Текст книги "Кудеяр"

Автор книги: Вадим Артамонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА 14

В палате Ивана Васильевича Шуйского собрались Андрей Михайлович Шуйский, казначей Фома Головин да молодой воевода Иван Большой Шереметев. В последние дни хозяин дома постоянно чувствовал недомогание, поэтому в беседе почти не участвовал.

– Ну как вам новый митрополит поглянулся? – Фома Головин затаил в усах язвительную усмешку.

Ему ответил Андрей Шуйский:

– Не нравится мне Макарий – мягко стелет, да жёстко спать. Иоасафа мы низложили за то, что великий князь держал его вместе с Иваном Бельским в первосоветниках. Нынешний митрополит не часто бывает у государя, занят как будто церковными делами, а влияние его на великого князя чувствуется во всём. Иногда мне кажется, будто не мы, Шуйские, одолели Иоасафа с Иваном Бельским, а кто-то ещё, а кто именно – неведомо.

Воевода Иван Шереметев попытался успокоить боярина:

– Напрасно, Андрей Михайлович, тревожишься, пристально следим мы за всеми, кто стремится приблизиться к юному государю.

Фома Головин весело рассмеялся, вспомнив, как он, ухватив Иоасафа за мантию, повалил его на землю.

– Чего их, митрополитов, бояться? Такие же смертные, как и мы. Ежели Макарий станет нам поперёк дороги, я первый стащу с него мантию, и предстанет он перед нами в чём мать родила.

Андрей Михайлович громко захохотал, услышав грубую шутку казначея. Внешностью и повадками он походил на покойного двоюродного брата Василия Васильевича Шуйского: низкоросл и широк в плечах, короткопалые руки, вместительное чрево.

– Ты вот, Иван Большой, говорил только что, будто великий князь никого в приближении не держит. А я с тем не согласен, – короткопалая рука Андрея Михайловича распростёрлась по столу, – давно замечаю, что брат Михаила Семёновича Воронцова Фёдор своими сладкими речами прельщает государя. Род Воронцовых велик и влиятелен, от них всего ожидать можно. Слышал я, будто покойный Михаил Львович Глинский, желая захватить власть в государстве, сносился с Михаилом Семёновичем и обещал ему вместе с ним держать Русскую землю.

– И мне показалось, что Фёдор Воронцов неспроста льнёт к государю, – произнёс Фома Головин, – а кроме того, Бельские меня беспокоят. Вряд ли они долго потерпят пребывание Ивана на Белоозере, обязательно постараются освободить его либо с помощью великого князя, либо иным путём.

– С Бельскими надобно разделаться навсегда, – решительно произнёс Андрей Шуйский, – думаю я послать верных людей на Белоозеро, и тогда Бельские никогда не встанут нам поперёк дороги: Дмитрий изрядный трус, а Семён в бегах и вряд ли когда осмелится вернуться на Русь, уж больно много напакостил он ей. Иван Васильевич пристально посмотрел в глаза двоюродного брата. Много грехов совершено им, но никогда ещё он не говорил об убийстве столь откровенно и непринуждённо.

– Ты, Андрей, и вправду намерен послать своих людей на Белоозеро?

– Я уже обо всём договорился со своими людьми, завтра они отправятся к Ивану Бельскому.

Спокойный ответ Андрея смутил Ивана Шуйского, ему вдруг стало как-то не по себе. Что-то в последнее время надломилось в нём, часто стало вспоминаться прошлое, ни с того ни с сего раскаяние за дурные поступки вдруг охватывало его, после чего хотелось стать на колени перед иконами и молиться.

– Андрей, не бери греха на душу, все мы смертны.

– Поздно, Иван, Бельскому уже не жить.

Две дороги ведут из Москвы на Белоозеро. В зимнее время туда можно попасть на санях через Дмитров и Углич. Летом же ехали через Ярославль, путь от Ярославля до Белоозера обычно одолевали за четыре дня.

Белозерск – небольшой городок, затерявшийся среди болот и лесов на севере Московского края. Между ним и Вологдой лежит водный путь по рекам Шексне и Сухоне, с давних времён соединённых волоком.

В деревянных домишках под северным выцветшим небом жили рыбаки, поставлявшие рыбу во многие города Русского государства – в Москву, Тверь, Новгород… Для приезжих купцов в городе построены два гостиных двора. Помимо рыбы на белозерском торгу можно было купить мясо и овощи, сукна и щепетье[63]63
  Шепетье – деревянная посуда.


[Закрыть]. В изобилии здесь продавалась тверская посуда – ставцы[64]64
  Ставцы (ставики, ставешки) – деревянные точёные большие чашки, миски.


[Закрыть] белые, блюда осиновые, корцы[65]65
  Корец – ковш.


[Закрыть] малые и большие, солоницы. Из расположенного неподалёку Кирилло-Белозерского монастыря, где была изба токаренная, монахи привозили на белозерский торг ложки добрые кирилловские – репчатые, с присадками из рыбьего или моржового зуба, шадровые[66]66
  По-видимому, от слова «шадровитый» – рябой.


[Закрыть], корельчатые[67]67
  Корельчатые – сходные с изготовленными жителями волости Корела, расположенной на северных берегах Ладожского озера.


[Закрыть], белые и чёрные. Но особенно обширен и богат в Белозерске рыбный ряд. Здесь в большом количестве продавали дары озёра: икру ряпушную, бочки судачины, лещины и щучины, а также рыболовные снасти – мерёжи, неводы, проволоки на уды. Из близлежащих сёл крестьяне доставляли на торг возы льна и конопли.

Гудит, шумит белозерское торжище, ударяют по рукам торговцы и покупатели, яркими словесами расписывают свой товар купцы.

Около кабака спешились трое всадников и подозрительно осмотрелись по сторонам. В Москве в эту пору вовсю разгорается зелёное пламя, а здесь деревья и кустарники лишь начали разжимать свои крохотные кулачки-почки. Не заметив ничего опасного для себя, путники зашли в кабак. Торг ещё только начался, поэтому народу в кабаке было мало; здесь кисло пахло щами, пивом, овчиной. При виде гостей скоморох Филя грянул в гусли, пустился в пляс.

 
Меня тётка родила,
Мать и дома не была,
А бабушка повивала,
Насилу пымала. Эх…
 

Гости сделали вид, что не заметили скомороха, прошли в дальний угол кабака.

– Эй, хозяин, принеси-ка нам перекусить да подай ведёрко мёду, – загремел на весь кабак голос Петрока Зайцева.

Рожа у него свирепая, вся заросшая рыжими волосами, под глазами тяжёлые мешки. Вместе с ним были Митька Клобуков – высокий рослый парень с бегающими глазами и коренастый крепыш Ивашка Сергеев. Хозяин кабака Пинай Тихонов засуетился:

– Не успеет лысый кудри расчесать, как всё будет готово!

Он расставил перед гостями блюдо с хлебом, горшок горячих щей, деревянные чарки.

– Выпьем за успех веленого нам дела! – хоть и тихо сказал Петрок, но Филя расслышал его слова.

«Какое такое дело у этих молодцев в Белозерске?»

Скоморох ещё более навострил уши.

– А ты ведаешь, где тут тюрьма? – Ивашка подозрительно осмотрелся по сторонам.

– Когда-то Василий Васильевич Шуйский посылал меня сюда по сходному делу. Тюрьма стоит в самой середине этого вшивого городка и смотрит окнами на Белоозеро.

– А ну как не справимся мы втроём со стражниками?

– Стражники нам не помеха: у меня есть грамота от Андрея Михалыча Шуйского, в ней чёрным по белому написано, чтобы стражники беспрепятственно пропустили нас к боярину Бельскому. Выпьем за упокой его души!

– А ну как боярин брыкаться начнёт?

Петрок громко расхохотался.

– Я ему побрыкаюсь!

В полдень пьяная троица покинула кабак и устремилась к местной тюрьме.

Едва за посетителями закрылась дверь, Филя побежал к хозяину кабака, чтобы поведать об услышанном, Пинай задумчиво почесал в затылке.

– Выходит, палачи прибыли из Москвы, чтобы вершить суд над боярином Бельским. Мы-то тут при чём?

– Нехорошо, когда человека ни за что убивают!

– А может быть, Бельский по делам своим заслужил такой участи?

– Вряд ли, дядя Пинай, просто Шуйские решили свести с ним счёты. Надо бы предупредить стражников о готовящемся убийстве, им ведь приказано охранять боярина, а не убивать до смерти.

– А стражники что могут поделать, если у палачей приказ на руках есть?

– В грамоте-то сказано, чтобы сих людишек допустили до боярина Бельского, а они собираются убить его. Ежели стражники будут присутствовать при беседе Бельского с молодцами, те ничего не сделают с ним.

– Коли так, немедля беги к тюрьме.

Иван Фёдорович Бельский задумчиво смотрел сквозь узкое зарешечённое оконце на Белое озеро. Вода в нём светлая, как и холодное северное небо над ним. Несколько рыбацких лодок бороздят ровную спокойную гладь озёра.

«Промашку допустил я с Шуйскими: вместо того чтобы посылать их во Псков и Владимир, надо было отправить сюда, в Белозерск. Нерешителен я был, надеялся на помощь великого князя и митрополита Иоасафа, стремился привлечь на свою сторону бояр. Но разве можно на них полагаться? Все они, словно псы голодные, зорко следят за теми, кто стремится приблизиться к великому князю, и, заметив оных, кидаются на них со всех сторон. Мне ли не знать наше боярство? Когда Шуйские были возле юного великого князя, оно помогало мне, но лишь добился я власти, те же самые бояре напали на меня. Взять хоть Ивана Кубенского для примера».

Иван Фёдорович вспомнил поход на Казань двенадцатилетней давности, который по велению великого князя Василия Ивановича ему довелось возглавить вместе с Михаилом Львовичем Глинским. Когда после захвата острога оставалось лишь войти в беззащитный город, Михаил Львович затеял спор, кому из них первому надлежит въехать в покорённый город. Пока они спорили, началась такая сильная гроза, что посошные и стрельцы испугались и, побросав наряд, бежали прочь от Казани. Так что казанцы не только наши пушки приобрели, но и город за собой сохранили.

Да, местнические споры много вреда приносят Руси. Но как избавиться от этой напасти? Вот был он у власти, да не удержался и до сих пор не ведает, каким образом мог бы противостоять ворогам.

Томительно течёт время в заключении. Ему, деятельному, умудрённому в государственной службе, особенно тягостно пустое времяпрепровождение, спокойное созерцание жизни за узким окном темницы. Неужели влиятельные родичи ничего не предпринимают для его спасения? Чу, чьи-то шаги послышались в сенях. Время вроде бы неурочное. А вдруг явится сейчас гонец из Москвы с вестью об освобождении? Прошлый раз сидел он вот в этой же самой конуре и так же услышал шаги в сенях. Вошёл гонец, специально посланный за ним государем, и сказал, что великий князь Иван Васильевич призывает его, боярина Бельского, пред свои государевы очи. Может, и сейчас ему скажут то же самое?

Сердце Ивана Фёдоровича радостно дрогнуло, он не ошибся: звуки шагов смолкли возле его двери. Вот скрипнул ключ в замке. Замок тяжёлый, скрипучий. Вот распахнулась дверь, и в темницу вошли торе. Тот, что зарос рыжими волосами, пристально глянув на него, прохрипел:

– Здравствуй, боярин.

Самый высокий из вошедших смотрит на него как-то странно, оценивающе, нагло. Ивану Фёдоровичу при виде гостей стало не по себе – государь никогда не послал бы за ним таких гонцов.

– Кто вы такие?

– Коли ты хочешь это знать, я отвечу. Меня Петроком Зайцевым кличут. Его, – показал скрюченным пальцем с грязным ногтем рыжий детина на высокого парня, – Митькой Клобуковым, а этого – Ивашкой Сергеевым. Тебе-то пошто знать это, боярин?

– Что вам от меня надобно?

– А ничего. Андрей Михалыч Шуйский прислал нас к тебе покалякать по душам.

– Кончай, Петрок, пустословить, нам спешить нужно.

– Ты, Ивашка, не суетись, – рыжий детина дыхнул на боярина перегаром, отчего тот отшатнулся к стене. – Что-то ты, боярин, пугливым стал.

– Нечего мне бояться.

– И Шуйских ты не боишься?

– А чего мне их бояться? Я им вреда не чинил.

– Вот те на! А не по твоей ли воле Андрея Михалыча сначала во Псков послали наместником, а как отозвали с наместничества, так убрали с глаз долой подале? А кто Ивана Василича во Владимир загнал?

– На то была воля государя и митрополита Иоасафа.

– На государя да митрополита ты вину не вали, Иоасаф здесь недалече – в Кирилловом монастыре грехи замаливает. Вряд ли он согласится с тобой, боярин. Ты сам, пользуясь малолетством государя, вредил Шуйским, за что и ответ должен держать.

Петрок неспешно извлёк из кармана моток прочной верёвки. При виде её Бельский громко закричал:

– Эй, стража!

– Потише ты ори, стерва! – Ивашка коротким резким движением ударил боярина ниже груди. Тот ойкнул и стал медленно оседать на пол.

– Убери свою верёвку, – приказал Митька, – я его и так, как гниду, прикончу.

Длинная рука потянулась к горлу боярина. Иван Фёдорович, придя в себя, изо всех сил впился в неё зубами. Митька отдёрнул руку, скверно выругался. Петрок громко захохотал.

– Что, Клобук, получил?

– Эй, стража! – вновь закричал Бельский. Ивашка с силой пнул его в лицо сапогом.

– Пока не очухался, берись за горло.

Все трое навалились на боярина: Ивашка зажал рот, Митька железной хваткой вцепился в горло. Бельский дрыгал ногами, извивался всем телом, потом затих.

Убедившись в том, что боярин мёртв, убийцы миновали пустынные сени, вышли на крыльцо. Перед тюрьмой стояли люди и молча смотрели на запыхавшихся, вспотевших палачей. Те при виде толпы ощерились. Озираясь по сторонам, прошли к своим лошадям, вскочили в сёдла и галопом устремились в сторону Ярославля.

С нетерпением ждут на Руси Сидоров день[68]68
  14 мая.


[Закрыть], ведь вместе с ним приходит настоящее тепло. Не зря говорят: «На Сидоры отошли все сиверы; прошли Сидоры, прошли и сиверы». Вместе с теплом являются на Русь ласточки и стрижи. В этот день крестьяне сеют лён, сажают огурцы.

Иван Васильевич Шуйский распахнул окно, и тотчас же голова закружилась от резкого, ни с чем не сравнимого запаха черёмухи.

«Господи, благодать-то какая кругом! Как радуется душа явившемуся теплу, свежим листьям на деревьях, бесконечному щебетанию птиц. Ни о чём не хочется думать, какая-то отрешённость от мира, словно ты уже не жилец на белом свете».

– Авдотьюшка! – тихо позвал боярин.

Тотчас же в палату вошла его жена, немногословная и неприметная, готовая исполнить любой приказ.

– Присядь-ка рядом, Авдотьюшка. Вспомнилось мне вдруг, как мы с тобой в самый первый раз повстречались, вот об эту же пору – соловьи пели, черёмуха цвела.

Авдотья с изумлением глянула на мужа.

«Чтой-то с ним нынче? Никогда в жизни не случалось вести речи о молодости, о соловьях. Уж не помешался ли старый?»

– Нешто запамятовала?

– Прости, Ваня, память к старости совсем худая стала, давно ведь то было… Нет, вру, вспомнилась мне та наша встреча! Мы с подружкой Катюшкой Пересветовой пошли на Васильев луг поглазеть, как наши полки отправляются в поход на Литву. Тут-то ты и повстречался!

– Верно, Авдотьюшка. Великий князь Василий Иванович назначил меня вторым воеводой полка правой руки, а я ведь совсем молоденьким был, как увидел тебя на Васильевом лугу, так и ошалел от любви, спрашиваю, как, девица, звать, а ты зарделась словно маков цвет и молчишь. А подружка твоя расхохоталась да и назвала твоё имечко.

Авдотья разрумянилась, похорошела и словно сбросила груз трёх с половиной десятков лет.

– Как же давно это было, Ваня! Великий князь Василий Иванович сам только что оженился на Соломонии, она ведь красавицей была!

– И ты в то время ей в красе не уступила бы. Помню, двинулись полки на Литву[69]69
  Речь идёт о литовской кампании 1507–1508 гг.


[Закрыть], а я всё с тобой расстаться не могу, кричу: «Жди меня, Авдотьюшка!»

– Помню, всё помню, Ваня! То лето самым долгим мне показалось, не могла я дождаться до осени, все глаза проглядела, тебя высматривая, а уж слёз-то что пролила!

– А пришла осень – справили мы свадебку, весёлой она у нас получилась. Куда же любовь-то наша потом подевалась?

– А потом хлопоты начались, детишки народились, до любви ли тут?

– То-то и оно – хлопоты да заботы… А ведь это всё суета, пустое, главное же в жизни – любовь. Слышь, как соловьи-то заливаются, и так каждую весну! У нас же с тобой лишь одна соловьиная осень и была, за всю жизнь – одна!

– Это я, Ваня, виновата во всём. Помнилось мне: ну какая теперь любовь, коли дети пошли, хлопоты да заботы. Только ныне осознала свою ошибку. Как вспомнил ты про нашу первую встречу на Васильевом лугу, так словно что-то в душе перевернулось, вновь увидела тебя молодым красавцем, воеводой, и как тогда – в сердце любовь пробудилась. А ведь любить можно было всю жизнь.

– Верно, Авдотьюшка, молвила, всю жизнь можно было любить друг друга! Да только мерзкая суета нас разлучила. Домогался я власти, почестей, имений, славы, а пришло время-ничего этого не надобно. В том и есть моя вина. Прости же меня, Авдотьюшка.

– Бог простит, и ты меня прости, Ваня.

Дверь распахнулась.

– Вы чего это тут голубками воркуете? В потёмках сидите, света не зажигаючи.

– Мы, Андрей, сумерничаем, молодость вспоминаем. Ты-то с чем пожаловал?

– Только что воротились с Белоозера мои людишки – Петрок Зайцев, Ивашка Сергеев да Митька Клобуков. Прихлопнули они Ивана Бельского, придушили.

Иван Васильевич вдруг захрипел, повалился на бок.

– Прощай, Авдотьюшка, – прошелестело по палате.

– Эй, слуги, тащите свет!

Палата озарилась трепетным пламенем свечей. Иван Васильевич был мёртв. Авдотья смежила его веки, заголосила.

А в открытое окно палаты непрерывным потоком вливался ни с чем не сравнимый запах черёмухи, доносились страстные трели соловьёв. Жизнь шла своим чередом.

ГЛАВА 15

Зелёный Георгий, или Егорьев, Юрьев день – один из самых любимых праздников на Руси. Весело зеленеют пригорки – это Егорий из-под спуда зелену траву выгоняет. С Зелёного Георгия переходят от зимнего содержания скота к летнему, нанимают пастухов и полевых работников. Правда, трава ещё невелика и из-под копыта пока не насытится ни корова, ни лошадь, потому рачительные хозяева подкармливают скотину сенцом. Ведь это у дурня сена достаёт до Юрья, а у разумного – до Николы. Выпадающие поутру росы почитаются целебными от сглаза, от семи недугов, лучшими для беления холстов. Взволнованно бьётся сердце русского крестьянина – на Егория начинается ранний посев яровых, а от удачного посева зависит будущий урожай и благополучие семьи.

Кудеяр проснулся с ощущением большой радости: вчера Олька сказала ему, чтобы он с утра явился в лес, где они когда-то искали траву от правежа. Отец Андриан давно уже поджидал, когда Кудеяр откроет глаза.

– С днём ангела тебя, сын мой, пусть счастье сопутствует тебе всю жизнь, а чтобы сей день запомнился, велено мне передать тебе поминок.

Монах развернул белую, из тончайшего полотна рубаху с дивными узорами по вороту и подолу.

– Кем – велено?

– О том я сказать тебе не вправе, сам понять должен, а пока надевай обнову.

Андриан любовно оглядел ладную фигуру пятнадцатилетнего парня.

«Выше меня уж вымахал, руки сильные и лицом пригож, не зря девицы заглядываются да рубахи дарят».

Едва прикоснувшись к еде, Кудеяр заторопился в лес, где об эту пору буйно распустились первоцветы. Вот из-под куста орешника проглянула стайка золотистых ключиков, чуть дальше по обочине ямы разбежались розово-лиловые хохлатки, такие нарядные, праздничные, а среди берёз расплеснулось половодье белых ветрениц. В лесу просторно, светло, торжественно. Пройдёт неделя-другая, распустятся на деревьях и кустарниках листья и весенние первоцветы исчезнут, словно их и не было вовсе. А пока их время.

Где-то далеко-далеко послышалась песня. Кудеяр весь замер, услышав её, сердце забилось неровно, с перебоями, приятная истома охватила тело. Он остановился и, прислонившись спиной к берёзе, стал ждать появления Ольки. Девушка словно плыла по лесу, широко раскинув руки, улыбаясь чему-то неведомому, прекрасному. Тонкая, стройная, одетая в белое нарядное платье, она показалась Кудеяру похожей на белоствольную красавицу берёзу.

– Здравствуй, Кудеяр, – глаза у Ольки голубовато-зелёные, лучистые, под узкими, высоко взметнувшимися бровями. Нос и губы словно выточены искусным мастером, – с днём ангела тебя!

Разве есть на свете музыка более приятная, чем Олькин голос?

Только сейчас Кудеяр заметил, что платье Ольки украшено точно такими же дивными узорами, как и его рубаха.

– А я и не знал, что ты такая мастерица, спасибо тебе за поминок.

Олька смутилась.

– Не за что, Кудеяр. Посмотри, какое вокруг раздолье! Идёшь по лесу ~ и петь хочется. В хороший день ты на свет народился.

– Сегодня – самый лучший день в моей жизни, оттого что вижу тебя, слышу твой голос. Даже страшно стало при мысли, что могли мы не встретиться.

– А я всегда знала, что встречу тебя.

Олька легонько ткнула пальцем в его нос, весело рассмеялась. Кудеяр хотел было схватить её за руку, но она ловко увернулась и, словно дразня его, отбежала на несколько шагов.

– Ты думаешь, я тебя не догоню?

– Где уж тебе, такому неуклюжему, догнать меня! Олька опять засмеялась и легко побежала среди берёз к злополучному обрыву, с которого она свалилась во время сбора травы от правежа.

– Стой, ногу сбедишь!

Олька хотела было повернуть направо, но Кудеяр загородил ей дорогу_4.

– Ага, попалась! Зачем надо мной потешалась?

– Я больше не буду, – смешливо-жалобно произнесла Олька, – вижу теперь, ловок ты бегать по лесу.

Девушка стояла перед ним, прижавшись спиной к берёзе. Сердце Кудеяра, разгорячённое бегом, учащённо билось, жажда прикосновения к Олькиному телу туманила голову, неодолимая сила побуждала его обнять её, слиться с ней в единое целое.

– Не надо, Кудеяр, – Олькин голос прозвучал тихо, но требовательно. От этих слов Кудеяру стало нехорошо: выходит, она вовсе не понимает его, не ведает, как нелегко ему усмирить бушующие в душе страсти. – Прости меня, Кудеяр, очень прошу – прости.

Олька положила свои невесомые ладошки на широкие плечи, пристально глянула в его глаза. Кудеяр досадливо хмурил брови.

– Хочешь на Ивана Купалу будем вместе прыгать через костёр?

Сердце Кудеяра взволновалось: прыгать через купальский костёр – значит поклясться друг другу в верности до гробовой доски, объявить всем, что они хотят стать мужем и женой. Он подхватил девушку на руки, закружил по поляне.

На Аграфену – лютые коренья, Козлиха отправилась в лес собирать травы для разных надобностей. Едва вышла на крыльцо с корзиной, а Акулинка тут как тут.

– Тётка Марья, можно я с тобой пойду за лютыми кореньями?

– Что ты, пигалица, мне проходу не даёшь? Так тебя и тянет к моему ремеслу! Только пожалеть потом не пришлось бы, знахаркой-то быть ой как не сладко! Посчитают злые людишки за ведьму – спалят на костре.

– Ведьмы злые, а ты добро людям делаешь, от болестей их избавляешь, вот и я хочу людям добро делать.

Козлиха посветлела лицом.

– Экая ты разумная, пигалица. Верно мыслишь, да не ведаешь ещё, сколько же зла может быть у человеков! Для иных сколько добра ни делай – всё равно волком смотрят и твердят про тебя – ведьма.

– Тётка Марья, а я проведала, как эти травки прозываются, – Акулинка выпростала из тряпицы завёрнутые в неё растения. – Вот это – крин полской[70]70
  Ландыш майский.


[Закрыть].

– Верно, пигалица.

– А это – маун-трава[71]71
  Валериана лекарственная.


[Закрыть].

– Её ещё спокой-цветом кличут, потому как, если отварить корни и выпить, – все тревоги минуют.

– Есть у меня ещё пена-лупена[72]72
  Купена аптечная.


[Закрыть], только я не ведаю, пошто она.

– Пеной-лупеной лечат раны и ожоги. Вижу, пигалица, не зря ты ко мне прилепляешься, есть у тебя интерес к знахарскому делу. А ну-ка дай мне руку. – Козлиха долго рассматривала Акулинкину ладошку. – Ну, девка, быть тебе великой целительницей! Превзойдёшь ты в этом деле не только меня, но и многих других почитаемых врачевателей. Коли хочешь, пойдём в лес, покажу тебе заветные травы, они сегодня, в день Аграфены, в самом соку, а потому обладают большой силой.

– Тётка Марья, а вдруг мы отыщем в лесу разрыв траву, что будем делать тогда?

– Может, и найдём.

– А какая она?

– Разрыв-траву создали духи ночные и спрятали в глубине непроходимых лесов. Её прикосновение крушит крепчайшее железо – замки, мечи, кольчуги – всё превращается в прах. Благодаря этому и можно отыскать разрыв-траву: если в ночь на Ивана Купалу косить траву, то коса обязательно переломится в том месте, где она растёт. Собери тогда скошенное сено и брось в ручей: разрыв-трава поплывёт против течения. Тут её и хватай. Цветок разрыв-травы в отличие от Перунова огнецвета скачет и прыгает, а светится ровно столько, сколько нужно, чтобы прочитать три молитвы – «Отче наш», «Богородица» и «Верую». Коли добудешь разрыв-траву, сможешь одолегь любые запоры и сатанинскую силу, стерегущую клады. Потому величают её ещё ключ-травой. К тому же и обличьем своим она на ключ похожа.

Козлиха с Акулинкой уже давно шли по лесу. Вечерние сумерки сгладили яркость красок, но они всё же заметили в сыром месте розовые султаны травы, листья которой были похожи на ивовые.

– А это – плакун-трава[73]73
  Дербенник иволистный.


[Закрыть], давай накопаем её корней, ведь она заставляет плакать бесов и ведьм, хранит человека от соблазнов. Эта трава зародилась на крови, появилась она, когда распяли Христа. Богородица при этом так горько плакала, что из её слёз и выросла плакун-трава. Глянь на её листочки – на них как бы роса осела, это трава плачет, подобно Богородице. С помощью корня плакун-травы можно изгонять ведьм, домовых, нечистую силу, стерегущую клады. Завтра мы пойдём с тобой в церковь для освящения корня плакун-травы, заговорим его, чтобы он силу против нечисти приобрёл.

Спрятав корень плакун-травы в корзину, двинулись дальше. Когда вышли на большую сухую поляну, Акулинка приметила невысокое растение с ярко-розовыми цветками.

– Тётка Марья, глянь, какую я траву нашла.

– Лёгкая у тебя рука, детка. Это знаменитая тирлич-трава[74]74
  Золототысячник малый.


[Закрыть], а по-иному – ведьмино зелье. Она отвращает гнев сильных людей, приносит нашедшему её богатство, почести и славу.

– Почему же эту добрую траву зовут ведьминым зельем?

– А вот почему, пигалица: накануне Иванова дня, вот об эту самую пору ведьмы отправляются на свою распроклятую Лысую гору, что стоит неподалёку от Киева, и прихватывают с собой траву тирлич. С помощью её они обретают силу, потому и берегут как бесценное сокровище. Ну а как потребуется ведьме силушка, она варит в горшке ведьмино зелье и отваром смазывает своё тело под мышками и коленками, после чего с быстротой молнии уносится в трубу. А ещё ведьма варит тирлич для того, чтобы призвать к себе кого-то издалека. Как закипит в горшке корень тирлича, призываемый тотчас же поднимается в воздух и летит к ведьме словно птица. Когда ведьма хочет, чтобы к ней прилетел её возлюбленный, она, заварив зелье, приговаривает: «Тирлич, тирлич, моего милого покличь!» Чем сильнее бурлит в горшке снадобье, тем быстрее мчится к ведьме её возлюбленный.

Акулинка словно зачарованная слушала Козлиху.

– А ещё в эту ночь ищут орхилин-траву[75]75
  Сказочное растение, научное название прототипа которого не установлено.


[Закрыть], она растёт при большой реке, а срывать её можно только через золотую или серебряную гривну. Кто носит на себе орхилин-траву, тот не боится ни дьявола, ни еретика, ни злого человека.

– Тётка Марья, что это там шевелится?

– Где, пигалица?

– Вон, впереди.

Козлиха долго всматривалась туда, куда указала Акулинка. Сумерки уже совсем заполонили лес, поэтому казалось, будто деревья и кустарники не стоят на месте, а плавно движутся.

– В нынешнюю ночь, Акулинка, деревья переходят с места на место и разговаривают.

– Разве у них есть язык?

– Языка у них нет, а разговаривают они друг с другом листьями. Слышь, как они шелестят? Это и есть разговор деревьев. Сегодня и травы беседуют друг с дружкой, наполняются особой чудодейственной силой. Слышь, Акулинка, мы же с тобой ещё иван-да-марью не собрали, а ведь она ой как нужна! Еe надобно вкладывать в углы избы, чтобы ни один вор не подошёл к дому: брат с сестрой станут разговаривать между собой, а вору будет казаться, что это беседуют хозяин с хозяйкой. До света следует обязательно сыскать эту траву.

С полной корзиной Козлиха с Акулинкой возвратились в Веденеево перед рассветом.

Вот и настал день Ивана Купалы. В келье отца Андриана тишина прерывается вздохами – Кудеяр болен. Крупные капли пота проступили на его лбу, тяжёлое хриплое дыхание раздирает грудь. Болезнь началась приступом озноба, озноб сменился жаром, больной подолгу не приходил в себя, произносил бессмыслицу, несколько раз поминал Ивана Купалу.

Тревожно на душе Андриана, а ну как помрёт малый? Лекарей в здешней глуши нет, помощи ждать не от кого, разве что от Господа Бога. Вот почему он часто посматривает в угол, где лежит Кудеяр, чутко прислушивается к его дыханию.

В дверь тихо постучали. Вошла Олька.

– Слышала я, Кудеяр заболел. Что это с ним приключилось?

– Три дня назад ходили они с Олексой да Аниской купаться в такое место, где ключи бьют, вода ледяная, видать, там и застудился.

Девушка присела возле Кудеяра, ласково провела рукой по его голове, чистой тряпицей смахнула со лба пот. Из принесённой корзинки достала небольшой горшочек с тёмной густой жидкостью.

– Выпей, Кудеярушка, тебе сразу же полегчает, – приговаривала она, поднеся настой целебных трав к его губам.

Кудеяр перестал тяжело дышать, позволил влить в рот лекарство. Вот он открыл глаза, пристально посмотрел на Ольку, слабой рукой взял её руку, прижал к своей груди.

– Сегодня ведь Иван Купала. Сейчас я встану и мы пойдём.

– Никуда ты не пойдёшь, Кудеярушка, нельзя тебе. А Иван Купала вновь вернётся через год.

Олька говорила тихо, но отец Андриан отчётливо слышал каждое её слово. Краем глаза он видел, как ласково девушка гладила плечо больного. Это лёгкое прикосновение напомнило ему минуты собственного счастья, нежные руки Марфуши. Пятнадцать лет минуло с той поры, а всё помнит он до мельчайших подробностей. Воспоминания эти настолько свежи, что глаза монаха увлажнились, он поднялся из-за стола и вышел из кельи, чтобы справиться с охватившим его волнением.

Тёплый июньский вечер плыл над миром. Внизу, за рекой, на опушке леса полыхали купальские костры. Крошечные фигурки людей суетились возле них. Крепко сцепившись руками, взмывали над кострами те, кто намеревался соединить свою судьбу. Другие водили хороводы. Песни, весёлые крики доносились до отца Андриана. Как монах он осуждал язычество, но сердцем жадно внимал долетавшим до него звукам и сожалел лишь о том, что ему с Марфушей не пришлось прыгать через купальский костёр.

После Иванова дня Кудеяру вновь стало хуже, он редко приходил в себя, часто бредил, метался по постели. Олька навещала его каждый день, поила целебными травами, но пользы от них не было.

В Петровки девушка возвращалась под вечер из скита домой и на околице Веденеева повстречала всадников во главе с боярином Андреем Михайловичем Шуйским. Рядом с ним ехали тиун Мисюрь Архипов и праветчик Юшка Титов. Заметив Ольку, задумчиво шагавшую по обочине дороги с неизменной своей корзинкой, боярин оценивающе оглядел её с ног до головы, почмокал губами.

– Хороша девка! Чья будет?

– Филата Финогенова дочка. Девица и впрямь хороша, а вот Филат мужик въедливый, всё правду ищет, за что не раз учен был мною. Теперь кровью харкает и не суёт свой нос куда не просят.

– Таких учить да учить надобно. А девицу-то как кличут?

– Олькой.

– Чтоб сегодня же ночью была у меня.

Вечер настал тихий, ясный. В такую теплынь хорошо посидеть на крылечке, отдохнуть после дневных трудов, послушать отдалённый перезвон монастырских колоколов. В эту пору в дом Финогеновых вошли двое – Мисюрь Архипов и Юшка Титов.

– Пойдёшь с нами, девка, – обратился к Ольке тиун.

– Куда это вы уводите её на ночь глядя? – с тревогой спросила Пелагея.