Текст книги "Цивилизация классического Китая"

Автор книги: Вадим Елисеев

Соавторы: Даниэль (Даниель) Елисеефф (Елисеев)
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

Буддийское мышление и его последствия в искусстве

В этот смутный период в некоторых местах возникло противостояние политической нестабильности, грубого сведения счетов между различными властными группами и неутолимой жажды безмятежности, духовности и даже настоящего мистического усердия, присущих отдельным личностям. Это не было ни результатом случайного совпадения, ни эффектом элементарного закона психологического равновесия между внешним шумом и внутренним покоем. Скорее, это был настоящий призыв найти ответ на вечный вопрос об основании всех вещей: «Посмотри на деревья, которые растут на холмах: у каждого из них есть свое сердце. Посмотри на птиц, которые поют в лесу: у каждой из них своя собственная мелодия. Посмотри на рыб, которые плавают в реке: одни плывут на поверхности, другие ныряют в глубину. Высота гор вызывает головокружение, глубина вод неизмерима. Внешний вид вещей легко увидеть, но для того, чтобы понять их сущность, нужны изнурительные поиски».

Именно глубокая необходимость разрешения этого вопроса привела к появлению в Китае буддизма. Традиционно официальное введение буддизма в Китае датируют началом нашей эры. Первый буддийский текст был принесен в империю народом юэ-чжи,варварами, которых Чжан Цянь тщетно пытался поднять на восстание против сюнну. Спустя полтораста лет, в 144 г., принц из династии Аршакидов, парфянской династии, которая правила Персией (250 до н. э. – 227 н. э.), Ань Шикао пришел в Лоян, где и основал школу перевода, которая без перерывов просуществовала до самого падения династии Хань в 220 г.

Основные буддийские центры Центральной Азии и Китая

Безразличие к религии правителей-поэтов из рода Цао и сменившего их на престоле рода Сыма позволило преемникам Ань Шикао продолжать свою работу. Так, один из них, Чжи Цянь, в середине III в. проповедовал в районе Нанкина. Его наставления не привели к ожидаемому успеху, однако династия Цзинь (265–317), которая на 50 лет смогла объединить империю, благосклонно относилась к новой вере. Когда империя снова рухнула под давлением кочевников, варварские династии, обосновавшиеся в Северном Китае, повели себя очень сдержанно по отношению к учению, которое основывалось на иностранных книгах, не входящих в число классических китайских произведений. Позднее, начиная с 335 г., они разрешили изучение этой религии, которая была внове как для них, так и для китайцев. Так начался расцвет китайского буддизма. Принесенный когда-то торговцами, он с каждым днем увеличивал свое присутствие в империи.

* * *

Буддизм, зародившийся в Индии, нельзя понять без обращения к древним философиям, которые помогли ему развиться. Их привнесли в буддизм брахманы и жрецы, необходимые посредники между бесконечным и единым Богом и людьми.

С социальной точки зрения можно сказать, что буддизм вызван отрицательной реакцией воинов на узурпацию абсолютной власти жрецами. Он провозглашал, что освобождение от страданий доступно всем и что каждый, независимо от того, брахман он или нет, может найти путь, чтобы от них избавиться. Так как фундаментальные принципы буддизма состоят в том, что жизнь жестока, что нас раздирают противоречия между наличием того, что нам не нравится, и отсутствием того, что нам нравится. Все мимолетно, даже душа, бессмертность которой была признана древними философами. Эта новая концепция второй смерти, созданная в I тысячелетии до н. э., стала резким прорывом в философии. Позднее она развилась в теорию переселения душ.

Буддизм допускает переселение душ: он постигает мир как результат колебания изначальных элементов – дхармы.Это колебание влечет за собой постоянные перерождения, совокупность которых создает цепь последовательных временных существований. Между тем каждое последующее перерождение находится в зависимости от предыдущего: это качество, феномен, сходный с магнетизмом, называется карма.Именно она определяет, какие хорошие или плохие последствия будет иметь предыдущая жизнь человека на его новое существование.

Для объяснения данного феномена классическим является использование аналогии с пламенем. Его сравнивали с зажиганием одной свечи от пламени другой: пламя второй свечи нельзя назвать тождественным пламени первой, но и сказать, что два пламени совершенно разные, тоже нельзя. Таким образом, из идеи дхармы следует, что постоянное обновление обеспечивает непрерывность перерождений. Наконец, в буддизме достаточно рано кармаи ее магнетическая сущность породили концепцию, которую можно сравнить с нашим понятием души.Речь идет о виджняне( vijnana) – знании. Материализуя качества кармы,она перевоплощается в каждом новом сочетании элементов. Это первая истина буддизма, который проповедует непостоянство любого существования, одновременно зависящего от воздаяния за свои поступки. Вторая истина состоит в том, что происхождение горя коренится в счастье, в наслаждении, в жажде жизни. Третья истина возвещает о том, что можно избавиться от этой жажды, избавившись от вожделений. Четвертая истина учит, как избавиться от вожделений, используя путь восьми ступеней: [52]52
  «Четыре благородные истины» буддизма: 1. Жизнь есть страдание. 2. У страдания есть причина. 3. Можно прекратить страдания. 4. Есть путь к прекращению страданий.


[Закрыть]правильная вера, правильное намерение, правильное слово, правильное действие, правильная жизнь, правильное стремление, правильная мысль и правильное сосредоточение.

Эта долгая цепь причинно-следственных связей постепенно уточнялась и анализировалась по следующей схеме: выполнение дхармыпозволяло исправлять свою карму ядаже изменять ее; это позволяло появиться знанию – виджняне, зародышу индивидуальности. Она проявлялась через шесть чувств, а они, в свою очередь, входили в контакт с внешним миром. Восприятие и жажда жизни порождали новую карму. Жизнь влекла за собой смерть и реинкарнацию, поступки приводили в действие механизм воздаяния, и в итоге этот мучительный цикл продолжался до бесконечности.

Буддизм учит искусству избегать подобного развития событий: для этого нужно вернуться к самому началу цепочки причинно-следственных связей. Приверженец этой религии должен был вести моральную жизнь, затем перейти к медитации, стремясь избавиться последовательно от представлений о предметах, затем от ощущений и, наконец, от восприятия. Жажда жизни постепенно угасала, никакое существование не должно было возродиться. Это называлось нирвана,термин, который обычно переводят, как «небытие», хотя, точнее сказать, это состояние неподвижности изначальных элементов.

После смерти Будды прошли три собора, которые оформили свод доктрин на основе его устных поучений. Самым знаменитым из этих соборов, который прошел в Паталипутре около 245 г. до н. э. во время правления знаменитого Ашоки (272–232 до н. э.). Именно на этом соборе получили окончательную редакцию «три корзины» канона пали(«Трипитака»): корзина «дисциплин», корзина «изложения доктрин» и корзина «метафизики». Между тем постепенно получила распространение мысль о том, что Будда, слишком опередив свое время, не все раскрыл, что найдены и другие пути, что вариант избавления, которому учили первые последователи, был слишком эгоистичным и что нужно допустить возможность не только личного, но и коллективного достижения нирваны.Это движение, окончательно оформившееся примерно во II в. до н. э., получило название махаяна,или «большая колесница», тогда как ранний буддизм, в противоположность ему, стал называться хинаяна,или «малая колесница».

Практикующие махаяну не стремились ни стать архатами– святыми, ни достичь нирваны. По образу великого основателя этой религии они хотели быть активными святыми и, перед тем как спастись самим, спасти других.

* * *

Хотя буддийская доктрина и была пессимистичной, в ней все же содержалось решение трудной проблемы предназначения души человека, которую ни одна китайская философская система не могла объяснить логично. Культы и философские системы империи использовали понятия, относившиеся к времени правления древних династий. Для них время, экономические потрясения, наконец, и сами люди с их стремлениями и противоречивыми вкусами были лишены значения, несмотря на все усилия философов, привлеченных идеями трансцендентности и непостижимости.

Школа таинственного учения ( сюань-сюэ), представленная такими мыслителями, как Ван Би (226–249), Хэ Янь (умер в 249) и Го Сян (умер в 312), была прельщена синтезом даоси-стского мистицизма и социального значения конфуцианства. Без сомнения, их работы оставались слишком непонятными, тогда как для того, чтобы все обновить, требовалось таинственное очарование иноземного учения. Медленное проникновение буддизма в мир китайских понятий не обходился без многочисленных прощупываний почвы. Средство передачи этого текста и идей учения было очень долгим, только из рук в руки или устно.

Сам буддизм, оторвавшийся от индийских корней и принесенный иноземцами из Пэкче и Когурё, [53]53
  Пэкче (по легенде, 18 до н. э. – 660 н. э.) й Когурё (37 до н. э. – 668 н. э.) – древние корейские королевства.


[Закрыть]чтобы проникнуть в жизнь китайской цивилизации, был вынужден пересмотреть многое из своих позиций. Понятие нирваны стало соответствовать понятию «великая вершина» ( тайци) – высшая точка, к пониманию которой стремилась вся философия даосизма. Свойственное буддизму понятие воздаяния нашло отклик в представлениях о рае даосизма, мечта о котором неотступно преследовала, например, императора У из династии Хань.

Именно тогда во многие страны, например в Тибет, вместе с буддизмом приходили письменность, искусство, последовательная и спасительная система представлений о мире, которая несколько уменьшала страх смерти и освобождала людей от одержимости магией. В Китае, который был увлечен логикой, но устал от различных философских измышлений, все было совсем не так. Буддизм вынужден был защищаться от сопоставлений и анализа, которые были свойственны народу, осознающему, что на протяжении последних двух тысяч лет именно он является светочем культуры. Вот почему, какими бы ни были его успехи в народной среде, буддизм укоренился прежде всего в ученых кругах.

В IV в. высшее общество Южного Китая пришло в волнение от этих новых идей и попыталось их интерпретировать. Справедливости ради нужно отметить, что ему встретились те же подводные камни, с которыми столкнулись и иезуиты, когда в Японии они попытались использовать язык буддизма, чтобы передать идеи христианства. Китайские мудрецы IV в. в какой-то степени оказались пленниками собственной системы мышления. Очень жесткая внутренняя организация индийской философской системы не позволяла им прибегнуть к тем привычным для них действиям, которые основывались на поиске сходства элементов китайского и чужеземного мировоззрения.

Тем не менее буддизм в Китае избавился от своей диалогичности, от размышлений, вызванных укоренившейся привычкой к интеллектуальной медитации, тому понятию, к которому обращались оригинальные индийские тексты и которое сопротивлялось усилиям перевода. Язык ханьне был больше единственным ключом к знаниям. Насколько дерзким ни казалось бы появление альтернативы китайскому языку, в использовании чужих текстов не было ничего оскорбительного для цивилизации настолько древней и настолько глубоко связанной со свойствами письменности, с властью архивов, со священным характером книг. Если буддизм и принес в Китай до сих пор неизвестную практику монашеской жизни, т. е. жизни вне обычного общества, то отказ от участия в государственных делах уже давно породил в этой стране склонность к отшельничеству, ставшего в какой-то степени модой.

В V в. просвещенные круги того же Южного Китая больше не ограничивались рамками собственных традиций. Их стали считать вполне совместимыми с тем, что пришло извне: «Архивы и произведения Пяти Классиков не содержат в себе всего знания. Если даже Будда в них не упомянут, какие могут быть основания сомневаться в этом?»

«Толкование говорит: “Полярная звезда расположена в центре Неба, к северу от человека”. Можно видеть, что Китай не обязательно расположен под центром Неба. Если верить буддийским писателям, ниже, выше и вокруг нас все существа, в которых течет кровь, принадлежат к роду Будды. Вот почему я чту эти писания, и изучаю их. Почему я отклонился от Пути Яо, Шуня, Конфуция и правителя Чжоу? Золото и нефрит не вредят друг другу, хрусталь и янтарь не обесценивают один другой. Вы говорите, что чужие совершают ошибку, тогда как ошибаетесь вы сами».

Другими словами, можно быть одновременно хорошим китайцем и хорошим буддистом. Именно в этом мы находим ключ к тому несколько заурядному и небескорыстному синкретизму, который путешественники стремились распространить среди китайцев. Более великодушным и более точным будет увидеть в этом источник той религиозной толерантности, которая всегда устанавливалась в Китае, когда правящие режимы не видели в этом угрозы своего политического ослабления. Впрочем, буддизм мог очень сильно нарушить шаткое равновесие Китая. Как и христианство на Западе, он принес с собой абсолютное безразличие к должностным иерархиям, ту непочтительность, которая в итоге становилась мощнейшим элементом революций. Именно это, например, в итоге нанесло урон распространению буддизма в Индии.

Создание китайского буддийского духовенства началось на Севере, не задевая слишком варварских правителей, которым принадлежала власть. Когда в 440 г. династия тоба царства Северная Вэй (386–534) добилась прямого доступа к торговым путям Центральной Азии, буддизм стал очень популярен при дворе. Несмотря на кратковременное преследование этого учения в 446 г., оно быстро стало национальной религией, что, впрочем, не привело к исчезновению того типа мышления, которое всегда базировалось на даосизме и конфуцианстве.

Проникновение буддизма на Юг Китая шло совсем подругому. В этом регионе знатнейшие семьи, мощные и независимые хозяева своих усадеб и владений, первыми поддержали продвижение нового учения. Известно, в каком соперничестве часто противостояли двор, поддерживающий иммигрантов, и мелкая местная знать, которая никогда не упускала случая усилить свои позиции. Дела чуть не приняли дурной оборот, когда министр Хуань Сюань (369–404), затронув проблему первенства и протокола, прямо ответил монаху Хуэй Юаню (334–417), что община верующих должна будет соблюдать этикет, принятый при дворе, а это значит, что буддисты должны полностью отказаться от требований оказывать особое уважение их религии. Хозяева латифундий, которые защищали монахов, пользовались таким влиянием, что Хуань Сюаня удалось переубедить, и он издал предписание, с этого момента отменяющее для монахов обязательный ритуал простирания ниц перед императором. Для того чтобы получить преимущества этого положения, немного позднее Хуэй Юань написал трактат, озаглавленный «Монах не простирается перед императором». С этого момента император больше не был первым из священников. Космические основания его власти испарились.

Одновременно с новыми переводами, а иногда и вокруг сильных личностей развивались многочисленные секты. Каждая из них была основана при особом изучении выбранного текста, благодаря которому складывалась особая система представлений, специфический акцент, который был согласован с общей доктриной. Эти секты, а их было около десяти, можно разделить на две большие группы, в зависимости от того, принадлежали они к «большой колеснице» или к «малой колеснице». Большая часть из них и сегодня существуют в Японии, которая заимствовала их в VIII в., где они спровоцировали развитие интеллектуальной жизни.

В пораженном буддизмом Китае возникли многочисленные проблемы, так как, не зная исторического, филологического и философского развития индийских текстов, китайцы великодушно рассматривали как послание Будды все, что беспорядочно приходило из Индии через Центральную Азию, все причудливые соединения различных мыслей и культов.

Впрочем, еще с эпохи Хань люди этого времени сохранили стремление и глубокий вкус к синкретизму и взаимодействию систем. Вот почему их постоянной заботой был поиск общего знаменателя различных, а часто и противоречащих друг другу элементов, которые доходили до них. Так они бросались по пути махаянистов, на котором, не отрицая при этом значения хинаяны,они видели первый этап, первое проявление неисчерпаемой доктрины Будды. Так, с этого времени с полным правом и в лучших индийских традициях мощное движение философского анализа и классификация известных текстов занимали большую часть интеллектуальной элиты империи.

Особенно нужно отметить три личности, повлиявшие на развитие китайского религиозного мышления, – это Кумараджива (344–413),Тань Луань (476–542) и Чжии (посмертное имя Тяньтай) (538–597).

Кумараджива, родившийся в государства Куча, получивший образованиев Кашмире, был китайско-индийского происхождения. Прекрасно владея обоими языками, благодаря поддержке своего варварского покровителя он основал канцелярию по переводам. Подобные «школы перевода» периодически создавались вплоть до VIII в. Кумараджива первым перевел «Три трактата» («Саньлунь» – по-китайски, «Санрон» – по-японски), основу индийской школы мадхьямикаНагарджуны (между I и II вв.).

Школа мадхьямика старалась доказать, что любое наше умственное представление и контакт с внешним миром являются исключительно плодом нашего воображения. Представители этой школы любили напоминать притчу о монахе,у которого настолько испортилось зрение, что он верил, что видит мух, которые ползают по его чаше для подаяний. Этот мираж нельзя было просто отвергнуть, так как иллюзия была очень реальной. Все интеллектуальные приемы школы мадхьямика основывались на отрицании реальности тех вещей, восприятие которых объединено с иллюзией. Постоянно меняющаяся жизнь не обладала никакой реальностью. Однако пустота была абсолютом, абсолютно истинной и абсолютно существующей.

Нагарджуна не остановился на этом. Все, что есть в мире, это всего лишь видимость: понятия, мыслители и даже действие мысли, восприятие которых нереально. Из этого он сделал вывод о нелепости интеллектуальных усилий и пришел к абсолютному нигилизму.

Из работы Кумарадживы китайские философы, главным образом, сохранили важнейшее отличие, которое он признавал, вслед за школой мадхьямика, между «общей истиной», которая принимала во внимание данные восприятия, и «высшей истиной», которой можно было постепенно достигнуть, обдумывая восемь отрицаний: «не-рождение»; «не-уничтожение»; «не-постоянство»; «не-прерывность»; «не-тождество»; «не-различие»; «не-приход»; «не-уход».

На долгом пути вдохновения, который предполагал абсолютное отрицание всего, что есть, эта школа подчеркивала особое отличие, на которое нужно обратить внимание, между «общей истиной», относительной, и «высшей истиной», абсолютной. В конце VI в., т. е. примерно через 200 лет, Цзицзан (549–623), отцом которого был парфянин, а матерью – китаянка, продолжил и систематизировал работы Кумарадживы: «Великий мудрец проповедовал Закон пустоты, чтобы избавить [людей] от [рассудочного] взгляда на вещи. Если кто-то еще верит, что Пустота [существует], того даже Будда не в силах изменить».

Однако для китайцев даже «ничто» всегда сохраняло черты реальности. Все блестящие рассуждения представителей даосизма из высшего общества, которые так оживляли Южный Китай, оказались уничтожены одним ударом.

Полукровки, ставшие мостами между двумя частями Востока, принесли в Китай открытия, которые опровергли мыслителей империи и нарушили существовавшие границы языка. Появилась необходимость в создании словаря, в котором сочетание простых знаков обозначало бы новые элементы в соответствии с их смыслом или произношением.

Тем не менее пессимистический нигилизм школы Кумарадживы не мог удовлетворить все население. Если это учение и способствовало тому, что интеллектуалы открыли для себя новые системы мышления, то для основной массы людей оно осталось непонятным, что связано с оживленными разоблачениями путешественников. История хранит память о самых счастливых из них.

* * *

Около 260 г. Чжу Ши-син достиг Хотана, азиатского торгового и культурного центра. Почти полтора века спустя Фа Сянь, в свою очередь, совершил долгое путешествие: выехав из Чанъяна в 399 г., он отправился в Индию и вернулся в Китай только в 412 г., прибыв в Кантон. Ему пришлось пересечь пустыню Гоби, перейти через горные цепи Гиндукуша, пройти всю Индию по дельте Ганга, переправиться на Цейлон и оттуда плыть морем, обогнув Суматру и оставив по правую руку Яву, а затем Борнео, долго следовать вдоль побережья Индокитая и Китая. Он прибыл в Нанкин только в 414 г. Остаток своих дней он провел в переводах тех текстов, которые привез с собой. В этом Фа Сяню помогал индийский монах, который приехал в Китай вместе с ним. Кроме того, он составил рассказ о пятнадцати годах своих скитаний, который Фа Сянь начал писать, когда ему исполнилось 60 лет. Это единственный труд такого рода, который дошел до нас полностью. Если в эти времена духовных открытий и усердия и существовало огромное число других мыслителей, которые вступали на трудный путь поиска Писаний, то Фа Сянь остался единственным человеком, в воспоминаниях которого сохранились и простые человеческие чувства – удивление, усталость и радость.

Помимо кропотливых описаний архитектуры храмов, монашеской жизни и различных ритуалов, знакомству с которыми уделена большая часть книги, Фа Сянь оставляет и интересные заметки об особенностях, климате и обычаях тех стран, через которые он проезжает, – огромное количество очень точных сведений по истории средневековой Азии.

«На юге находится страна, которую называют Срединное царство [брахманов]. Климат там умеренный, без морозов и снега. Народ благоденствует и счастлив. Его никто не считал, и он не знает государственного принуждения. Только те, кто работает на земле правителя, должны платить часть своего дохода. Те, кто хочет покинуть эти земли, могут уйти; те же, кто хочет поселиться на них, могут это сделать. Правитель, управляя страной, не использует телесных наказаний. Преступников просто подвергают штрафу, в зависимости от тяжести совершенного проступка. Только за повторную попытку мятежа наказанием является отсечение правой руки. Люди из личной охраны правителя получают фиксированное жалованье. По всей стране никто не убивает даже самых маленьких существ, не пьет вина, не ест лука и чеснока. Только chandala( шандали) отделены от остальных людей. Chandala– так называют оскверненных людей [прокаженных]. Они всегда держатся на расстоянии от других. Когда они приближаются к какому-нибудь городу или рынку, они стучат по куску дерева, чтобы объявить о своем прибытии. Люди слышат, что они идут, и избегают контакта с ними. <…>

В этой стране не держат ни свиней, ни домашней птицы, не разводят домашний скот. Там на рынках нет ни мясных, ни винных лавок. Вместо монет жители этой страны используют раковины (каури). Только chandalaходят на охоту и имеют дело с мясом».

Простое изложение этих фактов показывает, насколько открытие новой веры становится открытием нового необыкновенного мира, в котором все существовавшие китайские принципы теряли всякую ценность.

Плоды этих путешествий, источники новых религиозных, эмоциональных, человеческих переживаний были огромны. Усиливающаяся потребность в переводах породила множество неологизмов и оттенков значений в древнем китайском языке, который, как это отразилось в парадоксах и насмешках софистов, оставался закрытым в мире застывших понятий.

* * *

Приключения и трудности этих отважных и неутомимых путешественников позволили почтенному Тань Луаню ( 476—542) узнать о безграничной надежде доктрины «вечной жизни» или вечного света. Речь идет об амидаизме. Согласно традиции, когда-то монах Дхармакара по своей воле отложил свое достижение нирваны, чтобы прийти на помощь тем, кто еще испытывал страдание. Эта притча вскоре была связана с таким человеческим понятием, как рай и возрождение в лучшем мире: «Если мы изучим Писания Будды Бесконечной Жизни, проповедовавшего в Раджагрха, то увидим, что Будда объявил Ананде: „Будды, которые происходят из десяти сторон света, так же многочисленны, как песчинки Ганга, все вместе они превозносят неизмеримо священную божественность и достоинства Будды Бесконечной Жизни. И поэтому все существа, которые есть на этом свете, услышав его имя, радуются верующим сердцем, а их разум надеется на возрождение в его стране. И поэтому они немедленно будут способны идти туда, там возродиться и остаться там навсегда. Только те, кто совершил „пять видов зла” [отцеубийство, матереубийство, убийство архата,сеяние раздоров в монастыре, нанесение ударов по Будде] и клевещут на Истинный Закон, никогда не смогут прийти в страну Будды Бесконечной Жизни”. Таким образом, мы видим, что большая часть людей может возродиться в ней».

Эта религия, основывающаяся на сострадании и спасении, получила широкое распространение в Японии. Однако в Китае еще большее внимание привлекла доктрина «Сутры о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы» (Саддхарма пундарика сутра), которая проповедовала, что в этом видимом мире, каждый, кто совершает дела милосердия, может достичь состояния Будды. Из этого текста и комментариев к нему, которые были созданы великим монахом Чжии (538–597), родилась секта тяньтай.

* * *

Название тяныпай,буквально «опора Неба», было топонимом горы Чжэцзян, где Чжии имел обыкновение проповедовать. Его наставления разнеслись так далеко, что они достигли Японии раньше, чем туда пришел чистый амидаизм, который в Китае предшествовал учению школы тяньтай. Чжии не довольствовался простым толкованием священных текстов. Он постигал буддизм, детали которого могли быть различными, но общий принцип оставался единым. Образ этого синкретического понятия напоминает и сам Китай с его разнообразием политических механизмов и мыслителей, который исторически всегда остается единым по своей культуре. Культура становится тем горнилом, в котором местные особенности мало-помалу объединяют свои свойства. Чжии хотел объединить тот духовный буддизм, который развивался на севере под влиянием варварских династий с мистическим динамизмом школ юга. Также сознание единства существовало и на интеллектуальном уровне. Стремление к синтезу он унаследовал от своего учителя, северянина Хуэя Сы (514–577). Из многочисленных текстов, которые были ему известны, он извлекал глубокую веру во всеобщее спасение, которой были пропитаны альтруистические взгляды махаяны: «Обратить все существа и позволить им взойти на путь Будды, хотя я и проповедую нирвану, это не настоящее угасание. Всякий среди живущих на земле, кто соприкоснулся с древними Буддами, всякий, кто изучил Закон и милосерден, кто покорился наставлениям, сохраняя терпение и снося унижения, кто прилагает серьезные усилия, чтобы сосредоточиться и понять, кто развивает в себе мудрость, кто принимает благословения различного рода – все эти люди достигают состояния Будды… Люди, которые во имя Будды создают его изображения или высекают его фигуры, достигают состояния Будды… Те, кто в счастливом состоянии разума поет хвалы Будде, даже очень слабым голосом, или прославляет его, или даже всего лишь соединяет свои ладони, или произносит „Наму”, достигают состояния Будды. Будды прошлого – после того как они покинули этот _МИр – услышали о Законе и достигли состояния Будды. Что же касается Будд будущего, их число будет бесконечно. Все татхагаты будут проповедовать Закон всеми приемлемыми средствами. Все эти Будды, используя бесконечное число приемлемых средств, спасут все живые существа и позволят им водвориться в Чистой Мудрости Будды».

Это укрепило древнюю китайскую идею соответствия ( бао), вознаграждения человека человеком и человека божеством. Именно этому аспекту буддизма удалось проникнуть в глубокие воды китайского исторического подсознания.

Буддийская скульптура и живопись

Религиозный пыл внезапно породил значительный творческий порыв и стал причиной ослепительного расцвета в китайском ваянии на совершенно законных основаниях. Самым прекрасным украшением, возможно, был комплекс Юньган, монументальное произведение, которое было надолго забыто, затеряно в горах, где существовало только несколько бедных деревень. Юньган был вновь открыт в правление императора Канси, а западному миру он стал известен благодаря Эдуарду Шаванну и его работам 1909–1918 гг. Систематическое исследование этой местности было продолжено во время Второй мировой войны, когда японцы, захватив часть Китая, расчистили Юньган в 1939–1945 гг. Этими работами руководили профессора Мизуно Сеичи и Нагахира Тосио. Позднее их завершил Пекинский институт.

Окружающий пейзаж достаточно суров; источники воды отсутствуют. Когда археологи отправились туда, вокруг родников росли только маки, а сельское хозяйство прозябало, завися от дождей. Однако опустошенность и дикая красота этих безводных мест, где все находится во власти судьбы, где гидрография во все времена была причиной самых трудных проблем, без сомнения, способствовали тому, что именно здесь была создана древняя обитель грозных божеств.

Развитие обработки священных фигур. Скульптуры Юньгана и Лунмэня

В совершенно круглых первых гротах Юньгана, создатели которых еще находились под влиянием искусства Гандхары, с VI в. начинает развиваться новая, отличная от прежней манера создания скульптур. Для нее свойственны использование вертикальных линий и острых углов, а также строгая симметрия, частично заметная в обработке складок, которые стали признаком, позволяющим датировать возраст детали. В стиле Лунмэня складки практически превращаются в вертикальные линии, разделенные на части волнистыми изгибами, тогда как в скульптурах, созданных в правление династии Тан, эта манера уступила использованию гибких линий и для передачи эффекта драпировки, и для передачи природы шелка, и, под индийским влиянием, в попытках воспроизвести мокрую ткань. В итоге с VII в. в искусстве Тан преобладает стремление к большему реализму и одновременно к большей театральности, демонстрирующее техническое мастерство ремесленников того времени. Впрочем, сознание менялось, и божественные фигуры постепенно заменили скульптурное изображение императора и чиновников – авторитетного механизма единой империи, – которые одновременно были и администраторами и судьями.

Известно, что во времена правления династии Северная Вэй императоры часто проезжали близ этой обездоленной равнины, чтобы молиться о дожде. Вполне вероятно, что буддизм, как это часто бывает в истории религий, усвоил совокупность различных аграрных верований и культов, унаследованных от предыдущих периодов истории. Эти места воскрешают также память о варварах, которые именно здесь нанесли тяжелое поражение императору Гаоцзу (206–195 до н. э.), первому правителю династии Хань. Несомненно, победы императора У-ди (141—87 до н. э.) способствовали тому, что эта драма была забыта, но сегодня этот пейзаж еще более уныл, чем во времена Хань или Северная Вэй. Эта отдаленная территория, расположенная на северо-восточной границе излучины Желтой реки, на караванном пути, который огибал малоизвестные пространства безлюдной пустыни Гоби, превратилась в необходимый этап на дороге в неизведанное. Именно здесь был основан и возвысился цивилизованный центр династии Северная Вэй, кочевые истоки которой были еще слишком сильны, чтобы сразу переселиться на равнину, где господствовало земледелие.