Текст книги "Кудеяр"

Автор книги: Вадим Артамонов

Дмитрий Фёдорович Палецкий отличался особой статью, свойственной воинским людям. Совместная служба сдружила его с Михаилом Ивановичем Кубенским, поэтому при встрече они крепко обнялись.

– Зачем позвали, братья, в столь поздний час? – голос у него зычный, слышимый в бою издалека.

– Да ты присядь наперёд, потом кричи на все хоромы, – с лёгким укором, спрятанным в улыбку, произнёс Михаил.

Иван Кубенский, не обратив внимания на предостережение брата, заговорил громко, возмущённо:

– Видали, какие кренделя Иван Бельский откалывает? Не пора ли его вновь отправить на Белоозеро?

Палецкий весело рассмеялся:

– Что это ты, Иван, на Бельского взъярился? Уж не потому ли, что наследство Андрея Старицкого, о котором ты нам все уши прожужжал, из рук ускользнуло?

– Хотя бы и потому!

– Что ж ты теперь намерен делать?

– А я уж сказал о том: Ивана Бельского отправлю на Белоозеро.

– Неужто один сладишь?

– Я и один не побоюсь, помнишь, чай, как Ивана Шуйского я одолел?

– Иван Бельский, – вмешался в разговор казначей Иван Третьяк, – многим боярам стал неугоден. Государевой казной он как своей собственной распоряжается. Можно ли такое терпеть? Только мы, сидящие здесь, его не одолеем, нам без помощи Шуйских не обойтись.

Иван Кубенский недовольно скривился, однако брат поспешил поддержать Третьяка.

– Иван Васильевич Шуйский, – произнёс Дмитрий Палецкий, – располагает во Владимире большой силой, с помощью которой мы и одолеем Бельского. Надобно немедля снарядить во Владимир гонца с известием, чтобы в ночь с Сильвестра на Малахия[57]57
  То есть со 2-го на 3 января.


[Закрыть] Иван Васильевич вместе с детьми боярскими явился в Москву. Думаю, он не откажется от участия в задуманном нами деле: Шуйские давно уже хотят посчитаться с Бельским.

– Может, и за Андреем Шуйским послать? – предложил Михаил Кубенский.

– Андрей Шуйский сейчас в Заволжье, его скоро не сыщешь. Думаю, однако, что в нём особой нужды нет. А вот возмутить московский люд против Бельского и митрополита следует, особенно новгородцев, живущих в Москве, – они всегда были верны Шуйским.

Иван Кубенский прервал речь Дмитрия Палецкого:

– В грамоте, которую мы пошлём Ивану Шуйскому, следует написать, что мы, князья Кубенские, будем с ним заодно, ежели станем при государе первыми!

Вот и настала ночь на Малахия 1542 года. Тихо падал снег на московские улицы, одно за другим гасли окна в Сыромятниках. Вот и в доме Аникиных погас свет. Ульяна, уложив детей, а их уж пятеро народилось, да ещё найдёныш Ванятка, забралась на полати, прижалась к мужу.

– Не спишь, Афонюшка?

– Не сплю, Ульяша, на душе что-то тревожно, не было бы беды.

– Откуда беде-то быть?

– Беспокойство великое по всей Москве, людишки Шуйских повсюду снуют, против Бельского да митрополита речи хульные ведут.

– Хуже горькой редьки надоела боярская смута, и когда только она кончится!

– Повзрослеет великий князь, глядишь, призовёт бояр к порядку.

– Их призовёшь!

За окном застонал снег под копытами лошадей. Афоня приподнялся, чутко вслушался в темноту.

– Лежи, не вставай, не то беда приключится.

– Я только гляну, что там за воротами деется.

Афоня, спустившись с полатей, пошарил босыми ногами, отыскивая сапоги. В избе слышалось мерное дыхание спящих. Тёща лежала внизу на лавке, дети посапывали на печи. Новорождённая Настенька захныкала в люльке, и Афоне пришлось покачать её. Выйдя во двор, припал лицом к щели в частоколе и тотчас же увидел всадников. Их проследовало в сторону Кремля около трёхсот.

«Кто бы это мог быть? Судя по всему, воины проделали большой путь. Едут они от Рогожской слободы, а ведь от неё начинается путь на Владимир и Нижний Новгород. Всем ведомо, что во Владимире стоит наше войско во главе с Иваном Шуйским. Так, может быть, оно возвратилось в Москву? Но почему же вои говорят вполголоса, словно боятся, что их услышат? Видать, не хотят, чтобы об их прибытии проведали».

Тут Афоня почувствовал, что промёрз до костей, и заторопился в тёплую избу.

– Что там подеялось?

– Вои князя Шуйского приехали из Владимира, видать, хотят втихаря накрыть Ивана Бельского.

– Нам-то что от того, Бельские или Шуйские будут возле великого князя? Хрен редьки не слаще. Спи и ни о чём не думай.

Впереди воинов, явившихся из Владимира, ехали молодой князь Пётр Шуйский – сын Ивана Васильевича и его друг воевода Иван Большой Шереметев. В Кремле никто не препятствовал прибывшим – заговорщики своевременно сняли стражу. Расположившись в Кремле, стали думать, что делать дальше.

– Первым надо захватить Ивана Бельского, – приказал Пётр Шуйский.

Так было велено ему отцом, оставшимся во Владимире по случаю недомогания.

Незадолго до рассвета воины окружили двор Ивана Фёдоровича Бельского. Истошный крик воротника взорвал тишину. Пробудившиеся слуги бестолково заметались по комнатам и сеням.

Боярин, едва очнувшись ото сна, тотчас же понял: пришла беда. В одном нижнем белье метнулся он к лестнице, ведущей на чердак. Здесь было морозно, пахло старым хламом. Бельский забрался в большой сундук с тряпьём, закрылся крышкой:.

Крики избиваемых слуг, треск ломаемой мебели, звон оружия доносились снизу.

– Не мог же он сквозь землю провалиться! Ищите по всему дому! – Иван Фёдорович по голосу узнал Петра Шуйского.

Лестница, ведущая на чердак, застонала под тяжестью ног. Крышка сундука откинута, остриё меча оцарапало плечо воеводы.

– Да тут кто-то есть! А ну вылазь!

Бельский выбрался из укрытия.

– Ведите его на Казённый двор, а как рассветёт, отправьте туда, откуда прибыл.

– Братца его брать будем?

– Дмитрия Фёдоровича не тронь – наш человек. Теперь дружков Ивана Бельского – Петра Щенятева и Ивана Хабарова схватить надобно.

Воеводу Ивана Ивановича Хабарова мятежники застали дома. С мечом в руке он выскочил во двор, но был сбит с ног, связан и посажен в погреб под палатами одного из сторонников Шуйских, казначея Фомы Головина, родственника Ивана Третьяка.

А вот Пётр Щенятев успел незамеченным ускользнуть из дома и решил укрыться в великокняжеском дворце. Ваня был разбужен его истошными криками:

– Государь! Злые вороги напали на верных твоих слуг! Боярин Иван Фёдорович Бельский да воевода Иван Иванович Хабаров схвачены мятежниками. Мне же чудом удалось вырваться из их рук, но они идут следом. Умоляю, спаси меня!

Ваня сидел на кровати в одном нижнем белье, взволнованный и перепуганный ночным происшествием. Дрожь сотрясала его тело. Кто преследует Петра Щенятева? Как он может защитить его от неведомых врагов? Мальчик соскочил с кровати, выглянул в окно: до света ещё не скоро. Но что это там мелькнуло? Кажется, огонёк, а вон ещё и ещё. Неизвестные люди с факелами в руках окружают великокняжеский дворец. Что же делать?

Пётр Щенятев стоит на коленях перед ним, одиннадцатилетним государем всея Руси, перепуганным, растерянным. Сознание собственного бессилия не менее ужасно, чем страх.

Но вот двери опочивальни с треском распахнулись, и мятежники оказались лицом к лицу с великим князем.

– Что вам нужно? – звонким голосом закричал мальчик.

Никто не ответил ему. При виде Петра Щенятева толпа разразилась дикими воплями:

– Вот он, дружок Ивана Бельского!

– Ишь, собака, в покоях государя удумал от нас укрыться!

– Бей его!

Петра Щенятева схватили и через задние двери опочивальни поволокли на улицу. В выстуженной, задымлённой факелами палате никого не осталось. Мальчик возвратился к постели и, уткнувшись в подушку, разрыдался.

Но что это? В сенях вновь загалдели люди, и в сопровождении десятка слуг в опочивальню вошёл запыхавшийся митрополит Иоасаф.

– Государь! Великое бесчестье творят людишки Шуйских моему священному сану; окружив митрополичье подворье, вопли богопротивные испускают, каменьями окна побивают.

Следом за митрополитом в палату ворвались мятежники.

– И этот черноклобучник туда же – под крылышко великого князя!

– Пригрелись у него за пазухой две змеи подколодные!

– Одна белая, другая – чёрная!

Кто-то громко рассмеялся. Дюжий верзила пытался ухватить митрополита за мантию. Монахи, плотным кольцом окружив Иоасафа, медленно отступали к дверям.

Палата вновь опустела. Государь в изнеможении повалился на постель. Слёзы неудержимо лились из его глаз. Это были слёзы отчаяния, одиночества, бессилия, лютой злобы.

Удостоверившись, что юный великий князь не может защитить его, Иоасаф, сопровождаемый слугами и толпой мятежников, решил податься на подворье Троицкого монастыря. Будучи игуменом этой обители, он, приезжая в Москву, всегда останавливался здесь. Троицкое подворье казалось ему более надёжным местом, чем митрополичий двор, откуда почти все слуги разбежались в самом начале мятежа.

На крыльце Иоасафа встретил его преемник на посту игумена Троицкого монастыря Алексий – высокий благообразный старик с громовым голосом.

– Стойте, нечестивые! – закричал он мятежникам, ворвавшимся на подворье вслед за митрополитом и его слугами. – Да как вы смеете творить бесчестие первосвятителю?

При звуках его голоса толпа на минуту притихла, потом заревела пуще прежнего, потому что в это время к ней присоединялись дети боярские, специально посланные Шуйскими с наказом низложить митрополита Иоасафа.

Фома Головин незаметно ухватил его за мантию и потянул на себя. Иоасаф повалился на землю. Слуги попытались было поднять его, но толпа оттеснила их и принялась топтать хилого старца.

– Стойте, стойте, нечестивые! – тщетно взывал игумен Алексий – Умоляю тебя, Сергий-чудотворец, метни стрелы огненные в зверей диких, спаси верного слугу твоего Иоасафа!

Эти слова, произнесённые громовым голосом, на мгновение остановили толпу. Подоспевший Дмитрий Палецкий подхватил митрополита, отнёс его в палату.

Через несколько дней Иоасаф был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, а Иван Кубенский был пожалован боярством.

ГЛАВА 13

Итак, митрополит Иоасаф пал. Однако церковь не может быть без духовного пастыря. Кто более других достоин митрополии – тверской епископ Акакий[58]58
  Акакий (до монашества Александр; 1482–1567) – епископ тверской и кашинский с 1522 г., участник Стоглавого Собора.


[Закрыть], игумен Троицкого монастыря Алексий или архиепископ новгородский Макарий? Добивающихся высокого сана много, но избран будет кто-то один.

В начале марта 1542 года возок новгородского архиепископа бодро скользил по направлению к Москве. День был солнечный, ясный. Лёгкий ночной морозец сковал поверхность снега, сделав её удобной для езды. Макарий, сидя в возке, зорко всматривался в приметы весны. На придорожных деревьях уже заблестели почки, это под тёплыми солнечными лучами растаяла смола, защищающая от морозов нежные зачатки листочков. Чёрная колея дороги лоснилась влагой.

Мысли Макария переметнулись в Москву. Ему вроде бы и жаль Иоасафа, и вместе с тем он доволен: времена нынче жестокие, а низложенный митрополит оказался слабым, потому пользы от него юному великому князю и государству Русскому было мало. Ежели с Божьей помощью он, Макарий, станет митрополитом, то прежде всего постарается ослабить строптивое боярство и возвеличить государя. Ещё покойный Иосиф Волоцкий страстно убеждал людей в божественном происхождении великокняжеской власти.

«Царь естеством подобен есть всем человекам, властию же подобен вышнему Богу, ибо сам Бог посадил его в себе место и суд и милость передал ему и церковное и монастырское и всего православного государства и всея Русской земли. Суд царя никем не посуждается»-так писал Иосиф Волоцкий.

«А почему бы нынешнему государю, – думает Макарий, – не принять, подобно Владимиру Мономаху, царский титул? Это сразу возвеличило бы его в глазах людей, возвысило бы над строптивым боярством. Лишь государство с сильной единодержавной властью способно успешно противостоять ворогам, создавать бесценные творения».

Макарий принял пострижение в Пафнутьево-Боровском монастыре, где начинал свой иноческий путь и Иван Санин, впоследствии прозванный Иосифом Волоцким, – самый известный и почитаемый воспитанник этой обители. В душе Макария навсегда запечатлелся образ Иосифа, наделённого разнообразными достоинствами– остротой и гибкостью ума, плавным и чистым выговором, приятным голосом, прекрасным знанием Священного писания, приветливостью в обращении, состраданием к слабым. Макарий хорошо помнил голодный год, когда к монастырю стекались толпы измождённых, обессиленных людей. Иосиф кормил около семисот человек, не считая детей, построил при монастыре странноприемницу с церковью, чтобы покоить больных и кормить бедных. Когда же истощились собственные средства монастыря, Иосиф приказал занимать деньги, но продолжать кормить убогих. Он увещевал дмитровского князя Юрия Ивановича, призывая его позаботиться о людях, страдающих от голода. Иосиф писал ему: «Бога ради и Пречистой Богородицы, пожалуй, государь, попекись о православном христианстве, о своём отечестве, подобно православным царям и князьям, которые заботились о своих подданных во время голода: который государь имел у себя много хлеба, раздавал его неимущим или приказывал продавать недорого, устанавливал цену, поговоривши с боярами, как надобно, полагал запрет страшный на ослушников, как и теперь сделал брат твой великий князь всея Руси Василий Иванович. Если ты распорядишься так в своём отечестве, то оживишь нищих людей, потому что уже многие теперь люди мрут с голоду, а кроме тебя некому этой беде пособить; никто другой не может ничего сделать, если ты не позаботишься и не установишь цены своим государским повелением».

Будучи сострадательным к людям, Иосиф не терпел монахов, нарушавших установленный им порядок, был непреклонным гонителем еретиков. Непримиримый противник его Вассиан Патрикеев призывал выпустить кающихся еретиков из заточения, однако Иосиф твёрдо стоял на своём. Таков был учитель новгородского архиепископа.

В возрасте двадцати пяти лет Макарий стал архимандритом Лужецкого мужского монастыря. Великий князь Василий Иванович, нередко приезжавший в Можайск на охоту, познакомился с ним. Молодой архимандрит приглянулся ему и вскоре получил жалованную грамоту на владение Лужецким монастырём. Спустя двадцать лет Макарий был провозглашён архиепископом Новгорода, а ныне, ещё через шестнадцать лет, готов стать митрополитом всея Руси. Позади шестьдесят лет, но Макарий бодр и активен. Что же им сделано во славу Господа Бога и Русского государства?

Собрал он вокруг себя людей, озабоченных сохранением древних книг, обретающихся в отечестве. Это, например, князь Василий Тучков, книжник и толмач Дмитрий Герасимов[59]59
  …книжник и толмач… – Герасимов Дмитрий – «Старый» (146? – после 1526) – русский путешественник, обучавшийся различным наукам в Ливонии. Дипломат, писатель, переводчик.
  Толмач – переводчик.


[Закрыть]. В Новгороде были переведены на русский язык сочинения епископа Бруно, Иеронима, блаженного Августина, Григория Великого, пресвитера Беды Кассиодора. Однако среди новгородских книжников Макарий был не только руководителем, но и ревностным тружеником. Он усердно работал над Великими Четьи-Минеями, а в голове уже зрел замысел Степенной книги – история благоцветущего рода русских государей от времён первых князей и вплоть до ныне здравствующего Ивана Васильевича. Вельми богата Земля Русская книгами. Вот уже восемь лет, не разгибая спин, скрипят перьями писцы, создающие Великие Четьи-Минеи, а сделано лишь около трети задуманного Макарием – написаны четыре большие книги. Глубоко верит Макарий – Великие Четьи-Минеи объединят разные местности Русского государства, всех русских людей, где бы те ни проживали – в Смоленске или Заволжье, в Новгороде или Переяславле-Рязанском, они прославят Русскую землю и её героев.

Ещё при Василии Ивановиче Макарий приобрёл большое влияние благодаря помощи, которую он оказал ему при расторжении брака с Соломонией. В знак признательности великий князь способствовал назначению Макария на должность новгородского архиепископа, которая в течение семнадцати лет до того была свободной. Кроме того, Василий Иванович передал ему конфискованную казну новгородских архиепископов.

Поддержка со стороны великого князя способствовала активной деятельности Макария, причём он не ограничивал себя только церковными делами – во время мятежа Андрея Старицкого ему пришлось поднимать людей на защиту Новгорода.

Мысли, мысли… Они бегут бесконечной чередой, вот как эти снежно-белые облака в мартовской сини неба. И хоть лет позади немало, хочется успеть сделать так много! К сожалению, жизнь человеческая коротка. Но вместе с тем и прекрасна, как этот солнечный мартовский день, как эти белоствольные красавицы берёзы, бегущие куда-то назад, к Новгороду.

По дороге в Москву Макарий решил навестить тверского епископа Акакия, ему важно было заручиться поддержкой влиятельного церковного деятеля. Акакий и сам мог претендовать на митрополию, и это побуждало Макария к осторожности.

Двор тверского епископа располагался возле собора Спаса Преображения, сохранившего следы пожара 1537 года. Добродушный толстяк встретил гостя с распростёртыми объятиями.

– Сердечно рад видеть в своём доме столь дорогого и любезного мне человека. Давно собирался сам навестить тебя ради беседы душевной, для ума полезной, да всё недосуг.

– И я премного рад нашей встрече.

– От разных людей наслышан я о задуманном тобой деле, о Великих Четьи-Минеях. Не терпится узнать, как далеко продвинулась работа над ними.

– Вот уж восемь лет минуло с той поры, как мы с Божьей помощью приступили к этой работе, а лишь треть одолели, закончили четыре большие книги.

– Да пошлёт Господь Бог благодать свою тем, кто трудится над Четьи-Минеями. Велико значение их для Руси и народа, её населяющего.

– Спасибо на добром слове. Немало похвального слышал я всюду о делах тверского епископа.

Акакий досадливо махнул рукой.

– Какие наши дела! Пять лет назад случился в Твери большей пожар, от которого сильно пострадал собор Спаса Преображения. А в нём мы хранили многие ценные книги. Так те книги все погорели, почти ничего спасти не удалось. Инок Максим Грек по этому поводу прислал мне утешительную грамоту, вот, кстати, она.

– Слышал я о великом тверском пожаре и очень сожалею, что во время его погорели ценные книги и грамоты, потому распорядился нагрузить возок книгами из софийской книгохранительницы в дар собору Спаса Преображения.

На глазах Акакия проступили слёзы.

– Дай Бог тебе здравия за столь щедрый дар, много печёшься ты о процветании книжного дела на Руси.

– Ты вот упомянул об иноке Максиме Греке. Хотел бы я ведать, исправился ли он? Усердно ли замаливает свои вины перед Господам Богом?

Акакий помолчал, собираясь с мыслями, – вопрос был непростой. Десять лет минуло с той поры, как церковный собор сослал Максима Грека в Тверь под его надзор. Многое изменилось с тех пор, низложен митрополит Даниил – главный обличитель осуждённого, потому можно быть откровенным с Макарием.

– Я так мыслю, что Максим Грек пострадал из-за своей неосмотрительности и горячности. В чём его вина? Есть люди, которые склонны излагать всё, о чём они думают, на бумаге. К числу оных относится и Максим Грек. Читал я многие его творения и дивился тому, что и как в них изложено. Польза от этих творений для людей несомненная, потому труды Максима будут чтить многие поколения людей. Максим, однако, упускает из виду, что мысли его могут быть неугодными кому-то из власть имущих.

– Мысли Максима неугодны сторонникам дела Иосифа Волоцкого…

– Многое из написанного Максимом Греком угодно православной церкви. Что же касается споров между её служителями, то разрешить их может порой только время. За годы, прошедшие после собора, осудившего Максима Грека и Вассиана Патрикеева, острота споров между стяжателями и нестяжателями притупилась, ныне нас заботит иное.

– Согласен с тобой, Акакий, ныне все наши помыслы должны быть направлены на укрепление великокняжеской власти, на одоление боярской смуты.

– Приказал я облегчить участь Максима Грека, снять с него оковы, разрешил писать.

Макарий в душе не одобрял самовольных, без ведома церковного собора послаблений в отношении Максима Грека, но промолчал: не для того явился он в Тверь, чтобы затевать спор с тверским владыкой о судьбе неудачливого писаки, ему хотелось обсудить вопрос о будущем митрополии, но самому начать такой разговор значило бы проявить свою заинтересованность. По тем же самым соображениям и Акакий не заводил об этом речи.

– Новгород от Москвы дальше Твери, потому хотел бы я знать, что нового ныне в Белокаменной?

Акакий усмехнулся, он хорошо знал, что у Макария в Москве немало доброхотов, сообщавших ему обо всём, что там происходит, потому ответил уклончиво:

– Ныне в Москве неспокойно, даже митрополитом быть стало опасно – Иоасафа толпа едва не растерзала, а Ивана Бельского Шуйские сослали на Белоозеро. Много зла чинят они на Руси.

Услышав неодобрение деяниям Шуйских, Макарий решился спросить о главном: как можно поставить на место нынешних первосоветников государя?

– Есть ли на Руси сила, способная одолеть Шуйских?

Акакий пристально глянул в тёмные глаза Макария и, казалось, уловил его тайные мысли.

– Борьба около юного великого князя идёт между Шуйскими и Бельскими. Любой человек, пожелавший участвовать в ней, становится на ту или иную сторону, а это лишь затягивает борьбу за власть, усугубляет наши беды. Между тем есть люди, имеющие ничуть не меньше прав на близость к государю, чем Шуйские и Бельские, – я имею в виду Глинских. Ныне дядья великого князя оказались не у дел и занимают незавидные воеводские посты: Юрий в Муроме, а Михаил – в Туле. Ежели их приблизить к государю, пожаловать боярством, они могли бы потеснить Шуйских.

Макарий и сам не раз думал о том же, но чутьё искушённого в житейских делах человека подсказывало ему, что на этом пути могут быть немалые трудности, одна из которых – жестокосердие Глинских: лют был Михаил Львович, да и племянница его тоже, а ведь яблоко от яблони недалеко падает…

Любезно распрощавшись с тверским епископом, Макарий продолжил путь к Москве.

На Сороки[60]60
  9 марта.


[Закрыть] возок новгородского архиепископа миновал большое подмосковное село Чашниково. Пока ехал мимо изб, Макарий слышал слова величальной песни, зазывающей весну на Русь:

 
Весна, весна красная!
Приди, весна, с радостью,
С великой милостью:
Со льном высоким,
С корнем глубоким,
С хлебом обильным!
 

В пределах села дорога уже освободилась от снега, возок скользил медленно, поэтому его со всех сторон окружили дети с выпеченными из муки птахами в руках. Звонкими голосами они призывали жаворонков поскорее прилетать в их края:

 
Жаворонки, прилетите, красно лето принесите.
Ты запой, запой, жавороночек,
Ты запой свою песню, песню звонкую,
Ты пропой, пропой, пташка малая,
Пташка малая, голосистая,
Что про те ли про земли заморские,
Заморские земли чужедальные,
Где заря со зоренькой сходится,
Где тепла вовек не отбавляется.
 

Слушая незатейливую детскую песенку, Макарий думал о приближающейся весне, о раздающихся на быстрине полыньях, об оседающих на тёплом ветру сугробах, о птицах, пробирающихся на Русь. Грачи уж вон пожаловали на старые гнездовья, весело орут на придорожных берёзах, важно расхаживают по намокнувшей дороге. Ныне – вторая встреча весны[61]61
  Первая встреча весны отмечалась по старому календарю 15 февраля.


[Закрыть], обычай древний, языческий, но Макарию приятны звонкие детские голоса, – приближающаяся весна мила всем. Сорок мучеников, поминаемых в этот день, торят путь-дорогу сорока утренним морозам, из которых каждый всё легче да мягче другого. Если все сорок утренников пройдут подряд– быть лету ведренному, для уборки всего полевого сподручному.

Мысли Макария неожиданно потекли по иному руслу: скоро ли кончится на Руси подобная лютой зиме боярская смута? Наступит ли спокойствие в Русском государстве? Сможет ли он одолеть строптивых бояр? Впервые за всю дорогу его охватили сомнения в своих силах, в правильности избранного пути. Что ждёт его в Москве? Не уготована ли ему участь Иоасафа?

На мгновение стало холодно, неуютно, захотелось приказать вознице повернуть назад, в Новгород, но в это время возок новгородского владыки выбрался на Тверскую улицу Москвы, сплошь заполненную народом. Сначала Макарий подумал, что люди московские вышли окликать весну, и нахмурился: живучи на Руси языческие обычаи! Оказалось, москвичи устремились встречать новгородского архиепископа. Такой встречи он не ожидал.

На подворье Софийского дома[62]62
  Софийский дом – помещение в Москве для новгородских архиепископов.


[Закрыть] Макарий увидел Василия Михайловича Тучкова, который радостно улыбался ему. При виде князя владыка почувствовал себя увереннее, спокойнее, сомнения оставили его.

«Вот кто полностью понимает мои устремления, кто станет моим другом и соратником в борьбе со строптивым московским боярством! Кто ещё поддержит меня? Шуйские пока терпимо относятся ко мне. Помнится, Андрей Шуйский, посаженный в темницу за участие в заговоре Юрия Дмитровского, обращался ко мне с челобитной, в которой просил печаловаться за него великому князю Ивану Васильевичу и его матери, государыне великой княгине Елене о снятии с него опалы и даче на поруки. Правда, я ничем не помог тогда ему, жестокосердная правительница отринула моё печалование… Надежда на государя слабая – мал он, да и запуган боярами, потому сам нуждается в поддержке, однако помогать ему надобно незаметно, через верных людей, иначе навлечёшь на себя гнев строптивых бояр, которые ревностно наблюдают за всеми, кто пытается заручаться милостью великого князя».

Василий Михайлович подошёл к Макарию, чтобы принять благословение.

– Сердечно рад видеть тебя, святой отец, в здравии на Москве. Все москвичи бесконечно счастливы твоим приездом.

– Ни к чему мне такая честь, по нынешним временам чем меньше чести, тем лучше.

– Народ московский всегда уважительно относился к тебе, святой отец, уверен, что только тебя церковный собор изберёт митрополитом.

– На всё воля Божья.

Рядом с Василием Тучковым Макарий увидел иерея Сильвестра, памятного ему по Новгороду. Среди священнослужителей немало было толков о его проповедях и образе жизни. Все признавали, что Сильвестр – муж строгий нравом и мудрый в советах. Но к чему давать свободу рабам? Кто станет работать на господина, если все слуги, обучившись грамоте, займутся торговлей, писанием икон и книг? Нестяжательство, возникшее в лоне церкви ещё в прошлом веке, кануло в Лету вместе со своими поборниками – Нилом Сорским и Вассианом Патрикеевым. Сильвестр же пытается внедрить нестяжательство в мирскую жизнь. Но уж коли в церкви оно потерпело крах, то как же ему в миру закрепиться? К тому же поговаривают, будто Сильвестр способен к чародейству. И хотя Макарий не очень-то верил этому, он всё же относился к священнику настароженно.

– Возликовал я сердцем, узнав от Василия Михайловича весть о твоём приезде, владыко, – сладкозвучно произнёс Сильвестр, целуя руку Макария. – Глубоко верю, что книжная премудрость воссияет в Москве так же ярко, как и в Новгороде Великом после твоего утверждения на митрополии. Все православные христиане с большим нетерпением ждут появления на свет Божий Великих Четьи-Миней.

– Доводилось слышать мне, что и ты к книжному делу намерен руку приложить.

– Мой труд скромен, святой отец, хочу я написать книгу, рекомую «Домострой», в которой поучаю, и наставляю, и вразумляю сына своего имярек, и его жену, и их чад, и домочадцев быть во всяком христианском законе и в чистой совести и правде, с верою творящих волю Божию и хранящих заповеди его, себя утверждающих в страхе Божьем и в праведном житии. Муж должен наставлять жену, а также домочадцев своих не насилием, не ранами, не тяжкою работою, а мудрым словом, чтобы дети во все времена были сыты и одеты, в тепле и во всяком порядке. Хочу, чтобы русские люди жили в своих домах в любви и согласии, с верой в Бога, трудились не покладая рук, созидая своё богатство.

– Нелёгок твой труд, но важен, верю, что с помощью Господа Бога ты одолеешь его.

Через седмицу после приезда в Москву, 16 марта 1542 года, в четверг, Макарий был провозглашён митрополитом всея Руси.