Текст книги "Кудеяр"

Автор книги: Вадим Артамонов

– Молитва твоя угодна Господу Богу, государь.

Иван заговорил живо, возбуждённо, со слезами на глазах:

– Прошу Господа Бога даровать мне мудрость, простить совершённые злодеяния, чтобы порядок и спокойствие воцарились в отечестве. Без отца и матери расту я как бурьян в поле.

Макарию захотелось приободрить, приласкать юношу. Вот он стоит перед ним-высокий, рослый, руки безвольно повисли, на глазах слёзы раскаяния.

– Всё в воле Божьей, государь. Мудростью Бог не обидел тебя, дал силу немалую твоему телу. И ты силу ума и тела направь на совершение добрых дел, на благо земли Русской. Знаю сам – много пришлось испытать тебе в детские годы. Да не очерствеет сердце твоё от причинённых тебе обид, стань мудрым отцом людям своим.

Последние слова Макария направили мысли Ивана по иному руслу. С некоторых пор стал он думать о том, чтобы найти себе верную подругу, с которой мог бы делить все тяготы жизни. Покраснев от смущения, юноша решил поделиться с митрополитом своими сокровенными мыслями:

– Святой отец, не пора ли мне озаботиться насчёт жены?

Макарий ещё раз оценивающе окинул взглядом его тело.

– Желание твоё угодно Господу Богу. Человеку, как и всякой Божьей твари, свойственно стремление к продолжению своего рода. Потому обмыслим мы это дело с ближними боярами. Советую тебе, государь, поискать прародительских обычаев, как прародители твои, цари и великие князья, на царство и на великое княжение садились. Всем ведомо, что прародитель твой Владимир Мономах принял царский титул и венчался на царство торжественным церковным обрядом. Почему бы и тебе не последовать его примеру и не принять царский титул?

Слова митрополита взволновали Ивана, он и сам долго думал о том, почему Владимир Мономах был царём, а после него-лишь великие князья. Много зла причинило отечеству татарское нашествие. Так ведь ныне благодаря трудам деда и отца Русь вон как высоко поднялась! Так почему бы ему не принять царский титул?

– Сильному подобает быть щедрым и милостивым, государь. Пришёл я печаловаться за тех, на кого положил ты опалу. Нет их вины перед тобой, а если и есть, то она явилась по недоразумению, по недомыслию. Между тем эти люди-могут быть полезными тебе, государь. Взять хоть Дмитрия Палецкого. Двенадцать лет назад вместе с конюшим Иваном Овчиной громил он татар, пришедших на Русь из Крыма. За воинскую доблесть приблизил его к себе твой отец, покойный Василий Иванович. Сказывали мне монахи Иосифовой обители, что когда великий князь смертельно больным явился к ним помолиться, не кто иной, как Дмитрий, вёл его под руку.

Митрополит знал, как отзывчив Иван на доброе слово об отце.

– И вправду, святой отец, несправедливо я поступил с Дмитрием Палецким, тотчас же прикажу снять с него опалу.

– И другие, государь, виноваты перед тобой не больше Дмитрия. Я говорю об Иване Кубенском, Петре Шуйском, Александре Горбатом да Фёдоре Воронцове.

– Всех, всех велю миловать, святой отец! – искреннее раскаяние было в глазах юного великого князя.

В декабре 1545 года для митрополита Макария государь помиловал опальных князей.

ГЛАВА 3

Филя с Корнеем прибыли в Арземасово городище под вечер, остановили сани возле кабака.

– Сперва пропустим по чарочке, а потом уж за дело, – Филя с удовольствием потёр руки.

– Боюсь, не узрели бы меня знакомые, расскажут потом батюшке, что я по кабакам хожу, – несдобровать мне!

– Чудак ты, Корней! Ведь не с батюшкой тебе жить, а с нами – разбойничками. Так что ни к чему тебе таиться, пошли!

Перешагнув через порог, Филя громко произнёс:

– На море на окияне, на острове на Буяне стоит бык печёный, в заду чеснок толчёный; спереди режь, а в зад макай да ешь!

В кабаке на мгновение стало тихо, потом радостно загалдели:

– Скоморох явился нам на потеху!

– Наконец-то!

– Садись, добрый молодец, к нашему столу, выпьем чарочку для веселья.

Филя с достоинством сел за середний стол, усадил рядом Корнея.

– Пропою я вам, братцы, про доброго молодца, одолевшего татар:

 
При курганчике, при широком раздольице
Добрый молодец спочив имел,
Спочив имел день до вечеру,
Осеннюю тёмную ночушку до белой зари
Наезжали на доброго молодца три охотничка,
Три охотничка – три татарина.
Один-то говорит: «Я стрелой убью»;
А другой говорит: «Я копьём сколю»;
А третий говорит: «Я живьём возьму».
Добрый молодец от сна пробуждается,
За шёлков чумбур хватается,
На своего доброго коня скоро сажается.
Он и первого татарина сам стрелой убил,
А другого татарина копьём сколол,
А третьего татарина живьём повёл.
 

– Хороша песня! – закричал худой мужик, одетый в серую холщовую рубаху. Лицо у него удлинённое, выразительное, приятное. – Эй, кабатчик, поставь ребятам от меня ведёрко мёду… А теперь выпьем за доброго молодца, одолевшего татар!

Корней никогда не пил вина, поэтому не решался взять в руки чарку.

– Не подводи меня, пей, – тихо уговаривал его Филя.

От крепкого мёда перехватило дыхание, и почти тотчас же сделалось легко и покойно. Корней оглядел кабак и увидел его как бы в ином свете: в нём стояли три длинных стола с чисто выскобленными столешницами, а вокруг них сидели разные люди – иные хорошо одетые, иные в непотребном виде. Филя в кабаке, словно рыба в воде, – так и сыплет прибаутками, песни поёт, бывальщину рассказывает.

– Поехал молодой мужик в город, а жёнка пошла его провожать; прошла версту и заплакала. «Не плачь, жёнушка, я скоро приеду». – «Да разве я о том плачу? У меня ноги озябли!»

– Эй, кабатчик! Ещё ведёрко мёду! – закричал явившийся в Арземасово городище на ярмонку дюжий детина. – Уж больно складно врёт сей человек!

А у Фили новая побасёнка готова:

– Овдовел мужик, пришлось самому хлебы ставить. Вот он замесил тесто и вышел куда-то. В сумерках воротился, хотел было вздуть огонь, да услышал, что кто-то пыхтит. А это хлебы кисли. «Недавно, – думает себе, – ушёл, а кто-то уж забрался в избу!» И впотьмах наступил на кочергу. Она ударила его в лоб, он закричал: «Сделай милость, не дерись, ведь я тебе ничего плохого не сделал!» А сам ну пятиться вон из избы. На беду, нога разулась, и мужик при выходе прихлопнул опорку дверью и упал. «Батюшка, отпусти! Не держи меня, право слово – ничего тебе не сделал!..»

От выпитого вина, от тепла Корней разомлел, веки у него смежились, и он заснул. Ему помнилось, что спал он с воробьиный нос, оказалось – глубокая ночь на дворе.

– Вставай, соня, пошли добывать невесту, – кричит ему в ухо Филя, теребя за плечо.

– Какую ещё невесту? – не может взять в толк Корней.

– Али забыл, зачем мы явились сюда? Показывай, где твоя Любушка живёт.

Тут только Корней сообразил, о чём речь. Парни вышли на улицу. Звёздная ночь стыла над миром. Но вот показалась луна, звёзды померкли, и стало светло, как днём. Избы, утонувшие в сугробах по самые оконца, отбросили причудливые голубые тени. Морозный воздух выветрил из головы хмель, но по-прежнему всё вокруг казалось необычным, сказочным. Вот и памятная Корнею покосившаяся избёнка за глухим забором. Он просунул руку в потайную щель, потянул на себя засов-дверь отворилась. Условный стук в оконце, и довольно скоро на крылечко вышла девушка в накинутом на плечи полушубке.

– Любушка, как я рад видеть тебя!

– И я тебя, Корнеюшка. Ой, кто это?

– Это мой друг Филя, мы с ним приехали за тобой.

– За мной? Да куда же вы собрались меня везти?

– Видишь ли, Любушка, мы живём в лесу, в потайной избе, там нам с тобой будет хорошо.

– Разве ты убежал из родительского дома?

– Мой отец не хочет, чтобы мы были вместе, намерен женить меня на Дашке Чурилиной, а я без тебя не могу.

Из глаз девушки полились слёзы.

– Страшно мне, Корнеюшка, бежать неведомо куда. Да и тётушка, поди, не отпустит.

– У тётки своих ртов хватает.

– Чего это вы тут удумали?

Дверь избы распахнулась, на крыльцо вышла нестарая ещё баба; лицо у неё морщинистое, измождённое.

– Здравствуй, тётушка Татьяна, приехали мы с Филей за Любушкой, хочу я на ней жениться да в лесу поселиться.

– Пошто так – по-воровски?

– Батюшка хочет оженить меня на Дашке Чуриливой, а я с Любушкой разлучаться не намерен.

– Не могу я отпустить Любку Бог весть куда. Хоть и бедно мы живём, да всё же крыша над головой есть, а в лесу что?

– У нас там изба есть, а коли нужда будет – ещё построим.

– Далеко ли та изба?

– Далеко, тётушка, вёрст семьдесят будет.

Татьяна с сомнением покачала головой.

– Да ты не больно-то печалься, – вмешался в разговор Филя, – снеди у нас там навалом, свадебку справим всем на диво.

 
Дружка идёт и князя ведёт;
Позади княгини посыпальная сестра;
Сыплет она, посыпает она
И житом и хмелем:
Пусть от жита житье доброе,
А от хмеля весела голова.
 

Гляньте за ворота – вороные ждут жениха с невестой.

– Отпусти меня, тётушка, с Корнеем.

– Коли просишь – отпущу, а гнать из избы неведомо куда – не по-христиански, брать грех на душу не желаю. Думай, девка, сама, как тебе быть. Коли надумаешь с Корнеем счастье искать, ступай, собери свои пожитки – не в одной же рубахе в семью идти.

Люба пошла в избу, но скоро вернулась с узлом в руках. Тётка благословила молодых:

– Будьте счастливы во веки веков, любите друг дружку до гробовой доски.

Филя повалился в сани, тронул коня.

– Холодновато мне будет одному, так вы там покрепче целуйтесь, чтобы и мне жарко стало!

Корней и Любаша плотно прижались друг к другу во вторых санях.

В лесной избушке Любу встретили приветливо, ребятам она сразу поглянулась – ясноглазая, стройная, приветливая. Едва ступила на порог, а уж за тряпицу взялась, чтоб чистоту наводить. Елфим озабоченно почесал затылок.

– Надо бы нам свадебку справить как положено. В пята верстах отсюда есть церковка, так я поговорю с попом, чтоб обвенчал молодых. А ты, Филя, сгоняй в ближний кабак за винцом, деньги у нас есть– не жалей. Поскольку родителей у новобрачных нет, я буду Корнею заместо отца, а ты, Филя, – невестиной матерью.

Филя жеманно скривил лицо и тонким бабьим голосом запричитал:

– Что ж, я согласна выдать доченьку замуж. Любушка, поцелуй свою матушку в щёчку… Экая ты непослушная у меня, а я-то тебя поила-кормила, всю жизнь лелеяла. Вот она – чёрная неблагодарность… Теперь хорошо, доченька.

Все так и покатились со смеху от Филькиного кривлянья. Каждому охота принять участие в игре, придуманной Елфимом.

– А мы с Кудеяром кем будем? – спросил Олекса.

– Кудеяру быть дружкой, а тебе, Олекса, – свахой.

Вновь дружный смех. Без дела остался лишь Ичалка.

– А Ичалке кем быть?

– Ичалке же самый завидный чин достался – быть ему постельницей!

– Верно, Елфим; здорово ты удумал!

– Свадьба у нас в воскресенье будет, послезавтра– сватовство, а в субботу – как положено – каравай испечём.

– Девишник забыл, какая же свадьба без девишника!

– Ишь, чего удумал! Да где же мы в лесу девок найдём? Или ты, Филя, сам голосить да косу расплетать невесте будешь? А может, и в баню её поведёшь? До свадьбы невеста должна сготовить жениху венчальную одежду – рубаху да порты, справишься ли, Любаша?

Девушка кивнула головой, в глазах её были слёзы.

На следующий день с раннего утра Филя с Корнеем уехали за вином и всякой снедью, необходимой для свадьбы. Ичалка в клети[113]113
  Клеть – комната в избе, используемая как кладовая.


[Закрыть] работал топором-делал для новобрачных постель. Любушка занялась шитьём, а Елфим, Кудеяр и Олекса отправились на охоту в надежде добыть к свадьбе кабанчика, зайчатины или дичи. Вечером все собрались в добром расположении духа, шуткам-прибауткам не было конца.

Наутро – сватовство. Филя с Олексой нарядились в сарафаны, жених со своими людьми удалился из избы. Вот в дверь постучали.!

– Кто там? – тонким бабьим голосом спросил Филя.

– Явились бояре от молодого князя, – ответил вошедший первым Олекса-сваха. – Прослышали мы, будто в этом доме молодая княгиня несказанной красоты живёт, и решили попытать счастья, нельзя ли купить её для нашего сокола?

– Ишь, чего захотели! Да моя княгинюшка совсем молода и думать ей о князе по молодости лет не пристало.

– А уж князь у нас хорош! Волосы у него – словно солнечные лучи, все им дивуются; личико белее снегу, брови чёрные, как у соболя, очи ясные, как у сокола!

– Уж больно вы нежданно-негаданно явились, словно снег на голову. Дело-то вон какое великое, оно так быстро не делается.

Олекса между тем продолжал величать Корнея:

– А уж сокол наш – всем на диво. На шапочку его все заглядываются, приезжают бояре на неё поглазеть. Шуба же у князя – словно звёздное небо, вся-то она расшита золотом, по плечам вытканы райские птицы, они поют, воспевают, эй, Корнея утешают! Князь наш умнее всех, он по городу идёт-всех одаривает, а речь заведёт – заслушаешься. Любит сокол наш ходить по пирам, по сговорам, по девишникам, от хороших песен сердце его радуется. Все, кто знает, – почитают его: мать родная, сёстры верные, а пуще всех – красные девицы. Как завидят его на улице, так и в терем зовут высоконький, угощают мёдом сладеньким и в постель кладут пуховую, приговаривая:

Ты спи, душа, проспися,

Ума-разума наберися.

Быть Корнею воеводой, носить ему шубу соболью! Счастлива будет с ним молодая княгинюшка, возьмёт она в белые руки черепаховый частый гребешок, чтоб чесать его золотые кудри да скатным мелким жемчугом их унизывать.

– Вижу – всем хорош ваш князь, да пошто же он жениться спешит?

– Он желает верную подругу иметь, вместе с ней детишек нажить.

– Молода моя княгинюшка, ей девичество мило – не замужество. Я пойду её спрошать: хочет ли она вместе с князем поживать да добра наживать.

Филя постучал в дверь клети. Тотчас же явилась Люба.

– Хороша молодая княгинюшка! И статью и умом взяла. Да в кого же ты такая уродилася? – спросил Олекса.

– У батюшки росла, у сударыни матушки нежилася, – ответила, как положено, невеста.

Филе ответ был по сердцу: Люба верно подыгрывала им.

– Уж я берегла её и лелеяла, не давала ветру дунути, не позволяла дождю капнути. В зелёном саду под яблонькой умывала её калиною, утирала малиною, приговаривая:

 
Ну будь же, моё дитятко, бела,
Без белен лицо белёшенько,
Без румян щёчки краснешеньки!
 

Гляну я на своё детище – душа радуется, у неё лицо бело – белее снегу белого, щёчки алые, словно зоренька, глаза ясные, брови чёрные.

– Принесли мы вам хлеб честной, не побрезгуйте – отведайте его.

Филя взглянул на Любашу и, получив её согласие, стал резать каравай. Это означало, что родители невесты не прочь отдать своё детище жениху.

– Дорогая моя дочушка, желаешь ли ты с девичеством разлучиться, стать женой князя Корнея?

– Как батюшке, как маменьке, так и мне.

– Молодая княгинюшка, нравится ли тебе наш князь? – Елфим указал на Корнея.

Любаша глянула на жениха, вся зарделась и, потупившись, чуть слышно произнесла:

– Нравится.

– А тебе, молодой князь, люба наша лебёдушка? – спросил Филя.

– Очень даже люба!

– Коли так, благословляю вас иконой Божьей Матери, будьте счастливы во веки веков, – Елфим передал икону молодым.

– А я благословляю вас хлебом. – Филя поднёс новобрачным на вывернутой шубе крупно нарезанные ломти.

Кудеяр вручил невесте чарку, а жениху – ведёрко с мёдом. Все по очереди стали подходить «под чарку» поздравлять молодых.

– Отведай, княгинюшка, мёду, не горчит ли он?

– Горько, горько! – закричали вокруг.

Пришлось Корнею с Любой целоваться.

– Примите от родителей жениха поминок. – Елфим протянул Корнею кошелёк с деньгами.

– Ну а теперь, гости дорогие, бояре честные, садитесь за стол! – Филя широким жестом показал на приготовленную заранее еду. – Отметим помолвку!

Накануне свадьбы, в субботу, принялись печь свадебный каравай. Дело это нешуточное – какая же свадьба без каравая? Кудеяр, назначенный дружкой, обратился к «родителям» новобрачных Елфиму и Филе:

– Честные мать с отцом жениха и невесты, дайте ваше родительское благословение выпекать каравай.

Караваем предстояло заняться матери молодой княгини. Филя с важным видом приступил к делу: насыпал в дежу[114]114
  Дежа – кадка для квашения и замеса теста для хлеба.


[Закрыть] муку, добавил тёплой воды и старую закваску, прихваченную в кабаке, в котором они с Корнеем покупали вино, и, засучив рукава, тщательно стал перемешивать. Работа была ему знакомой – в Белозерске, в кабаке Пиная Тихонова, ему не раз приходилось печь хлебы. Запалив от лучины три свечи, подставил их под дежу – так положено по обычаю при изготовлении свадебного каравая.

Когда опара поднялась, Филя вывалил тесто на чистую столешницу, посыпанную мукой, замесил его, обвалял в муке и посадил на лопату, В это время Кудеяр рассыпал колоски жита[115]115
  Жито – любой хлебный злак, особенно рожь.


[Закрыть] по углам избы. Дежу поставили на пол, а около печи положили зажжённый веник. Кудеяр схватил приготовленный заранее кнут и со свирепым видом погнался за свахой. Олекса с визгом бегал от него до тех пор, пока трижды не перешагнул через горящий веник. Когда Филя сунул лопату в печь, все запели:

 
Заюшка по полю рыщет,
Свашенька кочергу ищет,
Чем жар нагребать
И каравай сажать.
 

– А теперь, чтобы каравай задался, дружка и сваха должны выпить по чарке! – приказал Елфим.

Кудеяр с Олексой поцеловались три раза и выпили. Все сели за стол, уставленный обильной едой: были тут и жареная зайчатина, и половина молодого кабанчика, добытого Елфимом с Кудеяром, кокурки[116]116
  Кокурка – булочка с яйцом.


[Закрыть], испечённые Любашей.

А как насытились, вновь запели:

 
Наш дружка неучёный,
Каравай недопечённый,
Зажги, дружно, свечку,
Взгляни, дружко, в печку.
 

Кудеяр, запалив свечу, полез в печь. Каравай был уже готов, испускал чудесный, неповторимый хлебный дух.

 
У Корнея на дворе
Свои кузни новые
И ковали молодые.
Вы берите молоты,
Разбивайте печеньку,
Доставайте каравай,
Доставайте яровой.
 

По древнему обычаю Кудеяр с Олексой колотили по печи палкой. Вынув каравай, уложили его в решето на слой овса, покрыли полотенцем и отнесли в клеть. Все встали из-за стола, чтобы проводить дружку с караваем.

А на следующий день, в воскресенье, – свадьба. Любаша, покраснев от смущения, вручила Корнею сшитые накануне штаны и рубаху. Все подивились её мастерству: хоть и холстина была невзрачной, и нитки одноцветны, да дивный узор по вороту рубахи и поясу штанов был на загляденье. Корнею поминок пришёлся по душе. Взамен он подарил Любушке красивые сапожки, купленные в селе, куда они с Филей ездили за вином.

Дружка, перевязанный через плечо полотенцем, с плетью в руках вышел на крыльцо. Тотчас же Ичалка подогнал тщательно вычищенных, запряжённых в сани коней. Появился Олекса с лукошком в руках – свахе полагалось нести осыпало, в котором лежали хмель, зерно, гребешок и кусок коровьего масла. Зерном и хмелем сваха осыпала свадебный поезд. На передние сани сел Кудеяр с молодыми, а на вторые – все остальные. В тихом зимнем лесу зазвучала песня:

 
Не гром гремит во тереме,
Не верба в поле шатается,
Ко сырой земле преклоняется —
Милое чадо благословляется
Ко златому венцу ехати!
 

Миновав вёрст пять, приметили впереди ветхую церквушку. Филя, всю дорогу горланивший песни, замолчал. Сняв шапки, вошли внутрь храма.

В церкви никого не было, кроме невысокого невзрачного попа. Чувствовалось, что он немного побаивается явившихся в церковь «бояр» – говорил невнятно, руки его слегка подрагивали.

– Раб Божий Корней, желаешь ли ты взять в жёны Любовь?

– Желаю, святой отец.

– Раба Божия Любовь, желаешь ли ты стать женой Корнея?

– Да, святой отец.

– Нарекаю вас мужем и женой. Аминь! – поп осенил новобрачных крестом.

За порогом церкви Ичалка с Олексой, по обычаю, попытались было разлучить молодых, но Корней крепко держал свою Любашу. Свадебный поезд отправился в обратный путь. Когда молодые приблизились к избе, на крыльцо вышли Филя и Елфим с иконой, хлебом и солью. Олекса осыпал князя и княгиню хмелем и зерном, а Кудеяр веником подмёл перед ними дорогу.

 
Все-то бояре во двор въехали,
Молодые-то на крыльцо взошли,
Со крыльца-то в нову горенку!
 

В избе молодых усадили в передний угол и вновь запели:

 
Упал соловей на своё гнездечко,
Сел князь молодой на своё местечко!
 

А после этого молодых повели в клеть, где Ичалка построил для них постель. Тут уж обряд пришлось нарушить: свахе полагалось надеть на невесту чистую рубаху, да разве можно доверить такое дело молодому парню! Новобрачные уединились с жареным тетеревом вместо курицы, а «бояре» сели за стол пировать. Надолго запомнилась всем эта весёлая, а временами грустная свадьба.

ГЛАВА 4

В мае 1546 года в Москве стало известно о движении на Русь крымского хана Сагиб-Гирея. По получении этой вести на береговую службу были отправлены русские полки. Вторым воеводой большого полка был назначен Иван Иванович Кубенский, а вторым воеводой передовой рати – Фёдор Семёнович Воронцов. Совсем недавно они были в опале, а ныне благодаря заступничеству митрополита Макария вновь заняли высокое положение. Вторым воеводой полка левой руки был родственник Фёдора Семёновича Василий Михайлович Воронцов.

На этот раз молодой великий князь решил лично отправиться в Коломну. В день Иова Горошника вереница всадников покинула Кремль через Фроловские ворота, пересекла Пожар и, миновав Варварку, выехала на Солянку. Копыта коней загремели по деревянному настилу через Яузу. Проезжая мимо Симонова монастыря, государь остановил коня и перекрестился. А вот и пристань в месте впадения реки Угреши в Москву-реку. В церкви Николы Мокрого отслужили торжественный молебен о ниспослании победы русскому воинству, после которого началась погрузка на стоявшие у пристани суда. Настроение у всех приподнятое, оживлённое. Прихода татар не очень боялись: привыкли к их набегам, да и времена нынче не те, что раньше, – русское воинство обладало достаточной силой, чтобы успешно отразить нападение непрошеных гостей. Молодёжь рвалась показать свою удаль да силу.

Государь стоял на палубе передового струга, жадно вдыхал узким хрящеватым носом влажный, согретый майским тёплом воздух. По обоим берегам Москвы-реки бесконечной чередой тянулись деревья и кустарники, охваченные зелёным пламенем распускающейся листвы.

Листья ещё мелкие, нежные, отчего отражения деревьев и кустарников в воде напоминают тончайшее кружево, украсившее речную гладь с двух сторон.

К вечеру стало прохладнее. В прибрежных зарослях загремели трели соловьёв. Время от времени справа или слева возникали селения, видны были цепочки девушек, водивших хороводы, слышались песни, весёлый смех.

– Уж что там сейчас по кусточкам-лесочкам делается! – мечтательно произнёс Фёдор Овчина, плывший в одном струге с государем.

– Уж не хочешь ли ты, Федя, отправиться в те кусточки воевать с девицами вместо татар? – насмешливо спросил друга Иван Дорогобужский.

– Одно другому не мешает. Вот остановимся на ночь, поспешим мы с тобой, Ваня, в те самые кусточки, авось там ягодку созревшую найдём!

Конюший Михаил Глинский, стоявший рядом с государем, плюнул в сердцах.

– Кобель – он и есть кобель! Весь в своего батюшку Ивана Овчину. Не зря говорят: яблоко от яблони недалеко падает.

Но Фёдор не слышит его брани и продолжает травить с Иваном Дорогобужским:

– Ныне, Ваня, девицы праздник Матери Сырой Земли справляют, – та им силу свою отдаёт. Вот и водят они Зилотовы[117]117
  10 мая – день апостола Симона Зилоты.


[Закрыть] хороводы. А как закружатся у них головушки, так они и в кусты. Тут уж ты не зевай!

– Говорят, в Коломне Девичий монастырь есть… – мечтательно произнёс Иван Дорогобужский.

Весёлый смех был ответом на его слова.

– В том Девичьем монастыре всего девять келий, в коих жительствует пятнадцать старцев, и старцы те давно по тебе, Ваня, сохнут!

Государь внимательно вслушивался в разговор Фёдора с Иваном – их речи вызывали в его душе какие-то неясные желания, волнения. А рядом Михаил Глинский продолжал бубнить:

– Люди в этот день делом занимаются-одни пшеницу сеют, другие собирают зелья у болота, а у этих христопродавцев – лишь один грех на уме!

Но юный великий князь не слушает его. Как хорошо вокруг! Пахнет свежими травами, вечерняя заря взмахнула над миром красным крылом. Из задних стругов донеслась песня – там плывут новгородские пищальники, которых он решил испытать в деле против татар. Пора причаливать к берегу на ночлег.

С прибытием государя в Коломну жизнь в этом порубежном городе переменилась. Про татар никаких вестей не поступало, поэтому молодёжь, сопровождавшая великого князя, ударилась в развлечения.

– Слыхивал я, – объявил на колосяницы[118]118
  29 мая – день Федосьи Гречушницы, Феодосии Колосяницы.


[Закрыть] Иван Васильевич своим боярам, – будто в далёкой от нас земле, рекомой Китаем, некогда жил царь по имени Шень Нун. И тот царь, когда начинался сев, сам проводил первую борозду и бросал в землю семена. После него сеяли его родичи, а затем и весь народ. И решил я уподобиться тому царю Шень Нуну. Нынче день Федосьи Гречушницы, самое время сеять гречу. Так я сам почну сеять, а после меня вы будете.

Бояре недовольно кривились, ворчали друг другу:

– Не зря говорят, что колосяницы – самый несчастливый день в году. Мыслимое ли дело боярам гречу сеять? Наш государь как дитё малое, всё бы ему забавы придумывать.

Тем не менее все вышли в поле, поскольку после казни Андрея Шуйского государя побаивались. Иван сбросил с себя кафтан и, оставшись в портах и белой рубахе, как заправский пахарь, ухватился за рогали[119]119
  Рогали – рукоятки сохи.


[Закрыть]сохи. Шестнадцать лет парню, а силы в нём на мужика хватит. Эвон какие ручищи! И не диво, что борозда получилась ровная, глубокая.

Как вспахали поле, начался посев гречи. И в этом деле великий князь впереди всех. Молодёжь души в нём не чает: уж больно горазд на всякие выдумки. Воротившись с поля, где гречу сеяли, на ходулях пошёл по улицам Коломны. Весь народ сбежался поглазеть на великого князя, головой упёршегося в облака.

А к вечеру – новые развлечения: оделись кто во что горазд. Государь и тут всех переплюнул-в саван нарядился! То-то было смеху да веселья!

Незаметно пролетел этот день, а назавтра, на Исаакия-змеевика[120]120
  30 мая.


[Закрыть], новые развлечения придуманы. Решил государь устроить конную прогулку за посад[121]121
  То есть за город.


[Закрыть]. Старики все уши молодым прожужжали, чтобы были за посадом осторожными, не зря ведь в народе говаривают: «За Федосьей Исакий, выползает из нор гад всякий». В этот день змеи скапливаются и идут поездом на змеиную свадьбу.

Весной 1546 года в Новгороде произошло столкновение между жителями посада и московскими богатыми торговыми людьми – сурожанами, некогда переселёнными из Москвы в Новгород. Согласно великокняжеской грамоте, Новгород для похода на Казань должен был выставить две тысячи пищальников.

– Наше дело торговать, – кричали сурожане, – а пищальников должен давать посад и только посад!

Посадские люди не стерпели несправедливости, между ними и сурожанами возникла вражда: чуть что случится, сразу же хватаются за ножи.

В этом споре Боярская дума с ведома великого князя приняла сторону богатого купечества, однако посад не подчинился требованию Боярской думы, так и не поставил пищальников. В наказание за это двадцать пять опальных новгородцев были увезены в Москву, а имущество их отобрано.

Пищальники, прибывшие в Коломну, решили пожаловаться на несправедливость бояр великому князю, в своей челобитной они просили помиловать опальных новгородцев, возвратить им имущество.

Вечером дня Исаакия-змеевника государь во главе шумной свиты возвращался после загородной прогулки в Коломну. Сиреневые сумерки опустились на землю, на душе было хорошо, покойно. Впереди, на берегу Москвы-реки, показались стены коломенского кремля. Мощное оборонительное сооружение производило сильное впечатление и казалось неприступным. И в самом деле – толстые стены кремля протянулись на тысячу сажен, высокие башни грозно ощерились бойницами. Михайловские, Косые, Мельничные, Водяные, Пятницкие и Молаховские ворота готовы были в любое время захлопнуться перед неприятелем. Иван, залюбовавшись коломенским кремлём, с благодарностью помянул своего отца, в годы правления которого и была построена эта неприступная крепость на пути крымских татар к Москве.

Неожиданно тревожный возглас заставил всех насторожиться.

– Уж не татары ли нас поджидают?

Вереди, там, где дорога поворачивала за небольшую рощицу, толпились какие-то вооружённые люди. В сумерках трудно было разобрать, чьи это воины – то ли татары, то ли свои.

– Нашим-то пошто на ночь глядя покидать город? – раздумчиво произнёс кто-то из свиты великого князя-Никак татарский разъезд выметнулся.

Сердце Ивана забилось тревожно, с перебоями.

– Эй, Фёдор Овчина, да ты, Иван Дорогобужский, ступайте проведать, что это за люди.

Не раздумывая, Фёдор с Иваном пришпорили коней и, лихо гикнув, понеслись вперёд. Через несколько минут они возвратились.

– Государь, это новгородские пищальники тебя поджидают, хотят вручить челобитную.

– Какую челобитную? – великий князь всё ещё был взволнован предположением о появлении татар, теперь его охватила злоба на новгородцев, своим присутствием испортивших впечатление от прекрасно проведённого дня.

– Следом за нами идут люди новгородские, они сказывали что челобитье их к самому великому князю, а с нами они разговаривать о челобитье не стали.

И в самом деле с полсотни новгородцев, споро шагая, предстали перед всадниками.

– Великий государь Иван Васильевич! Бьют тебе челом люди новгородские, обиженные твоими боярами. По весне новгородцы должны были дать пищальников для дохода на Казань, а сурожане отказались участвовать в этом деле, поэтому недодали мы сорок человек. И вина за то твоими боярами была положена на нас, посадских людишек. Многие люди новгородские были увезены в Москву, а достояние их было записано на тебя, государя нашего. А ты, Иван Васильевич, явил бы милость к людям своим новгородским, возвратил бы их из Москвы в Новгород.

Голос великого князя прозвучал резко и властно:

– Не бывать по-вашему! Боярская дума поступила с новгородскими смутьянами по правде, и я не желаю говорить с вами о вашем челобитье!

Челобитчики возмущённо загалдели:

– Государь! Неправду поведали тебе бояре, лгут они, обманывают тебя. Не слушайся их! Эти слова ещё пуще распалили Ивана. Разве он дитё несмышлёное? Дело ли черни поучать его, как он должен поступать со своими боярами?

– Эй, дворяне, гоните их в шею!

Дворяне, размахивая саблями, стали теснить конями новгородцев. Те возмутились и стали бросать в них камни и комья грязи. На подмогу своим товарищам с пищалями наперевес и с копьями в руках бросились воины-новгородцы, до того стоявшие возле рощи. Между дворянами и пищальниками разгорелся настоящий бой. Дворяне хоть и были на конях, но, вооружённые саблями и луками, не могли противостоять огневому бою: многие из них попадали, сражённые меткими выстрелами.

Великий князь скрежетал зубами, видя безуспешные попытки дворян оттеснить пищальников с дороги. Не он ли ратовал за то чтобы вооружить своё войско пищалями и пушками? И вот теперь это оружие обернулось против него самого. Он пришпорил коня так, что тот взвился на дыбы, и поскакал стороной, чтобы въехать в город другой дорогой. Следом за ним устремились побитые новгородскими пищальниками дворяне.