Текст книги "Герои нашего племени. Трилогия"

Автор книги: Вадим Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 88 страниц)

Где мчит курьерский

Начальник станции Фокино выглядел импозантно.

Это был рослый мужчина в высоких шнурованных охотничьих сапогах их «мембраны» и в контргармоничной серой кубанке. Полагающийся вороной чуб имелся, но лишь краем ‑ почти не видно, но есть. Пастельносалатный свитер со вставками под «стрелковое плечо» и карманами с клапаном придавал ему вид полевого командира взбунтовавшегося казачьего войска. Впечатление усиливали свирепые глаза сотника перед атакой. Светлые, безжалостные. В общем, командир. Сдерживающим фактором, кроме решительных глаз, являлся и старый шрам через всю щеку, уж больно похожий на сабельный. Шрам был частично скрыт густыми черными усами.

Станция не дотягивала до его начальственного вида. Впрочем, реально это и не станция вовсе, полустанок. Причем, «забытый», было в нем что‑то айтматовское.

Начальный человек Степан Дьяченко подошел к вертолету, как только тот приземлился, хотя помогать Донцову не требовалось ‑ маленький кожаный портфель, вот и весь багаж. Пожав крепкую руку, Андрей заторопился следом, пружинисто шагая по деревянной тропинке, ведущей от пятачка вертолетной площадки к станционному зданию.

Железная дорога с юга пересекала речку Фокину чуть западнее линии ЛЭП‑220 и уходила на север, к реке Дудинке. Хоть Фокина в этом месте была мелковата (но пацаненок со спиннингом все же стоит на берегу!), тем не менее, берега соединял не переезд с бетонной трубой внутри, нормальный железнодорожный мост‑красавец, приспособленный и для автомобильного движения. Для этого поверх металлических конструкций был положен деревянный настил, предохраняющий рельсы от повреждений, а по бокам протянуты отбойные деревянные брусья. Автомобильную магистраль строители еще не проложили, вместо нее существовала лишь грунтовка, местами непроходимая для обычного автотранспорта.

Поселок будущих горняков и обогатителей с названием Лонтокой лежал восточнее, в предгорьях, к нему тянулась боковая ветка «железки». Тут был перекресток. В поселок, где вскоре вырастут новые рудники, Донцов наведывался этой весной. Там все развивалось традиционно для подобных промышленных поселений. Поселок строителей рос, поселок геологов сокращался.

Станция была эклектична. Странный российский парадокс! Небольшое станционное здание строили современное, каменное, с неким модерновым подтекстом, надеясь выйти на новый стиль. Но ничего из этого не вышло, в рекордно короткий срок капитальное здание обросло пристройками из серых досок, окружило себя привычными дощатыми тропинками, какими‑то кривыми ящиками и баками из бочек, россыпями «дров» и грудой разнообразного металлолома разряда «вдругвхозяйствепригодится» позади строения. Кроме главного зданьица, в числе станционных построек имелись избы дорожного мастера и путевого обходчика, помещения для обогрева путевых бригад и монтерского пункта. Баня в стороне, у самой речки. В общем, все, как у больших. Перпендикулярно выстроенным вдоль дороги сооружениям отходила крошечная улочка в четыре домика. Там было тихо. Кто ещё тут живет, что поделывает?

На самодельном турнике висел чумазый ребенок и радостно визжал. Сохнущее белье полоскалось на легком ветру. Где‑то играло радио.

Возле моста тоже было живенько.

Тракторист, тащивший куда‑то на север здоровенный прицеп, вяло ругался с персоналом. Вышедшая на грохот подъезжающего трактора женщина‑долганка, сославшись на соответствующие инструкции, запрещающие проезд по мосту гусеничного транспорта, наотрез отказывалась пропустить нахала. Умело сопрягая инструктивно‑нормативный материал с едкими авторскими комментариями на тему умственных способностей механизатора, она порекомендовала ему разыскать в посёлке трал, на котором и перевозят технику на гусеницах, способных повредить ценное полотно дороги и моста. Тракторист в ответ что‑то бормотал басом, часто употребляя слово «короче». Женщине быстро надоел диалог и она обрезала дальнейшие препирания:

– Да иди‑ка ты в задницу! ‑ но сразу добавила более конструктивное. ‑ Или ищи на берегу брод для своей дуры.

Механизатор витиевато выругался, сплюнул на рельеф и побрел к технике. Нервно дернул машину вбок, сходя с грунтовки, и тут же затормозил, раздумывая. Что он выбрал, задницу или брод, пока было непонятно.

– Так вот мы и живем, кого пошлем, кто сам пойдет‑поедет, ‑ гордо похвастался Степан, с нескрываемой любовью глядя на рачительную подчиненную.

– Понимаем, ‑ кивнул Донцов. ‑ А мужик‑то, судя по всему, тот еще волчара. Все знает, стервец, а лезет.

– Ха! Волчара… ‑ хмыкнул начальник станции. ‑ Сколько волка ни корми, у медведя все равно толще. С Полинарией ему не справиться.

С каждым шагом, приближавшим их к дверям станции, он все более принимал торжественно‑строгий вид. С фасада здание представало совсем другим, нежели с тыла. Чисто, аккуратно. Бетонная площадка крошечного перрона. Самая настоящая скамейка с гнутой спинкой, высокий фонарь рядом. С другой стороны ‑ урна, в нее полагалось кидать окурки, а на скамейке ‑ смиренно сидеть, и горе привалило бы тем потенциальным пассажирам, что осмелились бы нарушить порядок.

Дьяченко быстро оценил текущую ситуацию, цыкнул на пацаненка, о что‑то переспросил у мятого мужского лица в форточке и зычно крикнул какой‑то Наталье, что бы та пулей летела в буфет.

– Да у вас тут и буфет есть? ‑ немало изумился Андрей.

– Ну а как же ш, ‑ Степан сделал вид, что обиделся, ‑ у нас все есть. Мы ‑ железная дорога. Железная, понимаешь? Но отобедаем не в буфете.

Говорили, что в свое время Дьяченко действительно был полковником казачьих войск, воевал в Чечне, хотя наверняка этого не знал никто, а сам он и не рассказывал особо. Донцов же просто забыл «пробить» его по базе. Все, что было ему известно о нем, так это то, что начстанции был потомственным донским казаком и имел немалый авторитет в зоне владения, как человек бывалый и боевой. Да и вид его соответствовал репутации. Степан был явно не их тех, кто позволяет копаться в своей личной жизни или хотя бы вести светские разговоры на эту тему. Конфликтовать с таким человеком было опасно.

Белый домик с двумя колонками «под старину» и традиционными станционными часами возвышался на самом высоком холме посреди местной тундры. Казалось, что он был повыше даже моста‑соседа и трубчатой вышки с прожекторами, ‑ они мирились с тем фактом, что Госпожа Станция поглядывает на них как бы сверху. Серьезно тут дело поставлено. Основательно. Перекусили они (попробуй, откажись!) в доме у начальника. Хозяин крут. По первому впечатлению ‑ деспот и сухой формалист, служака престолу и отечеству не за страх, а за совесть, в своем служении с беспощадной жестокостью отстраняющий всё личное.

Наверняка, хороший мужик, а вот в друзья‑приятели брать его не хочется… Есть какая‑то восточная психология поведения. Не хочется, и все тут. Сергей смотрел через громадный светлый стол струганного дерева на хозяина, потом перевел взгляд на его молодую жену. Все сидели смирно, тихо, насыщались молча, слушая редкие внешние шумы. За все время обеда не вымолвили и трех слов, так все было вкусно. Или не в этом дело?

Тихий и полусонный, станционный поселок, подобный многим других в заполярном захолустье, расположенный на берегу одноименной реки, все‑таки умудрялся приобщаться к прогрессу. В прямом и переносном смыслах станция принадлежала стратегической магистрали и лежала примерно на полпути между Снежногорском и Норильском, и все страсти урбанизированного мира то и дело взрывали почти деревенский мирок, царство раз и навсегда запущенного, проверенного опытом бесчисленных российских полустанков порядка вещей.

Так что, здешняя пасторальная тишина и покой ничуть не обманывали многоопытного Донцова, нагляделся. Даже в старых промысловых поселках, где, казалось бы, сплошной анабиоз да пьянство, страстей хватает. А тут новая станция, вдоль нее поезда ходят, события творятся… Одно из таковых, буде оно неладно, и позвало Андрея в дорогу. Кстати, Фарида просилась с ним поехать. И откуда только узнала про ЧП? Вот ведь какой развитой нюх у журналистской братии! Отказал, нельзя журналистам это знать. Пока нельзя.

После еды вышли на улицу, прогуляться, покурить, о делах неспешно поговорить.

Свернув в узкую мини‑улочку, Донцов сразу почувствовал запах промыслового поселка. Заполучив такой аромат однажды, местность уже не сможет избавиться от него. Даже если из поселка уйдут люди, ‑ такое можно встретить на старых рыбточках или местах былого забоя оленей. Смесь кислых потрохов, бензина и масел, гниющего дерева и рыбы. Он оглядел улочку внимательней. В конце нее тупичком стоял под алюминиевой крышей низкий гараж на пару вездеходов. А вот приют для снегоходов. Да тут еще и строится кто‑то! Лес штабелем, профнастил, двери и окна под пленкой. Заметив изумленный взгляд Андрея, начстанции охотно пояснил:

– Промысловики у меня обосновываются. Было две долганских семьи, да две русских. Теперь еще один эвенк решил поселиться. Городской эвенк, с Туруханска. Пока ничего не могу по нему сказать, посмотрим. А что, им тут удобно! Не клят, не мят. Транспорт под боком, из поселка строители постоянно приезжают. Озера с рыбой недалеко. А поезда позволят сбывать добытое. Сейчас проще стало.

Как же, слышали. Периодически в поездном составе едет заготовительная бригада со своим вагоном‑рефрижератором, скупает у местных добытчиков все подряд, лишь бы условия по технологии заготовки и товарному виду соблюдались. Да и самим в Норильск возить можно, уж Степан подсадит своих на проходящий.

Тот продолжал:

– Долгане здесь не сразу прижились. Одна семья сразу же так заквасила, что я их выгнал взашей. Драки были с проезжающими, сопли на ушах, кровища по сусалам… А уж какие рекомендации мне из Дудинки давали на них отменные! ‑ Дьяченко сплюнул без слюны, вздохнул, кашлянул, рукой показывая, что сейчас продолжит. Ясно было, что перебивать не надо.

– А вот эти молодцы! ‑ Степан указал рукой сквозь стену. ‑ Пьют мало. Совсем другое дело. Полинария с мужем хорошо прижились. Старшего сынка уже отправили в Новосибирск, на врача общей практики учиться… да. Глядишь, и вернется с дипломом, как раз к тому времени Лонтокой и расцветет, будет парень при деле. Хотя немного жаль, уж больно ловко стреляет хлопчик. Ну да почти все они неплохо бьют из «винта» ‑ я так думаю, может потому, что генетически у них высокие дальномерные свойства глаза, а? И контрастность картинки повышенная. Как это будет по‑научному, не знаешь?

Донцов отрицательно качнул головой, мол, по‑научному не знает. Но версия интересная.

Увидев на стене знакомый яркий вымпел разрекламированной перед грядущими выборами молодежной организации, он сочувственно покачал головой:

– Что, краеведы в бейсболках наезжают?

– Да вот буквально только что уехали бойскауты‑историки, дрезину специальную за ними прислали, ‑ начстанции сокрушенно взмахнул вилкой. ‑ Ох и устал же я их вопросов! Нахальный молодняк. Бумажками трясут, мол, содействие им во всем подавай. Ты такой фамилии не знаешь ‑ Косячкин? Куратор детячий из Северной партии… Поймать бы его да набить морду.

– Вроде слышал, ‑ пожал плечами Андрей, решив сходу не выяснять про «морду», сам расскажет. ‑ А эти что тут искали?

– «Урванцевскую Тропу» оборудовали. Поначалу детки тут просто великими маршрутами ходили под барабан, а сейчас, вроде бы, даже какие‑то памятники надумали ставить. Я им предложил даже следы в бетоне смоделировать, типа, как в Голливуде. И табличку на столбе с надписью «Пятки великих людей». Не поняли меня вожаки детские, совсем юмор потеряли в своих изысканиях.

Услышав последнюю фразу, Донцов понятливо ухмыльнулся, знакомые веяния. В последние годы общественный интерес к местной, так называемой, локальной истории принял какой‑то гротескный характер. Андрей давно заметил, история российского Севера и ранее была похожа на историю начал освоения североамериканского континента, но именно сейчас наступила следующая стадия ‑ безмерная детализация и вылизывание мелочей. То, что всегда высмеивал в американцах весь мир, утверждая, что не имея своей глубокой истории, современные американцы лепят историю искусственную, порой реконструированную правдиво, а порой просто надуманную. Процессы действительно похожи.

Ранее официозная история Таймыра начиналась лишь с пришествия большевиков да комсомольцев, редкие первооткрыватели побережий XVII‑XIV веков в расчет не брались, внимание читателя статей чаще акцентировалось на неудачных, трагических моментах царских и колчаковских экспедиций. Нет, героизм Толля и Русанова, братьев Лаптевых и Бегичева, конечно, прилежно признавался, но… Не смогли бы, согласно текущей идеологической установке, замшелые золототопогонники толком ничего исследовать без направляющей коммунистической силы. Не могли и все тут! И купец Сотников не смог бы, не приди вовремя на богатейшие земли мудрые большевики‑геологи. Да тут же все плохо было! Златокипящая Мангазея сгорела, царь запрещал судам ходить по северным морям, позже хищные иностранные концессионеры бодро грабили и спаивали местный угнетённый местный люд, живший во тьме и шаманстве. В общем, сплошная беспомощность и беспросветность. Местные племена, живущие на Таймыре исконно, в расчет, как хозяйствующие субъекты, не брались, ровно как и североамериканские индейцы. Как может человек хозяйствовать, если он не в силах написать на бумаге аббревиатуру ВКПб?

В годы перестроек исследователи одумались, факт наличия р а з н о г о прошлого признали, но врать сами себе не перестали. Заклеймили, вроде бы, ГУЛАГ, но некоторые гулаговские начальники оказались хорошими. Неплохими, в общем. Все происходило точно по такой же схеме, по которой когда‑то тов. Сталин был плох, но тов. Ленин оставался светочем. Согласно которой коммунизм был идейно светел и пригож, а вот КПСС (вот беда!) оказался сущим монстром. Вот и в норильской истории имелись как табуизированные фамилии лагерных «дракул», так и великий Завенягин ‑ как бы приятное исключение, отец‑надежа. На такое восприятие повлияли, в основном, лестные воспоминания высоко поставленных Завенягиным сидельцев‑начальников каковых этот командир норильской стройки, учтя уже имеющийся у него магнитогорский опыт, мудро п о д в ы т а щ и л, комплектуя командные кадры из‑за колючей проволоки и посадил в более или менее цивильные кабинеты‑кладовки. А кому же еще было так грамотно писать мемуары, подыхающим на каменоломнях работягам из числа взятых «за колоски», что ли… Это как «хороший» и «плохой» следователь. Игра на психологии во имя великой коммунистической цели. Много позже эту же практику применяли американцы в тюрьме Гуантанамо, когда, нарисовав на раскаленном бетоне стрелки «кибла» (направление на Мекку), громогласно заявляли на весь мир о благости условий для сидельцев.

Новые поколения норильских бизнес‑людей шармом Авраамия Павловича Завенягина были уже не захвачены, и к вопросу подошли по‑современному прагматично. Сначала, что бы лишний раз не злить рабочий класс, памятник великому заму Берии перенесли с одноименной площади в помещение, а потом и вовсе убрали под предлогом очередной реконструкции.

Переболев (увы, лишь на какое‑то время) политическими спорами вокруг роли ГУЛАГ‑а, историки к своему изумлению обнаружили, что местность имеет и собственную историю. Весьма древнюю, кстати. Так же и граждане США, переходя к постиндустриальному обществу, вовремя вспомнили об истории индейцев, а потом кинулись искать и других первопроходцев, через что прекратили плеваться на подвиги Эрика Рыжего и гнобить интереснейшие теории Хейердала.

В это смутное время Норильске и Дудинке развелось много этнографов и «знатоков местной истории», а некоторые даже использовали этот зыбкий титул в своих предвыборных материалах, как маркер собственной социальной активности. Косяком пошла по витринам и прилавкам печатная продукция на местную тему, в которой авторы не могли договориться между собой даже об этимологии местных названий, отчаянно споря за каждую речку. Краеведы, обрадовавшись новой дискутивной поляне, начали рассматривать заново всю историю Таймыра, тщательно докапываясь до фамилий русских поселенцев на реке Пясине и в Дудинке. Заинтересовались не только нганасанами и энцами, но и жизнью затундренских (затундряных) крестьян. Исследователи осознали, что заполярная территория русским людям давалась непросто, а мирное освоение порой сопровождалось кровью и страданиями; были и столкновения, и даже какие‑никакие битвы. И это тоже походило на уникальный американский опыт. Пожалуй, только в Штатах легко можно найти самые настоящие научные исследования по каждой бою, каждой незначительной стычке между группой ковбоев и набеговым отрядом крошечного племени из сообщества сиу. История ожила.

В моду вошла историческая реконструкция. В большие и маленьких клубах и объединениях с преимущественно старославянскими названиями люди учились ловить рыбу острогой, плести веревки из кожи, делать нарты и ставить ловушки и пасти, стрелять из казачьих пистолей и таскать по волокам тяжелые лодки‑кочи. Тропа Урванцева ‑ очередной пафосный проект местных краеведов, заранее раздутый в городских СМИ. Мало кто знает, что Николай Урванцев впервые шел к Норильску вовсе не по прямой линии от Дудинки, что казалось очевидным и рациональным решением, а начинал первый норильский маршрут от села Потапово, выходя к месту постройки будущего города с юго‑запада. Так ему советовали местные авторитеты, такие, как Сотников и Пуссе ‑ так можно пройти не по утомительным болотистым лайдам, петляя среди бесчисленных озер, а по каменистым предгорьям Лонтокойского Камня.

Проект интересный, но обустраивать удобные туристические тропы «по следам первопоселенцев» ‑ это вам не банальная музейная экспозиция… Учились. Опять отрабатывалась американская традиция, культура с коммерцией. Поначалу политика, после отработки предвыборной задачи ‑ платные туристические маршруты. И все устроители довольны. Хороший, в общем‑то, опыт. Если не перебарщивать.

– Знаешь, полковник, сволочная тут была ситуация, ‑ не унимался Дьяченко. ‑ Детки норильские, все толстенькие да беленькие, каждый след от комара ‑ как пятно. Устали, понятно, вымотались. Им бы отдохнуть… Но тут пришла команда, прилетает вертолет «синенький», виповский Ми‑2 с начальничками. И вот тогда этот самый Косячкин проявился в полный рост: давай деток строить, мол, надо срочно пожарить шашлыки, накормить гостей дорогих. Он, оказывается, он у меня в леднике заранее и мясо припас! Эх ты ж…

И начстанции затейливо выругался, пока без мата, но с явно ощутимой злостью. Жутковато хрустнула разгрызенная куриная кость. Степан бросил остатки в тарелку и продолжил.

– Вот и представь, ребята возятся с дровами да с мангалом, голодные, запах на всю тундру стоит сумасшедший, мяса реально мало, а эти козлы даже попробовать детям не дали! А начальнички, что с вертолета, жрут себе, да посмеиваются, нахваливают поваров. Куртки вроде бы туристические на пузах выгибаются, но ботинки! Ботиночки‑то лаковые! Значит, даже шагу не собирались по тундре ступить…

И помолчав, выдал, как итог:

– В общем, как приеду в город, найду я этого Косячкина. Передай, пусть тренируется. Ага.

* * *

В путь они тронулись через два часа. На компактной дрезине с бензиновым мотором ехать было удобно и интересно ‑ прекрасный обзор, большая скорость. Место происшествия находилось относительно недалеко от станции, тридцать семь километров к югу. По дороге Степан коротко пересказывал Донцову то, что тот уже знал. Спросить хотелось о многом, но Андрей не перебивал, не без оснований рассчитывая услышать что‑либо новое. Следствие, знаете ли, сильно обогащается деталями, если вовремя помолчать.

– Этот Гаусс ‑ то ли прибалт обрусевший, то ли еще какой немец. Но говорил он только по‑русски и только тогда, когда сам хотел, ‑ привычно вспоминал начстанции. ‑ Зовут его Максимилиан, но мы на станции называли его Макс Балагур.

– Почему? ‑ удивился Донцов.

– Да потому что лишнего слова не выдавишь, ‑ неприязненно бросил Дьяченко.

– Давно он тут у вас появился?

– Год назад, пожалуй. Нет, чуть больше.

– Удостоверение показывал?

– А как же. Красивое такое, солидное. И золотистая блямба на корочке пришпилена, как у полицейских в Америке.

– Солярный знак, ‑ машинально поправил его Андрей и тут же спросил еще:

– «Наблюдатель»?

– Так точно, «наблюдатель»… Опа! Подъезжаем. Сейчас за холмом поворот будет, держись‑ка ты, начальник, покрепче, люблю я эту кривую на скорости проходить.

– Тьфу на тебя! ‑ отплюнулся Лапин, но осторожность удвоил, вцепившись в поручень намертво.

У «гиперборейцев» Ягельника, поборников северного «мемополевого гиперразума», существовало достаточно жесткое структурирование. Даже те адепты, что жили в отрыве от основных общин, являлись частицей единой строгой системы и выполняли некие задачи. Наиболее часто такие отшельники являлись «наблюдателями». Если же какой одинокий представитель секты кочевал из поселка в поселок, то он, как правило, был «прогрессором». Странно, но такой «прогрессор» сам не занимался миссионерством, как можно было бы от него ожидать. Он общался, что‑то выспрашивал, чем‑то жил. Разведывал, скорее всего. Но не обращал в веру, этим занимались другие структуры Братства. Хорошо у них продумано отвлечение…

«Вам не ясны их задачи, товарищ полковник, ‑ опять разозлился на себя Донцов. ‑ До сих пор неясны. Похлопали мы динамику, не заметили вовремя, не прокачали, не развернули агентуру».

«Наблюдатели» просто следили. Наблюдали, как они сами говорили. За чем? За всем. Что происходит во вверенной округе с природой, с людьми, со строительством и разрушением, с погодой и экологией. А для чего ‑ неизвестно. Понятно, что и у «наблюдателей», и у «прогрессоров» были какие‑то установки от руководства секты, планы действий, связь и, самое главное, полномочия. А еще у Пантелеймона есть «смотрители», про них вообще ничего не известно, их миссия не известна. Муть какая‑то. Со всем этим еще предстояло разбираться.

– На станции Макс часто появлялся?

– Нет. Очень редко наведывался, пару раз за все время. Зимой на снегоходе три раза мимо проезжал, но без остановки. Снегоход у него хорош, реально зверь, финский армейский «Линкс». Богато, скажу я тебе, начальник, их Пантелеймон оснащает…

– А как люди его воспринимали? ‑ перебил Донцов, успокоившийся после прохождения зловещего поворота.

– Плохо воспринимали. Чужак он и есть, ‑ недобро усмехнулся Степан, повернувшись. ‑ И, веришь ли, мои долгане как‑то особо остро его… боялись, что ли? Нет, не боялись, конечно, но определенно остерегались. Спросил я их как‑то впрямую. Ответили, что этот Макс ждет прихода каких‑то «черных сил». Ну, знаешь, в племенах всегда свои разговоры и слухи, они это Братство по‑своему видят.

Он сбросил скорость и дрезина покатила по инерции.

– Ну, смотри полковник, вот тут все происходило.

Одинокая изба отшельника стояла слева по ходу, метров двести до железки. Вокруг никого, только живые зеркала тундровых озер и нервные стайки перелетающих птиц.

Мужчины тяжело спрыгнули на землю.

Куски ветоши, какие‑то железки. Масло кругом разлито. А, вот оно! Обломанные от вагона доски обшивки валялись в стороне от рельсов.

– Ты про такие следы говорил? ‑ поинтересовался Андрей, задумчиво глядя на длинные борозды в дереве и доставая двадцатимегапиксельный фотоаппарат.

– Они самые, от когтей. Бери вот теперь и определяй, что это за тварь… И ничего ты, полковник, чувствую, не определишь, хоть тут смотри, хоть в институт вези. Я зверья всякого насмотрелся за свою жизнь, но даже представить не могу, кто способен так запрыгнуть и такие борозды оставить.

Подняв одну доску и повернув доску под нужным углом, он добавил шепотом:

– Ты, полковник, еще вот на э т о глянь. Я только позавчера увидел, когда еще раз сюда приезжал.

– Что это за… ‑ начал Донцов, вглядываясь в характерные давленые округлые отверстия, и вдруг поперхнулся, уставившись на начальника станции. ‑ Это что, к л ы к и?

– Вот то‑то и оно, что клыки, ‑ уныло подтвердил Степан. ‑ Прикинь общий размер челюсти этого чудовища…

Он приложил свою ладонь к отметинам, понятно, что не в первый раз.

– И как мне сейчас тут жить, а? Как мне безопасность личного состава станции обеспечить, кто мне скажет? Ты скажешь? Ведь никто же не верит в эту хрень. Никто!

Он и еще что‑то бубнил, как бы причитая со злостью, но Андрей его не слушал, думал о своём, машинально проверяя под мышкой наличие пистолета. Будто эта облегченная пластиком современная карманная пукалка поможет… Интересно, а начстанции пару «серебряных» патронов при себе держит? Держит, хитрец. Слухи об этих кошмарах расползаются, их не остановить постановлениями и приказами. Да и в СМИ не спят, та же Фарида. Сейчас многие стали заводить себе серебро в поле. Невелика тяжесть, десяток лишних патронов взять.

– Что молчишь, полковник? Это ведь вам не шпионов ловить. Ты хоть посоветуй что‑нибудь, ‑ не унимаясь Дьяченко.

– Позвони в Иерусалим, пусть пришлют священника, ‑ неожиданно резко бросил ему Донцов, но тут же смягчил тон. ‑ Извини. Давай не нагнетать черепное давление бестолку. Будем разбираться в ситуации последовательно.

«Наблюдатель» Максимилиан Гаусс стрелял не по вагонам проходящего состава, как было написано в рапорте.

Разведчик пантелеймонова войска увидел н е ч т о.

Выходя из избы (или находясь возле нее), он заметил висящего на заднем вагоне состава огромного зверя, карабкавшегося на крышу, и открыл по нему беглый огонь, напугав до смерти железнодорожного охранника. Как тот рассказал позже, вскоре Макс находился уже метрах в пятидесяти от полотна и бежал какое‑то время за составом, что‑то крича в перерывах между хаотичной стрельбой. Он вбивал в вагон пулю за пулей из «вепря», попадая по таинственной цели в хоть каком‑то проценте, то есть не без эффекта… Зверю это по любому не понравилось. Очухавшись, перепуганный охранник под пулями связался по телефону с машинистом, тот доложил по радиосвязи о происшествии куда следовало, поезд затормозил, и охрана всем скопом взяла «наблюдателя» в оборот. Впрочем, «оборачивать» Макса серьезно им не пришлось, ибо тот бросил в охранников пустой ствол и лишь истерически смеялся в ответ на короткое мордобойство, выкрикивая, что «зверь пришел»… А! Чем не Стивен Кинг?

Что самое плохое ‑ допрашивать некого. По крайней мере, в обозримом будущем. Макса увезли на медицинской вертушке в сильнейшем постстрессовом шоке, и пока не понятно, прямиком ли в дурдом его упекут, или в терапию. Во всяком случае, после первых выкриков о «звере», в которого никто не поверил, Макс не смог вымолвить ни слова. Милиционеры заподозрили, что клиент настолько основательно «дунул», что столь интенсивный галлюциногенный приход и вылился в хулиганскую пальбу по составу.

Туго замотанный в рутинные дела с китайцами, Донцов, скорее всего, никогда не обратил бы внимания на это происшествие в еженедельной сводке, если бы в Комитет не позвонил сам Дъяченко, обнаруживший возле места инцидента поврежденные доски, но не нашедший, увы, должного понимания в поселковом отделении милиции.

То, что Донцов лично в чем‑то был уже убежден, ничего не меняло. Убеждения ничего не весят, нужны доказательства, обстоятельства и понятная схема событий. Только с этим можно выходить наверх и чего‑то требовать. Это уже пятый случай стопроцентного н а б л ю д е н и я за последнее время. И семь случаев неявного. Пятый явный, бляха!, а ясности ‑ абсолютный ноль. А полгода назад? А сколько случаев вообще упущенных, не учётных?

– Следы‑то, поди, и на грунте искал? ‑ поинтересовался Андрей.

– Нет нигде следов, тут кругом галечник, а дальше болота. А запрыгнула эта тварь гораздо раньше, может, даже километров за двадцать вскочила, ‑ предположил начстанции без особой уверенности. ‑ Пока умащивался, пока оглядывался, пока принюхивался…

– Ладно, более‑менее ясно. Ясно, что все не так просто, Степан. Понимаешь, тут ведь сходу панику не поднимешь ‑ немыслимые дела, согласись. Дикие. Не бывает в наших землях таких зверей, любой биолог тебе это скажет, и будет прав…. Надо все перепроверять и уточнять. И экспертиза нужна, ‑ Донцов вслух планировал дальнейшие действия и тут же, не дожидаясь неудобных вопросов, спросил:

– Состав на Алыкель шел?

– Ага. Съездить хочешь? Скоро поезд пойдет, остановлю.

– Поеду, конечно, ‑ вздохнул‑кивнул Андрей. ‑ Потом к Максимилиану в больничку наведаюсь. А ты не переживай, Степа, мы тебя не бросим. Я по приезду распоряжусь, пришлют тебе усиление, понаблюдают за округой парни. Какое‑то время.

– Так бы сразу и говорил…

– А я сразу и говорю. Эх, если бы пораньше знать! Можно было бы вертолет поднять, засечь как‑то. Ищи теперь его.

– Так мне ж не поверили! Ладно «наблюдатель» что‑то там несет про нечисть… Но когда тебе официальное должностное лицо говорит, это как? Лейтенант молоденький сидит в Лонтокое, ему говоришь, а он смеется, идиот. Оценки выносит, сопляк, что все это маразм. Ну, что может знать эта молодёжь о маразме… Набрали дебилов в органы.

– Ну а хоть кто‑нибудь поверил? ‑ поинтересовался Донцов для проформы.

– Поверили те, кто непосредственно на станции живет, в полях вся жуть как‑то ближе… Сидя в городе, в такое хрен поверишь, ‑ без улыбки сказал Степан. ‑ А как только сюда попадешь ‑ поверишь со всей охотой… Смотри, как пригрело то!

Сделав снимков сорок на максимальном разрешении, которое позволяли свет и матрица камеры и сняв короткий обзорный видеоролик, Донцов спрятал камеру, достал бинокль и сказал сам себе без тени издевки:

– Все мы еще хлебнем, чувствую, дерьма горячего с этим «маразмом».

Тундра притихла. Даже птиц не видно. Даже легкие волны на озерах унялись. Вокруг было все так же пусто. Никто не потревожил уже уставших исследователей, греющихся на насыпи под солнцем и теплым ветром, никто не крался вдоль отсыпки по широкой зеленой полосе заболоченных полос. Не гудели рельсы, не дымился на горизонтах костер, не вывалился из‑за похожего на спящего мешку огромного холма (за ним долина поворачивала на восток), нежданный вертолет. Донцов опустил бинокль, и уже невооруженным взглядом осмотрел местность на юге ‑ с той стороны, откуда и можно было ждать чего‑то недоброго. Все спокойно.

Андрей передернул плечами. Ему все же казалось, что со стороны невысоких холмов, протянувшихся на востоке, за двумя людьми следит из‑за не тающих даже летом снежников жутковатый звериный глаз, тщательно выбирающий момент для нападения. Повернувшись, Андрей заметил, что и Степан как бы небрежненько, но внимательно оглядывает холмы за избой в бинокль, другой рукой сжимая погон карабина.