охотничьих хозяйствах страны готовят километры окладных флажков, заряжают патроны крупной картечью, раздобывают и бережно укладывают в охотничьи сумки запаянные ампулы (чтобы не пахло) с ядами, пересчитывают лапки убитых хищных птиц и прикидывают общие суммы вожделенных премий.

Хорошо еще, что им до нашего с вами леса не добраться. Стоит он, как стоял сотни, а может и тысячи лет, и все эти годы идет в нем, бурлит живая жизнь.

Вон белка. Со свистом взлетела по голому стволу сосны на тридцатиметровую высоту, перебралась по ветвям поближе к острой вершине ели, перемахнула на нее, скрылась было в густоте хвои, но тут же выскочила и опрометью бросилась прочь. Что так напугало ее?

На земле – лиса. Появилась из кустов, идет легко и грациозно, словно не она только что стремительным карьером неслась к зазевавшейся, как ей казалось, белке. Осторожно, лисичка! Держись от этой ели подальше: можешь поплатиться пушистой шкуркой.

В самой густоте, на толстой еловой лапе, недвижно распласталась рысь. Кошачьи немигающие глаза застыли в напряженном ожидании. Нет, далеко прошла лиса, не настичь. И тотчас все рыжее тело, не шелохнувшись, расслабилось. Вокруг шныряют синички, скользит по стволу дятел, прикладывая к коре ухо, прислушиваясь, нет ли какого скрипа внутри. Рысь и ухом не ведет: нестоящая добыча, все равно не поймать. А вот теперь пора уходить. Залезла под полог ветвей сорока и обрадованно застрекотала: «Ой, смотрите – рысь! Редкостное зрелище. Прилетаю, ничего не подозревая, смотрю, кто это? А это рысь!! Слышите – здесь рысь!» Весь лес оповестит пустомеля, чтоб ей!

Рысь с досадой спрыгивает на землю, плавно скользит по земле, уходя. Но разве отвяжешься от этой зануды!! Перелетает с дерева на дерево вслед и тараторит без умолку, предупреждая: «Прячьтесь, уходите прочь, рысь идет, рысь!!» Рысь скользнет в густой кустарник, затаится, терпеливо переждет, пока сороке не надоест взывать всем и каждому, пока не отстанет наконец она. И снова отправится искать, настороженно напрягаясь ждать – и часто не дожидаться – добычу.

Лисичке легче. Намышковалась, наелась сама и четыре мыши несет домой. Чуть придавленные, они свисают из пасти, поматываются на ходу. Лисья нора расположилась на южном склоне овражка, по которому течет маленький, часто пересыхающий ручеек. Некогда это была нора барсука – тщательно ухоженная, основательно, со многими ходами в разные стороны, построенная у корней большой сосны. Лисичка сначала деликатно заняла один из ходов – мне много не надо: лягу на лавочку, хвостик под лавочку, места не займу лишнего – расширила, превратила в удобную нору, обзавелась семейством. Тут и пришел конец безмятежному, спокойному житию барсука. Лисята шныряют где попало, тявканье и визг стоят иной раз такие, что глаз не сомкнешь. Ну, коммуналку устроила! А вонища – не приведи господи! Не выдержал степенный и рассудительный барсук, ушел из собственного дома строить новое себе жилье. Лисичка проводила его недоуменным взглядом: и что еще искать пошел? Так хорошо, мирно жили. И принялась обживать опустевшие апартаменты. Хорошо. Просторно!

Подойдя к одному из входов, лиса положила мышей на землю, прислушалась, пришохалась, огляделась и только тогда позвала. Из норы выскочили лисята, и – носиться вокруг матери. Мыши начали оживать, подбирать под себя распластанные лапки, одна вдруг шмыгнула прочь. Чем и обратила на себя внимание лисенка, ринувшегося вслед забавно катящемуся пушистому шарику. Только приблизился, а мышка вильнула в сторону и прибавила ходу. Лисенок по инерции проскочил несколько шагов, развернулся и помчался вслед. Очень ему понравилась увертливость шарика – можно и так и эдак показать, какой ты ловкий и смышленый. На одном из этапов игры лисенок, не соразмерив своей и мышкиной массы, прыгнул, обрушился всем телом, а когда встал, мышка больше не двигалась.

Лисенок постоял, подождал, склонив голову на бок. Нет, не движется забавный шарик. Обескураженно потрогал лапкой, отскочил, подпрыгнул, ударил передними лапами оземь, пригнув голову в поклоне-просьбе поиграть – так же, как приглашал сестер и братьев, но мышка так и не шелохнулась. Недоуменно взял ее в пасть и почувствовал вкус крови. Вкусно! И – съел без остатка.

Таким простым до гениальности способом лиса превращает детскую игру в обучение трудовым навыкам. Еще один-два таких урока и у лисят на всю жизнь закрепится в памяти связь между пушистым комочком и вкусной пищей, увертливостью мыши и точно рассчитанным прыжком.

Далеко-далеко вниз по течению ручья, там, где, вбирая в себя все новые и новые струйки, стекающие из родников боковых ответвлений, превращается он в неиссякающую речушку, средь заболоченной поймы стоит высокий островок, густо поросший молодым ельником, ивняком, ольхою. Собственно, это не совсем островок: узкая сухая перемычка соединяет его с материком.

Небольшая, всего-то метров десять-двенадцать в поперечнике, даже не полянка – проплешина среди чащобы, стала удобным пристанищем для волчьей семьи. Волки любят селиться именно в таких местах:' хорошо укрытых от посторонних взоров и непрошеных гостей, рядом с водою, чтобы маленьким волчатам не нужно было далеко отходить от логова, и с открытой площадкой для неизбежных и необходимых детских игр. Как видите – все расчеты построены прежде всего на том, чтобы было удобно детям. И они пользуются этим вовсю: носятся без передышки по всей площадке, то играя между собою, то всем скопом наваливаясь на мать, теребя ее за уши, хвост, съезжая на толстеньких задиках с ее крутых боков, и вновь остервенело карабкаясь на лежащую спокойно волчицу. Только иногда, когда уж слишком сильно донимают ее острые зубки резвящихся деток, она поднимается быстро, но не очень резко. Кубарем сваливаются малыши в траву и начинается увлекательнейшая погоня за матерью, вокруг площадки.

Пока волчата малы, мать ни на минуту не оставляет их одних. Так хотелось бы побегать по лесу, а не по этой, опостылевшей площадке, где и развернуться-то негде! Нельзя. Материнская тревога, материнская любовь, материнское сердце не пускают. Мало кто покусится на волчье логово, но все же всякое может случиться. Ястреб-тетеревятник, рысь, а то и лисица, даже хорек вполне могут напасть на волчат. Так уж лучше не спускать с них глаз и днем и ночью чувствовать: они тут, они под твоей защитой и поэтому с ними ничего дурного не случится.

Не оставляет волчицу тревога и за других членов семьи. Время близится к полудню, а волк и два переярка – волчата-подростки, оставшиеся от прошлогоднего приплода, – так и не возвратились с охоты, на которую ушли вчера вечером. Обычно они возвращаются ранним утром, а сегодня их до сих пор нет. Она то и дело тревожно посматривала в сторону узкого перешейка. Что-то случилось? Или просто – не смогли пока ничего добыть?

И когда раздался знакомый шорох, волчица не выдержав, бросилась навстречу.

Устало понурив голову, тяжело ступая вышел на полянку волк. Оба переярка выдвинулись следом. Волчица подскочила к супругу, встала лапами на плечи и радостно и ласково начала лизать его в нос, глаза, лоб. Но волк, обычно такой нежный и внимательный, только терпеливо сносил эти ласки да неохотно отвечал. Проснувшиеся волчата с тявканьем налетели на родителей и старших братьев, хватая за ноги, хвосты, старались дотянуться до морд.

Подойдя ко входу в логово, волк отрыгнул несколько кусков зайчатины, переярки добавили к тощему блюду десяток полевок. Волк виновато отвернул лобастую голову. Не в чем ему было винить себя: все что мог, рыская без устали чуть ли не сутки, он сделал. Но слишком мало было этого для волчат, а волчица и вовсе останется голодной. И в этом все же виноват был он, кормилец семьи.

Когда волчата наелись и со вздувшимися животиками в изнеможении повалились на траву, к месту их трапезы подошла волчица. Подобрала оставшиеся, не поддающиеся еще слабым зубенкам детей, кости и сухожилия, тщательно перемалывая их зубами, проглотила вкусную пищу. Снова подошла к волку, дружелюбно лизнула в нос: не горюй, всякое бывает. Ложись, отдохни – утро вечера мудренее.

Бывают, конечно, и более веселые, сытные дни. Но не так часто, как это принято думать тем, кто знаком с волчьей жизнью только понаслышке. В том числе и охотникам, да и охотоведам тоже. Ведь они на наблюдают так, как ученые-натуралисты, повседневную жизнь зверей. И все, во всяком случае большинство их представлений о жизни волков – не что иное, как довольно необоснованные предположения да стереотипные мифы, родившиеся, как и все мифы, оттого, что человеку свойственно переносить на других свои недостатки.

При всем своем уме, ловкости, выносливости в скорости бега волк значительно уступает лосям и зайцам. В своей замечательной книге «Не кричи: «Волки!!» канадский биолог и писатель Ф. Моуэт, годами наблюдавший жизнь волков в тундре (здесь гораздо легче вести наблюдения, чем в лесу), живший буквально рядом с волчьими логовами, пишет: «Моему изумленному взору предстала поистине идиллическая картина. В долине паслись небольшими группами около полусотни оленей-быков. Волки шествовали мимо них с таким видом, словно олени интересовали их не больше, чем камни. Карибу, в свою очередь, видимо, и не подозревали об опасности. Создавалось впечатление, что это не волки и их желанная добыча, а собаки, пасущие домашний скот. Невероятно – стая волков, окруженная оленями!! При этом как одни, так и другие ничуть не волнуются.

Не веря собственным глазам я увидел, как волки рысцой пробежали метрах в пятидесяти от пары лежащих оленят, беспечно жующих жвачку. Оленята повернули головы и лениво следили за волками, но даже не удосужились встать на ноги, а их челюсти не прекратили работу. Какое презрение к волкам!

…На появление волков реагировали только те олени, которые оказывались непосредственно перед фронтом наступления. Стоило волкам приблизиться к ним на расстояние пятидесяти-шестидесяти метров, как олени с фырканьем поднимались на дыбы и отскакивали в сторону. Те, что похрабрее затем поворачивали обратно и с любопытством смотрели на проходивших мимо волков, однако большинство, не удостоив волков и взглядом, снова принимались за пастьбу…

За час волки, а вместе с ними и я, прошли не менее шести километров в непосредственной близости от четырехсот оленей, и во всех случаях реакция карибу была неизменной: полнейшее безразличие, пока волки далеко, некоторый интерес, когда они подходили совсем близко, и отступление, если столкновение кажется неизбежным. Ни панического бегства, ни страха!

До сих пор нам встречались преимущественно быки, но скоро стало попадаться много важенок и однолеток, и вот тут-то поведение волков резко изменилось.

Один из них выгнал теленка из зарослей ивняка, тот выскочил на открытое место в каких-нибудь двадцати шагах от волка; волк на мгновение замер, а затем кинулся за олененком. У меня учащенно забилось сердце, сейчас я наконец увижу, как волк режет оленя.

Но не тут-то было. Волк жал изо всех сил, но не смог выиграть в скорости; пробежав с полсотни метров, он прекратил погоню, затрусил обратно и присоединился к товарищам… На протяжении последующего часа волки предпринимали по меньшей мере двенадцать атак против телят-одиночек, против важенки с теленком, а то и против целых групп важенок и однолеток, и каждый раз преследование прекращалось, едва успев начаться…

Здоровый взрослый олень легко обгоняет волка; даже трехнедельный теленок способен обскакать почти любого волка, разве что за исключением самого быстрого. Карибу это отлично знают и в нормальных условиях не боятся волков. Волки тоже все прекрасно понимают, и, будучи очень смышлеными, редко пытаются догнать здорового карибу – они заранее уверены, что такое занятие окажется бессмысленной тратой сил.

Вместо этого… волки предпринимают систематическую проверку состояния оленей, с тем чтобы выявить неполноценных. В больших стадах такого рода испытания сводятся к тому, что волки вспугивают оленей и гонят их достаточно долго, стараясь определить больных, раненых или вообще слабых животных. Коль скоро такой инвалид обнаружен – все волки устремляются за ним, стремясь зарезать. Если же в стаде не удалось выявить слабых, преследование прекращается и волки пробуют счастье в другом стаде» (Моуэт Ф. Не кричи: «Волки!». М., 1982, с. 99–100.).