Текст книги "Заре навстречу"
Автор книги: Вадим Кожевников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 50 страниц)
Трудно было ломать и укоренившийся среди шахтеров обычай круговой поруки, при котором считалось позором выдавать начальству виновного.
Опреснухин поочередно работал во всех артелях и на вырубке угля. И никогда не спешил начинать разговора до тех пор, пока сами шахтеры не начинали его.
Сжимая в горсти колкие куски угля, Опреснухин говорил:
– г– Камень – и все. А без него металл не выплавить.
Вынь у тебя кости – кто ты? Кучка мяса. Так и страна без железа. Примерно на сто пудов уголька – пуд металла можно выплавить. Вот и прикиньте сами, чего стоит уголек. В каждой вещи он: и в рельсах, и в винтовке, и в паровозе, и во всем прочем. Будете таким глазом на уголек глядеть – выдюжит Советская власть, а если с пуда уголька только ломоть хлеба для своего брюха урывать – то ни хлеба, ни Советской власти с этого не получите. Понимать надо; дело простое: либо нам самим над собой хозяевыми быть, либо суй башку в старую упряжку.
– Да кто ж такое захочет?
– А ты знаешь, – сурово спросил Опреснухин забойщика Краснушкина, сколько у нас угля требуется?
– Я свой пай даю.
– А кто не вырубает?
– Я над ним не десятник.
– А если сейчас паровоз на путях с хлебным грузом без топлива встанет, тебе это не в упрек?
– Не четверорукий – за других рубать.
– Значит, пусть встанет и люди голодают, так, что ли?
– Ну ладно, я еще пол-упряжки помахаю.
– Вот что, – предложил Опреснухпн, – давай так сделаем. Ваш уголек мы отдельной горкой сегодня насыпем. А рядом – Петуховскоп артели, она меньше всех дает. Пойдете со смены, ты на свою горку ногами встань и спроси петуховских, где у ппх рабочая совесть.
– Не заговорщик я.
– Ты только спроси.
– Ладно, уговорил, – согласился Краснушкин. – Но прикинь, сколько железа с моего уголька получится. Я их железом прижму.
– Это можно, подсчитаем, – пообещал Опреснухпн.
Вместе с Сухожилиным Опреснухин просиживал целыми ночами в ревкоме, ломая голову над тем, где достать крепежный материал, как отремонтировать оборудование без остановки шахты, как вести подготовительные работы, не сокращая добычи, как усилить вентиляцию и на прогоревших котлах дать больше пара, чтобы можно было обеспечить откачку воды из нижних горизонтов, затопляемых каждую весну, не переходя на ручную откачку.
А тут еще приезжий комиссар Сапожков потребовал выстроить баню, сушилки, больницу. И когда все это с величайшим напряжением было выстроено, да еще из крепежного материала, Сапожков вдруг объявил на заседании Совета управления копями, что надо бесплатно выдавать шахтерам мыло и начать борьбу с рудничной пылью, чрезвычайно вредной для здоровья, а к Первому мая закончить строительство рубленых бараков для многодетных.
– Опять из крепежного леса? – возмутился Опреснухин. И ядовито спросил: – А если проходка без крепежа сядет, ты, что ли, воскрешать покойников будешь? – И, обращаясь к членам ревкома, сказал с насмешкой: – Комиссар по здоровью будто не из уезда прибыл, а с неба свалился.
Растопырив пальцы на левой руке, он стал по очереди загибать их:
– На фронт восемьсот горняков ушло. В деревню помогать мужикам землю делить – двести. В милиции и чрезвычайной комиссии – сорок, на пенсию отпустили полсотни. По малому возрасту – с подземных работ сняли сорок. И еще в разные места и должности – семьдесят четыре. Как же мы будем уголь рубать? Да его мало па-гора выдать, – нужно еще отряд снаряжать, чтобы к месту доставить. Грабят эшелоны. А у Сапожкова не об угольке душа болит, а пыль, видите ли, не понравилась.
Пыль выгребать требует, а не уголь.
Собственно, зол Опреснухин по-ластоящему был не на Сапожкова, а на Сухожилппа, который, по его мнению, потворствовал компссарочой блажи.
Сухожилии предложил доставлять лес из тайги для строительства бараков следующим способом: со дпя на день должен начаться паводок, и если свалить на лед обычно мелководной тихой речки Черпухи стволов двести, то по самой весенней воде во время ледохода их удастся сплавить к поселку. Значит, надо посылать шахтеров и в тайгу, и во время ледохода вылавливать бревна, да и на самую стройку понадобится немало людей.
Никто пока, кроме членов ревкома, не знал, что после высадки англо-японского десанта в Приморье начал активно действовать в Новониколаевске подпольный военный белогвардейский штаб. А в Томске тайно сформирована из более чем тысячи офицеров дружина, и не сегодня-завтра понадобятся новые отряды шахтеров на борьбу с контрреволюцией. Вместе с тем добычу угля нужно увеличивать со дня на день. Россия осталась без Донбасса, и пуд угля равен там пуду хлеба.
Нападая на Сапожкова, Опреснухин все время поглядывал на Сухожилипа. Но Сухожилии не подавал вида, что ему нравится предложение Сапожкова, и даже несколько раз грубо прерывал Петра Григорьевича.
– А мыло ты что, собираешься в лавке у Деренкова выпросить?
Сапожков, порывшись в записной книжке, вытащил оттуда какую-то бумажку и заявил:
– Вот рецепт домашнего способа мыловарения, – и произнес убежденно: Практично и дешево.
– А ну прочти!.. Значит, щелочь из золы, сало из отходов. А кто варить будет?
– На женском митинге избрали десять уполномоченных по охране здоровья. Они согласны варить.
– Ты что же ото, с женщинами митингуешь? Смотри, Петр, приедет жена, она тебе покажет! – усмехнулся Сухожилии. – Так вот что, товарищи! сказал он уже серьезно. – С мылом Сапожков нам подсказал, и обсуждать нечего. – Поглядев в нахмуренное лицо Опреснухина, пожурил: – Вот учись, Харитон, как надо комиссарить.
– Не комиссарить, а пыль в глаза пускать, – огрызнулся Опреснухин.
Сапожков выпрямился и заявил взволнованно:
– Я вас, товарищ Опреснухин, заставлю сейчас не только взять эти слова обратно, но и принести извинения.
Петр Григорьевич поднял со стола кпигу, завернутую в платок, вынул из нее лоскут ткани со ржавыми строками письма Сергея Знаменского и прочел высоким, торжественным голосом. Оглядев всех, сказал:
– Считаю необходимым напомнить: это – завещание погибшего революционера, память которого прошу почтить вставанием.
Когда все снова сели, Сапожков объявил:
– Надо продолжить опыты по борьбе с рудничной пылью по способу, предложенному нашим товарищем Сергеем Знаменским. Кто за это, прошу поднять руку. – Окинул взглядом собравшихся: – Единогласно. Включая товарища Опреснухина.
Опреснухин потер подбородок и сказал нехотя Сапожкову:
– Ну что ж, беру свое выражение обратно – про пыль – и извиняюсь. Подумал и напомнил: – Согласно решениям Седьмого съезда партии, вводится всеобщее военное обучение. Без различия пола. Так что уголек придется давать с большим напряжением.
– Не бойся, мы тебя одного не оставим, – пообещал Сухожилии. Товарищи, – повысил он голос, – ставлю вопрос о вступлении всех членов партии с сегодняшнего дня в ряды Красной Армии в связи с полученной нами информацией о мятежах контрреволюции в ряде мест.
Что же касается беспартийных – при записи в Красную Армию спрашивать рекомендацию партийных или других организаций. При коллективном вступлении требовать объявления круговой поруки и поименного голосования.
После того как это предложение было принято, Сухожилии обратился к Опреснухину:
– А насчет мыльца и пыли ты, Харитон, еще подумай как следует. Это тоже против контрреволюции колотушка.
– Да разве я возражаю! – усмехнулся добродушно Опреснухин. Подошел к Сапожкову, протянул руку с каменными мозолями на ладонях. – Ну, давай, что ли, дружить, комиссар по здоровью? – И, словно оправдываясь, пожаловался: – Я ведь на Капитальной уголек рубал.
Красивая шахта. А меня из пее хотели вытащить в ревкоме сидеть, когда самый разворот дела начался. – Потом поднес ладонь ко рту, плюнул, показал: – Видал, черная? С этой самой пылюки. – Вытер ладонь о шахтерку, признался: – А то я думал, ты только на митингах. А ты, выходит, вон с какой стороны действуешь! – и, подмигнув, сообщил: – Самые жиганы и те признали. Вчера один приходит и часы мне сдает. Говорит: "Когда комиссар грудь через трубку слушал, я у него для смеха и вынул. А отдать позабыл". На вот, возьми.
Сапожков, положив часы в карман, сказал Опреснухину:
– Вот если бы еще трубы для паропровода!
– Поищем, – пообещал Опреснухип.
То, что доктор Знаменский и папа затеяли уничтожить пыль в шахте, Тиме казалось делом малопочтенным.
Болотный спросил насмешливо:
– Папаша твой к пасхе, что ли, шахтенки хочет почистить?
Действительно, все думают только о том, как больше дать угля, а папа об угольной пыли. Даже неловко получается. Столько сидел в тюрьме, чтобы царя не было, стал комиссаром, приехал сюда, и нате – пыль паром убирать. Ради этой пыли папа перебрался жить к Знаменскому и взял Тиму от Парамоновых, пообещав, что Тима будет при нем вроде лаборанта.
Доктор посылал Тиму fo на чердак, то в кладовку, то просто на улицу набирать в стеклянные посудины воздух.
Учил взвешивать на весах, стоящих в стеклянном ящике, волос, еле видимый сор и даже крыло мухи. При этом нельзя было дышать в ящик. Дохнешь – и стрелка на весах начинала колебаться.
Трубы, которые были так необходимы папе, рабочие забрали из оранжереи горного инспектора, а также из квартиры бывшего управляющего рудником Ирпсова, оборудованной домашним водопроводом. Но этих труб все равно было мало, и даже Знаменский сказал папе, болезненно морщась:
– Все-таки губить оранжерею – варварство.
– Варварство – устраивать ватерклозеты и разводить тропические растения, когда кругом люди живут в земле! – рассердился папа.
Знаменский пожевал губами и сухо заметил:
– Не убежден, что метод экспроприации решит все паши задачи.
Пана снял очки, протер и уселся на табуретку около постели Знаменского.
– ВСНХ объявил конкурс на разработку проекта создания единой хозяйственной организации, охватывающей Урал и Кузнецкий бассейн. Выждал, пытливо взглянул в лицо Знаменского, раздельно проговорил: – В плане Урала – Кузбасса намечается строительство горно-металлургических предприятий в виде единого взаимодействующего комплекса. Социализм начал борьбу с извечным железным голодом в России. – Обнаружив, что эти слова не произвели на Знаменского особого впечатления, папа сказал раздраженно: Изволите ли знать, бачок в сортире Ирисова изготовлен в Германии, трубы шведские, котел – Шеффильд? – Пожав плечами, добавил: – И ничего удивительного. В нашей губернии, на территории которой можно целиком уместить Германию, к началу войны с немцами имелось всего шесть металлообрабатывающих предприятий с общим числом рабочих сто семь человек. И ни одного завода с электрическим двигателем.
То, что железо – штука очень ценная, Тима знал и без папы. За ржавый, истертый железный обод от колоса телеги на базаре давали два медвежьих окорока, а когда строили Дом общества содействия физическому развитию, на улице перед стройкой стояла табуретка, застланная чистым полотенцем, и на ней – ведро для сбора пожертвований гвоздями.
Тима видел, как в кузнице изготовляют обушки, кайла из кусков рельса; ремонтируя машины, слесари возятся в куче железного хлама, совсем как Полосухин в тряпичпом старье.
Знаменский лежал прямой, плоский, невозмутимый, на груди его стояла деревянная подставка с книгой, и он, глядя куда-то мимо папы, сказал:
– В моем сознании, Петр Григорьевич, эти грандиозные планы не увязываются с тем, что сейчас угрожает России.
– Вы имеете в виду телеграмму Ленина ЦИКу Советов Сибири в связи с высадкой японского и английского десантов, где Ленин указывает, что сейчас единственной серг. спной гарантией является солидная военная подготовка с гашей стороны? – деловито спросил папа.
– Да, это, – сказал Знаменский.
Папа задумался, пощипал бородку, потом произнес решительно:
– Если воина неизбежна, то, какие бы новые бедствия она ни принесла, они не смогут стать непреодолимыми для дальнейшего созидания социалистической цивилизации, – и, оглянувшись на Тиму, словно ища у него поддержки, сказал: – Видеть будущее – это значит побуждать человека перенести из будущего в настоящее все, что от сможет и успеет перенести.
Нечто похожее Тима слышал уже от папы. Кажется, он Тс кие слова читал по бумажке Яну. Но это было так давно!
Тима тосковал о маме, беспокоился, а папа не хотел даже разговаривать о ней. Он стал каким-то суровым и часто говорил Тиме:
– Здесь все работают, и ты должен научиться самостоятельно вести лабораторные анализы; это может тебе пригодиться в жизни. Не вечно же тебе быть хвостиком при родителях.
Приходил Юрий Николаевич Асмолов. Выглядел он последнее время неважно: глаза опухшие, небритый, пахнет от него виппым перегаром. Когда папа попробовал было посоветоваться с ним о паропроводе, Асмолов только рукой махнул:
– В Англии запыленность шахт не меньше, но и там не тратят бесплодно времени и средств на подобные затеи.
Папа спросил, как идут дела с разведкой пластов неглубокого залегания.
– Вы что, не знаете? – рассердился Асмолов. – Бурки запаливают но-прадедовски – порохом, а для вскрышных работ нужпы сотни пудов динамита.
Папа сказал сухо:
– Работают по старинке – отчего увеличилось количество несчастных случаев, – потому что динамит роптали сохранить для вас.
Асмолов помолчал, потом заявил грустно:
– Собственно, вся эта затея преждевременна для русской горной промышленности… разве что лет через сто…
– Вы слишком переоцениваете свою техническую идею. Есть в этой области кое-что более значительное и, если хотите знать, поистине революционное.
– Чем же это вы собираетесь поразить цивилизованный мир? – осведомился Асмолов и, положив ногу на ногу, поглядел на папу сощурившись.
Папа достал записную книжку и стал читать вклеенную в нее вырезку из газеты о том, что какой-то англичанин придумал способ превращать уголь в шахтах в газ; этот газ, уходя по трубам, может служить вместо топлива всяким машинам.
– "При социализме, – громко читал папа, – применение способа Рамсея, «освобождая» труд миллионов горнорабочих и т. д., позволит сразу сократить для всех рабочий день с 8 часов, к примеру, до 7, а то и меньше.
"Электрификация" всех фабрик и железных дорог сделает условия труда более гигиеничными, избавит миллионы рабочих от дыма, пыли и грязи, ускорит превращение грязных отвратительных мастерских в чистые, светлые, достойные человека лаборатории. Электрическое освещение и электрическое отопление каждого дома избавят миллионы "домашних рабынь" от необходимости убивать три четверти жизни в смрадной кухне".
Папа закрыл книжку, сдвинул очки и, пристально глядя на Асмолова, сообщил строго:
– Это писал Ленин в большевистской «Правде» в тринадцатом году.
Асмолов молча смотрел в окно, где шагали по дороге в весенней грязи шахтеры и тяжелый серый дождь шлепал толстыми струями по черным лужам. Отвернувшись, произнес:
– Насколько я знаю, соплеменники Рамсея не собираются осуществлять этого революционного способа улучшения жизни, а с оружием в руках высадились на нашей земле, чтобы стрелять в поклонников своего соотечественника. Так ведь? – и сказал с отчаянием: – Вообще у меня не ваши железные нервы. И я решил уехать. Я не могу оставаться здесь, когда в пашем городе, как мне удалось узнать, три дня шли бои с офицерской дружиной.
– Во-первых, – начал папа, но, оглянувшись на Тиму, приказал: – А ну-ка пойди, братец, погуляй!
– Нет, – твердо заявил Тима, – я хочу узнать про маму.
– Вот, вот! – негодующе воскликнул Асмолов. – От меня тоже, как от мальчишки, скрывали, но я вам не мальчишка.
Папа повернулся к Тпме и произнес доверчиво и просительно:
– Давай о маме потом, вдвоем поговорим, согласен?
Тима кивнул головой, но это стоило ему мучительных усилий. На душе стало так пусто, словно все на свете перестало существовать. Все!..
Проводив Асмолова, папа вернулся в комнату, сел напротив Тимы, взял его руки в свои, сказал твердо:
– Мы получили список коммунистов, погибших в бою с офицерами. Мамы среди них нет, – и добавил сурово: – Ты знаешь, я никогда не говорю неправды.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Иннокентий Трофимович Ирисов принял должность управляющего копями от Густава Федоровича Штоккера в сентябре семнадцатого года вместе с приказом компании, полученным через американского консула в Томске, остановить работу в рудниках.
Прекратить добычу Ирисову не удалось. Рабочие избрали Совет управления копями, куда ввели и его в качестве наблюдающего представителя компании. Ирисов, сказавшись больным, прочно засел дома, но все бумаги с постановлениями Совета управления копями покорно подписывал, правда измененным почерком, чтобы потом, если понадобится, можно было отречься от своей подписи.
Штоккер управлял копями долго. В начале войны с Германией англо-американские и русские промышленники, входящие в компанию, несмотря на то что Штоккер был немец, полностью доверяли ему, тем более что немецкие капиталы также были вложены в рудники. В случае победы Германии Штоккер мог оградить компаньонов от возможных потерь. Но уже к началу шестнадцатого года, когда стало ясно, что Германия потерпела поражение, англо-американские промышленники увеличили свои капиталовложения, и по их настоянию Штоккер был в конце концов устранен.
Отец Ирисова работал десятником на золотых приисках, принадлежавших американцу Китингу, который купил в томском горном округе в 1911 году богатейшие золотоносные участки и огромные земельные площади с залежами другпх полезных ископаемых.
Трофим Ирисов имел недалеко от припека заимку, на которой в годы войны батрачили военнопленные. Занимаясь тайной торговлей спиртом и скупкой краденого золота, он быстро разбогател. Но сына содержал в строгости, и хотя Иннокентий был уже студентом Технологического института, отец понуждал его во время каникул работать гростым забойщиком.
После революционных волнений в Томском технологическом институте несколько студентов были арестованы, многих исключили с волчьим билетом, а знаменитый сибирский геолог, профессор В. А. Обручев, вынужден был } пти в отставку. Накануне своего ареста студенческий староста Мартынов передал Иннокентию на сохранение материалы геологических изысканий, которые студенты проводили под руководством своего любимого профессора.
Разбирая материалы экспедиции, Ирисов обнаружил среди них сведения о нескольких новых крупных месторождениях руды и продал карты с обозначением залегания руд англичанину Пайперу, который недавно подал двадцать пять заявок об отводе ему для разведки и разработки золотоносных участков.
Бросив институт, Ирисов вернулся к отцу, предложил объединить капиталы и начать самостоятельное приисковое дело. Но отец обманул сына, записав приобретенный участок на свое имя, а сыну пригрозил: если тот начнет протестовать, то он скажет на суде, каким способом сынок добыл деньги.
Ночью Иннокентии взломал отцовский старинный скрытень. Но отец прятал деньги в другом месте, а в сундуке держал только меха.
Иннокентий уехал на угольный рудник и поступил работать штейгером с твердым намерением разбогатеть.
Ведя проходку, он приказывал брать полусгнившие крепления из старых выработок, а средства, отпускаемые на крепежный материал, присваивал. После обвала, при котором погибло двое рабочих, он хладнокровно повторил этот же "способ крепления". И снова произошел обвал с жертвами.
Управляющий рудником предупредил:
– Еслн Ирисов не будет разнообразить свой метод проходки, то в следующий раз его не пощадят.
Полгода Ирисов пользовался скромными доходами, собирая с артелей "с рыла по гривеннику", а с десятников – по целковому за то, что те брали рабочих из шахт на время пахоты или уборки в свои усадьбы.
Получив потом под начало шахту и подметив, как легко можно наживаться на фиктивных нарядах за откачку воды, Ирисов, весной поставил насосы на ремонт и с дальновидным расчетом затопил шахту. Когда объем затопления был установлен и на откачку были выделены средства, Ирисов нанял несколько уголовных. Те пробили из нижнего горизонта Пичугинской шахты ходок к затопленной шахте Ирпсова. Пичугинскую шахту затопило вместе с уголовными, которые не успели выбраться. А Ирисов спокойно присвоил все деньги, ассигнованные на откачку воды из его копи.
Даже видавший виды Штоккер пришел в изумление от лихости Ирисова. Но так как затопленная шахта принадлежала конкуренту, Штоккер только сказал с милостивой улыбкой:
– При такой храбрости пирата вы можете стать со временем человеком, но, сурово меняясь в лице, предупредил: – Больше ничего не сметь без моего слова.
С тех пор Штоккер стал благосклонно относиться к Ирисову и, многозначительно подняв брови, поучал:
– Эдвард Гарриман вел длительные переговоры с русским правительством о приобретении Америкой великой Транссибирской магистрали. Десятки крупнейших компаний Америки вложили свои капиталы в Сибирь, в шестнадцатом году они провели здесь тщательные исследования огромных пространств, содержащих полезные ископаемые. Наконец приобрели их в собственность путем договора с Временным правительством. Как вы думаете, для чего?
– Чтобы хапать, – весело ответил Ирисов.
– Вы совсем не политик, – пожурил Штоккер. – Америка нуждается в большой колонии. Она немножко опоздала брать колонии. Теперь она очень спешит. У Англии есть Индия и многие другие. Америке хочется иметь свою Северную Индию. – Одобрил: – Это правильно.
Русский мужик дешевый, – Сказал грустно: – Германия могла тоже иметь здесь свою Индию. – Посоветовал: – Вы должны много думать как политик. Маленькому жулику тоже нужна большая политика.
И вот, когда после отставки Штоккера перед Ирисовым открылась возможность стать почти что хозяином рудника, все рухнуло. Но Ирисов не смирился. Штейгеры, десятники, значительная часть служащих, лишившись прежних доходов и неограниченных прав, испытывали ненависть к народной власти. Собираясь по вечерам у Ирисова, они докладывали ему о том, что происходит на шахтах, советовались, соперничая друг с другом в сметливости, о способах саботажа, рассчитывая на благодарность от компании.
Ирпсова встревожил приезд Асмолова. Но когда он узнал, что Асмолов пока будет руководить лишь разведкой пластов неглубокого залегания, успокоился. Сейчас он боялся только одного: студент Мартынов, чье доверие он так подло обманул, отбыв ссылку, стал большевиком и недавно объявился в соседнем руднике, где его избрали членом ревкома. Встреча с Мартыновым не сулила Ирисову ничего хорошего.
Юрий Николаевич Асмолов поселился в доме маркшейдера Алексина. Низкорослый, тучный, с выпученными от астмы бурыми глазами, с отечным лицом, Алексин суетливо и бестолково ухаживал за Асмоловым. Было видно по всему, что он искренне обрадован гостю.
Еще до революции, когда завершилось строительство Транссибирской магистрали, возникла острая потребность в сибирском угле. Несколько лет Алексин возглавлял геологическую экспедицию, скудно снаряженную на средства Российской Академии наук. Самоотверженно, ценой неимоверных лишений, он обследовал огромные районы.
Но ассигнования кончились, работа экспедиции не была завершена. Штоккер от имени компании предложил Алексину средства на продолжение работ. Все материалы экспедиции стали собственностью компании, и даже реферат Алексина, предназначенный для Академии наук, оказался в сейфе Штоккера.
Алексин утешился, получив должность маркшейдера.
Хотя по договору с русским правительством компания была обязана проводить разведывательные работы, никто не был в них заинтересован, и суммы, отпускаемые на разведку, делились между администрацией рудника.
Жалованье Алексина было невелико. Но в компании существовала система тайных денежных поощрений для тех, чье служебное рвеппе выходило за пределы дозволенного даже законами, принятыми в русской империи.
Тайные вознаграждения получали чиновники горного надзора полиции, офицеры конвоя, в ведении которых находились шахтеры-каторжники.
Алексин копил нечистым путем приобретенные деньги, чтобы раз в году иметь возможность съездить за границу и там, как он выражался, кутнуть так, чтобы неоу стало жарко. За границей. Алексин стыдливо скрывал, что он русский, и на родину возвращался с отвращением. г В зимнее время "шахтерам честного звания" оплата за труд снижалась в два-три раза. Ссыльным поселенцам воооще всегда платили половину цены вольных А за каторжных компания платила только конвойным офицерам.
Артелям вменялось в обязанность пороть провинившихся шахтеров по приговору "артельной расправы".
Стоимость ничтожного продуктового пайка, состоящего пз гнилой муки и лежалой крупы, была настолько высока, что в дни расчета шахтеры почти ничего не получали на руки. И только после Февральской революции горнякам стали выдавать по пять фунтов муки на неделю.
Ьначале Алексину казалось, что он не сможет примириться с хищениями и всевозможными мерзостями творящимися на руднике: с жесточайшей системой штрафов когда десятнику достаточно было обнаружить в вагонетке кусок породы, чтобы не только лишить шахтера оплаты за добытый уголь, но еще и наложить на него штраф; за грубый ответ десятнику шахтер штрафовался тремя рабочими днями.
Девятилетние ребятишки работали на сортировке угля, а с двенадцати лет их брали в саночники или на откатку. Изувеченных во время работы обвиняли в нарушении правил безопасности и выселяли из балаганов и землянок даже зимой.
Когда Алексии попросил Штоккера дать пособие семьям двух горняков, заваленных породой в шахте Штоккер сказал строго:
– Мои военнопленные соотечественники работают в шахте, но я не питаю к ним жалости. Рабочий не имеет нацип. иЯ могу хотеть победы Германии пад Россией, но русской революции я предпочитаю победу России над Херманиеи, и, усмехнувшись, заявил: – Ваше национальное чувство слишком ограниченно, чтобы понять это.
Постепенно Алексин выработал для себя весьма удобную жизненную позицию. Он стал добряком. Это была тихая, безропотная, уступчивая и безразличная ко всему доброта. Она служила защитой от укоров совести, душевных тревог. Он уступал всем, покорно подписывал замеры проходок, существующих только на бумаге. Знал, что проходку через плывун надо вести при помощи сплошного крепления, но не запрещал обычный способ, будучи уверен, что Ирисов сорвет на этом немалые деньги.
А когда однажды плывун удушил забойщика, Алексии тайком через кухарку передал жене погибшего четвертной билет.
Асмолов доверчиво рассказал Алексину о причинах, побудивших его поехать на рудник. Руководствуясь своей привычной добротой, Алексин согласился, что открытые разработки действительно облегчат каторжный труд шахтеров, и горячо поздравил Асмолова, хотя был глубоко убежден в несбыточности этих планов.
После Штоккера власть над Алексиным перешла к Ирисову, и тот строжайше предупредил его, что компания сейчас ведет через посольство переговоры с Советским правительством о возврате рудников хотя бы в порядке концессии. И поэтому ни одного лишнего пуда угля из копей большевики забрать не должны.
Покорно следуя этому указанию, Алексин намечал новые проходки, минуя самые богатые пласты, или создавал трудные условия для их разработки.
Когда предложенное им направление проходки утверждалось, штейгеры, десятники, руководя работами, еще усугубляли трудности работ. Но теперь шахтеры прорубали пустую породу вдвое быстрее, чем рассчитывал Алексин, и иногда, совсем неожиданно для него, натыкались на мощный угольный пласт.
На заседании Совета управления копями было решено начать в шахте Капитальной проходческие работы, ведущие к мощному угольному пласту.
Сухожилии объявил, что все коммунисты и активисты профсоюза мобилизуются на подземные работы, которые будут идти круглосуточно. А разработка, направление проходческих работ поручается не маркшейдеру, а инженеру Асмолову.
Правда, еще до заседания Асмолов принес свои извинения Алексину и сказал, если тот считает себя обиженным, то он готов немедленно отказаться от этого предложения самым решительным образом. Но Алексин с таким чистосердечием убеждал не беспокоиться и вел себя так, будто это решение было подсказано Сухожилину чуть ли не им самим. Асмолов успокоился и только попросил познакомить его с материалами, необходимыми для работы.
Во всей этой истории Алексина больше всего волновало, не располагает ли Сухожилии какими-нибудь данными, руководствуясь которыми он сначала отстранит его от маркшейдерской работы, а потом, пожалуй, сможет поступить и покруче.
Навестив Ирисова, Алексин высказал ему свои опасения. Но Ирисов не придал им никакого значения. Его заботило только одно: если на Капитальной увеличится добыча, в случае возвращения рудника компании ему не усидеть на месте управляющего.
Разложив на полу планы рудника, чертежи шахт, Ирисов часами ползал на четвереньках, пытаясь угадать, в каком направлении начнет новую проходку Асмолов.
Развернув план рудника тридцатилетней давности, Ирисов увидел на нем обозначение старой шахты, почти примыкавшей своими штольнями к Капитальной. Эта шахта принадлежала купцу Мачухину, но после одной особенно снежной зимы ее затопило паводком. У Мачухина не оказалось свободных денег, чтобы начать дорогостоящую откачку воды. Устье стволов закрыли бревенчатыми настилами, они поросли бурьяном, и на поверхности почти но осталось следов от бывшей шахты.
И вот, разглядывая порыжевший от давности план этой заброшенной шахты, Ирисов вспомнил о своей лихой выходке, когда он затопил Пичугинскую шахту и сорвал на этом богатейший куш. Ведь достаточно Алексину наметить на плане угольного поля богатый пласт, лежащий в направлении заброшенной шахты, и передать его Асмолову, как тот, руководствуясь этим, поведет проходку к затопленной шахте.
Алексин согласился это сделать, тем более что тут имелись залегания угля, правда не очень значительные но преувеличить их было не сложно. В главный же свой замысел Ирисов Алексина не посвятил.
Получив от маркшейдера чертежи и планы шахт, Асмолов приступил к разработке направления новой проходки.
Обычно только после раскомандировки шахтер узнавал, на какой участок поставит его десятник. К концу смены очистные работы велись без крепежа, лишь бы не рухнула в упряжку кровля. Вступая в незнакомый забой, шахтер долго, с опаской приноравливался, приспосабливался и, вырубив свой пай, уходил, не думая о том, как можно было бы завтра ловчее здесь брать уголь.
Из попытки Опреснухина закрепить забой за каждой артелью ничего не получилось: слишком различны были условия труда. Никто не захотел добровольно брать трудные участки.
Самым тяжелым считался западный тупиковый забой на нижнем, мокром горизонте. Сухожилии убедил Краснушкина подобрать артель из шахтеров-партийцев, чтобы стать в этот забой. Воздух здесь был стоялый, вязкий, теплый, как над гниющим болотом. Илистая студеная вода хлюпала под ногами, сочилась со стен. Осклизлые от сырости крепления обросли серой мертвой плесенью.
