Текст книги "Кудеяр"

Автор книги: Вадим Артамонов

– Согласен с тобой, Михаил Васильевич, много зла причинил всем Андрей Шуйский и за это должен быть наказан. Ты советуешь казнить его смертной казнью, а ведь предок мой славный Владимир Святой поучал: ни невинного, ни преступного не убивайте; хотя и будет достоин смерти, не губите никакой христианской души.

Казалось, Михаил Глинский смутился от этих слов, но быстро овладел собой:

– Времена нынче другие, государь, люди очерствели душой, стали лютее, кидаются друг на друга, словно дикие звери. А потому и судить их нужно по-другому. Верю я: живи Владимир Святой сейчас, он смело казнил бы своих ворогов.

«Времена нынче и впрямь иные. Прав ли, однако, Михаил Глинский? Пожалуй, прав. Вон и Василий Тучков, которого я почитаю за набожность и начитанность, призывает меня поднять меч разящий, А ведь он не мог не знать всех слов поучения Мономахова».

Юному государю вспомнились слова митрополита Макария: «Да, время настало, пора тебе быть мужем».

– Какой же смерти достоин Андрей Шуйский?

– Чем позорней, тем лучше, – вмешался в разговор Юрий, – собаке – собачья смерть, потому прикажи псарям прикончить Андрея Шуйского.

Любят на Руси рождественский праздник Святки. Начинается он с обхода домов в рождественский Сочельник детьми или молодыми парнями и девушками. Ожидая колядовщиков, в каждом доме готовят для них подарки – печенье, сдобные коврижки, яйца, масло, рыбу, оладьи, шаньги. Коли хозяева оказывались щедрыми, их благодарили:

 
У доброго мужика
Родись рожь хороша:
Колоском густа,
Соломой пуста.
 

Ну а жадному пели по-иному:

 
У скупого мужика
Родись рожь хороша:
Колоском пуста,
Соломкой густа.
 

Могли спеть скрягам и похлеще-об осиновом коле, забитом в могилу, поэтому хозяева старались не прогневить колядовщиков.

А потом начинались святочные посиделки, причём молодёжь являлась на них разодетая в новые рубахи и платья, чтобы не было неурожая. На посиделках загадывали загадки, водили хороводы, пели озорные песни про старого мужа, про свёкра со свекровью, которых молодая невестка не очень-то почитает, играли в «молчанку». Кто нарушит тишину смехом или словом, тотчас же подвергался весёлому наказанию, его обливали с ног до головы водой, заставляли съесть пригоршню углей, поцеловать старуху или пробежаться на гумно и принести сноп соломы. Последняя кара почиталась самой ужасной, поскольку все страшились ночью угодить а лапы гумённика.

Веселье усиливалось с приходом в избу ряженых. Иной надевал личину[100]100
  Личина – маска.


[Закрыть] медведя и, кривляясь, показывал, как бабы ходят по воду, как девушка смотрится зерцало, как ребятишки воруют горох. Другой набрасывал на себя вывороченную шерстью вверх шубу, в один из рукавов которой вставлял палку с крючком на конце, Когда «журавль» начинал гоняться за девушками и клевать их крючком, те, смеясь, бросали на пол орехи или пряники. «Журавль» охотно подбирал подарки. Что визгу-то, что гаму-то было, когда в избу врывалась «нечисть» – парни, одетые в вывернутые тулупы, в длинные белые рубахи с рукавами, волочившимися по полу. Глянешь на иную личину – мороз по коже от страха: глаза свирепые, клыки огромные, Девушки, знавшие о возможности прихода «нечисти», повизжав для вида, начинали выгонять ряженых. Парни, слегка посопротивлявшись, убегали в сени и тут разболокались.

А уж каких только гаданий не было! Девицы ходили слушать на перекрёсток дорог: в какой стороне собака залает – туда и идти замуж. Иные подслушивали вод окнами: ежели в доме ругаются – в плохой дом попадёшь, а коли смеются – в хороший. Третьи шли к амбару и говорили: «Суженый-ряженый, приходи рожь мерить!» Послышится, будто там пересыпают зерно, значит, судьба пошлёт богатого жениха, а покажется, что метут пол веником, – быть за бедным. Повсюду на Руси выходили девушки на Святки «полоть снег». Да мало ли напридумано русскими людьми святочных забав для всех возрастов! Приостанавливаются в эти дни многие работы: бабы не прядут и не шьют – будешь на Рождество шить – родишь слепого; мужики не гнут дуг, колёс-иначе приплода скота не получишь.

В Сочельник[101]101
  24 декабря.


[Закрыть] под окном боярина Андрея Михайловича Шуйского здоровущая чёрная собака вырыла глубокую яму. Увидевший эту собаку Юшка Титов хотел было шугануть её, а она оглянулась в его сторону и так зарычала, что он перекрестился и попятился. Вооружившись кольями, боярские слуги кинулись к указанному Юшкой месту, да никого уже не застали, собаки и след простыл. Молча стояли челядинцы над глубокой ямой, чесали затылки и хмурились – примета была пакостная.

А москвичам дела нет до боярина Шуйского, шумит-бурлит по городу большой зимний праздник – Святки. И вдруг словно гром среди ясного неба – через день после коляды[102]102
  То есть 29 декабря.


[Закрыть] великий князь приказал всем боярам собраться в средней царской палате.

С неудовольствием явились бояре на зов государя, по дороге гадали – может, беда приключилась нежданная, вот великий князь и позвал их. Никто толком ничего не знал.

Государь сидел на своём обычном месте, тщетно пытаясь скрыть волнение. Лицо у него бледное, руки не лежат на подлокотниках кресла, беспокойно движутся. Вот он поднялся и громким звонким голосом обратился к присутствующим:

– Много неправды чинится ныне на Руси. Пользуясь малолетством великого князя, бояре злым умыслом завладели его властью. И те бояре ведут себя беззаконно: убивают ни в чём не повинных людей, словно тати с большой дороги грабят свою страну.

Боярам была в диковинку эта речь, они украдкой переглядывались между собой, кто насмешливо, кто возмущённо, кто выжидающе – что-то будет дальше?

– И я отныне намерен восстановить справедливость и мир в своём государстве. Мне ведомы имена всех виновных, но казнить решил я наивиновнейшего. Вот он сидит перед вами! – голос юного великого князя зазвенел от возмущения, когда он указал рукой на Андрея Михайловича Шуйского. – Это он убивал безвинных людей, незаконно присвоил себе власть, по праву принадлежащую великому князю. Много людей погибло от рук этого нечестивца, так пусть же смерть будет наказанием ему за совершённые злодеяния. Эй, псари! Войдите сюда и возьмите его!

Бояре от удивления лишь глазами хлопали. В палату ввалилось десятка два дюжих молодцев, они схватили упиравшегося, жалобно вымаливавшего прощения у великого князя Андрея Шуйского, поволокли его из великокняжеского дворца. По дороге в тюрьму псари нещадно били свою жертву, так что возле Ризположенских ворот он был уже мёртв. Обнажённое тело его часа два лежало на виду у москвичей.

Хотя в своей речи великий князь обещал покарать лишь одного Андрея Шуйского, однако на следующий день были схвачены ближайшие его советники – Фома Головин, Фёдор Скопин-Шуйский, Юрий Тёмкин и другие. Все они были высланы из Москвы[103]103
  …высланы из Москвы… – Тёмкин Юрий Иванович (150? – 1561) – воевода в Чухломе и Новгород-Северском; успешно воевал с татарами. Вместе со Скопиным-Шуйским подвергался опале за интриги против Глинских и т. д. В 1549 г. прощён и сделан боярином.


[Закрыть] – митрополит Макарий не мог оставить безнаказанным легкомысленный поступок Фомы Головина.

ГЛАВА 21

– Эх, были бы со мной гусли, уж повеселил бы я вас, братцы! – вздохнул скоморох Филя.

– Сиди уж, – недовольно проворчал лежавщий под грудой тряпья немощный старик, – всё бы вам, молодым, грешить. Ты вот лучше бы лоб свой перекрестил, ни разу, чай, не помолился, нехристь!

– А чего зазря-то креститься? Ты вот, Мирон, уж больно набожный, с утра до ночи лоб бешь, а толку-то что? Сам говорил: ни за что ни про что восьмой год здесь вшей кормишь.

– Видать, есть за что, – Мирон надрывно раскашлялся.

– Не пойму я тебя: то говоришь, что безвинно страдаешь – кто-то боярина Колычова по головке неласково погладил, а тебя за то в темницу упекли. Нынче же говоришь: есть за что.

– По молодости лет я, как и ты, к Богу-то был равнодушен, вот за это и страдаю.

– Так Бог-то, говорят, милостивый, а коли так, пошто не внемлет твоим усердным молитвам? Ты вот прощения у Бога просишь, а он на тебя хворобу напустил.

– Видать, время ещё не пришло для милости-то Господней, – старик опять закашлял.

– Во-во, тебя, Мирон, не переспоришь, лучше я вам, братцы, бывальщину расскажу.

– Давай, валяй бывальщину, – хрипло проговорил вор Брошка.

Рожа у него припухшая, нахальная. Приподнявшись на локте, он приготовился слушать Филю. Тот такое может сморозить, весь день хохотать будешь.

– Шёл я дорогой, поперёк мне едет мужик на телеге. Другой мужик подкрадается, да с заднего колеса и влез на небеса. Ему сказали – на небесах коровы дёшевы, а вши больно дороги. Вот он ходил, ходил, на тракт нигде не угодил. Увидел вдруг: небольшая церковь из пирогов складена, блинами набита, лепёшками покрыта, под крестом Адамова голова из большого базарного пирога. Подошёл к двери – священники там воют как звери. Дверь бороной затворена, кишкой затянута, калачом заперта. Я взял кишку, перекусил, калач переломил, борону отвалил. В церкви образа пряничные, а свечи – морковные. Гляжу, стоит поп – я его кадилом в лоб. Стоит дьякон – я его смякал.

– Тьфу ты, мерзость какая! – простонал в углу Мирон.

– Валяй, валяй, – одобрил рассказчика Ерошка.

– Стоит пономарек-я его из церкви поволок и затылком прямо об порог. Из его заднячки посыпались яблочки. Я яблочки собираю, родителей поминаю: Трюшу, Матрюшу, праведную душу, Якова распятого, Никиту горбатого. Вот теперь, духовный отец, и сказке тут конец. Это у нас не сказка, а присказка, приходите сказку тогда слушать, когда бояре будут кушать, а мы – завтракать.

Все, кроме Мирона, рассмеялись.

– Правильно сделали, что тебя в темницу упекли, словеса твои греховодные, от них народу пагуба.

– Меня, Мирон, не за то сюда упрятали. Своими ушами я слышал, как тати, нанятые Шуйскими, сговаривались прикончить боярина Ивана Бельского, сидевшего в темнице на Белоозере. Я о том людям поведал, да среди них дерьмо нашлось, донесло на меня куда надобно. Вот и обвинили меня в том, что я клевету возвёл на Шуйских. С Белоозера привезли сюда – в Белокаменную.

Кудеяр вздохнул: они с Олексой, как и Филя, безвинно страдают по воле Шуйских. – Как же так, – заговорил Олекса, – Андрей Шуйский приказал убить неугодного ему боярина Бельского. По вине Шуйского невеста Кудеяра руки на себя наложила. Так его бы в темницу бросить, а заместо него мы, безвинные, страдаем.

– Ха, нашёлся безвинный, – ехидно произнёс Ерошка, – а не ты ли вкупе с Кудеяром умыслил прикончить боярина Шуйского?

– Ты, Ерошка, сам в грязи утоп, – вступился за Олексу Елфим, – и других столь же грязными считаешь. Задумали ребята убить Шуйского, да не убили, потому на них вины нет никакой. Да и убили бы – невилика беда, поскольку за дело намеревались боярина покарать.

– Сам-то ты хорош! – взвился Ерошка. – Посчитай, скольких людей на тот свет отправил – видимо-невидимо! Тать ты с большой дороги, тать!

– Правду молвил – многим головы я поснимал, да и то сказать – за дело. Ты вот всех без разбору обворовываешь, кто под руку подвернётся. Невдомёк тебе, что ты у иного последний кус хлеба отымаешь. А ведь вокруг тебя и без того неправды хватает, бояре да дворяне кровь из народа сосут, грабят без зазрения совести. Стоит же людям против того слова молвить, их, истязают и губят без числа. Так я снимаю головы с тех, кто грабит народ, и возвращаю людям их добро.

– Может, и раздаёшь добро, – язвительно заметил Ерошка, – да и себе немало, поди, оставляешь. У тебя в нижегородской земле сколь кубышек зарыто?

Елфим, казалось, не слышал этих слов, в его глазах появилось мечтательное выражение, словно он был где-то далеко-далеко.

– Эх, други, хорошо-то как на воле! Мне вот на Волге много раз приходилось быть, какой там простор для души!

Кудеяр вспомнил своё первое впечатление от Волги, когда они с отцом Андрианом увидели её возле Плёса. Слова Елфима глубоко запали в его душу. Выходит, есть люди, готовые вступить в единоборство с грабителями народа. И живут эти люди вольными птицами, в стругах плывут по широкому волжскому простору, на быстрых конях мчат по лесным дорогам, чтобы покарать злодеев.

Полтора года томятся они в одной каморке вместе с Елфимом, и каждый раз, когда тот рассказывает о своих приключениях, у Кудеяра возникает желание стать таким же, как он. Да и собой Елфим пригож, сила чувствуется в нём недюжинная.

– Я ведь тоже от Шуйского пострадал, только от другого – Василия Васильевича. В его имении засуха приключилась, всё повыгорело – и в поле и на огороде, народ от голоду помирать стал, а боярский тиун всё требовал с людей подати. Когда же они, чтобы не помереть с голоду, открыли боярские житницы, явились от боярина людишки и жестоко всех покарали: кого в поруб побросали, кого плетьми выпороли. Тогда я подпустил боярину красного петуха и утёк в лес. Эй, Филя, что же ты приуныл? Спой нам бывальщину про лихих разбойничков!

Филя сделал вид, будто ударил по гуслям:

 
Как во темну ночь осеннюю
Выезжали добры молодцы,
Добры молодцы, буйны головы,
Со ножами со булатными,
Со стрелами со калёными.
Как завидели разбойнички
В теремах-домах огни,
Нападали буйны головы,
Убивали, кто богаче всех,
Забирали злато, серебро.
А на зорьке, зорьке аленькой
Как по полю, полю чистому,
Как по травке по муравушке,
По цветочкам да по аленьким
Проезжали добры молодцы,
С той ли песней, с той ли звонкою!
 

Глаза Елфима увлажнились.

– Ай, молодец! Вот она-песня нашенская! Дай облобызаю тебя.

Кудеяр обвёл глазами убогую каморку. Тесно в ней, но только не зря говорят: в тесноте, да не в обиде. Попробовал было Ерошка поизмываться над ним с Олексой, когда они только что попали сюда, да Елфим заступился, проучил пакостника. Свет едва проникает через крохотное зарешечённое оконце, притаившееся под самым потолком. Для тепла оно почти целиком заткнуто соломой, а всё равно в камере прохладно – изморозь проступила на грязно-сером потолке.

– Тихо! – закричал вдруг Ерошка. – На воле чтой-то подеялось.

Прислушались.

– Елфим, подсади-ка меня, я послухаю.

Ерошка добрался до оконца, выдернул из решётки пук соломы. В камеру хлынул сухой морозный воздух.

– Эй, баба, о чём это там галдят?

Через оконце глухо донёсся визгливый женский голос:

– Уж что там подеялось, уж что там подеялось!

– Что ты расквохталась, словно клуша! Говори толком.

– Сказывают, будто великий князь приказал псарям казнить боярина Андрея Шуйского, те и убили его, волоча к тюрьме. Вон он, бедненький, голышом лежит на снегу.

– Нашла, дура, бедненького!

Новость потрясла всех.

– Говорил я, – послышался из-под тряпья голос Мирона. – Бог правду видит, он и покарал злодея.

– Чует моё сердце, – обратился Елфим к Кудеяру– быть вам с Олексой вскоре на свободе.

Сердце Кудеяра радостно дрогнуло: может, и вправду их с Олексой выпустят на волю, ведь сам великий князь покарал боярина Шуйского. Вспомнились слова, сказанные им полтора года назад: «Всё помню, Фёдор!» И лицо с плотно сжатыми губами, бледное от гнева.

«Отомстил государь за бесчестие, причинённое Ольке, пусть душа её будет теперь спокойна!»

Елфим пристально всматривался в лицо Кудеяра.

– Слышь, друже, ежели и вправду вас с Олексой выпустят на волю, поможешь нам бежать отсюда?

Кудеяр задумался. Он бы и рад помочь Елфиму бежать из тюрьмы, да разве это возможно? Через дверь нe убежишь, там здоровущий замок, да и стража не дремлет. Пол каменный, подземный ход не прокопаешь. Потолок крепкий. Через окно? Так ведь там надёжная решётка.

– Жди, будет он тебя спасать! – до чего же у Ерошки противный голос! – Ежели сам выберется отсюда, то даст стрекача, как заяц, и был таков, об нас он и не подумает.

– Не все такие, как ты, – в голосе Елфима теплится надежда.

– Ежели смогу, то помогу.

– Слышал, Ерошка, а ты говоришь: даст стрекача! Кудеяру я верю. – Елфим тихим голосом стал объяснять свой замысел. – Долго я думал, как можно отсюда убежать. Путь только один-через окно.

– А решётка?

– В ней-то всё и дело. Ну-ка, ребята, подвалите нас с Кудеяром! На вид она крепкая, и в самом деле, если ломить её изнутри, ничего не выйдет. А вот если снаружи поддеть её пешней, легко отвалится – вишь, в том углу она еле держится.

– А стража?

– Что ж стража? Надо выбрать ночку потемнее, тогда стража не помешает.

Предсказание Елфима сбылось: через несколько дней после казни Андрея Шуйского стражник заглянул в камеру и выкликнул троих – Кудеяра, Олексу и Филю. Дьяк Разбойного приказа проверил, те ли явились, и велел убираться из тюрьмы, да поживее.

Ребята не заставили себя упрашивать, стрелой вылетели из тюрьмы на волю и замедлили шаг лишь возле Успенского собора. Ноги у Кудеяра ослабли, сердце колотилось в груди с перебоями. Свежий морозный воздух обжёг внутренности.

– Куда же мы теперь? – спросил Олекса. – Эх, кабы дали нам коней, помчались бы мы во весь опор в Веденеево!

У Олексы в селе отец с матерью, сестрёнки и брат. А что у него, у Кудеяра? Отец Андриан? Кудеяр соскучился по нему, но в скит не тянуло: со смертью Ольки его словно отрезало от тех мест.

– А ты куда хочешь податься? – спросил он Филю.

– Где оладьи, там и сладко, где блины, там и мы. Скомороху везде жить можно! Да и к вам я привязался, – Филя весело засмеялся.

– Перво-наперво нам поесть нужно да подумать, как спасти Елфима с Брошкой. Мирон бежать не хочет, да и слаб он.

– А может, не стоит?… – Олекса глянул в глаза Кудеяру и осёкся. – Это я так, сдуру. Страшно стало: вдруг опять туда угодим.

– Бог даст, не угодим. В Москве я знаю только одного человека – Фёдора Овчину, к нему и направимся.

Довольно быстро ребята отыскали нужный дом. Воротник, подозрительно осмотрев их с ног до головы, сердито промолвил:

– Нетути князя Фёдора дома, ходят тут всякие! Друзья хотели было уйти, но в это время на вороном коне показался нарядно одетый всадник.

– Эй, ворота!

Кудеяр вежливо поклонился:

– Здравствуй, Фёдор.

Молодой князь оглянулся и с удивлением посмотрел на ребят.

– Здравствуй, Кудеяр, я помню тебя. Рад, что невеста твоя отмщена: на днях государь Иван Васильевич велел казнить злодея Андрея Шуйского, а дружков его разослать по разным городам.

– И Фому Головина?

– Его в первую очередь: он митрополита бесчестил, на мантию ему наступал.

– И дочку его, Феклушу, услали?

– Нет, она в Москве осталась.

– Так ты, поди, женишься на ней?

– Кто ж на опальных женится? Да к тому же на Москве красавиц много. Вы-то куда путь правите?

– Нас с Олексой слуги Андрея Шуйского сцапали да в тюрьму упрятали, А как казнили боярина, нас и освободили. Нам бы теперь помыться.

– Эй, Фалалей, – обратился к воротнику Фёдор, – проводи их в мыльню да прикажи новую одёжку им дать, а после бани пусть накормят.

После сытной еды ребята вздремнули, а когда проснулись, на дворе была темень, мела метель.

– Теперь самое времечко, – промолвил Кудеяр, Разыскав в сарае пешню, вышли за ворота.

– Ежели всё случится так, как задумали, поволокем Елфима с Ерошкой в сарай, что возле хором Шуйских, там освободим их от цепей. В цепях им из города не выбраться – стража в воротах сразу же сцапает.

– А ну как в сарае нас подстерегут слуги Шуйского?

– Хозяина нет, Олекса, слугам теперь не до сарая, да и недолго мы там задержимся. До утра нужно выбраться из города, не то в тюрьме обнаружат пропажу н почнут нас разыскивать.

Сквозь снежную круговерть проступила громада Успенского собора. Постояли возле него, осматриваясь по сторонам, – кругом ни души, все москвичи давно спят. Осторожно пошли в сторону тюрьмы, отыскали нужное оконце и, подсунув под решётку пешню, налегли на неё. Решётка, чуть скрипнув, отошла.

Первым выбрался Ерошка. Ухватив за рука, вытащили Елфима. Кудеяр с Олексой взвалили беглецов на плечи, Филя шёл впереди, высматривая безопасный путь.

Яростные порывы ветра опрокидывали с ног. С трудом одолели путь до Фроловских ворот, свернули направо под уклон. Вот и подворье Кириллова монастыря с церковью Афанасия Александрийского. Остановились, заслышав крики сторожей, торопливо пересекли дорогу. На ощупь отыскали узкий проход между приземистой избушкой и оградой дома Шуйских. Несколько минут отдыхали, лёжа на сене. Кудеяр попытался было пешней сбить цепь с ног Елфима, но где-то поблизости грозно зарычала собака.

– Тише! прошипел Олекса, наблюдавший за двором Шуйских через чердачное окно.

Затаили дыхание. В тишине послышался слабый скрип саней.

– Тпру! – прозвучал в темноте голос, показавшийся Кудеяру знакомым. – Наконец-то приехали. Ну и погодка!

– Нынче святой Сильвестр гонит лихоманок-сестёр за семьдесят семь вёрст.

– Провалиться бы им в геенну огненную, повадились ходить на Русь, – говоривший громко икнул.

Кудеяр догадался – это Мисюрь Архипов с Юшкой Титовым пьяными заявились на подворье. В темноте послышался громкий стук.

– Спят, черти полосатые! Как не стало нашего милостивца, так и порядок порушился.

– Кто там? – глухо донеслось из-за двери.

– Свои, сонная кулёма, живо отворяй!

Скрипнула дверь, трепетное пламя свечи на мгновение выхватило из темноты две фигуры в огромных тулупах. Вновь стало тихо.

– Быстро к саням! – приказал Кудеяр.

Все сразу поняли его замысел, торопливо покинули укромное место. Возле ворот стояли двое саней, слуги вот-вот должны были явиться за ними. Поспешно отвязали лошадей и, повалившись в сани, погнали в сторону Фроловских ворот. При виде стражников сердце у каждого захолонуло, но те не остановили беглецов, лишь один из них проворчал:

– И куда в эдакую круговерть людей несёт? Путный хозяин в такую погодку собаку на двор не выпустит.

Передними санями правил Ерошка. Как москвич, он лучше всех знал дорогу. Выметнувшись на Пожар, Ерошка с силой хлестнул лошадь, та резво припустилась по безлюдной Варварке.

Когда въезжали в Рогожскую слободу, в окнах некоторых изб затеплились огоньки – близилось утро. В стороне от жилья остановились.

– Светать скоро начнёт, пора освободиться от тюремных оков, – Ерошка извлёк из сена свои ноги.

Пешней сбили с узников цепи.

– Ну вот что, братцы, – хрипло проговорил Ерошка, – премного вам благодарен за подмогу, только мне с вами не по пути. Я в Москве как рыба в воде, потому покидать стольный град мне ни к чему. Вы же на Волгу удумали путь держать. Так что прощайте, тут, в Рогожской слободе, у меня зазноба есть.

Ерошка махнул рукой и словно растворился в снежной пелене.

Кудеяр сел в одни сани с Елфимом, Олекса с Филей, лошади бойко устремились по Владимирке в сторону Нижнего Новгорода.