Текст книги "Кудеяр"
Автор книги: Вадим Артамонов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
В разговор вмешался Дмитрий Палецкий:
– Если тебе всё равно к государю бежать, то укрепи город русскими людьми.
– Я – слуга Аллаха, Дмитрий, и не хочу против своей веры идти. А и государю изменить не хочу же, поскольку ехать мне некуда, кроме как к нему. Так ты, князь Дмитрий, дай мне клятву, что великий князь меня не убьёт и придаст к Касимову, что пригоже. Так я здесь лихих людей ещё изведу, пушки, пищали в порох перепорчу. Государь приходи сам да промышляй.
– Хорошо, Шиг-Алей, – произнёс Алексей, – завтра мы с Дмитрием отправляемся в Москву, а с тобой останется Иван Черемисинов со стрельцами.
Шиг-Алей был недоволен отъездом царского родственника Дмитрия Палецкого, с ним он чувствовал себя в Казани спокойнее, однако не в его власти было задержать отъезд воеводы.
Солнечный январский день плыл над Москвой. Воздух искрился незнамо откуда возникающими блёстками, и в их радужном сиянии особенно нарядными казались золочёные купола кремлёвских соборов. В рабочей палате царь беседовал о казанских делах с Алексеем Адашевым.
– Скажи нам, Алексей, что нового в Казани.
– Казанцы вот-вот кинутся на Шиг-Алея и прикончат его. Всеобщую ненависть возбудила в людях жестокая резня, учинённая касимовцами на царёвом дворе в ноябре. Когда были мы с Дмитрием Палецким на обратном пути из Казани в Свияжске, то живущие там князья Чапкун и Бурнаш сказывали, что в народе ходит слух: по весне казанцы изменят тебе, государь. А Шиг-Алея татары очень не любят. И мы, уверяли нас князья, государю дали правду, по правде ему говорим, что казанцы непременно изменят, а тогда и Горную сторону будет не удержать. Так государь бы своим делом промышлял, как ему крепче.
Иван Васильевич прошёлся по палате и, остановившись против Алексея, спросил:
– А как нам будет крепче? Может, войска в помощь Шиг-Алею двинуть?
– Вряд ли это поможет, государь, – Алексей хоть и был всегда почтителен к царю, своё мнение отстаивал, не страшась его гнева. – Поддержать силой ненавистного казанцами хана невозможно. Едва войска устремятся к Казани, там вспыхнет мятеж и Шиг-Алея тотчас же убьют, а с ним и русских стрельцов, оставленных с Иваном Черемисиновым.
– Может, внезапно овладеть городом?
– Без ведома Шиг-Алея это вряд ли удастся, а его согласия на ввод русского войска нет, твердит: я – бусурман.
– Дурак он!
– Нынче явились ко мне казанские послы и просили передать тебе, государь, что все казанские люди хотят перейти в твоё полное подданство, если ты выведешь от них Шиг-Алея. Просят они, чтобы ты дал им в наместники боярина своего и держал бы их как в Свияжском городе. Если же ты их не пожалуешь, то казанцы грозят тебе изменить и добыть себе царя из других земель.
– Ишь, что удумали! Выведу я из Казани Шиг-Алея, а они тотчас же откажутся от своих слов.
– На всё готовы казанские вельможи, лишь бы отвести от себя угрозу смерти. Ведомо им, что Шиг-Алей просил у тебя выдать заговорщиков, уехавших с посольством в Москву. Да и в самой Казани остались лихие люди, которых царь грозился извести.
– Не верю я татарам, много раз обманывали они меня. Спроси, Алексей, послов: как вы поехали к нам, был ли вам наказ от князей и от земли, чтобы в Казани сидел мой наместник?
– Хорошо, государь, я спрошу об этом послов.
– Хоть и не верю я татарам, а всё равно придётся сводить Шиг-Алея. И коли послы явились от всей земли казанской, то спроси их, за что царя не любят на Казани, как его оттуда свести, как быть у них наместнику и как им в том верить?
– Послы жалуются, что Шиг-Алей побивает их и грабит, жён и дочерей берёт силою и если ты, государь, их пожалуешь, сведёшь хана с Казани, то теперь здесь, в Москве, уланов и князей, мурз и казаков человек с триста, один из них поедет в Казань, и казанцы все дадут тебе правду, наместника твоего пустят в город и город весь государю сдадут. Кому велишь жить в городе, кому на посаде, тем там и жить, а другим всем по сёлам. Царские доходы будут собираться тебе, государь, имения побитых бездетных князей ты раздашь кому захочешь, и все люди в твоей воле – кого чем пожалуешь. Если же казанцы так не сделают, то ты волен побить всех послов, живущих в Москве. Ну а коли Алей не захочет ехать из Казани, то тебе стоит только взять у него стрельцов, и он сам побежит.
– Поедешь, Алексей, в Казань, сведёшь Шиг-Алея. А вместе с тобой послы пусть отправят своего человека с грамотой к казанцам, в которой напишут так, как нам обещано.
– Кого, государь, пошлёшь наместником в Казань?
– Когда сведёшь Шиг-Алея, пусть Семён Микулинский явится в Казань из Свияжска.
Князь Микулинский отличился в первом походе царя на Казань, за что и был пожалован боярством, а ныне– наместничеством. Щедр царь Иван Васильевич к своим любимцам.
ГЛАВА 23
Князь Семён Микулинский в сопровождении своих людей приближался к Казани. Царь Иван Васильевич щедро пожаловал его, но в душе опытного воеводы не было радости: вряд ли наместничество в Казани будет лёгким. Ради сведения ненавистного Шиг-Алея казанцы поклялись стать подданными русского царя, да только можно ли верить их клятвам?
Родом князь из города Микулина, расположенного на юге Тверского края, на левом берегу реки Шоши. В этом городке сохранились старые порядки, установленные ещё во времена удельных властителей: князья Микулинские имели в своём подчинении более мелких властелинов. Семён Иванович с душевной теплотой вспомнил земляной вал, по которому в молодые годы прогуливался с красавицей Евдокией. А внутри вала множество церквей и монастырей, среди которых выделялся каменный пятиглавый собор Михаила Архангела о двух приделах – Григория Богослова и Дмитрия Салунского. Построена та церковь давно, в пору правления на Москве сына Дмитрия Донского Василия Дмитриевича. Крыта церковь Михаила Архангела дранью, а главы – мелкой зелёной черепицей, напоминающей чешую. Возле церкви стояла шестигранная брусяная колокольня. В земляной вал были вделаны двое ворот. Те из них, к которым подступала Острокольская слобода, были двойные затворные. Их украшал Деисус[206]206
Деисус – в средневековом (в основном в восточноевропейском) искусстве композиция, включающая изображение Христа (посередине) и обращённых к нему в молитвенных позах Богоматери и Иоанна Крестителя.
[Закрыть]. Другие ворота, начинающиеся от Посадской улицы, имели один затвор.
Князья Микулинские, потомки тверских великих князей, в своё время удачно перешли на службу к московским князьям и верно служили им.
Рядом с Семёном Ивановичем ехали боярин Иван Васильевич, Большой Шереметев и князь Пётр Семёнович Серебряный, который в прошлом году во время строительства Свияжска явился из Нижнего Новгорода под Казань, чтобы татары не препятствовали строителям. Сторожевой полк, куда входили казанцы, выведенные Шиг-Алеем в Свияжск, вёл юный князь Иван Ромодановский.
Воеводам повстречался молодой татарский князь, сопровождаемый ближними людьми; он почтительно приветствовал русских.
– Спокойно ли в Казани? – спросил его Семён Микулинский.
– Спокойно, боярин, спокойно, – приветливо улыбнувшись, ответил тот. – Мы все холопы государевы, а вы поезжайте в Казань; казанские люди рады государеву жалованью.
– А как там Иван Черемисинов?
– Иван приводит к присяге татарских людишек.
Князь вежливо распрощался с воеводами и удалился.
Тут к Семёну Микулинскому приблизились ехавшие сзади татарские князья Ислам и Кебяк и мурза Аликей-брат Чуры Нарыкова, казнённого Сафа-Гиреем.
– Семён, – обратился к наместнику Аликей, – дозволь нам первыми въехать в Казань.
– Что за нужда?
– Хотим предостеречь казанцев от лихих помыслов: скажем им, чтобы встретили тебя со всеми почестями.
– Не надобно мне почестей… Впрочем, поезжайте, если хотите.
Всё шло по задумке, к тому же Аликей казался Микулинскому надёжным человеком, поскольку брат его верно служил русскому царю и своей кровью доказал это.
Татары пришпорили коней и вскоре исчезли из виду.
Когда Алексей Адашев в феврале вновь явился в Казань, Шиг-Алей против сведения возражать не стал, поскольку в Казани жить ему было невозможно; к тому же казанцы уже послали людей к ногаям просить другого царя. Хан велел своим верным касимовцам забить в жерла пушек деревянные пробки, отправил в Свияжск пищали и порох и в день мученика Феодора Константинопольского[207]207
6 марта.
[Закрыть] выехал из Казани с большой свитой, объявив всем, что отправляется на озеро на рыбную ловлю. Его сопровождали многие князья, мурзы, горожане и полтысячи московских стрельцов. Выехавши за город, Шиг-Алей приказал остановиться и обратился к сопровождавшим его казанцам:
– Хотели вы меня убить и били челом на меня царю и великому князю, чтобы он меня свёл, что и над вами лихо делаю, и дал бы вам наместника; царь и великий князь велел мне из Казани выехать, и я к нему еду, а вас с собой к нему же веду, там управимся.
Князей и мурз, приведённых Шиг-Алеем в Свияжск, московские воеводы насчитали восемьдесят четыре человека.
К вечеру того же дня в Казань были посланы двое казаков с грамотами, в которых говорилось, что по челобитью казанских князей царь свёл Шиг-Алея и дал им наместника своего, – князя Семёна Микулинского, к которому они должны прийти в Свияжск для присяги, а когда казанцы присягнут, он явится в их город.
Татары ответили, что государеву жалованью рады, хотят во всём исполнить волю государеву, но пусть боярин пришлёт к ним князей Чапкуна и Бурнаша, на волю которых они могли бы отдаться.
На следующий же день Микулинский послал Чапкуна и Бурнаша вместе с Иваном Черемисиновым в Казань, и вскоре Черемисинов подтвердил, что земля казанская охотно присягает государю, а лучшие люди пожелали навестить наместника в Свияжске.
Лучшие люди действительно вскоре приехали из Казани вместе с князьями Чапкуном и Бурнашом и присягнули Микулинскому в своей верности. Вместе с тем они взяли с наместника и его товарищей – князей Ивана Шереметева, Петра Серебряного и Ивана Ромодановского – клятву, что те будут жаловать добрых людей казанских.
После этого Семён Микулинский послал в Казань князя Чапкуна, толмача и восемь детей боярских в помощь Ивану Черемисинову, они должны были приводить к присяге остальных казанцев и проследить, чтобы лиха никакого не было. Кроме того, им надлежало занять дворы, которые татарские князья обязались освободить. Ночью от Черемисинова явился человек и поведал, что в Казани спокойно, царский двор опоражнивается, а сельские люди после присяги разъезжаются по домам. Так что наместник может отправить в Казань свой лёгкий обоз со снедью да прислал бы ещё сотню казаков, которые могут пригодиться на всякое дело на царском дворе.
Получив эту весть, Семён Микулинский отослал обоз с семью десятками казаков, вооружённых пищалями, а вскоре отправился и сам. Всё шло хорошо до тех пор, пока в Казань не были отпущены князья Ислам и Кебяк и мурза Аликей.
Впереди на высоком холме показался казанский кремль, стоявший не в середине, а с краю города. К кремлю примыкал острог, окружённый деревянными укреплениями. Проток Булак на две неравные части делил город, который со всех сторон окружали огороды и обширные луга.
– Глянь, Семён, – обратился к наместнику Иван Шереметев, – что это Черемисинов нас не на месте встречает?
Иван Черемисинов, сопровождаемый князем Кулалеем, ехал навстречу по берегу Булака. Почуяв недоброе, наместник пришпорил коня.
– Что стряслось, Иван?
– До сих пор лиха мы никакого не ведали, но теперь, как явились в Казань князья Кебяк и Ислам и мурза Аликей, в городе начались нестроения. Они затворили город и сказали народу, что русские намерены всех истребить: об этом якобы говорили касимовские татары и Шиг-Алей. После этих лихих слов люди замешались.
– Поехали в город!
Приблизившись к городским воротам, воеводы увидели, что внутрь бегут жители посада, а на крепостных стенах скопилось немало воинов. Навстречу воеводам из ворот выехали князь Лиман, улан Кудайкул, другие знатные люди. Кудайкул почтительно обратился к наместнику:
– Бьём челом, князь Семён. Просим тебя не кручиниться, возмутили казанскую землю лихие люди. Так вы подождите, пока страсти улягутся.
– Ты, Кудайкул, вместе с князем Бурнашом отправляйся к казанцам и скажи им: «Зачем вы изменили? Вчера и даже сегодня вы присягали и вдруг изменили! А мы клятву свою держим, ничего дурного вам не делаем».
Кудайкул с Бурнашом уехали, но вскоре возвратились и сообщили:
– Люди боятся побою и нас не слушают.
Весь день продолжались переговоры, но казанцы так и не пустили наместника в город. И тогда Семён Микулинский велел схватить князя Лимана, улана Кудайкула и всех казанцев, выведенных Шиг-Алеем в Свияжск. В отместку казанцы задержали у себя детей боярских, явившихся с воеводским обозом. Простояв под городом полтора дня, воеводы вынуждены были повернуть в Свияжск. При этом Семён Микулинский строго приказал посадских людей не трогать, чтобы со своей стороны ни в чём не нарушать крестного целования.
В канун Благовещения[208]208
То есть 24 марта.
[Закрыть] Алексей Адашев вошёл в палату государя, и по его лицу Иван Васильевич тотчас же понял: произошло нечто неприятное.
– Что стряслось, Алексей?
– Дурные вести пришли, государь, из Казани.
– Не приняли моего наместника?
– Да, государь.
Царь заметался по палате.
– Ах они, собаки! Сами просили у меня наместника, а когда я вывел от них Шиг-Алея, тотчас же изменили своей клятве!
– Не пустив в город Семёна Ивановича Микулинского, они отправили послов к ногаям просить у них царя, а против русских стали воевать с намерением возвратить Горную сторону.
– А что же черемисы?
– Черемисы остались верными тебе, государь. Они побили отряд казанцев, взяли в полон двух князей и отдали их русским воеводам. Те велели казнить полонянников.
– Правильно сделали. Надобно отозвать Шиг-Алеч из Свияжска в Касимов, пользы от него нет, а вреда хватает: пошто было ему стращать казанцев, будто русские намереваются истребить их? А в помощь Семёну Микулинскому немедля пошлём Данилу Захарьина.
Алексей был согласен с решением государя: сейчас в Свияжске следовало иметь надёжного человека, и спокойный, рассудительный царёв шурин мог быть там очень кстати.
– Надобно нам окончательно разделаться с Казанью, потому вели воеводам летом выступать в поход.
– Успеем ли к лету изготовиться?
– Дважды ходил я на Казань зимой, и оба раза неудачно – погода препятствовала ратному делу. Видать, Господу Богу неугодно, чтобы мы зимой нехристей бусурманских воевали. Времени у нас для подготовки нового похода и впрямь мало, но и то надобно иметь в виду: ныне казанцы слабы, а к зиме могут укрепиться ногаями, астраханцами и крымцами. Так что времени упускать нельзя. И вот о чём ещё не запамятуй. Когда шёл я по нижегородской земле к Казани, то немало наслышан был о разбойниках, поселившихся в тамошних лесах. И тем беглым людишкам несть числа. При них немало разного оружия – нашего и татарского, даже пушки есть. Так надобно послать к ним грамоты, чтобы шёл разбойный люд к Казани и воевал татар. Коли одолеем казанцев-все прощены будут за свои злодеяния. К тому же для окончательного ослабления татар следует поселить в их землях как можно больше русских людей. А где их взять? Вот я и решил: беглых людишек, которые верно послужат мне на поле брани, наградить землями в Казанском крае.
– Из Свияжска дошли до нас худые вести: многие дети боярские, стрельцы и казаки больны скорбутом[209]209
Скорбут – цинга.
[Закрыть]– одни уже померли, другие лежат в великих мучениях.
– Святой отец Сильвестр писал в «Домострое», будто от скорбута ягоды свороборинные[210]210
Свороборинник – шиповник.
[Закрыть]помогают: надобно теми ягодами десна и зубы натирать. Вели лекарям закупить в зеленном ряду Китай-города ягоды свороборинные и отправить их на Свиягу.
– И ещё одна беда приключилась в Свияжске… – Алексей вдруг смутился, бледное лицо его покрылось румянцем.
– Что там ещё поделалось? – грозно спросил царь.
– Великое непотребство творится среди тех, кто здоров: многие воины бритву накладывают на свои бороды, угождая бабам, блуд сотворяют с младыми юношами, растлевают Богом освобождённых полонянников, благообразных жён и добрых девиц.
Видя смущение Алексея, царь громко расхохотался.
– Мужиков в Свияжске много, а баб мало, вот и блудят воины. Скажу отцу нашему митрополиту Макарию, чтобы духовной молитвой помог воинам стать на путь истины.
Иван Васильевич прошёл в покои жены. При виде мужа Анастасия отложила в сторону рукоделие, легко поднялась со своего места, обняла его шею тонкими руками.
– Что такой смурный сегодня?
– Дела не радуют, голубица моя.
– А ты позабудь на время про дела-то, все печали минут. И без тебя есть кому о делах думать – мало ли бояр да дьяков.
Иван внимательно всмотрелся в лицо жены. Пять лет живут они вместе, а любят друг друга по-прежнему, как в первые дни после свадьбы. Правда, за минувший год Анастасия сильно изменилась – лицо побледнело, от глаз побежали лучики морщин. Тому есть причина: сильно печалится она о детях своих, скончавшихся во младенчестве. В августе 1549 года родилась царевна Анна, но ровно через год прибрал её Господь. В марте прошлого года появилась на свет царевна Мария и тоже вскоре скончалась. Но хоть сильно печалится Анастасия о детях своих погибших, виду, однако же, старается не подавать, пытается всячески приободрить мужа, когда тот падает духом от бесконечных неурядиц. Зардевшись, поведала ему приятную новость:
– А у нас вскоре вновь дитё должно народиться, на третий раз непременно наследник будет.
Иван нежно погладил жену по спине.
– Юница ты моя пригожая! От тебя словно свет радости струится, все печали мои развевая. Заботят же меня казанские дела. В марте Семён Микулинский прислал весть, что горные люди волнуются, многие из них ссылаются с казанцами. И по тем вестям послал я в Свияжск князей Александра Горбатого и Петра Шуйского. Когда же они явились на место, то оповестили меня, что горные люди все изменили мне, сложились с Казанью, а когда воеводы послали на них казаков, то казанцы тех казаков побили, около семи десятков порешили, а пищали их забрали.
– Не печалься, государь, вслед за худыми вестями непременно пожалуют добрые.
– Худых вестей немало, моя юница. Наш дядя, Михаил Глинский, послал в Свияжск из Васильсурска за кормом казаков в судах. Так тех казаков казанцы всех перебили, даже пленных не пощадили. А в Казани порешили тех детей боярских, которые приехали в город с воеводским обозом. И ещё одна худая весть: ногаи дали казанцам астраханского царевича Едигера Магмета. Так ведь и это ещё не всё. В Свияжске многие люди больны скорбутом, а те, кто здоров, впали в разврат. Митрополит Макарий послал туда протопопа Тимофея – мужа изрядного, наученного боговдохновленному писанию, вместе со святой водой и поучением от митрополита.
– Слышала я, из Касимова Шиг-Алей приехал. Что ему от тебя надобно?
– Шиг-Алей советует идти на Казань не летом, а зимой, говорит, летом на Русь могут нагрянуть другие враги. Да к тому же казанская земля летом сильно укреплена труднопроходимыми лесами и водами, а это крепость великая, потому зимой воевать Казань сподручнее.
– Что же ты ему ответил?
– Сказал, что два раза ходил на Казань зимой и проку от тех походов не было. К тому же воеводы со многими ратными людьми уже отпущены на судах с большим нарядом и со всеми запасами. А что у казанцев леса и воды – крепости великие, то Бог и непроходимые леса проходимыми делает, и острые пути в гладкие претворяет.
– Не ходил бы ты, Ваня, на Казань, пусть воеводы воюют. Всегда тревожусь я, когда тебя рядом нет.
– Не тревожься, юница моя славная, покорю Казань – всегда рядышком с тобой буду.
– То-то было бы славно!
– А пока я стану воевать Казань, ты займись богоугодными делами – освобождай из-под царской опалы, вызволяй невинно осуждённых людей из темниц.
Дьяк Анфим Сильвестров подъезжал к Туле, куда был послан казначеем Хозяином Юрьевичем Тютиным для проверки правильности сбора тамги[211]211
Тамга – денежный налог, взимавшийся с торговли, ремёсел, различных промыслов в некоторых странах Востока и в России после монгольского нашествия до середины XVII века.
[Закрыть]. Казначеем его господин стал в прошлом году а ранее того они уже несколько лет были в дружбе и совместном деле – давали в рост деньги литовским торговым людям. Поповскому сыну и думать нечего было о службе в государевой казне в должности дьяка, однако царь явил ему великую милость, любя отца его, благовещенского священника Сильвестра. Он без колебаний удовлетворил просьбу Хозяина Тютина о назначении Анфима казначейским дьяком, позволил поповичу видеть свои государские очи.
Отец учил Анфима верно служить государю, который дозволил ему трудиться в своей царской казне у таможенных дел, быть послушным казначеям, с товарищами советным, с подьячими, мастерами и сторожами грозным и любовным, а с домашними – добрым. Анфим так и поступал. Это был спокойный, приветливый и набожный человек с округлым чистым лицом, на котором выделялись большие голубые глаза, и светлыми прямыми волосами. Завидев тульский кремль, Анфим остановил коня и усердно перекрестился в сторону величественного соборного храма архистратига Гавриила, возвышавшегося над кремлёвскими каменными стенами. Все церкви в городе и на посаде были в Туле деревянные. Каменный кремль строили в бытность Василия Ивановича, а завершали в страшный год нашествия на Русь Мухаммед-Гирея[212]212
1521 год.
[Закрыть], о котором московские старики до сих пор вспоминают с ужасом. Кремль стоял на невысоком пригорке на берегу реки Упы. Внутри крепостных стен виднелось больше сотни дворов, принадлежащих тульским дворянам и детям боярским. В зимнюю пору они обычно пустовали, а летом заполнялись служилыми людьми. В середине города выделялись дворы наместника, владыки и государя. Поблизости от них были клети осадных пушкарей, затинщиков[213]213
Затинщик – пушкарь, обслуживающий затинную пушку – вделанную в стену. От слова «затин», обозначающего пространство за крепостной стеной.
[Закрыть] и чёрных людей. Анфим отыскал глазами хорошо знакомую ему государеву клеть, в которой хранилась казна. К городу примыкал посад, окружённый деревянной стеной с воротами и башнями. В Никитском конце[214]214
Конец – часть какой-либо территории, преимущественно окраинная, отдалённая; район города.
[Закрыть] Анфим приметил Предтеченский монастырь с двумя деревянными церквами. Монастырь окружала ограда, внутри которой стояли кельи игумена, двух священников, дьякона и дюжины монахов. При монастыре была слободка, в которой жили монастырские крестьяне– пашенные и торговые.
На Мефодия Перепелятника[215]215
20 июня.
[Закрыть] в том году пришёлся понедельник. Небо безоблачно. Теплынь. В пору налива хлебов, буйного роста луговых трав дождик-то ой как нужен! Не зря по деревням в эту пору ребятня, поднимая босыми пятками пыль, приговаривает: «Ой, пыль бы к земле прибить, да нечем бить!» – «Сейчас бы дождичка-мокропогодничка!» – «Пролить бы дождю толщиной с вожжу!»
Анфим проводил взглядом летевшую низко над землёй стаю перепелов. В детстве он не упустил бы случая добыть перепела, поскольку примета была: тому, кто поймает эту птичку, весь год будет удача. Перепелам сейчас приволье – просо начинает созревать. Отовсюду слетаются к нему серые птахи и быстро жиреют.
Приблизившись к городу, Анфим приметил неладное: со всех сторон к Туле стекались люди, а на кремлёвских стенах столпились воины.
«Никак, крымцы пожаловали!» – сообразил дьяк и пришпорил коня.
Миновав посад, устремился в кремль, но попасть в него удалось не скоро – в кремлёвских воротах была давка. Спешившись возле дома наместника, увидел воеводу князя Григория Тёмкина. Тот как ни в чём не бывало приветствовал дьяка:
– Пошто пожаловал к нам, Анфимушка? Цела государева казна никуда пока не убежала.
– Отчего такое волнение, Григорий?
Воевода глянул усмешливо.
– Нешто сам не ведаешь?
– Догадываюсь – татары пожаловали.
– Позавчера явился станичник из Путивля, поведал, что крымцы ринулись на Русь, да неясно – сам царь идёт или царевич. А государь ноне где?
– В четверг вышел из Москвы на своё дело, обедал в Коломенском, оттуда направился ночевать в село Остров, а вчера, поди, явился в Коломну.
– И я так же мыслю. Эй, Селиван, – обратился князь к молодому воину, – гони в Коломну, скажи царю Ивану Васильевичу, что к Туле пришли крымцы, как видно, царевич, и не со многими людьми. Езжай, не мешкай!
Гонец пришпорил коня и устремился к северным воротам кремля.
– А мы пойдём на городскую стену, поглядим, что в поле деется. – Григорий неспешно, вразвалочку пошёл в противоположную сторону. Анфим присоединился к сопровождавшим его людям.
Со стены видна была степь, изрезанная дорогами, по которым в сторону Тулы спешили крестьянские подводы.
– Не успеть бедолагам укрыться в городе, – вздохнул воевода.
Двумя цепочками – справа и слева – к городу мчались татары с намерением перехватить беглецов. Вот обе цепочки сомкнулись, и татары устремились назад, хватая полонянников, их лошадей и нехитрые пожитки.
– Ты ведь у нас хорошо считаешь, – обратился воевода к Анфиму, – сколько, по-твоему, явилось под Тулу татар?
– Тысяч семь будет.
Григорий взмахом руки подозвал к себе воина.
– Поезжай в Коломну к царю Ивану Васильевичу и скажи ему, что под Тулу пришло татар немного, тысяч семь, повоевали окрестности и поворотили назад.
Анфим спустился с кремлёвской стены и направился к государевой казне. Казалось, беда миновала, люди успокоились. Пользуясь скоплением в кремле народа, купцы открыли свои лавки, многие из которых в обычное время пустовали. Где-то послышался женский смех.
Во вторник также ничего не случилось, и туляки стали было думать, что беда миновала, но в среду истошно заголосил колокол церкви архистратига Гавриила. Анфим поспешно покинул клеть, где хранилась государева казна, и устремился на поиски Григория Тёмкина. Воевода был на кремлёвской стене, где давал указания очередному гонцу, направляемому в Коломну. Со стены Анфим увидел великое множество крымцев. Вслед за конницей к городу направлялись пушки, сопровождаемые странного вида воинами.
– То янычары – верные стражи турского султана, Ох и злы, нехристи! – произнёс кто-то из людей, скопившихся на стене.
– А это что за чудища? Слоны, что ль?
– Какие тебе слоны! То верблюды. Не иначе как сам крымский царь пожаловал.
Анфиму всё было в диковинку – и турки, и верблюды. Вот верблюды остановились, татары засуетились, и вскоре на возвышении засиял на солнце шатёр из золотой парчи.
– Сам Девлет-Гирей пришёл к нам, произнёс воевода.
– Маловато силёнок у нас, ой как маловато! – вздохнул старец, незнамо как затесавшийся промеж воинов.
– А ты, дед, не трусь раньше времени-строго ответил ему Григорий. – Каркаешь тут словно ворон!
В это время рой стрел пролетел над стеной, никого не задев.
– Всем схорониться в укрытии! – приказал воевода. – Враг не скоро до нас доберётся – прочны стены Тулы, к тому же царь Иван Васильевич с войсками недалеко от нас и ведает, что татары явились сюда, Гонец сказывал; к нам на подмогу идут полки под водительством князей Петра Щенятева, Андрея Курбского, Ивана Пронского, Дмитрия Хилкова. Михаила Воротынского, да и сам царь следует за ними.
Эти слова вызвали воодушевление среди защитников Тулы, весть, что к ним на подмогу идёт столько знатных полководцев, вселила в них уверенность в добрый исход дела.
Но тут раздался страшный грохот – это турецкие пушки обрушили на город огненные ядра. Там и тут заполыхали деревянные строения.
– Стольких пушек я никогда еше у татар не видывал, – тихо сказал Григорий Анфиму, – но всё равно будем держаться до последнего. Верю – Бог не оставит нас в беде!
Мужественное лицо его было по-прежнему спокойным.
– Проведал Девлет-Гирей, что государь отправил войско на Казань, вот и пожаловал в надежде на беззащитность южных рубежей Руси. Плохо мы храним свои тайны.
– Много в Москве видоков и послухов татарских, да и трудно сохранить в тайне такое большое дело, как поход на Казань.
Между тем во многих местах города полыхали дома, сараи, заборы. Дикий вой огласил окрестности – это янычары по приказу Девлет-Гирея двинулись на штурм города.
– Лей смолу, скатывай камни! – приказал Тёмкин.
Туляки были полны решимости отстоять свой город, и спокойствие воеводы укрепляло эту решимость. Приступ янычар был отбит.
Наступил вечер, а затем тревожная ночь. Анфим пристроился спать ва стене среди защитников города. Из степи волнами накатывали запахи сомлевших трав, повсюду стрекотали кузнечики, а от реки доносились страстные вопли одуревших от любви лягушек. Природе не было дела до людской вражды. Июньская ночь коротка. Незаметно звёзды поблекли, наступил рассвет нового дня-Аграфены Купальницы. Роса быстро просохла, и ночной свежести как не бывало.
На городскую стену поднялся воевода Григорий Тёмкин – всё такой же спокойный, уверенный в себе, словно спал он, не ведая тревоги за судьбу вверенного ему города.
В татарском стане хрипло завыла труба.
– Опять на приступ пойдут, – как бы про себя проговорил воевода.
Однако труба неожиданно смолкла, движения в татарском стане не было видно. Что бы это могло значить?
– Смотрите, смотрите, наши идут!
В северной стороне, у самого края неба, вдоль дороги появились крошечные клубы пыли. Вскоре к воеводе подъехал гонец.
– Меня послал князь Андрей Михайлович Курбский, велел сказывать, что русские полки скоро будут в Туле.
Радостными криками туляки приветствовали слова гонца.
– Боже милостивый, помоги нам!
– Царь православный идёт!
Григорий Тёмкин возвысил свой голос:
– Люди русские! Царь православный спешит к нам на подмогу! Так побьём же ворогов, посягнувших на жизнь и свободу нашу!
Городские ворота распахнулись, воины вслед за воеводой вышли в поле. Анфим оглянулся и увидел, что за воинами со слезами на глазах шли вооружённые жители города – мужчины, женщины и даже дети.
Татары не ожидали вылазки туляков, дрогнули, стали отходить в степь. Много их было побито в этой отчаянной схватке, в том числе ханский шурин, оставив сиявший на солнце золотой парчовый шатёр, Девлет-Гирей ускакал в поле.
Три часа спустя воеводы, посланные Иваном Васильевичем, были возле Тулы и, не задерживаясь, погнались за татарами, разгромили их на реке Шивороне, отбили русских полонянников, захватили ханский обоз и верблюдов. Пленный знатный татарин рассказывал:
– Царь потому двинулся на Русь, что до Крыма дошёл слух, будто русский великий князь Иван со всем своим воинством отправился к Казани. Но русский царь перехитрил Девлет-Гирея. У Рязани мы перехватили станичников, и те сказывали, что великий князь ждёт крымцев на Коломне и хочет с ними прямое дело делать. Тут Девлет-Гирей намеревался было возвратиться в Крым, но князья и уланы начали ему говорить: коли хочешь покрыть свой стыд, то есть у великого князя город Тула на Поле, от Коломны далеко, за великими крепостями – за лесами. Царь их совета послушал и пошёл к Туле…