Текст книги "Кудеяр"

Автор книги: Вадим Артамонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

Книга вторая. КУДЕЯР

ГЛАВА 1

е доехав до Нижнего Новгорода вёрст пятьдесят, беглецы повернули на юг.

– На Волге зимой нам нечего делать, поживём пока в глуши, в нижегородских лесах, благо там у меня укромное местечко есть.

В ответ на слова Елфима Олекса грустно вздохнул. Ему хотелось податься в Заволжье, в родное Веденеево, а Елфим повёл их совсем в другую сторону.

– Земля здесь добрая, хлебородная, – говорил между тем предводитель, – на лугах народ собирает вдоволь сена, оттого животины по дворам у всех немало. Да только и тут бедности хватает. Грабят народ и свои русские бояре, и князья татарские. В здешних местах одни селения русские, другие татарские, третьи – мордовские. Немало и таких сёл, где все совместно живут – и русские, и мордвины, и татары. Простому народу чего друг друга чураться-то?

Ослепительно сияли на солнце снега. Укатанная санями дорога весело бежала навстречу полуденному солнцу, выгибая на буграх блестящую, лоснящуюся спину. Справа и слева бесконечной чередой тянулись леса, то преимущественно еловые, то берёзовые, то сосновые, а нередко и дубовые.

– Не горюй, паря, – хлопнул по плечу Олексы Елфим, – глянь, какая красота кругом!

– У нас, в Веденееве, такой красоты тоже немало.

– Верю тебе, друже, богата красотой Русская земля. Да только человеку надобно за свою жизнь всякую красоту повидать. Вишь, как ели-то принарядились, словно невесты. Тени от них пока серые, а как придёт бокогрей[104]104
  Бокогрей – февраль.


[Закрыть], поголубеют они. А там уж до весны-красны недалеко. Русскому человеку она всегда мила. Поплывём в стругах по широкому волжскому простору, и опять красота небывалая! Чего тебе в деревне-то томиться?

Олекса согласно кивал головой, да сердцу-то не прикажешь, рвётся оно в родные места, удержу нет.

– Бояре да дворяне в здешних местах вольготно живут, – продолжал Елфим, – взять хоть поместье Плакиды Иванова, что на реке Варгалее. В селе церковь Рождества Христова о трёх верхах, рубленная шатром и с переходами. Загляденье, а не церковь! Хозяйские хоромы тоже хороши: столовая горница на подклети с сенями и переходами, другая горница с комнатой и сенями, также на подклети, есть ещё три горенки. Во, какие хоромы отгрохал себе Плакида! На дворе тоже всего хватает: ледник, сушила, житница, поварня, конюшни, Да к тому же и огородец с яблонями. Двор огорожен замётом. Рядом – большое водное угодье[105]105
  Водное угодье – пруд.


[Закрыть]. У боярского прикащика Нестора тоже немало добра: две избы, клеть, погреб, баня, конюшня, коровьи хлевы. Да и что им, боярам да дворянам, не жить? Земли плодородной много, народа подневольного тоже немало. Людишки в изобилии бегут ныне в украйны от боярской смуты и несправедливости. Так ведь здесь тоже властелинов на их шею хватает. Кому боярское ярмо совсем опостылело, в леса подаются, – в глухом лесу сам себе хозяин.

Впереди возле дороги показалась огромная развесистая сосна. Медно-красный ствол её словно светился на голубом фоне неба.

– Примечай ту сосну – от неё нам до места уж недалече.

Лошади, обогнув сосну, сошли с наезженной дороги, глубокий снег был им почти по брюхо. По сторонам тянулся глухой еловый лес, казалось, конца-краю ему не будет. Вот уж и вечер настал – края облаков засияли расплавленным золотом, но вскоре померкли, словно подёрнулись пеплом. Стало смеркаться, когда Елфим весело объявил;

– Ну вот, братцы, и приехали!

Лошади остановились возле большой избы, крытой соломой. С трудом открыли заваленную снегом дверь. Внутри было выстужено, пахло пылью.

– Пока совсем не стемнело, пошли за валежником.

Боярин Плакида Иванов в сопровождении свирепых псов неторопко обошёл свой двор, тщательно проверил запоры.

– Бережёного Бог бережёт, Нестор. Много в округе развелось лихих людишек, да и мордва, недовольная нами, озорует.

Нестор, следуя за хозяином, согласно кивал головой.

– Этим летом мы земли мордвина Ичалки себе отгородили, так ныне тот Ичалка худые слова про тебя, боярин, повсюду молвит.

– Проучить надоть Ичалку, чтоб худо про нас не говаривал. В кандалы его, собаку, заковать! Мы тут, в нижегородских местах, хозяева!

Нестор в ответ опять стал кивать головой.

– Всё, кажись, в порядке, пошли в хоромы, выпьем для сугреву.

Жена Плакиды Василиса низким поклоном встретила вошедших. Тело у неё пышное, рыхлое. Плакида придирчиво осмотрел накрытый стол, пригладил рукой смазанные маслом волосы. На столе всего изобилие – пироги с разными начинками, лепёшки медовые, балыки рыбьи, икра…

– Агриппина где? Дрыхнет, что ли?

– Какое спит, батюшка, только тебя дожидается. Агриппинушка, отец тебя кличет!

В горницу вошла девица с большим плоским заспанным лицом. Небольшие глаза её недовольно глянули на родителей. Отец с неодобрением осмотрел её нескладную широкозадую фигуру.

– Рукоделием бы занялась, а то дрыхнешь с утра до ночи!

– Что я-сенная девка? Пусть они рукоделием-то занимаются.

– А ты, Агриппинушка, отцу-то не перечь, не перечь. Да и что, к слову сказать, толку-то в рукоделии? Всего у нас вдосталь. Пущай бедняки рукоделием-то промышляют.

– Вас, баб, не переспоришь, а того соображения в вас нет, что девку замуж выдавать пора. Кто же польстится такой, которая лишь дрыхнуть умеет?

Усердно помолясь на иконы, Плакида сел за стол в красном углу. Вслед за ним сели домочадцы. Хозяин налил две чарки – себе и Нестору.

– Мороз нынче лютует, так нам обогреться не мешает.

– Удивительно ли то дело! – голос у приказчика слащавый, угодливый, большая мосластая рука цепко обхватила чарку. – Ведь Тимофей-полузимник[106]106
  22 января.


[Закрыть] на дворе. В народе не зря говаривают: не диво, что Афанасий-ломонос морозит нос, а ты подожди Тимофея-полузимника, подожди тимофеевских морозов!

– Денёк-то нынче больно хорош – ясный, ведренный, знать, и весна будет красна, – подала голос Василиса.

– А я вот в Нижнем Новгороде на торгу был, так там сказывали, будто голодный год будет.

– Нам-то что об этом думать? – вмешалась в разговор Агриппина. – У нас всего в сусеках полно, на много лет хватит!

– Дура, она и есть дура! – Плакида сердито глянул на дочь. – Надо, чтобы в сусеках полнилось, а не тощилось.

Дочь огрызнулась:

– Коли в сусеках тощиться почнет, у людей возьмём, на всё наша воля.

Василиса глянула в слюдяное оконце и побелела лицом.

– Никак, горит чтой-то!

– Амбар полыхает!

Все вскочили из-за стола. Хозяин, набросив полушубок, ринулся на двор. Отовсюду к горящему амбару бежали люди, кто с бадьёй, кто с багром. Собаки подняли истошный лай.

– Нестор, готовь лошадей, будем ловить татя, подпустившего нам красного петуха!

– Не иначе как Ичалкиных рук дело.

– К нему и поспешим. Вели и другим людишкам ехать с нами.

Десяток всадников устремился в сторону бедного мордовского селения, что стояло в нескольких верстах от боярского поместья.

– Где Ичалка? – завопил Плакида, ворвавшись в крайнюю избу. – Где он, тать нечестивый?

Перепуганная мордовка упала к его ногам.

– Не ведаю, господин, не ведаю.

– Врёшь, ведьма, всё ты знаешь, да от меня скрыть хочешь! – боярин изо всех сил пинал жену Ичалки куда попало. Дети, забившиеся в угол, подняли истошный крик.

– Всех вас изничтожу, проклятущих! Нестор, вели палить это змеиное гнездо!

Ярким пламенем вспыхнула в ночи соломенная крыша Ичалкиной избы.

– Расскажу, словно бисер рассажу! – весело произнёс Филя.

Все встрепенулись. Скучно жилось ребятам в одинокой избе посреди глухого леса, поэтому Филины побасёнки слушали с большим удовольствием, а за ними и время проходило незаметно. За окном, затянутым бычьим пузырём, завывает метель, а в избе тепло, благо дров за дверью много, ребята никогда не отказываются помахать топором.

– У одного попа попадья сдружилась с псаломщиком. Поп догадывался, что дело нечисто, да никак не мог уличить их. Наконец один раз запряг он лошадь и сказал, что поехал в дальнее селение отпевать покойника. Сам поставил лошадь на дороге и вернулся. А псаломщик-то уж тут как тут. Попадья перепугалась, думает: куда мне деть дружка своего? Запихала его под лавку и дровами всего заложила. Поп вошёл и начал искать. Искал, искал, не найдёт нигде. Что делать? И говорит попадье:

– Я уж помолюсь дома, не пойду к вечерне-то.

Рыскрыл книгу, перекрестился и нараспев произнёс:

– Благословен, Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков!

Как только произнёс он эти слова, псаломщик-то услышал его и отвечает из-под лавки:

– Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

А поп подходит к нему и говорит:

– Молодец, брат псаломщик. Здорово бы я тебя наказал, когда бы ты эдак не сказал. Посмеялись над простодушно-лукавым попом. Филя вридвинул к себе гусли, купленные три дня назад у калик перехожих, бедовым голосом запел:

 
Как женил-поженил меня батюшка,
Не у голого женил, не у богатого,
Приданого-то много, дак человек худой!
Все люди сидят, как будто свечки горят,
А мой муж сел на покрасу всем,
Уж он бороду погладил да ус залощил,
Ус залощил да глаза вытаращил
Муж на меня, как чёрт на попа,
А я на него помилее того,
Помилее того, как свинья на…
 

За окном тихо заржала лошадь. Все насторожились.

– Берите оружие да в сени! – приказал Елфим.

К избе кто-то подъехал верхом на лошади. Всадник спешился, приблизился к освещённому окну. Через дверную щель было видно, что он невысокого роста.

– Мордвин, наверно, – предположил Елфим.

Приехавший тихо постучал в дверь.

– Чего нужно? – грозно произнёс Елфим.

– Пустите меня, люди добрые, погреться. Метель сбила меня с дороги.

– Заходи, коли так.

В избу вошёл невысокий, крепко сложенный черноглазый мордвин.

– Звать-то тебя как?

– Ичалкой кличут.

– Что же тебя в такую метель погнало?

Ичалка долго молчал, внимательно всматриваясь в лица хозяев. Елфим приветливо улыбнулся ему.

– Да ты не бойся, здесь все свои.

Мордвин махнул рукой, в глазах его блеснули слёзы.

– Этим летом боярин Плакида отнял у меня землю. Осерчал я на него, амбар запалил. А боярин о том проведал, явился в мой дом, жену избил, избу сжёг. Жена с детишками едва спаслась, живёт теперь у своих родичей. Мне же в село путь заказан, боярин не раз наведывался туда, искал меня.

Елфим скрипнул зубами.

– Давно уж мой нож по Плакиде скучает: зверь он, а не человек. Вот что, братцы, наведаемся-ка мы в боярские хоромы, пощекочим лютого боярина.

– Так метель же на дворе, – неуверенно произнёс Олекса.

– Вот и хорошо, что метель, она для нас самоё милое дело, к боярским хоромам подобраться поможет, да и следы потом заметёт.

Стали собираться в дорогу. Кудеяр впервые участвовал в таком деле, на душе было весело и тревожно. Судя по оживлению, и другие пребывали в таком же состоянии. Ичалка вызвался показать путь к владениям Плакиды Иванова.

Ехали медленно, снег был глубок, да и ветер всё время яростно дул в лицо. Лишь под утро оказались на опушке леса, откуда смутно проглядывали постройки боярского поместья.

– Сторож об эту пору, поди, спит, нужно накрыть его так, чтобы шум не поднял. Пока Кудеяр с Олексой будут вязать его, все остальные ломают двери боярского дома. Плакиду я беру на себя.

Тронули лошадей. Не успели проехать и десятка шагов, как в усадьбе истошно занялся набат.

– Заметили нас, черти полосатые, – выругался Елфим, – видать, настороже были.

Метель почти прекратилась. В серо-белой полумгле было видно, как из построек выбежали люди. Спрятавшись за частоколом, они открыли по нападающим пальбу из луков. Совсем близко засвистели стрелы.

– Поворачивай назад! – приказал Елфим. Стрела сбила с него шапку. Отъехав на безопасное место, он оглянулся в сторону боярских хором, погрозил кулаком.

– Ну погоди, Плакида, мы ещё посчитаемся с тобой!

Весело скользят сани по накатанной обледенелой дороге. На переднем возу восседает арзамасский купец Глеб Коротков– широкоплечий старик с небольшой белой бородкой и живыми выразительными глазами.

– Корней! – обернувшись, позвал он сына.

Со второго воза сорвался рослый румяный парень, догнал сани отца, робко спросил:

– Что надобно, батюшка?

– Как приедем в Новгород, так ты проследи, когда выгружаться станем на постоялом дворе, чтобы все наши кожи были как следует складены. Товар-то ноне не особливо хороший везём на ярмонку – тут порез, там дыра, а где и мясо гниёт. Так ты так кожи сложи, чтобы худые места не больно-то лезли в глаза. Авось всё добро продадим скопом. Понял?

– Всё сделаю как велишь, батюшка.

А Любку Мокееву выбрось из головы – неровня она тебе. Воротимся домой, найду тебе стоящую девку среди купечества. Вон у Завьяла Чурилина какая отменная девица – пышнотела, белолица, ступает как пава.

– Да у Дашки Чурилиной глаза косят – один на вас, а другой – в Арземас[107]107
  До середины XVI века Арзамас называли Мордовским Арземасовым городищем.


[Закрыть].

– Тебе с её глаз не росу пить, а станешь противиться родительской воле – батогов отведаешь. Хоть у Дашки глаза косят, да зато у её отца – Завьяла дом полная чаша, а под домом, поди, не одна кубышка зарыта. К тому же Дашка – единственное чадо, умрут родители – всё твоё будет!

«Не хочу, не хочу Дашки! Мне Любушка ой как мила!» – рвётся из души Корнея. Да разве можно перечить родителю, изобьёт до крови! Потому парень тяжко вздохнул и поплёлся к своим саням.

Низкое январское солнце стало клониться за могучие ели, между которыми пролегла дорога. Корней глянул в сторону и перекрестился: «Не приведи, Господи, повстречаться в таком лесу с татями». И тотчас же раздался богатырский посвист. Парень сорвался с места и, не разбирая дороги, кинулся в лес.

Глеб Коротков оглянулся: от задних возов к нему бежали свои оружные люди, да было поздно – предводитель татей сволок его с воза, приставил нож к горлу. – А ну стойте, черти полосатые, не то вашему хозяину конец!

Людишки остановились в отдалении.

– Где твоя казна купец?

– Дак какая такая казна у меня, мил человек? Не видишь, рази, везу для продажи кожу, купленную в Арземасовом городище. Опосля ярмонки казну-то и спрашивай.

– Ты нам зубы не заговаривай! Ну-ко, ребятки, пошарьте в возке! – приказал Елфим.

Ичалка с Филей обыскали воз и вскоре извлекли из-под мешков купеческую суму.

– А ты говорил мне – нет у тебя ничего!

– Каюсь, мил человек, всего-то и было у меня сто рублев, половину уплатил за эту вот гниль. Глянь, глянь, разбойничек, что за кожу мне подсунули – одни дыры. Да я за неё на ярмонке и своих кровных не верну. На какие же шиши я товар куплю в Нижнем Новгороде? О, горе мне, горемычному! Придётся с сумою по миру идти!

– Ты о казне не печалься, купчина, потому как одному Богу ведомо, придётся ли тебе по миру ходить. Уж больно ты говорлив, как я погляжу. А ну стань на колени!

Глеб, побледнев лицом, повиновался.

– Не губи, не лиши живота, разбойничек, дети у меня малые!

– Так уж и быть, пощажу тебя, купчинушка. Только ты прикажи своим людишкам собрать всё оружие и отдать его вон тем молодцам, – Елфим указал на Кудеяра и Олексу.

– А не обманешь, разбойничек?

– Мне тебя обманывать ни к чему, потому как давно мог снять твою голову. Ты лучше не медли, делай то, что тебе велено.

– Ребятки, отдайте им ваше оружие.

Слуги собрали луки, колчаны со стрелами, топоры, шестопёры.

– Гони, купчина, ещё всю снедь, что при тебе есть, – нам в лесу всё сгодится, а ты на ярмонке разживёшься.

Слуги, не мешкая, собрали съестные припасы, сложили их в особые сани.

– А теперь проваливай подобру-поздорову да поменьше о нас трезвонь в Нижнем Новгороде, не то на обратном пути и головы лишишься.

Купеческий обоз быстро удалился.

– Ну что ж, ребятки, – обратился Елфим к друзьям, – вот мы и разжились едой да оружием. Вишь, Кудеяр, как всё просто. А ну, Филя, давай нашенскую!

Все повалились в сани. В глухом сумеречном лесу зазвучала песня:

 
Как во темну ночь осеннюю
Выезжали добры молодцы,
Добры молодцы, буйны головы…
 

Кудеяр ткнул Филю в бок.

– А ну смолкни на миг, кто-то в лесу голос подаёт.

Прислушались.

– Померещилось тебе, Кудеяр, это ветер в деревьях гудит.

– Глянь, кто-то стоит меж елей.

– Никак, человек. А ну подь сюды.

– А вы не прибьёте меня?

– Да за что же нам обижать тебя? Ты кто будешь?

– С обоза я, Корнейкой меня кличут. Как тати засвистали, я в лес кинулся, да и заплутался. Обрадовался было, завидев сани, да только потом разглядел, что вы и есть те самые тати.

– Садись в сани, поедешь с нами.

– Погодь, Филя, больно ты добрый, как я погляжу. Проведает сей человек, где мы живём, – бояр наведёт иа нашу погибель. Уж лучше ему сгинуть в лесу.

– Не по-божески это, Елфим.

– А у нас тут не святая обитель, где Господу Богу поклоны бьют.

– К ночи подморозило, сгинет человек ни за что ни про что, ведь, кроме нашей избы, в округе на многие вёрсты жилья нет.

– Дурак ты, Филя! – Елфим повернулся к Корнею. – А ну быстро садись в сани, некогда нам с тобой цацкаться!

Как приятно бывает явиться с мороза в тёплую избу, особенно когда на дворе ночь, a вокруг на многие вёрсты глухой лес! Разгрузившись, разбоинички плотно поели, а потом развалились по лавкам.

– Всё бы хорошо, только вот винца да бабёнки нам не хватает.

Филя промышлял своим ремеслом при кабаке, по-этому нередко скучал по чарке.

– Будет тебе и винцо, коли пошлёт нам Господь купчишку с винным обозом. Пригоним его сюда – повесилимся в волю. А с бабами разбойничкам не резон связываться – обязательно воевод наведут, от них одна погибель.

– Вот уж не думал, что угожу в монастырь, где игуменом разбойничек служит. Нешто хочется тебе Корнеюшка, в монахи идти? У тебя, поди, зазноба есть.

Корней густо покраснел.

– А ну валяй, сказывай скольких девок охмурил?

Парень смутился ещё более, но скрытничать не стал.

– Полюбились мы с Любкой Мокеевои, а тятька слышать не хочет о ней, грит– не ровня она тебе, женись на Дашке Чурилиной. А та такая красавица: в окно глянет – конь прянет, на двор выйдет – собаки три дня лают.

– Что же ты намерен делать?

– Хотел из родительского дома бежать куда глаза глядят, лишь бы с Любушкой быть вместе.

– А Любкиным родителям ты по нраву?

– Сирота она, у тётки живёт, а у той своих ртов хватает.

– Эх, братцы, – загорелся Филя. – Порушим мы нашу обитель, добудем Любушку Корнею, свадебку сыграем, то-то повеселимся!

– Ишь, чего захотел, – возразил Елфим, – а коли дети пойдут, их куда денешь? Может, и младенцев к разбойному делу приставишь? Мы, мужики, в случае чего снимемся отсюда да переберёмся в Волчье становище– там у меня ещё одна потайная изба есть, а с жёнками да детьми как?

– Скучно тут, Елфим.

– Коли скучно тебе, скоморох, – вон Бог, а вон порог, ступай на все четыре стороны!

– Тогда и мы уйдём отсюда, – тихо произнёс Олекса.

Ребятам по нраву пришёлся весельчак Филя, поэтому слова предводителя вызвали неодобрение. Елфим понял это, изменил тон.

– Зимой в лесу и впрямь невесело, а как придут весна с летом – забудешь про тоску-кручину.

– Весна-то не скоро ещё грядёт, а повеселиться ныне охота. Дозволь, Елфимушка, нам с Корнеем в Арземасовом городище побывать, Любушку повидать?

– Да ты, никак, спятил, Филя: до Арземасова городища, поди, вёрст семьдесят, как не боле.

– Коли поспешать будем на конях, в два дня можем обернуться. Ты уж дозволь нам съездить, Елфимушка, вишь, как Корней-то страдает.

– Пристал как банный лист… Езжайте, коли невмоготу.

ГЛАВА 2

После казни Андрея Шуйского великий князь приказал немедленно возвратить из Костромы Фёдора Семёновича Воронцова, осыпал его милостями пуще прежнего. Доволен боярин вниманием государя к себе, мнится ему, будто без его мудрых советов он не может обойтись, без них не свершится ни одно дело в Русском государстве.

Ой берегись, Фёдор Семёнович! Не стань мотыльком, летящим на пламя. Присмотрись к оному мотыльку: кружит он возле пламени и с каждым кругом всё ближе и ближе к нему. Нет у него сил противостоять притягательной мощи огня. И вот последний – роковой круг: ярким факелом вспыхивают крылья мотылька тело его, потеряв опору, падает в огненную бездну.

С детства государю свойственны крайности: уж коли полюбит кого, то без всякой меры – щедро награждает любимца вниманием и заботой. А нелюбимому человеку недалеко и до казни. Меж этими крайностями недолог путь. Воронцову были неведомы судьбы опальных любимцев Ивана Грозного, он оказался первым, кто уподобился мотыльку, летящему из ночи к пламени.

В трудах и заботах минул голодный 1544 год. В самом начале следующего года татары совершили большой набег на владимирские места. Об этом набеге в покоях государя докладывал дьяк Василий Захаров, совсем недавно приблизившийся к великому князю.

Фёдор Семёнович с неодобрением слушал его обстоятельный рассказ о событиях, связанных с нашествием казанских татар. Голос дьяка уверенный, ровный:

– Из Владимира против татар вышло несколько воевод во главе с Иваном Семёновичем Воронцовым, а из Мурома двинулся князь Александр Борисович Горбатый со многими людьми. Татары стали отходить к Гороховцу, а воеводы шли за ними следом без боя до самого города. Тут из острога навстречу татарам выступили гороховецкие мужики и стали травиться с ними. Они взяли у казанских людей голову их Аманака-князя.

– Молодцы гороховецкие мужики! – одобрительно произнёс великий князь.

– Когда же Иван Семёнович Воронцов подошёл со своими людьми к городу, гороховецкие мужики хотели его каменьями побить за то, что с казанскими людьми не делал бою и их упустил.

Фёдор Семёнович едва сдерживает свой гнев. Пошто дьяк об этом-то поведал государю? Татар прогнали в свои пределы-это главное. Худородного ли дьяка дело хулить знатного боярина, да ещё в присутствии его роднога брата? Ну погоди, ты ещё горько пожалеешь об этом, Васька Захаров!

Государь задумчиво смотрит в окно. Деревья, что растут за Москвой-рекой, лишённые листьев, кажутся унылыми, неживыми. Апрельское солнце щедрое, но тепла ещё мало, от земли веет холодом. Василий Захаров упомянул сейчас об Иване Семёновиче Воронцове, и тотчас же в памяти явились воспоминания детских лет: во время приёма иноземных послов окольничий Воронцов всегда стоял с важным видом по левую сторону великого князя. А ныне этого знатного боярина гороховецкие мужики едва не побили каменьями. Иван нахмурился:

– Негоже мужикам поднимать руку на боярина, большую опасность вижу в их своеволии. На днях получил я грамоту от нижегородского наместника. Пишет он, что от лихих людишек житья не стало. И среди тех людей есть особо опасные: грабят они поместья, убивают бояр и дворян, а награбленное раздают среди бедных. Опасны такие тати тем, что прельщают людей, поднимают их против властелинов. Приказал я послать нижегородскому наместнику пищалей и пушек, а также огневого зелья. А казанских татар надобно проучить как следует, поэтому повелеваю начать подготовку к походу против них.

Все, кто был в палате, подивились нежданному приказу– минувший год выдался голодным, а ведь для похода нужно немало всяких припасов, однако перечить юному великому князю никто не стал – его побаивались после лютой казни Андрея Шуйского.

Когда все удалились, Фёдор Семёнович обратился к юноше:

– Дивлюсь твоей мудрости, государь, верно ты молвил: много своевольных людей развелось в нашем государстве. Мнится мне, что не следует давать волю вездесущим дьякам.

Государь мыслил по-иному. В конце своей жизни его отец великий князь Василий Иванович многие дела поручал дьякам, предпочитая их даже боярам. Иван не ведал мыслей отца, но на своём личном опыте быстро убедился, что бояре враждебны друг другу, злы, мстительны, считают его дитем несмышлёным, тогда как дьяки учены, внимательны, послушны, исполнительны. Поэтому юноша холодно глянул в глаза Воронцова.

– Вижу, Фёдор Семёнович, ополчился ты на Василия Захарова за то, что он поведал о твоём брате Иване Семёновиче. Видать, правда глаза колет. Плохо, плохо воюют наши воеводы! Нынче нам надобно новое войско, вооружённое пищалями, а не луками, огневым нарядом, а не только копьями. С таким войском нам никакие вороги не будут страшны.

Воронцов покинул великокняжескую палату с чувством обиды: впервые государь пренебрёг его советом.

Пятнадцатилетнему правителю не терпелось испытать своё счастье в ратном деле, его повелением летом 1545 года было собрано большое войско для похода на Казань.

Воеводы Семён Микулинский, брат Дмитрия Палецкого Давыд и Иван Большой Шереметев отправились к Казани на стругах. Из Хлынова[108]108
  Хлынов – Вятка.


[Закрыть] вышел воевода Василий Семёнович Серебряный, прославившийся четыре года назад при отражении нашествия Сагиб-Гирея. Из Перми выступил воевода Львов.

Путь князя Серебряного лежал вдоль реки Вятки, где издавна находились поселения татар, вотяков[109]109
  Вотяки – удмурты.


[Закрыть] и марийцев. Затем вдоль Камы он вышел к Казани. В тот же день и час к Казани подступил Семён Микулинский. Соединёнными силами воеводы побили много татар, сожгли ханские селения. Посланные ими на Свиягу дети боярские также успешно воевали с татарами. Неудивительно, что, когда воеводы возвратились в Москву, великий князь очень обрадовался и щедро наградил участников похода. Кто из бояр или детей боярских не бил о чём челом, все получали по челобитью.

Однако в целом поход был не таким уж удачным, каким представили его воеводы в глазах юного великого князя. Пермский воевода Львов опоздал со своим войском: он явился под Казань тогда, когда другие русские полки уже покинули пределы Казанского царства. Татары окружили пермяков, уничтожили их, а Львова убили.

Тем не менее поход русских войск под Казань привёл к тому, что в Казанском ханстве начались неурядицы, обострилась борьба между князьями и царём.

Сафа-Гирей заподозрил князей в связи с Москвой и многих из них казнил. Оставшиеся в живых выехали либо в Москву, либо в другие земли.

– Государь, из Казани от князей Иваная Кадыша и Чуры Нарыкова прибыл гонец с тайным делом, – доложил конюший Михаил Васильевич Глинский.

– Пусть войдёт.

В душе Глинский недоволен: недостойно великому князю якшаться с нехристями бусурманскими, он и сам мог бы принять гонца. Но юный государь любопытен, потому и пожелал лично встретиться с посланцами верных Москве татарских князей.

Гонец, войдя в палату, распростёрся перед государем. Роста он был небольшого, в поясе тонок, с жидкой бородкой.

– С чем пожаловал? – строго спросил государь, сделав знак рукой подняться.

– Пославшие меня князья Иванай Кадыш и Чура Нарыков просили передать тебе, чтобы ты послал свою рать к Казани. Сафа-Гирей лютует, многих вельмож порешил, никому не верит, винит в служении московскому великому князю, держит у сердца лишь тех, кто пришёл к нему из Крыма. И ныне князья казанские, вознегодовав на Сафа-Гирея, решили схватить его, чтобы вместе с крымцами выдать тебе.

– А одолеют ли верные мне люди Сафа-Гирея?

– Ежели ты пошлёшь рать к Казани, одолеют обязательно.

– Передай Иванаю Кадышу, Чуре Нарыкову и другим верным мне князьям: я свою рать к ним пошлю. Пусть схватят и держат царя. За верную службу я щедро пожалую их.

Посол, низко поклонившись, попятился к дверям. Когда он вышел, Михаил Васильевич сказал:

– Дивлюсь твоей мудрости, государь. Годами ты молод, да разумом стар. Настало время взять в свои руки власть, похищенную у тебя злокозненными боярами. Одного из них – Андрея Шуйского, вознамерившегося вершить дела без твоего, государя, ведома, ты покарал справедливым своим судом. Ныне на смену Андрею Шуйскому явился другой.

– Кто? – голос юноши зазвенел от гнева. Глинский склонился к его уху.

– Фёдор Воронцов, вот кто. Пользуясь твоим расположением к нему, стал он чинить неправду, решать дела самовольно, ни с кем не советуясь. Ежели ты кого пожалуешь без его ведома, для Фёдора большая скорбь и обида. Источают тогда его уста укоризну тебе. Верные люди сказывали мне, что Фёдор Воронцов похвалялся, будто без его советов ты и шагу ступить не смеешь.

Лицо государя побелело от гнева, он подозрительно посмотрел на Глинского.

– Правду ли поведал мне, Михаил Васильевич?

– Сущую правду, государь, провалиться мне сей же миг в геенну огненную! Только ведь не один Фёдор Воронцов посягает на твою власть. Андрея Шуйского ты покарал, так ведь пособники его остались! Вспомни, государь, кто помогал ему низлагать Ивана Бельского да митрополита Иоасафа – Иван Кубенский, Александр Горбатый, Дмитрий Палецкий да Пётр Шуйский. Думаешь, они после смерти Андрея Шуйского не мечтают о власти? Как бы не так! Спят и видят себя во сне обладателями твоей власти. А ты упреди их! Тогда никто не встанет тебе поперёк дороги, сам всем управлять будешь, как начертано волей Господа Бога!

Юный правитель и сам заметил обиду в глазах Фёдора Воронцова, когда без его ведома жаловал он кого-либо. Ясно, что и сторонники Андрея Шуйского мечтают вернуть себе былую власть. А что, если и впрямь покарать их всех? Может, тогда кончится его унижение, прекратится вражда между боярами, наступит мир в Русском государстве? Итак, одним махом убрать и Фёдора Воронцова, и врагов его, выступающих на стороне Шуйских! В харитины – первые холстины[110]110
  5 октября.


[Закрыть] 1545 года великий князь Иван Васильевич наложил опалу на бояр своих за их неправду, на князей Ивана Кубенского, Петра Шуйского, Александра Горбатого, Дмитрия Палецкого[111]111
  Палецкий (Палицкий) Давыд Фёдорович (149? – 1561) – князь, окольничий с 1550 г., участник многих войн с татарами.


[Закрыть] и Фёдора Воронцова.

Весть об опале великого князя на бояр была неожиданной для Макария.

– Кому понадобилось убрать Фёдора Воронцова, а заодно и недругов его из стана Шуйских? – вслух размышлял он, меряя палату быстрыми шагами.

Василии Михайлович Тучков внимательно следил за ним.

– Думается мне, святой отец, это дело рук Глинских. Им неугодны и те и другие.

– И я так же мыслю. Поспешен государь в своих решениях, легко поддаётся чужому влиянию, – митрополит тяжело вздохнул. – Сам я виноват, Что дал большую волю родичам государя, не следовало приближать их к нему. Чует моё сердце: немало бед принесут нашему государству Глинские, ибо чёрны их помыслы, в стремлении к власти не остановятся они ни перед чем.

– Жаль Фёдора Семёновича, безвинно пострадал он.

– А другие чем провинились перед государем? Взять хоть Дмитрия Палецкого: когда-то наместничал в Мезецке, затем приблизился к великому князю Василию Ивановичу, а после его смерти был наместником в Луках; не раз ходил на татар, правил посольство в Литву. Сказывали мне, что Дмитрий Палецкий спас от смерти митрополита Иоасафа, когда бояре избивали его. А князь Горбатый? В прошлом году государь пожаловал его боярством. И Пётр Шуйский склонность к воинской службе имеет. Все они могли бы быть полезными государю. Однако расправа с Андреем Шуйским укрепила его в ложной мысли, будто жестокостью свою власть утвердить можно. Месяц назад, в день осеннего Петра-Павла Рябинника, [112]112
  10 сентября.


[Закрыть] он приказал всенародно отрезать язык окольничему Афанасию Бутурлину за то, что тот неодобрительно отозвался о нём. Жестокостью власть не утвердить. Тяжёлые времена ждут нас, если вовремя не остановить государя.

Митрополит вошёл в покои государя и умилился: Иван Васильевич стоял на коленях перед иконами и усердно молился. Увидев Макария, он поднялся и приблизился, чтобы принять благословение.