Текст книги "Кудеяр"

Автор книги: Вадим Артамонов

ГЛАВА 24

После возвращения из Ниловой пустыни Матюша Башкин разузнал, где живёт аптекарь Матвей Литвин. Найти его оказалось несложно, поскольку аптек в Москве было немного, да и иностранцев знали наперечёт. Аптекарь жил в Китай-городе, на Никольской улице, недалеко от греческого монастыря Николы Старого, в одноэтажном добротном каменном доме. Когда Матюша открыл дверь, громко звякнул колокольчик. За столом он увидел седовласого мужчину, который растирал в ступе нечто жёлтое. На другом столе его помощник раскладывал для сушки корневища. Вдоль стен стояли шкафы, наполненные скляницами с жидкостями и порошками. В аптекарской избе ощущался необычный резкий запах. Всё было интересно здесь Матюше, словно попал он в иную, дивную страну.

– Мир дому сему, – приветливо произнёс гость.

Аптекарь отставил в сторону ступу.

– Какой лекарь послал тебя сюда, какое лекарство надобно?

– Лекарства мне не нужны, а хотел бы я видеть аптекаря Матвея Литвина.

– Он перед тобой, – ответил мужчина, склонив седую голову.

– А меня зовут Матвеем Башкиным. Хотел бы я потолковать с тобой, любезный, о немецком проповеднике Мартыне Лютере.

Алтекарь насторожился, внимательно всмотрелся в лицо посетителя.

– Здесь неудобно нам будет беседовать, всё время приходят люди, поэтому удалимся в аптекарский огород.

Литвин открыл малоприметную дверь между шкафами и через сени вывел Матюшу на заднее крыльцо. Сразу же от крыльца начиналась посыпанная песком дорожка, упиравшаяся в цветник. Вдоль забора кругами росли кусты свороборинника, такие нарядные в эту прекрасную пору коротких ночей, благоуханных и росных. По обе стороны дорожки были возделаны ровные грядки с лекарственными травами.

– Как хорошо в твоём аптекарском огороде! Никогда прежде не бывал в таком.

– Мой сад не единственный в Москве. Есть аптекарские огороды в Дорогомилове и в Коломне.

За цветником начинался крутой спуск к реке. Здесь в укромном месте стояла беседка, обвитая хмелем. Аптекарь взмахом руки пригласил Матюшу внутрь, усадил на скамейку.

– Здесь нам никто не помешает… Почему ты спросил меня о Мартыне Лютере?

– Мы, русские, исповедуем христианство, а понимаем его по-разному, есть среди служителей церкви стяжатели и нестяжатели. Да и миряне толкуют священные книги неодинаково. Слышал я речь проповедника по имени Феодосий, который отрицал причастие, посты, поклонение иконам, почитание святых угодников и их мощей. А ведь то же самое, как мне сказывали, утверждает и Мартын Лютер. Так ли это?

– О! Лютер – величайший провидец, сравнимый разве что с апостолом Павлом. Слава его не померкнет в веках, а учение распространится по всему миру. Сам Бог вручил ему Евангелие, чтобы он мог растолковать его людям. Лютер так и поступал, за что дьявол, неоднократно являвшийся ему во сне, нещадно ругал его: «Кто велел тебе проповедовать Евангелие так, как ни один человек не проповедовал его в продолжение стольких веков?»

– Однако же Лютер никогда не являл людям чуда, а ведь если сам Бог вручил ему Евангелие и велел толковать его людям, то должны бы быть Божественные знамения. Русские чудотворцы почитаемы потому, что и после смерти своей помогают людям в их делах.

– Всё это человеческие предания, выдуманные попами.

– Мартын Лютер отверг церковные предания и признавал Божественной только Библию. Так ли это?

– Так, юноша.

– Но ведь в Библии говорится о разных чудесах, которые явил Бог, чтобы убедить людей в силе десницы своей. Так разве ныне Бог не может явить различные знамения и чудеса? Почему же Лютер отвергает Божественные откровения?

Аптекарь замешкался с ответом.

– И ещё одно смущает меня. Вера без добрых дел мертва, ибо одной только верой, одними молитвами спастись невозможно. Но где же добрые дела Лютера?

– О, Мартын Лютер совершил величайший подвиг во благо людей – он провозгласил, что христиане свободны. Моисей всех освободил от власти фараона, поэтому господам не надо давать ничего.

– У русского царя Ивана Васильевича есть два первосоветника – благовещенский поп Сильвестр и Алексей Адашев. Сильвестр всех своих рабов отпустил на свободу, многих выучил грамоте, пристроил к тому или иному ремеслу. А Алексей Адашев все свои деньги раздаёт нуждающимся и делает это так, чтобы они не узнали имя своего благодетеля. Так если бы каждый так поступал, добро разлилось бы вокруг, а зло испарилось.

– Покуда есть князь ада, смущающий души людей, зло неистребимо.

– То оправдание мерзостям, творимым людьми. Наш знаменитый отшельник Нил Сорский учил, что заповеди Господни нельзя нарушать не только деянием, но и помыслом. У истинно верующего мысль не расходится с делом И если бы все люди стали вдруг праведниками. откуда злу взяться. Ведь сам князь ада ничего не может сотворить, творец всего сущего-Бог. Человек же волен выбирать, какой дорогой ему идти: той ли, на которую его толкает враг рода человеческого, или единственно правильной дорогой, озарённой светом Божественной истины – возлюби ближнего своего как себя самого. Это всё одно что свет и мрак. На свету растут деревья и травы, свет пробуждает ото сна птиц и зверей. Но что творит мрак? Разве что сон, забвение, небытие. И неудивительно: мрак есть не что иное, как отсутствие света.

Матвей Литвин со смущением слушал собеседника.

– Мудрёно ты сказываешь, добрый молодец.

Беседа с аптекарем разочаровала Матюшу. Литвин утверждает, что Мартын Лютер – величайший человек, которому сам Бог позволил проповедовать среди людей своё учение. Артемий же говорит, будто Мартын ненавидит Бога и ближних, что в нём нет и следа духовного благочестия. Кому верить? Кто развеет сомнения?

В Петров пост Матюша отправился к заутрене в Благовещенский собор – придворную церковь государя. Здесь служили известные попы – ближайший советник Ивана Васильевича Сильвестр, духовник царя Яков, престарелый Фёдор Бармин, бывший в своё время духовником великого князя Василия Ивановича… Памятуя о совете Артемия поделиться сомнениями с кем-нибудь из церковных мужей, Матюша долго выбирал, к кому из благовещенских попов обратиться. Его смущало их высокое положение при дворе. Чего доброго, посмеются над ним или высокомерно сошлются на занятость. Наблюдая во время службы за попами, Матюша обратил внимание на священника с обычным простым лицом, на котором выделялись глаза-добрые, всё понимающие и чуть печальные.

– Как звать вон того иерея? – обратился он к молившемуся рядом старику.

В Тихов день[216]216
  16 июня.


[Закрыть] царь ушёл на своё дело в Коломну, поэтому в церкви было малолюдно.

– Отец Симеон, добрый молодец, – ответил старец.

После заутрени Башкин разыскал приглянувшегося ему священника.

– Хочу исповедаться, святой отец.

Симеон внимательно всмотрелся в его лицо.

– Как звать тебя, духовный сын мой?

– Матвеем Башкиным, святой отец. Я – христианин, верую в Отца и Сына и Святого Духа, поклоняюсь образу Господа Бога, и Спаса нашего Иисуса Христа, и Пречистой Богородицы, и великим чудотворцам, и всем святым, на иконах написанным. Ваше дело великое – вы души свои полагаете за нас, мирян, бдите о душах наших, за что всем священникам будет воздано в день Судный.

Смиренная речь Матвея понравилась Симеону. Да и сам он поглянулся ему: лицо улыбчивое, доброе, голос ласковый.

– В чём же грехи твои, сын мой?

– Бога ради пользуй меня душевно. Грешен я в своих сомнениях: когда читаю Священное писание, умиляюсь и радуюсь, а как оглянусь вокруг – горько плачу от сознания того, насколько далеки мы от воплощения в жизнь главной заповеди Божьей – возлюби ближнего своего как себя самого.

– Сомнения твои напрасны, сын духовный, проистекают они из гордыни, а гордыня есть грех тяжкий. Немало в мире людей, живущих по заповеди Христовой. Разве не читал ты жития святых отцов?

– Читал я многие жития и немало огорчился тем, что святыми угодниками мы почитаем порой тех, кто пренебрегал главной заповедью Христовой. Разве можно поклоняться тем, кто многонародные сёла держал, слуг имел, хлеб с деньгами в рост давал, а недоимщиков судил и кнутьем бил?

– Это клевета на святых угодников! Ничего такого не писано в их житиях.

– То, о чём я сказывал, делал Пафнутий Боровский. Об этом было писано в первоначальном его житии, но ничего не говорится в поновлённом. Разве это не баснословие? Всё начинается с вас, священников. Вам надо пример показывать да и нас учить. Ибо в Евангелии сказано: «Научитесь от меня, яко кроток есмь и смирен сердцем; иго бо моё благо и бремя моё легко есть…». Нужнее всего человеку смирение и кротость. На вас, священниках, лежит обязанность претворения евангельских истин в жизнь. Не дают мне покоя, святой отец, и другие сомнения. Не в том ли беда наша, что очень уж легко избавляемся мы от греха: покаялся на исповеди – и прощён! А коли греха нет, можно сызнова творить зло. Не потому ли никто не следует главной заповеди Христовой?

– Но как же можно без покаяния обойтись? Как не облегчить душевные страдания человеку?

– У латин и того пуще: отдал деньги – и нет греха! А ведь и у нас в народе говорят: «Кто больше даст попу, тому и место в раю». Исповедаться каждый сам перед собой должен, а когда преуспеет в этом, то ни делом, ни помыслом уже не согрешит. К мысленной молитве призывал людей Нил Сорский, а мы молимся раскрашенному куску дерева, ожидая от него помощи себе. Но разве может дерево сделать человека добрым? Доброту рождает душа, спасённая умной молитвой.

Симеон не нашёлся, что ответить.

– Весь закон Божий, – продолжал Матюша, – заключён в словах, призывающих людей любить друг друга, а они как псы голодные грызутся. Разве совместимо с этой заповедью Господней закабаление бедняков богатыми горожанами и помещиками?

– Несовместимо, духовный сын.

– Христос всех братьями называл, а мы рабов-христиан у себя держим в кабале. Я благодарю Бога моего, все кабалы, которые у меня были, изодрал, а людей своих держу добровольно: хорошо кому у меня– живёт, а не нравится – пусть идёт куда хочет. А вам бы, святым отцам, пригоже почаще навещать нас, мирян, и указывать, как нам самим жить, как людей у себя держать, чтобы их не томить.

– О том много слов сказано священноиереем нашей церкви Сильвестром в книге, рекомой «Домостроем».

– А по-Божески ли монахам закабалять крестьян, иметь сёла многонародные? В прошлом году государь хотел было отобрать у монастырей вотчины, а Стоглавый Собор отверг его притязания, ибо церковные мужи всё для себя писали, чтоб им всем владеть – и царским и святительским. А пригоже ли то?

Симеон попал в затруднительное положение: в душе он был согласен с Матвеем, но разве можно попу пойти против Священного Собора?

– Я и сам не ведаю, что ты спрашиваешь.

– А ты бы, святой отец, спросил у Сильвестра, он тебе скажет, а ты мне передашь. Я сам знаю, тебе некогда об этом ведать, в суете мирской ни днём ни ночью покоя не знаешь…

На следующий день Симеон встретился в Благовещенском соборе с Сильвестром и, отведя его в сторону, сказал:

– Вчера был у меня на исповеди необычный сын духовный. Следуя главной заповеди Христа, освободил он принадлежащих ему людишек от кабалы.

– Ведаю, о ком ты говоришь, – о Матюше Башкине, слухи о нём носятся. А то, что он людей своих освободил, так это хорошо: надобно не на словах, а на деле творить добро. Я уже писал в «Домострое» о том, что всех своих людей в Новгороде и здесь, в Москве, освободил.

– Толкует он не только о церковных делах, о многом спрашивает с недоумением, да и сам же ещё учит. Духовный сын многие места из апостольских писаний мне приводил и спрашивал моё мнение. А я и сам не ведаю того, о чём он спрашивает. Тогда Матвей сказал мне, чтобы я у тебя узнал.

Сильвестр задумался. Многое из того, что говорил Матюша Башкин, ему нравилось. Но в окружении царя Ивана Васильевича постоянно шла борьба между придворными. Не воспользуются ли враги его расположением к Матюше? Ведь кое-кто называет Башкина еретиком, требует суда над ним. Надо быть осторожнее.

– Мы вот как, Симеон, поступим. Когда государь вернётся из Коломны, скажем ему о Матюшиных сомнениях, спросим его совета.

Симеон с удивлением глянул в глаза Сильвестра, но согласился.

Редко бывает митрополит у государя, но досконально ведает о всех его помыслах. Люди, хорошо знающие Макария, дивятся его осведомлённости в мирских делах. И никому невдомёк, что обо всех придворных новостях митрополита оповещает Сильвестр: нечасто видят их вместе. Между тем дружба их давняя, со времён пребывания в Новгороде Великом. Оба – большие тру-женики, но в разных сферах: Макарий высоко воспарил, занявшись Великими Четьи-Минеями и Степенной книгой, Сильвестр же ближе к грешной земле со своим «Домостроем». Дивятся люди, простой поп в первосоветниках царских ходит. А ничего удивительного в том нет, ибо прочно подпирает его первосвятитель.

Но сегодня Сильвестр нарушил установленный порядок– лично явился на митрополичье подворье, со слезами на глазах припал к ногам митрополита.

– Прости меня, грешного, владыко! Нет больше сил терпеть гнусную клевету и унижения, выпавшие на мою голову из уст тех, кому я неугоден. Многим нелюбо, что я близок к государю, и потому всеми силами тщатся они отпихнуть меня от него. Силы мои иссякли, дух изнемог. Умоляю, отпусти меня во святую обитель!

Макарий сидел за столом в кресле, перебирал чётки. Живые тёмные глаза его строго глядели на священника.

– Встань, Сильвестр, и скажи толком, кто порочит тебя перед государем?

– Многие в том преуспели, но больше всех дьяк Иван Висковатый. Три года лает он на меня, обвиняя в том, будто я из Благовещенского собора старинные образа вынес, а новые, своего мудрствования, поставил. Не нравится Ивану, как написаны на иконах святые. А я никакой вины не вижу и готов стоять на своём перед Священным Собором. А нынче, как сказывал мне Алексей Адашев, пришёл Иван Висковатый к государю и вновь всячески чернил меня перед ним. Говорил он, будто я и поп Симеон совокуплялись в единомыслии с Матюшей Башкиным, а тот якобы злобствующий еретик, клевещущий на православную церковь, сомневающийся в истинности деяний апостолов, А я ни в чём не виноват. Пришёл ко мне поп Симеон и поведал: в Петров пост на заутрени явился к нему духовный сын необычный и стал задавать недоуменные вопросы, спрашивать толкование многих мест из Апостола, сам их толковал, только не по существу, а развратно. И я о том поведал государю, чему видоками были Алексей Адашев и протопоп Андрей.

– Когда ты сказал государю о Матюше Башкине?

– Сегодня…

– И что же государь?

– Царь Иван Васильевич, выслушав меня, позвал Симеона и спросил: «Матюша Башкин – твой сын духовный?» Симеон ответил утвердительно. Царь сказал: «Вели Матюше изметить воском те места Апостола, которые тот считает неправильными».

– Кровавое колесо покатилось с горы, его теперь не удержать…

– Прости, владыко, коли виноват в чём.

– Ты ни в чём не виноват, Сильвестр.

Глаза митрополита были по-прежнему строги и холодны.

– Жалко Матюшу, по глупости пострадать может он, а человек хороший, добрый.

– У нас на Руси доброта не в чести, всяк почитает себя за провидца, упорствует в своём мнении до драки, до кровопролития. А потом слёзы кровавые утираем… Не в своё дело встрял Матвей Башкин, не ему, мирянину, судить о делах церковных.

– Но и это ещё не всё, владыко. Иван Висковатый прознал, что вокруг Матюши собираются разные люди, среди них тверские дворяне Григорий и Иван Тимофеевы, Борисовы-Бороздины. И сказывал дьяк царю, будто при дворе многие в единомыслии с Матюшей, а он, Иван Висковатый, потому об этом до сих пор молчал, что боялся злокольства с их стороны. А ещё говорил дьяк, будто Башкин совокуплялся в единомыслии со старцем Артемием. Когда тот был игуменом Троицкой обители, кое-кто из старцев усомнился в правомерности некоторых его высказываний. Артемий слёзно просил братью отпустить его в Нилову пустынь, на прежнее жительство ради спасения души. На том всё и забылось, а теперь благодаря усердию Ивана Висковатого вновь замешалось.

– Усердие дьяка не по разуму. Откуда у нас, у русских, тяга поучать друг друга? Его ли дело судить о церковных делах? Ведал я о ереси Матвея Башкина, не опасна она была для нас – мало ли вокруг сомневающихся во всём людей? В сомнениях родится истина. Но ныне кровавое колесо тронулось в путь, и его ничем не остановить. После речей Ивана Висковатого начнутся разговоры среди духовных, дескать, прозевали мы ересь и явилось шатание в людях. И за все эти дела с нас спросится. Вроде бы и умный человек Иван Висковатый, многое знает он, а не понимает того, что толкает юного государя на кровавую стезю. Всеми силами противлюсь я тому, но будет ли прок от моих усилий? А ведь Висковатый глубоко убеждён, что действует на благо православной веры. Уму непостижимо: добро рождает зло!

– Но и это ещё не всё, владыко. Иван Висковатый, стремясь всячески опорочить меня перед государем, сказывал ему, будто я был в совете с Артемием. Но это же ложь: того старца до троицкого игуменства я вовсе не знал. А как избрали в Троице игумена, то Артемия привезли из Ниловой пустыни и государь велел ему побыть в Чудовом монастыре, а мне приказал к нему приходить, беседовать с ним, чтобы узнать, какого он нрава и будет ли от него духовная польза.

– Успокойся, Сильвестр, ты ни в чём не виноват. По-прежнему будь рядом с государем и всеми силами отвращай его от пагубного сатанинского влияния.

– Тяжко мне, владыко, ох как тяжко!

– Знаю, что тяжко, но что же делать? Ежели мы, духовные мужи, не удержим государя от пагубных деяний, то кто же тогда сможет наставить его на путь истинный? Матвея Башкина будем судить на церковном соборе, когда государь воротится из казанского похода. Судить будем также Артемия. Но и Ивану Висковатому не избежать священного суда. Пусть он изложит на бумаге, что ему не нравится в искусстве псковских иконописцев, украшавших церкви и палаты после великого пожара, а мы на церковном соборе скажем ему, в чём он не прав. Миряне не должны судить о Божественных делах. Ивану Висковатому надлежит знать своё место, свои дела, возложенные на него государем. Каждый человек должен ведать свой чин, а не выдавать себя за пастыря. Ты тоже напиши мне обо всём, что ныне говорил.

Сильвестр низко поклонился и вышел из покоев митрополита.

ГЛАВА 25

Весёлый переполох в Кудеяровом городище – приехал из своего поместья Филя, да не один, а со всем семейством – женой Агриппиной и сыном Петькой. По этому случаю Кудеяр разрешил Ивашке пальнуть из пушки, установленной в башне. А та башня возвышается над земляным валом, насыпанным вольными людьми вокруг своего становища, которое за последние годы сильно разрослось за счёт беглых людей. Живут разбойники открыто, никого не страшась: не до них сейчас царю-батюшке, хочет казанцев одолеть, а местных бояр они совсем перестали бояться.

Катеринка с Любашей тотчас же увели с собой Агриппину. У Любаши в Веденееве дитё народилось. Вскоре после этого Корней привёз её в становище вместе с сыном Никишкой, которому ныне исполнилось четыре года. Молодым бабам есть о чём посудачить.

Вместе с Корнеем в Веденеево ездил Ивашка – не мог упустить случая повидаться с горячо любимой Акулинкой. А ныне одна забота у парня – как можно скорее встретиться с ней. Афоня, уступив его настойчивым просьбам, твёрдо обещал: этим летом возвратятся они в Москву, а по пути заберут с собой Акулинку. Несколько раз Афоня посылал с оказией весточку в Москву жене Ульяне, дескать, живы-здоровы они с Ивашкой. Как-то и Ульяна умудрилась передать ему привет от себя и всех домочадцев, горько сожалела о погибшем первенце Якимке, слёзно просила поскорее возвратиться в Москву.

За последние годы Филя сильно изменился, раздобрел на боярских харчах, остепенился. А как встретился с дружками, вновь начал зубоскалить, сыпать шуточками-прибауточками, скоморошничать.

– Что-то ты, Филя, забыл нас, давненько не навещал, а ведь так любо тебе средь нас было, – укорил друга Олекса.

– Не та земля дорога, где медведь живёт, а та, где курица скребёт. Но эта присказка не совсем верна: люблю я вас всех по-прежнему.

– Ладишь ли с тестем-то?

– С Плакидой Кузьмичом живём душа в душу. Ну а об Агриппине и спрашивать нечего – скоморошья жена всегда весела.

– Нешто Плакида смирился с тем, что его зять – скоморох?

– А куда ему деваться? Поначалу спесивился, нос воротил, а теперь без меня и шагу не шагнёт. Хозяйство-то большое, за всем глаз да глаз нужен, а прикащик Нестор после нашего наказания разболелся, отнялись у него рука и нога, какой с хворого спрос?

– Ну а тёща как?

– Василиса Патрикеевна холит и поит меня, всем угодить норовит, с ней у нас полный лад.

– И слуги тебя слушаются?

– А чего им не слушаться? Разве у меня в руках силы нет, чтобы проучить иного бездельника? Да что мы всё о делах да о делах? Петька, тащи сюда гусли!

Малыш припустился к повозке, извлёк из сена гусли, подал отцу. Загудели гусли, запел Филя про старину-бывальщину:

 
Среди торосинушки, середь площади
Тут ходит, тут бродит злой татарчонок,
За собой водит он красну девушку,
Красну девушку-полоняночку.
Отдаёт он красну девицу во постельницы,
Он и просит за девонюшку пятьдесят золотниц,
За всякую золотницу по пятьсот рублей.
Тут не выбралося купчинушки изо всей Москвы,
Только выбрался один удаленький добрый молодец,
Он, выдавши свои денежки, сам задумался:
На девушке шёлков пояс на тысячу,
На головушке ала ленточка в две тысячи,
На ручушке золот перстень – цены нет;
А мне красна девушка в барышах пришла!
 

Неожиданно Филя изменил голос, заверещал по-бабьи:

 
Вы послушайте, робята,
Нескладуху вам спою:
Сидит корова на берёзе,
Грызёт кожаный сапог.
 

– А вот какое дело приключилось с одним мужиком. Повёз он в город три четверти[217]217
  Четверть – русская мера сыпучих тел, равная 209,1 литра.


[Закрыть] ржи продавать. Подъезжает к заставе. Обступили его мошенники: «Стой! Как тебя зовут?» – «Егором, родимые». – «Эх, брат! Недавно у нас четыре Егора церковь обокрали: троих-то нашли, а четвёртого всё ищут! Смотри ж, коли где тебя спросят: как зовут? – говори: без четверти Егор; а не то свяжут да в тюрьму посадят». – «Спасибо, родимые, что научили!» Приехал мужик на подворье, хватился, а четверти ржи как не бывало! На заставе стащили.

В это время на башне тревожно загудел набат. Ребята выскочили на двор, забрались на вал.

– Ты чего, Корней, людей пугаешь? – спросил друга Олекса.

– По дороге в нашу сторону едут воины.

– Много их?

– Пятеро.

– Только-то! Чего же ты всполошился?

– А ну как это лазутчики, сзади которых большое войско идёт!

– Корней дело говорит, надо соблюдать осторожность, – похвалил сторожа Кудеяр. – Что видишь, Корней?

– Воины руками машут, будто бы просят нас не стрелять.

– Возьмите оружие и ступайте к воротам, – приказал Кудеяр.

Воины спешились перед воротами городища, Старший из них сказал:

– Мы гонцы царя Ивана Васильевича, везём царскую грамоту.

– Нешто царь опять жениться надумал? – Филя лукаво улыбнулся.

Напоминание о первой грамоте государя развеселило всех.

– Будет вам зубы скалить, – остановил шутников Кудеяр. – К кому везёте царёву грамоту?

– К главарю вашему.

– Вот он – наш главарь, – Филя указал на Кудеяра.

– Государь Иван Васильевич послал нас с грамотой к нижегородским разбойникам, в которой сказано, что царь намерен идти в поход на Казань, поскольку нет больше сил терпеть притеснения, чинимые русским людям татарами, неправду казанских вельмож. И в этот поход зовёт он всех вольных людей, обретающихся в Нижегородском крае. Своими ратными делами они могут добыть прощение за совершенные ранее злодеяния и поселиться в казанских землях. А кто пожелает вернуться в родные места, тому никаких препятствий не будет.

– Слышали, вольные люди, что царь Иван Васильевич сулит нам?

– Слышали, Кудеяр!

– Пойдём ли мы вместе с царём на Казань?

– Под Казанью голову потерять можно! – закричал конопатый парень, недавно прибившийся к Кудеяровой ватаге.

– Так ты что же, – насмешливо спросил Филя, – когда русских людей грабишь, головы потерять не боишься, а как за Русскую землю постоять нужно, так и о голове своей закручинился?

– Грабим-то для себя, а воевать за царя надобно. Ну его к… – конопатый грязно выругался.

– Кому, как не нам, живущим в нижегородской земле, знать, как много вреда причиняют татары украинам Руси: разоряют они дома, уводят людей в полон, оскорбляют нашу веру. Потому мы все пойдём по зову царя под Казань, чтобы воевать этот город.

– Верно, Кудеяр, – закричали ватажники, – пойдём под Казань-городок!

– Когда государь намерен быть под Казанью?

– Царь Иван Васильевич вместе с полками намерен явиться под Казань в середине августа.

– Через седмицу мы выступим в поход, чтобы к тому сроку оказаться на месте.

– Успеха вам, вольные люди, а пока прощайте, надобно нам многие другие ватаги оповестить о царёвой грамоте.

Гонцы взметнулись в сёдла, пришпорили коней и ускакали по лесной дороге.

Олекса повернулся к конопатому.

– Пойдёшь под Казань-городок?

Тот стоял набычившись, недовольно сопя носом.

– Жди, пойдёт он! Ему бы купчишек по головке кистенём гладить, да и то лишь тех, кто посмирнее, – ответил за него Филя. – Ступай-ка ты, паря, своей дорогой: конь свинье не товарищ!

Парень, озираясь по сторонам, юркнул в кусты. Филя крикнул ему вслед:

– Коли мне не в лад, так я и со своим г… назад!

– Ты-то сам пойдёшь с нами?

Филя смутился, почесал в затылке.

– Ехали по блины, а попали на оладьи… Ох и надоела мне боярская служба! Как же мне со старыми дружками не разгуляться, не повеселиться.

Афоня отвёл Ивашку в сторону и тихо сказал:

– Гони в Веденеево, в скит к отцу Андриану, скажи ему: по зову царя Ивана Васильевича вольные люди во главе с Кудеяром идут в поход на Казань.

У Ивашки в глазах плеснулась радость. Афоня понимающе усмехнулся.

– Не мешкая возвращайся сюда, а коли не застанешь нас, иди прямо на Казань. В тех местах я не раз бывал: встретимся на Арском поле, его там любой укажет. Ну а после казанского дела заедем в Веденеево, заберём Акулинку и подадимся в Москву, опасности теперь для нас нет никакой.

– Собирайтесь, други, готовьте оружие, – обратился к ватажникам Кудеяр, – немало его у нас накопилось, заржавело, поди, от времени. Так вы бы почистили его, чтобы не стыдно было и перед царём предстать.

Из каменной клети, где хранилось оружие, вытащили щиты, шеломы, шестопёры, сулицы, мечи, пищали. Все принялись за работу. А Филя успел уж и песню сложить. Вольно льётся под перезвон гуслей его бедовый голос:

 
Не полно ли нам, братцы, по свету гулять?
Не пора ли нам, братцы, Руси помочь?
Под Казанью-городочком стоит
Белый царь Иван Васильевич.
Мы пойдёмте-ка на помощь к нему!
В приволжских горах остановимся,
Шатрики раскинем шёлковые,
Приколочки поставим дубовые,
Сядемте, братцы, позавтракаемте,
По чарочке мы выпьем – поздравствуем,
По другой мы выпьем – песни запоём,
Погуляем да и в путь пойдём
Под Казань-городок!
 

В крохотной келье сидят двое-игумен Пахомий да отец Андриан. Неторопливо течёт их беседа под шум ненастья, обо всём вспоминают старцы. Старость уважительна к собеседнику: не будешь других слушать и тебя никто не послушает. Вторую седмицу не прекращается дождь, оттого в келье прохладно, сыро. Пахомий зябко кутается в свою хламиду. Стал он совсем немощным, глаза плохо видят. Да и отец Андриан не помолодел: жизнь – не кобыла, назад не повернёшь, С улыбкой вспоминает он, как бесстрашно бросался в огонь, спасая книги княжича Василия Тучкова, как ввязался в Суздале в кулачный бой между монастырскими и городскими. Ныне сила в руках не та, волосы припорошило снегом. А многих, в том числе и Василия Тучкова, давно уже нет на свете. На днях дошла до него весть: в своём родовом селе Дебала два года назад скончался отец Василия боярин Михаил Васильевич Тучков.

– Четыре года минуло с той поры, как Кудеяр покинул наши места, и вновь тревога одолевает меня: в любой миг я могу скончаться, а он так и не узнает, кто есть, кто его родители.

– Это я виноват, Андриан: воспрепятствовал тебе поговорить с Кудеяром, надеясь, что он долго ещё будет жить в наших краях, ан ошибся. Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

– Вчера был у меня в келье странник и поведал, будто царь Иван Васильевич вновь собирается идти на Казань. И по тому поводу написал он грамоту ко всем нижегородским разбойникам, чтобы они шли дружно под Казань-городок помогать ему воевать татар. За это Иван Васильевич обещал всех разбойников помиловать.

– Видать, Андриан, у разбойников сила великая, коли сам царь на подмогу их кличет.

– Верно, Пахомий, молвил. Странник сказывал: ой как много людей по лесам скрывается! Есть среди них настоящие тати, те ни за что ни про что убить человека могут. Но больше таких, кто в лес от боярской кабалы подался. Те люди татями поневоле стали. Среди них немало таких, как Кудеяр: разоряют они бояр, а отнятое у них богатство раздают неимущим. И вот решил я, Пахомий, идти к Казани.

– Мыслимое ли то дело, Андриан? Чует моё сердце: убьют тебя там!

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Коли получил Кудеяр государеву грамоту, непременно пойдёт со своими людьми к Казани. Тут-то мы и встретимся.

– Выбрось из головы эти мысли! Не пущу я тебя на погибель. Не сегодня завтра помру, на кого скит свой покину? Хочу тебя просить быть моим преемником.

– Ворочусь из Казани, тогда и поговорим о том.

– Значит, не хочешь уважить меня?

– Не могу, Пахомий. Дело у меня к Кудеяру есть. Зимой разболелся, так о смерти стал помышлять. Но прежде чем умереть, должен я перед Кудеяром покаяться за свой грех тяжкий, сказать ему, кто мать его, кто отец. Ведомо мне о том, а он не ведает и потому родителей своих не поминает. Хорошее ли это дело? Ныне молчать больше нельзя. Пока он был мал, тайну хранил я, опасаясь за его жизнь. А теперь он в совершенном разуме и полон сил, может постоять за себя. Потому твёрдо намерен я идти к Казани.

Дверь кельи распахнулась, поток солнечного света ослепил стариев.

– Глянь, Андриан, на воле солнышко, оказывается, играет, а мы за беседой и не заметили, что ненастье миновало. Кто это к тебе пожаловал?

На пороге стоял улыбающийся Ивашка, рослый, статный, пригожий лицом.

– Здравствуй, Иванушка! Какой же ты славный стал, писаный красавец. А отец-то твой где, Афонюшка?

– Отец остался в становище Кудеяровом, а меня послал сказать тебе, отец Андриан, что по зову царя Ивана Васильевича все вольные люди во главе с Кудеяром идут в поход на Казань.

– Вот видишь, Пахомий, я не ошибся!

– После казанского похода мы с отцом заедем в Веденеево за Акулинкой и отправимся домой в Москву.

– А Кудеяр куда думает устремиться после казанского похода?

– О том мне не ведомо. Царь обещал пожаловать разбойников, поселить их в казанских землях, а кто пожелает в родные места возвратиться, тому препятствовать не станут.