Текст книги "Кудеяр"

Автор книги: Вадим Артамонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА 6

В укромном месте, где санный путь из Мордовского Арземасова городища на Нижний Новгород спускается вниз и подходит к кромке старого бора, затаились разбойнички.

– Может, сегодня повезёт – пошлёт Господь нам обоз с винцом, – размечтался Филя, – давно мы не веселились.

– Ты бы, Филя, поведал нам небывальщину, уж больно складно у тебя получается, – попросил Олекса.

– Расскажу, словно бисер рассажу….

– А ну никшни! – приказал Елфим. Ватажники ещё глубже вдавились в сугроб. Вдали послышался конский топот. Вскоре на гору выметнулось трое всадников в красных кафтанах, поверх которых были надеты для тепла стёганые душегреи с короткими рукавами. Вот они стали спускаться с горы.

– А ну, Кудеяр, проведай, куда эти люди путь правят?

Кудеяр поглубже надвинул на голову рваную шапку, запахнулся в дырявый зипунишко и, согнувшись, словно старец, неуверенной походкой вышел на дорогу.

– Эй, старик, уйди от греха с пути! – крикнул ему чернобородый всадник.

Кудеяр сделал вид, будто освобождает дорогу, но в самый последний момент нарочно поскользнулся на санном следу и как бы невзначай ухватился за стремя. Лошадь остановилась. Тотчас же из леса выскочили ватажники, окружили всадников, стащили их с коней.

– Куда поспешаете? – спросил Кудеяр чернобородого.

– Не твоего ума дело, старец! – хмуро ответил тот, озираясь по сторонам.

– Да какой же я старец? – Кудеяр стащил с головы шапку; тёмные вьющиеся волосы упали на лоб, задорная улыбка озарила молодое красивое лицо.

– Свят, свят, свят, – пробормотал чернобородый, поспешно крестясь. – Не иначе как оборотень объявился!

– Какой же он оборотень, коли крест на шее носит! – рассмеялся Филя. – Ты, дядя, не упорствуй лучше, а говори толком, о чём тебя спрашивают.

– Из Москвы мы, везём великокняжескую грамоту нижегородским боярам.

– О чём та грамота?

– Великий князь Иван Васильевич жениться удумал, вот и требует в своей грамоте от бояр везти напоказ наместникам своих дочерей-девок.

– Давай сюда грамоту!

Чернобородый замялся.

– А ну живо, не то обреем твои кудри вместе с головой! – пригрозил Елфим.

Гонец со вздохом достал из-за пазухи великокняжескую грамоту.

– А теперь разболокайтесь!

– Не губите нас, люди добрые, детушки у нас дома малые! – Чернобородый встал на колени.

– Кудеяр, Филя и Олекса пусть тоже разоболокаются.

Друзья, не мешкая, сбросили ветхую одежонку, бросили её гонцам. Те, поняв, что их пощадили, быстро разделись.

– Мы сами отвезём эту грамоту боярам, – обратился Елфим к чернобородому, – а вы поспешайте назад, не то худо вам будет.

Ватажники громко захохотали, заулюлюкали вслед затрусившим в гору гонцам. Кудеяр, Олекса и Филя нарядились в их одежду, сели на коней.

– Ну как, похожи мы на великокняжеских гонцов?

– Похожи, похожи!

– К кому повезём грамоту?

– К Плакиде Иванову, – предложил Ичалка, – уж больно у него девица хороша, в самый раз для великого князя.

Все так и покатились со смеху.

– Так тому и быть, – согласился Кудеяр, – вы ждите здесь купеческий обоз, а мы поедем в гости к боярину Плакиде. Не подеритесь, когда дуванить[127]127
  Дуванить – делить добычу.


[Закрыть] почнете. Справитесь без нас?

– Обойдёмся, – ответил Елфим.

Помимо Корнея и Ичалки с ним остались ещё три парня, недавно прибившиеся к их ватаге.

Плакида Иванов, напарившись в бане, бражничал вместе с приказчиком Нестором.

– У нас тут житьё вольготное, – вслух размышлял боярин, – сами себе хозяева. А в Москве – был я там летось – не жизнь, а морока. Грызутся между собой бояре, удержу нет. Как загрызут кого, у того великий князь вотчину на себя отписывает. А уж греха-то, греха-то сколько везде, ну прямо-таки содом! От шума звон в ушах стоит, никакого тебе благочестия!

Нестор, потягивая из ковша брагу, согласно кивал головой.

– У нас одно плохо, – продолжал Плакида, – по лесам лихих людей развелось немало, отчего приходится всё время быть настороже. Поблизости шайка Елфима озорует, не приведи, Господи, к нам нагрянет.

– К нам не нагрянет, потому как стража у нас надёжная. Сам каждую ночь проверяю воротника. Раньше, случалось, сторожа ночью засыпали. Так я проучил их как следует, надолго запомнили.

– Ценю твою службу, Нестор, сам видишь, держу тебя в приближении, никому так не доверяю, как тебе.

В горницу вбежал воротник Маркел.

– Беда, боярин-батюшка, гонцы великого князя пожаловали!

– Гонцы, говоришь, из Москвы прибыли? Чего это от меня государю надобно?

Двери распахнулись, в горницу вошли Кудеяр, Олекса и Филя.

– Здравствуй, боярин.

– Спаси вас Бог, люди добрые, кто вы такие да чем пожаловали?

– Мы гонцы великого князя Ивана Васильевича, привезли тебе от него грамоту.

– Вот радость-то какая! – Плакида подобострастно улыбнулся. – Где же та грамота?

– Вот она.

Боярин долго рассматривал великокняжескую печать.

– Вижу – истинная та грамота, только вот стар я стал, глаза совсем ничего не видят, так ты уж прочти мне, добрый молодец, чего хочет от меня государь.

Кудеяр с важным видом произнёс:

– Когда к тебе, боярин Плакида, эта грамота придёт, то ты ни под каким видом свою дочь Агриппину не таи, а вези в Нижний Новгород к наместнику на смотрины невест. Если же ты свою дочь-девку утаишь, то быть тебе от меня в большой опале и казни.

Плакида опешил от услышанного.

– Дай грамоту, я сам прочту! – Боярин не мог поверить, что государь приказал ему везти своё неказистое детище в Нижний Новгород к наместнику. – Врёшь ты, парень, нету в грамоте моего имени.

– Ты меня не порочь понапрасну; государь писал грамоту всем боярам, а значит, и тебе!

– Да куда я такую повезу?

– Какую такую? Может, она у тебя не девка?

– Девка, девка она, вот вам истинный крест! Да только…

– Что – только? Или ты, Плакида, удумал идти встречу великому князю?

Боярин окончательно растерялся.

– Глаза у неё… Да разве я перечу государю? Коли велит, завтра же повезу Агриппину в Новгород.

– То-то же! Устали мы, боярин, с дороги.

– Устали? Да и проголодались небось? Эй, Василиса, вели накрывать на стол, пожаловали к нам гости из Москвы, от самого великого князя Ивана Васильевича, дай Бог ему здоровьица!

– Сей миг, батюшка, накроем столы-то, – засуетилась Василиса.

Тотчас же набежали девки и бабы, натащили из погребов и амбаров всякой всячины. На столе появились меды разные, брага и даже фряжское вино.

– Выпьем, гости дорогие, за нашего государя-батюшку Ивана Васильевича, да пошлёт ему Господь Бог пригожую невесту!

Много было выпито в этот день. У Нестора уж и язык не ворочается, с мрачным видом смотрит он куда-то в угол.

– Эх, кабы гусли сюда! – мечтательно вздохнул Филя.

Кудеяр незаметно наступил ему на ногу.

– Гусли, говоришь? – встрепенулся задремавший было хозяин. – Василисушка, вели Буслаю-гусляру явиться сюда, пусть позабавит нас своей игрой.

Явился горбатенький Буслай-игрец. Молодёжь в пляс пустилась, шум, смех. Никто и не заметил, что Филя куда-то исчез. Угомонившись, опять сели за стол.

– Филя-то куда подевался? – забеспокоился Плакида.

– Да он на двор пошёл охолониться, – соврал Кудеяр.

Наконец и Филя появился, раскрасневшийся, довольный.

– Куда это ты, голубок, улетел от нас?

– Да на двор нужда погнала.

– Долгонько же тебя не было.

– Живот разболелся, сил нет.

– Уж не съел ли чего нехорошего?

– Ничего, пройдёт, – успокоил хозяина Кудеяр, – у него часто так бывает.

Под вечер стали прощаться.

– Переночевали бы уж, а утресь отправились бы в путь-дорогу, – упрашивал хозяин; молодёжь ему поглянулась, развеяла скуку.

– Нельзя, боярин, дело у нас важное, государево, поспешать нужно к тем, у кого дочери-девки есть.

– Ну-ну, не стану задерживать, не дай Бог прогневить государя-батюшку. К кому же вы отсель поедете?

– О том с тобой хотели посоветоваться.

– У боярина Микеши Чупрунова дочка уж больно хороша! Всяк, кто видел, хвалит её сверх всякой меры.

– К нему и подадимся.

– Езжайте с Богом.

– А ты, боярин, когда повезёшь свою дочь в Нижний Новгород?

Плакида замялся.

– Может, не стоит мне ехать-то?

– Упаси тебя Бог не поехать! Государь наш уж больно лют, слышал, поди, как он боярина Андрея Шуйского покарал?

– Слышал, голубок, слышал, страх Господень.

– Положит на тебя государь опалу, велит казнить лютой казнью; станешь потом сожалеть, да поздно будет.

Боярин поёжился.

– Государева воля – Божья воля, завтра же повезу Агриппину в Нижний.

Отъехав от поместья Плакиды Иванова версты две, молодцы почли хохотать да зубоскалить над боярином.

– Ты-то куда, Филя, запропастился во время пира? Я уж обеспокоился: ну как тебя боярские слуги схватили да куда-нибудь уволокли.

– Меня и в самом деле поволокли, да только в постель пуховую, в перины лебединые.

У Олексы от удивления глаза на лоб полезли. – Кто же тебя, Филя, в перины-то поволок?

– А она самая – дочка-девка.

– Врёшь ты, Филя! Тебе соврать, что блин сожрать.

Филя перекрестился.

– Вот вам истинный крест: как говорю, так и было. Вы-то спиной к лесенке, что в горницу боярской дочери ведёт, сидели, потому ничего и не видели. Я же смотрю– дверь в ту горницу ходуном ходит и время от времени из-за неё харя здоровущая выглядывает. Встретимся мы глазами – харя за дверь, а рука харина какие-то знаки подаёт. Дошло до меня наконец, что дочь-девка велит мне к ней устремиться. Я и не стал терять времечка: пока Плакида клевал носом, я по лесенке-то да и наверх в ту самую горенку и угодил.

– Мастак ты балы точить[128]128
  Балы точить – говорить что-нибудь забавное.


[Закрыть], нешто тебя боярская дочь приняла? – усомнился Олекса.

– А ты послушай, что было дальше. Только я просунулся в ту горенку, обхватила меня харя руками, да так, что я чуть было не задохся, и поволокла в постель. Я, конечно, противиться не стал и пользу свою не упустил.

– Да какая же она теперича девка?

– Девкой-то она, видать, давно перестала быть, потому и решила Агриппинушка при нашем появлении любви предаться.

– Везёт же тебе, Филька, – с государевой невестой переспал!

– Будет вам зубоскалить, – остановил друзей Кудеяр, – вон поместье боярина Микеши Чупрунова. Говорят, он не так давно сюда из Москвы перебрался, потому с ним надо ухо держать востро, не то в беду угодить можно.

– Пошто же мы к нему едем?

– На дочку его поглазеть охота, не впервой мне приходится слышать об её удивительной красоте.

Микеша Чупрунов встретил гонцов насторожённо, внимательно прочитал грамоту, удостоверился в подлинности печати и теперь пристально рассматривал лица ребят.

– Здоров ли государь наш Иван Васильевич? – спросил тихо, но властно.

– Когда мы отправлялись в путь из Москвы, государь наш Иван Васильевич был в здравии. Только что мы были у Плакиды Иванова, а ныне пожаловали к тебе, боярин.

– Уж не вознамерился ли мой сосед везти свою дочь напоказ нижегородскому наместнику? – Микеша насмешливо улыбнулся.

– Завтра же отправляется в путь. Можем ли мы, боярин, глянуть на твою дочь?

– О том в грамоте ничего не сказано, писано лишь, что мы, бояре, имеющие дочерей-девок, должны без промедления везти их для показа наместнику, что я и намерен сделать – завтра же отправлюсь вместе с дочерью в Нижний Новгород.

– Снаряжая нас в дорогу, государь велел при случае самим осматривать боярских дочерей, потому как он торопится жениться.

Боярин задумался. Вроде бы и ни к чему ему показывать свою дочь проезжим молодцам, а и так рассудить можно – почему бы не показать? Дочерью своей Микеша гордился, считал её самой красивой девицей в округе, поэтому весть о намерении великого князя жениться на боярской дочери зародила в нём честолюбивые надежды. И в этом деле доброе слово гонцов не помешает.

– Посидите пока тут, я скоро вернусь.

По узкой лесенке, украшенной замысловатыми балясинами, боярин поднялся в горницу дочери. Долго ребятам пришлось ждать его возвращения. Филя успел вздремнуть, преклонив голову на плечо Олексы. Наконец дверь горницы отворилась и послышались шаги: тяжёлые, шаркающие Микеши и лёгкие, едва слышные – его дочери.

– Вот она – моя дочь Катеринка, – в голосе боярина слышна была гордость за своё детище.

Кудеяр, едва глянув на боярскую дочь, не мог отвести от неё глаз. Стройная, нарядно одетая, она словно плыла по палате. Глаза девушки лучились под высоко взметнувшимися узкими бровями. В этом взгляде, в походке было что-то знакомое, родное, близкое – Катеринка напомнила ему незабвенную Ольку. Почти пять лет минуло с той поры, как не стало её, а сердце Кудеяра по-прежнему ноет при воспоминании о ней.

Девушка поклонилась гостям и по лесенке поднялась в свою горницу.

– Что же вы молчите, али не понравилась вам моя дочь?

– Хороша! – выдохнул Филя.

Кудеяр вдруг со страхом подумал о том, что если Катеринка по воле нижегородского наместника поедет в Москву, она обязательно станет женой великого князя. Нет, он ни за что не допустит этого.

– Что и говорить, боярин, хороша твоя дочь, только вот на смотрины явится немало невест из разных мест Русской земли. Будут среди них и лучше твоей Катеринки. Может, не стоит ехать к нижегородскому наместнику? Вон и хоромы твои ещё не достроены…

Самолюбие боярина было задето.

– В грамоте сказано, что ежели кто из бояр утаит дочь-девку, тот будет подвергнут опале и казни. Потому надлежит мне ехать в Нижний Новгород. Хоромы же к весне будут готовы.

– Из самых добрых побуждений хочу предостеречь тебя, боярин, ведомо ведь тебе, что в округе лихие людишки озоруют, не приведи, Господи, беде случиться.

– Я татей не боюсь. А пока ступайте в трапезную, там вас накормят.

Покидая боярскую усадьбу, Кудеяр был молчалив и задумчив, перед его глазами неотступно стояла Катеринка-Олька.

ГЛАВА 7

– Ведомо стало мне, что племянничек удумал жениться на Анастасии Захарьиной, – сообщил матери Михаил Глинский.

– Захарьины всегда были противны мне; тихие они, да в тихом омуте черти водятся.

– И я так же мыслю, матушка; Захарьины нам не друзья, от них покорности не жди.

– Может, одумается государь?

– Какое там одумается! И слышать ни о ком больше не хочет, о смотринах боярских невест уж и не помышляет.

– Наверняка сам Макарий внушил ему мысль жениться на Настасье Захарьиной. Родственнички-то её уж больно набожными прикидываются, к митрополиту льнут, вот и заворожили его своими чарами. К тому же они в родстве с Морозовыми-Поплевиными, а те всегда верно митрополиту служили, даже тогда, когда он с Шуйскими враждовал и силы в Москве не имел.

– Племянничек признался мне, что на Анастасию Захарьину ему указали Федька Овчина и Ванька Дорогобужский.

– Давно по Овчине мой меч скучает! – злобно проговорил молчавший доселе Юрий Глинский. – Ты, братец, не раз помышлял убрать его, да что-то всё медлишь. Дожидаешься, видать, пока тебя самого Овчина под себя подомнёт, не зря он возле великого князя увивается, наверняка настраивает его против нас, Глинских.

– Винюсь, промедлил задавить щенка.

– Оплошку исправить надобно, а Ивана легко возбудить против дружков. Ты, Михаил, вот что ему скажи… – княгиня Анна долго шептала в самое ухо сына. – Такого оскорбления Иван никогда не простит им.

Михаил Васильевич бесшумно вошёл в покои государя. Иван сидел за столом, заваленным рукописями, но мысли его были далеко от книжной премудрости – рн думал о помолвке, происшедшей вчера. По совету митрополита Макария дружкой на время свадьбы великого князя был назначен Василий Михайлович Тучков. И тот прекрасно уладил все дела.

– О чём задумался, государь? – вкрадчиво спросил Глинский.

Иван, вздрогнув, с неудовольствием глянул на дядю– он не любил, когда пугали его.

– Думаю я о скорой свадьбе.

– Хороша невестушка, ой как хороша, вчера глаз с неё не мог свести.

– Спасибо Фёдору Овчине-это он указал мне на Настеньку в церкви Введения, что на Варварке.

– Фёдор Овчина весь в покойного батюшку – знает толк в бабах. Но ты, государь, не очень-то его превозноси, потому как языки у них с Ванькой Дорогобужским длинноваты, болтают всякую непотребщину.

Иван насторожился.

– Что же они болтают?

– Лучше бы мне не слышать их гнусных речей!

– Говори, Михаил Васильевич, не томи меня!

– Федька Овчина сказывал, будто бы твой отец – не великий князь Василий Иванович, а Иван Овчина. Потому, говорит, мы с государем – кровные братья.

– Что? Я родной брат этой ехидны, ядом рыкающей? Кому сказывал он эту гнусность? Всех велю казнить лютой казнью!

– Успокойся, государь, слышал эти вредные речи только Ванька Дорогобужский. И не только слышал, но и добавлял от себя кое-что.

– Ах они, собаки! Немедля прикажу кату пытать злоязыких!

– К чему пытать, государь? Их гнусные речи станут ведомы кату, писцу, а от них вся Москва заговорит о том, будто твой отец вовсе не великий князь Василий Иванович, а любовник матери. Вели мне схватить обоих, и тогда ни один человек не проведает о том, что они сказывали. – А ты?

– Что – я? – не понял Михаил Васильевич и вдруг почувствовал в душе могильный холод, уловив во взгляде племянника нечто дикое, змеиное. – Не в моих, государь, интересах распространять гнусные речи молокососов. Мы с Юрием всегда ненавидели Ивана Овчину за его преступную связь с нашей сестрой, а твоей матерью, поэтому сразу же после смерти Елены казнили его.

– Хорошо, будь по-твоему, Михаил Васильевич, приказываю тебе изловить Федьку Овчину с Ванькой Дорогобужским и казнить их лютой казнью.

Василий Михайлович Тучков верхом на лошади возвращался из великокняжеского села Коломенского, где по просьбе митрополита Макария осматривал церковь Вознесения, построенную пятнадцать лет назад по приказу великого князя Василия Ивановича, до сих пор вызывающую яростные споры среди церковных мужей своей необычной внешностью. Церковь поставлена на фоне безбрежной дали на высоком холме, взметнувшемся над Москвой-рекой, и словно вырастала из поддерживающего её холма, с которым была связана раскидистыми открытыми лестницами[129]129
  Существующие ныне кровли, как считают исследователи, возникли позднее.


[Закрыть]. Легко стремящийся в небесную синь восьмигранный шатёр был исключительно красив. Василию Михайловичу очень нравилась церковь Вознесения, однако многие церковные мужи увидели в ней нарушение установленного с давних времён облика храмов.

Дорога, резво убегавшая назад, напомнила о многом. Разве не по ней годом раньше завершения постройки церкви Вознесения он вместе с другом Иваном Овчиной мчался сломя голову в село Ясенево? Сколько лет прошло, а воспоминания об этой поездке живы в его душе. Вот и сейчас, несмотря на мороз, щёки обдало огнём. Прости, Господи, прегрешения молодости!

Впереди, за заснеженной Москвой-рекой, показались стены Кремля. Василий Михайлович остановил коня, усердна помолился в сторону величественных московских храмов, купола которых, словно золотые шеломы древних воинов-богатырей, возвышаются над кремлёвской стеной. Вот она, его родина, которую не сменяет он ни на какую иную землю, хоть много в ней неустройства, невежества, жестокости, зависти и бедности!

Внимание Василия Михайловича привлекла толпа людей на Москве-реке. Среди крошечных фигурок видны были две со связанными руками. Сердце Тучкова дрогнуло.

«Неужто опять казнить собираются кого-то? Когда же наконец упокоится топор ката?»

Вот одного со связанными руками повалили на лёд. Взмахнула секира, и голова казнённого покатилась в сторону. Хлынувшая кровь быстро впиталась в снег.

«Господи, да ведь это, никак, Ваню Дорогобужского обезглавили! А рядом с ним – Фёдор Овчина, сый моего друга Ивана!»

Василий Михайлович ударил плетью коня.

– Михаил Васильевич, по какому праву совершается эта казнь?

– По велению великого князя.

– За что приказано казнить их?

– За прелюбодейство и распутство.

– Не может этого быть, Михаил Васильевич! Не виновны они.

– Ступай прочь, Василий Михайлович, не то и тебе не поздоровится!

– Прошу тебя, повремени казнить Фёдора, великий князь одумается, велит помиловать его!

– Не проси напрасно, Василий Михайлович, не твоё это дело.

– Остановись, Михаил Васильевич, не миновать тебе лютой смерти за злодеяния свои!

Но никто уже не слушал Тучкова. Фёдора Овчину, толкая в спину, погнали дальше, к противоположному берегу реки.

– Куда же вы его ведёте?

Кто-то из толпы громко выкрикнул:

– Кобелю – кобелья смерть, давно уж кол по нему соскучился!

Василий Михайлович глянул на Фёдора. Красивое лицо его дрожало, несмотря на все усилия осуждённого казаться спокойным. Под левым глазом чернел синяк. Большие серо-голубые глаза смотрели по-детски удивлённо, беспомощно.

«Надо немедленно поговорить с великим князем, не может быть, чтобы по его приказу совершалась эта неправедная казнь, он велит палачам остановиться!»

Тучков пришпорил коня и сломя голову понёсся в сторону Фроловской башни.

«Только бы успеть, только бы застать государя! Я умолю его пощадить Фёдора. Государь милостив ко мне – на свою свадьбу дружкой позвал».

Вновь перед глазами предстало лицо Фёдора Овчины широко распахнутые, по-детски удивлённые глаза, дрожащий подбородок.

«Отца его Шуйские уморили в темнице голодем, жестокая участь ждёт и Фёдора, но в чём их вина? Ужели в том, что они больше других любили жизнь?»

Припомнилась вдруг поездка с Иваном Овчиной в село Ясенево в давнюю Петрову ночь и то, что ей предшествовало. Вот они с Иваном вошли в горницу, где старый воевода Фёдор Васильевич Овчина-Телепнёв-Оболенский играл с пятилетним внуком Фёдором. Вот Федя, увидев отца, повис на его шее. Вот он забрался к нему, Василию, на колени, доверчиво прижался тёплой спинкой к груди. Вот звонким детским голосом стал рассказывать байку про храброго телёнка:

 
«Телеш, телеш,
Куда бредёшь?» —
«В лес волков есть». —
«Смотри, телеш,
Тебя допрежь!»
 

Василий Михайлович закрыл глаза и, застонав, вновь пришпорил коня. И тут произошло неладное: ноги лошади заскользили по обледенелой деревянной мостовой, каменная стена надвинулась на него, глухой удар, и всё померкло, погрузилось в небытие, лишь последняя мысль промелькнула в сознании: «Может, оно и к лучшему, нет больше сил видеть мерзости бытия, жестокость, наглость, ложь, лицемерие людей…» Так нелепо погиб автор «Жития Михаила Клопского» Василий Михайлович Тучков, который всего через несколько дней должен был быть дружкой на свадьбе великого князя всея Руси, царя Ивана Васильевича.

А в это время, как пишет летописец, казнили «князя Феодора княжь Иванова сына Овчинина Оболеньского, повелением князя Михаила Глиньского и матери его, княгини Анны. И князя Феодора посадили на кол на лугу за Москвою рекою против города…»

В день апостола Петра[130]130
  16 января.


[Закрыть] с утра над Москвой плыл праздничный колокольный звон. Кремлёвским храмам вторили колокола посада и окраинных монастырей – Симонова, Андроньева, Данилова… Легко растекаясь в морозном воздухе, перезвон колоколов оповещал москвичей о знаменательном событии – венчании великого князя всея Руси Ивана Васильевича на царство. В этот день Петра-полукорма рачительные хозяева обычно проверяют запасы сена и соломы: коли осталось больше половины припасённого минувшим летом, то ждали обильных кормов и в новом году. Но нынче москвичам не до хозяйственных забот, всякому охота поглазеть на небывалое доселе действо – венчание на царство. До сих пор государи были великими князьями, а молодой Иван Васильевич вознамерился отныне быть ещё и царём. Что бы это могло значить? Что сулит москвичам?

Вот из великокняжеского дворца показалась процессия, возглавляемая государем и митрополитом Макарием, и направилась к главному храму Москвы – собору Успения Богородицы. Бояре одеты в лучшие наряды – в соболиные, бобровые, горностаевые, куньи шубы, крытые узорчатыми восточными шелками и фряжским бархатом. А вокруг, куда ни глянь, огромная толпа зевак – купцов и иноземцев, ремесленников и монахов, крестьян и воинов.

Государь был взволнован совершающимся обрядом, любопытством огромной толпы, перезвоном колоколов. Глаза его горели, тонкие ноздри длинного хрящеватого носа возбуждённо трепетали.

В соборной церкви Успения Богородицы на возвышении стояли два кресла – для царя и митрополита, а посредине – стол, на котором на золотом блюде лежал Животворящий Крест, а рядом-венец и бармы[131]131
  Бармы – драгоценные оплечья, украшенные изображениями религиозного характера; надевались во время коронации и торжественных выходов.


[Закрыть], присланные византийским императором Константином Мономахом на Русь для венчания на царство князя Владимира Всеволодовича. Когда великий князь вошёл в Успенский собор, митрополит, облачённый в святительские ризы, с архиепископами, архимандритами и всем священным собором начал молебен в честь Животворящего Креста, Пречистой Богородицы и Петра Чудотворца, по окончании которого велел двум архимандритам – Спасского и Симоновского монастырей принести ему Крест Животворящий. Макарий взял его с золотого блюда, возложил на государя Ивана Васильевича и изрёк молитву:

– Господи Боже наш, царствующим царь и Господь господствующим, который с помощью Самоила-пророка избрал раба своего Давида и помазал его во цари над людьми своими Израиля, ты и ныне услышь молитву нашу недостойных, и увидь от святого жилища твоего благоверного раба своего, великого князя Ивана Васильевича, который благоволил быть воздвигнутым царём над народом Твоим; огради его силою Животворящего Твоего Креста, положи на голову его венец от честного камня, даруй, Господи, ему долготу дней, вложи в правую руку его царский скипетр, посади его на престол правды, огради его всеоружеством Святого Духа, утверди его мышцу, покори ему все варварские народы, всели в сердце его страх перед Тобой и милость к послушным, соблюди его в непорочной вере, сделай из него хранителя святой Твоей соборной церкви; да будет он судить твоих людей судом праведным, а в конце жизни станет наследником Небесного Твоего Царства.

В это время раздался глас дьякона:

– Яко твоя держава и твоё есть царство и сила и слава Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков, аминь!

По окончании молитвы митрополит приказал архимандритам принести бармы и возложил их на государя Ивана Васильевича. Новая молитва и голос дьякона:

– Ты бо еси царь мировой и Спас душам нашим и Тебе славу всылаем!

Архимандриты принесли венец. Митрополит перекрестил великого князя:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Возложив венец на голову государя, он прочитал молитву Пречистой «О Пресвятая Дево госпоже Богородице».

По окончании молитвы царь сел в своё кресло.

На амвон[132]132
  Амвон – в православных церквах возвышение перед алтарем, с которого произносятся проповеди, читается Евангелие.


[Закрыть] вышел архидиакон и стал провозглашать царю многолетие. Затем митрополит поздравил царя:

– Божьей милостью радуйся и здравствуй, православный царь Иван всея Руси самодержец, на многие лета!

Макарий, а вслед за ним архиепископы, епископы и весь собор поклонились царю. Началась литургия[133]133
  Литургия – центральное богослужение православной церкви, включающее чтение отрывков из Библии, песнопения, молитвы.


[Закрыть].

Но вот обряд венчания на царство завершён. Царь встал со своего места и направился к выходу из церкви Успения Богородицы. В церковных дверях стоял, широко улыбаясь, брат Юрий, а сзади с золотой мисой в руках – конюший Михаил Васильевич Глинский. Юрий обернулся к Глинскому, наполнил пригоршни золотыми деньгами и стал осыпать ими государя, но неловко – одна монетка больно ударила по глазу.

После соборного полумрака снег показался ослепительно белым, а по нему словно поток крови струился алый бархат. Царь подивился тому, что по дороге в собор не заметил алости бархата, от которой сейчас было больно глазам. То, о чём мечтал он с юных лет, свершилось– он стал боговенчанным царём и ныне по чину равен латинскому императору, а короли Дании, Англии, Франции, Польши, Швеции и иных земель-ниже его. Возвысился не только он сам, но и Русская земля, её стольный град. Отныне Москва будет именоваться царствующим градом. Многое хочется сделать на благо отечества, но прежде нужно принять ещё один венец – брачный. При воспоминании о юнице Анастасии по телу прошла тёплая волна. Мила, ой как мила ему дочь Романа Юрьевича Захарьина! Но теперь недолго уж ждать – пройдёт чуть больше двух седмиц и митрополит Макарий объявит их мужем и женой.

Зима 1547 года оказалась для москвичей богатой на новости. В январе государь Иван Васильевич венчался на царство, а ныне, в починки[134]134
  3 февраля.


[Закрыть],-соединяется брачными узами с боярской дочерью Анастасией. Каждому охота поглазеть на царскую свадьбу, да разве что увидишь из-за толпы зевак? К тому же и день нынче трудовой: починки – летним заботам начало! Рачительные хозяева, помолясь всей семьёй, с зарёй выходят в сараи. Вот и Афоня не поспешил с утра в Кремль, а занялся хозяйственными делами. Молодёжь же в день царской свадьбы дома не удержать. Якимке только что шестнадцать исполнилось, совсем уж мужик, обличьем на отца похожий – худощавый, мускулистый, работящий, к любому делу способный. Вместе с соседскими дружками с утра убежал в Кремль. Афоня с Ульяной противиться не стали – вечером расскажет, что удалось увидеть да услышать. Четырнадцатилетний Ерошка тоже просился в Кремле, но его не пустили. Приёмыш Ванятка – однолеток Ерошкин – прошлый год сильно вытянулся и таким пригожим стал, что девицы табуном за ним ходят. А он к Афоне льнёт, всякую работу норовит перехватить. Афоня с Ульяной, глядя на него, не нарадуются.

По случаю починок хозяйка принялась готовить семейную соломату[135]135
  Соломата – дорогое и лакомое кушанье поселян.


[Закрыть]. Приехала соломата на двор – расчинай починки! Потому Афоня с Ивашкой занялись осмотром и починкой летней сбруи. День выдался погожим, солнечным. Из-под застрехи скатилась первая капля, за ней другая, третья. Вскоре в снегу образовалось крошечное озерцо, которое вздрагивало и громко вскрикивало, когда в него падала очередная капля.

– В народе бают, Ванятка, что нынешней ночью лихой домовой заезжает лошадей.

– Можно ли предотвратить козни домового?

– В народе от каждой напасти знают средства. От козней домового спастись можно так; привяжи к шее Гнедка кнут и онучи[136]136
  Онуча – кусок плотной ткани, навёртывающийся на ноги при ношении лаптей или сапог.


[Закрыть] – домовой подумает, что на лошади сидит сам хозяин, и не осмелится её тронуть.

– А бурёнку нашу домовой не обидит?

– Для неё опасность в другом: нынешним днём по сёлам пробегает заморённая коровья смерть.

– А какая она?

– Вид у неё дюже неприглядный – старуха с граблями вместо рук. Сама она в сёла не заходит, обязательно просится к мужикам в сани, чтобы они довезли её до какой-нибудь избы. Ну а как окажется в селении – обязательно переморит всех коров.

– И от коровьей смерти есть спасение?

– Тут одно только помогает – опахиванье. Как опашут селение – коровья смерть скрывается по лесам и болотам до тех пор, пока скотина не выйдет на солнце обогреть бока. Тогда она, чахлая и заморённая, бегает по сёлам и, если не сможет пробраться в хлевы, скрывается далеко в степи. Потому в ту пору надлежит обязательно запирать хлевы, а ещё лучше повесить в них старую обувку, смазанную дёгтем, – он отпугивает коровью смерть.

– Скорей бы уж лето настало! – мечтательно произнёс Ивашка.

– По теплу соскучился?

– Летом хорошо, привольно, всякие травы цветут – лепота.

– В заволжском скиту мой друг обретается – отец Андриан. Так он звал побывать у него, уж больно там места пригожие – речка, рыбой обильная, леса, грибами и ягодами полные, да и зверушек всяких видимо-невидимо. Так, может, мы с тобой отправимся летом к отцу Андриану?