Текст книги "Эти бессмертные"

Автор книги: Вадим Проскурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Трижды Людвиг замечал вдали неясные мелькающие тени беглых холопов, избежавших зачистки. Однажды он неплохо поупражнялся в метании файрболов с большой дистанции, с пятой попытки ему удалось сбить с ног мальчика. Когда Людвиг подошел к нему, мальчик визжал, извивался и умолял его добить. Вначале Людвиг оставил его просьбы без внимания, но потом вернулся и добил, потому что крики мальчишки стали его раздражать.

Но все это было в первые дни после зачистки, а теперь вокруг расстилалась цветущая земля, почти не сохранившая следов прошедшей по ней смерти. Если внимательнее, чем обычно, приглядеться к происходящему на полях, можно заметить, что на всех участках работает не по четыре холопа, а по два, но это единственный признак, напоминающий о зачистке. А если не приглядываться – ничего необычного не видно, тишь да благодать.

Как доложил мастер расчетов по имени Маврикий, ранее бывший подмастерьем Флетчера, ближайший урожай будет прекрасен. Светловолосый Пан, неловкий, некрасивый и слабый, обошел границы волости, творя обряд плодородия, и, похоже, повелитель не ошибся, назначив этого странного юношу вассалом своего возлюбленного. Людвиг посредственно разбирался в сельскохозяйственной магии, он владел минимальными знаниями и навыками, какими должен владеть каждый воитель, но не более того. Но даже Людвиг мог оценить, как быстро растут овощи на грядках и какими сочными цветами наливаются фрукты на деревьях, какой жирной становится скотина на лугах и с каким тщанием ручные пчелы собирают нектар. Воистину, Пан – великий маг, жаль, что он не блещет талантами в боевой магии. Впрочем, это даже хорошо, а то как бы не бросил вызов своему нынешнему сюзерену.

Людвиг понемногу приучался мыслить не как рядовой воитель, а как сюзерен, обладающий собственными вассалами, пусть пока всего четырьмя. Людвиг учился быть для них если не отцом, так хотя бы старшим братом, следить за успехами и неудачами, подбадривать и помогать, когда надо, а в крайнем случае, когда это будет абсолютно необходимо, – воспользоваться неотъемлемым правом сюзерена и выкорчевать особо неудачный побег из сада человеческих душ. Или выкорчевать особо удачный побег, который пытается задушить садовника. Об этом не любят говорить, но быть очень хорошим воителем столь же опасно, как быть очень плохим. Но Людвигу это не грозит, потому что он любит повелителя, а повелитель любит его, и никто из них не причинит зла другому.

Людвиг тревожился о повелителе с каждым днем все сильнее и сильнее. Герцог Хин срочно вызвал к себе графа Хортона, визит затянулся, и который уже день от повелителя не приходит никаких вестей. Каждое утро раб-посланник направляется в Муралийский замок, и каждый вечер другой раб-посланник возвращается с новостями. Новость каждый раз только одна – повелитель не вернулся, ничего не произошло.

Лорд Хортон обещал помогать Людвигу советами, но ушел по вызову сюзерена, так и не успев ничем помочь. А Людвиг не отказался бы сейчас от совета опытного воителя. Ему никак не удавалось наладить отношения с вассалами, они не воспринимали его как повелителя. Не раз и не два бывало, что, беседуя с Людвигом, Пан и Техана называли повелителем лорда Хортона. Строго говоря, это не является нарушением этикета, повелитель повелителя – тоже повелитель, но так разговаривать с непосредственным сюзереном просто неприлично. Будь на месте Людвига агрессивный тупица наподобие Трея, он сразу бы укоротил резким словом слишком длинный язык вассала. Но Людвиг стеснялся требовать уважения к себе, сказано же, что истинный воитель никогда не нуждается в этом. К сожалению, Людвиг не был истинным воителем. Хайрон, обозвавший его наложницей, совсем немного отдалился от истины.

Раньше, когда Людвиг обитал в Муралийском замке, его жизнь была проста и беспечна. У Людвига не было забот, обо всем заботился повелитель. Тогда Людвигу казалось, что эти заботы не стоят больших трудов и больших нервов, лишь теперь, оказавшись предоставлен самому себе, он понял, как сильно ошибался. Очень трудно привыкнуть, что за все отвечаешь ты, и только ты, что твои ошибки никто не исправит, что каждый шаг может оказаться последним на пути твоей судьбы. Вассалы медленно, но неуклонно выходят из-под контроля, Людвиг все чаще ловил на себе косые взгляды, все чаще он замечал, что Пан делает над собой усилие, когда ему приходится оказывать почести сюзерену. Пан и Техана все время проводят вместе, то ли они стали жить семьей, не дожидаясь благословения Людвига, то ли готовятся его свергнуть. Или и то и другое вместе.

Однажды вечером Людвиг задумался: а что произойдет, если лорд Хортон никогда не вернется в Муралийский Острог? Сколько дней Людвиг пробудет бароном в таком случае? Успеет ли он вообще дожить до зачистки, или его убьют собственные вассалы? Если Пан и Техана поднимут восстание, Людвиг, скорее всего, справится с ними, но если их поддержит Устин… Устин пока ведет себя скромно и естественно. За все время, что он считается вассалом Людвига, он не дал ни единого повода для упрека. Но не значит ли это, что он просто более осторожен? Он ведь ни разу не сказал Людвигу доброго слова. Злого слова, впрочем, тоже не сказал, да и вообще он очень молчалив. Но кто знает… Лишь Изольда с видимой охотой оказывает почести молодому барону, но не надо быть пророком, чтобы догадаться, что своего первого ребенка она хочет понести от Людвига, и в этом все дело.

Мысли Людвига прервал явившийся гонец. Низко поклонившись, он протянул барону запечатанный конверт. Людвига одолело дурное предчувствие – конверт был опечатан не печатью лорда Хортона, и даже не простой баронской печатью сэра Трея, а всего лишь отпечатком пальца. Что бы это значило…

Открыв конверт и пробежав письмо глазами, Людвиг понял, что дурное предчувствие оправдалось, хотя и совсем не так, как он ожидал. То, чего он боялся, не произошло, даже наоборот, от лорда Хортона пришла весть, он сообщает, что скоро выступит в обратный путь. Очевидно, сумел-таки убедить герцога в своей невиновности и это прекрасно, при других обстоятельствах Людвиг был бы вне себя от счастья. Но взбунтовавшийся демон… кого он захватил? Бригитту?! И… что он с ней сделал? Духи и бесы!

5

Наступившие дни стали самыми черными за всю недолгую жизнь Бригитты. Злодейское заклинание охмурило ее душу, наполнило глупыми мыслями и невозможными надеждами, один-единственный день Бригитта была счастлива, но заклятие распалось, счастье прошло, и, когда это случилось, она растеряла все немногое, что у нее было, превратилась в самую настоящую холопку и скатилась на самое дно общества. Она больше не сомневалась, что ее перерождение не заставит себя ждать, мысли о предстоящей смерти совсем не пугали ее. Она ждала, когда мучения прекратятся, когда можно будет принять новую судьбу, начать путь заново и надеяться, истово, из всех сил, что новый путь станет удачнее предыдущего. И ожидание это становилось все более нетерпеливым с каждым прожитым днем и каждым прожитым часом.

Войдя в Фанарейскую волость, путники свернули с дороги, примерно час бродили по полям и огородам и, в конце концов, нашли пустующий участок, который Ивернес счел подходящим. По его словам, земляная лачуга была достаточно крепкой и не нуждалась в срочном ремонте, в закромах хранился свежесобранный урожай, из которого старые хозяева еще не уплатили оброк, а куры в курятнике выглядели здоровыми и не очень голодными. Ивернес приказал Бригитте накормить их, она возмутилась, она никогда в жизни не занималась холопским трудом и не собиралась им заниматься и впредь. Павел разгневался и пригрозил повторно применить психотропное заклинание. Тогда Бригитта отступилась, вытащила из погреба тяжелый мешок с зерном, рассыпала его в указанном месте, это было не трудно и не тяжело, но очень-очень унизительно. Она замарала чистые руки холопской грязью, она стала холопкой, и все из-за мерзкого демона! Бригитта уселась прямо на грязную землю, не заботясь о чистоте ног и одежды, и зарыдала. Она утирала слезы грязными руками, она вся была грязная и чувствовала себя грязной, не только снаружи, но и изнутри. Униженная, обманутая, изнасилованная, ее душа была осквернена, судьба разрушена, а сама она стала ничтожна, как последняя холопка.

Павел и Ивернес прошли мимо, что-то обсуждая. Павел покосился на плачущую Бригитту с сочувствием, а Ивернес сказал:

– Не понимаю, чего она бесится. Ей радоваться надо, что на участке покойников нет, а то пришлось бы убирать. Дрова собирать, огонь разводить…

От этих слов Бригитта разрыдалась еще громче и горестнее. Ивернес рассмеялся, Павел укоризненно посмотрел на него, но ничего не сказал. Они снова стали обсуждать какие-то свои дела и скоро ушли.

Потом Бригитта выметала сор из лачуги и с вытоптанной площадки перед входом, после этого она варила кашу, каша получилась безвкусная и почти несъедобная, Ивернес сказал, что за такую еду надо наказывать, и Бригитта снова заплакала.

– Не надо так сильно травить ее, – сказал ему Павел. – Ей сейчас тяжело, дай ей время привыкнуть.

– Как скажешь, потрясатель, – отозвался Ивернес. – Если ты приказываешь, я выполню твой приказ, но если это просьба, я ее отклоняю. Я считаю, ее поведение непристойно и заслуживает только презрения. Путь судьбы привел ее в грязный овраг, но это не повод усаживаться на задницу и реветь, надо идти дальше и выбираться наверх, туда, где светло и чисто.

– Не думаю, что у нее хватит сил для этого, – заметил Павел.

– Вот именно, – кивнул Ивернес. – Именно поэтому я и презираю ее. Раньше она казалась мне более достойной, не зря говорят, что люди познаются в беде.

Потом Бригитта собирала в курятнике свежеснесенные яйца, Ивернес хотел заставить ее очистить курятник от помета, но, к счастью, уже стемнело, и он решил, что уборку можно отложить на завтра. Он велел Бригитте поймать и зарезать курицу, Бригитта сделала шаг и поняла, что никогда не сможет сделать это, не потому, что ей жалко тупое и никчемное животное, а потому, что нет более грязной и унизительной работы, чем убивать живых существ. Она поняла, почему Ивернес так целенаправленно унижает ее – он мстит всему миру за долгие годы, что он провел, выполняя самое грязное дело из всех доступных рабу. Ноги перестали держать ее, она села на землю и расплакалась. Ивернес рассмеялся, и Бригитта поняла, что его последний приказ был шуткой, он и не рассчитывал, что Бригитта сможет его выполнить. Он просто издевался.

Вернулся Павел, он куда-то уходил заниматься магическими упражнениями. Они что-то обсуждали с Ивернесом, Бригитта не прислушивалась к разговору, но из обрывков фраз, достигших ее слуха, она поняла, что Павел освоил какие-то новые заклинания, что процесс его обучения идет своим чередом. Павел выглядел уставшим, но довольным, Ивернес тоже выглядел довольным.

Наступила ночь, пришло время отходить ко сну. В убогой хижине не было никаких кроватей, холопам положено спать прямо на полу, завернувшись в грязные и вонючие тряпки. Павел сказал, что завтра эти тряпки надо будет выстирать.

– Да, было бы неплохо, – согласился с ним Ивернес и добавил: – Бригитта, ты поняла, чем займешься завтра? Сначала курятник, потом стирка. Заодно и сама помоешься.

– Может, не стоит возиться с курятником? – предположил Павел. – Все равно мы надолго тут не задержимся.

– Надолго, ненадолго, а в дерьме жить – себя не уважать, – заявил Ивернес. – К тому же ей будет полезно поработать руками. Глядишь, спеси поубавится, а ума прибавится.

– Ты слишком жесток к ней, Ивернес, – сказал Павел. – Она не виновата, что оказалась не в том месте не в то время. Ее надо пожалеть, а не добивать.

Ивернес ничего не ответил, только многозначительно хмыкнул. Павел не стал продолжать разговор.

Они улеглись – Павел в центре, Ивернес и Бригитта по краям. Бригитта долго не могла уснуть, ей было непривычно лежать на жестком и холодном земляном полу, одеяло было грязным и вонючим, закутаться в него не позволяла брезгливость, а лежать без него было холодно. Но куда хуже холода было безграничное, беспросветное отчаяние, разрывающее ее душу. Ее глаза опухли от слез, а голос охрип от рыданий. Жизнь лишилась всякого смысла, она ждала конца, она мечтала, как сэр Людвиг, или лорд Хортон, или кто-нибудь еще придет и оборвет нить ее нелепого, никому не нужного существования. Но конец все не приходил, и она поняла, он еще очень долго может не приходить, она никому не нужна, она слишком ничтожна, чтобы кто-то стал тратить силы на ее смерть.

Она вышла наружу, отошла на два шага от входа в хижину и села на грязное и гнилое бревно, непонятно зачем валяющееся тут. Было холодно, ее зубы стучали, но ей было все равно. Заболеть и умереть – что может быть лучше? Но нет смысла надеяться на чудесный исход, юный сэр Пан наверняка уже накрыл всю волость заклинанием, защищающим от старости и болезней, а если не накрыл, так скоро накроет. Да и старый магический щит, сотворенный еще при бароне Хайроне, вряд ли распался так быстро. Не будет простой смерти, единственный выход оборвать свое существование – взять нож и направить себе в горло, но Бригитта даже не думала об этом всерьез, она знала, что никогда не совершит такого, просто не сможет, не хватит духу.

Она сидела, скрючившись, уткнувшись лбом в колени, все ее тело тряслось от холода и рыданий, но глаза были сухи – слезы давно кончились. Какое-то время ей казалось, что сейчас из хижины выйдет Павел, утешит ее и приласкает, не сексуально, а так, как мать ласкает маленького ребенка. Но он все не выходил и не выходил, а потом Бригитта поняла, что изнутри доносится храп двух мужчин, а не только одного, как раньше. Это безнадежно, поняла она, никому нет дела до нее, никто не утешит ее, она слишком убога и ничтожна.

6

Павел спал плохо, было холодно, жестко, а грязное одеяло, в которое полагалось завернуться, мерзко воняло. В какой-то момент он даже подумал, что вообще не сможет уснуть, что лучше не насиловать себя, а встать и выйти наружу, прогуляться, подышать свежим воздухом. Но только он подумал об этом, как Бригитта выбралась из-под своего одеяла и поползла к выходу, тихо хлюпая носом – то ли замерзла, то ли снова собралась плакать. Павел передумал выходить наружу – придется либо утешать Бригитту, либо изображать бессердечного мерзавца и делать вид, что не замечаешь ее страданий.

Собственно, Павел и был бессердечным мерзавцем, именно так он повел себя в отношении бедной девочки. Взял и разрушил ее судьбу, изнасиловал душу, а затем и тело, это было оправданно, так уж сложились обстоятельства, но от этого не легче. Хорошо Ивернесу, он вбил себе в голову, что предназначение потрясателя вселенной – самая важная вещь во всей вселенной, что во имя великой цели можно совершить любую подлость и душа не будет болеть, потому что цель оправдывает средства. Павел не мог заставить себя чувствовать так же, да и не хотел, честно говоря. Потому что если начать думать и чувствовать так, совесть замолчит навсегда, а если твоя совесть молчит – какой ты тогда человек? И неважно, что, по меркам этого мира, Павел был демоном, сам он чувствовал себя человеком и очень не хотел лишаться этого чувства.

Ивернес много раз говорил, что Павел зря терзает душу сомнениями, что ему по-любому суждено утратить большую часть человеческой природы. Скоро Павел освоит всю магию, имеющуюся в его распоряжении, станет сильнейшим воителем империи и начнет потрясать вселенную неизвестно как, но сильно и мощно. Услышав это в очередной раз, Павел спросил Ивернеса, почему покойный барон Хайрон, владевший теми же заклинаниями, не потряс вселенную, а бесславно погиб в первом бою с графом Хортоном. Ивернес ничуть не смутился, а ответил спокойно и даже чуть удивленно: дескать, странно, что потрясатель сам не понимает такой очевидной вещи:

– Он не был потрясателем вселенной, в отличие от тебя.

Странная вещь – религиозный фанатизм, нелепая и страшная. Фанатик воспринимает мир сквозь призму собственных убеждений, видит лишь то, что им соответствует, и закрывает глаза на все остальное. Легко и приятно так жить, не зря кто-то назвал религию опиумом для народа, и неважно, в кого ты веришь: в абстрактного бородатого бога на облаке или в живого и материального потрясателя вселенной рядом с собой. Лишь одна вещь нарушает тихое счастье фанатика – если он не глуп, то в глубине души понимает, что рано или поздно опьянение пройдет и придет в лучшем случае похмелье, а в худшем – ломка.

Павел проснулся от холода. Он был один, никто не грел его ни слева, ни справа. Очевидно, Бригитта и Ивернес уже встали, занимаются хозяйственными делами. Точнее, Бригитта занимается, а Ивернес ее гоняет. Павел вспомнил, как Бригитта раньше унижала мастера смерти, как она называла его несущим грязь и смотрела на него как на пустое место. Неудивительно, что теперь он с таким упоением оттягивается.

Павел встал на четвереньки и ползком выбрался наружу. Не хотел бы он стать холопом после перерождения и провести следующую тысячу лет (или сколько там они живут) в такой вот тесной землянке, больше похожей на гроб, чем на дом. Хорошо, что он не верит в перерождение.

– Доброе утро, повелитель! – поприветствовал его Ивернес.

– Доброе утро, – отозвался Павел. – А где Бригитта?

– Курятник чистит, – доложил Ивернес. – Пойду, кстати, посмотрю, как у нее дела. Опять небось сидит и плачет. А я ведь предупреждал ее…

Ивернес удалился в сторону курятника. Павел подошел к лохани, опустил руку в застоявшуюся воду, покрытую маслянистой пленкой, и решил, что умываться не будет. Надо сказать Ивернесу, чтобы вычистил это корыто и наполнил свежей водой. Только он опять все перевалит на Бригитту…

От курятника донесся истошный визг, Павел аж вздрогнул от неожиданности. Далее последовал сочный звук шлепка ладонью по голой заднице. Нет, это пора заканчивать, так больше нельзя. Он же ее затравит совсем!

Быстрым шагом Павел преодолел полсотни метров, отделяющих курятник от хижины. Согнулся в три погибели, просунул голову в низкую дверцу (для хоббитов, прокомментировало подсознание) и рявкнул:

– Отставить! Ну-ка, вышли наружу, оба!

Они вылезли наружу, Бригитта размазывала сопли и слезы по грязному лицу. Руки ее были выпачканы в курином помете, но она этого не замечала. Ивернес был невозмутим, характерное выражение невинности на его лице напомнило Павлу старослужащих солдат, которых он, лейтенант-двухгодичник, так и не научился правильно строить. Дескать, я, конечно, не буду пререкаться с командиром, но вы, товарищ лейтенант, все равно не правы.

– Бригитта, иди, умойся, – приказал Павел. – Быстро, раз-два, время пошло!

Бригитта вздрогнула, как от удара, и побрела прочь, продолжая размазывать помет по лицу. На лице Ивернеса ничего не отразилось.

Павел подошел к Ивернесу вплотную и посмотрел в глаза суровым взглядом. То есть этот взгляд должен был быть суровым, если бы Павел владел искусством быть командиром. А он совсем не владел этим искусством. Пожалуй, не стоит изображать командный голос, все равно ничего не получится, кроме комедии. И когда Павел осознал это, в его душе поднял голову гнев.

– Я больше не потерплю этого, – тихо произнес Павел. – Ты перешел все рамки дозволенного. Больше не смей наказывать Бригитту, тебе никто не давал этого права. Ты не зверь, ты человек, так относись к людям по-человечески, не уподобляйся барону Трею.

Ивернес покорно склонил голову, но и Павлу, и самому Ивернесу было очевидно, что это лишь показная покорность.

– Прошу повелителя простить меня, – сказал Ивернес. – Но курятник должен быть вычищен.

– Вот и вычисти его сам! – рявкнул Павел. – А потом помой корыто и поменяй в нем воду, чтобы можно было умываться. И еще неплохо постирать тряпки, на которых мы спали.

Маска бесстрастности на лице Ивернеса дала трещину.

– Это все должен сделать я? – спросил он.

– Ты, – подтвердил Павел. – Бригитту пока не трогай, пусть придет в себя хоть чуть-чуть. Нужно время, чтобы она оправилась от потрясения.

– Не думаю, что у нее будет достаточно времени для этого, – сказал Ивернес. – Или в освоении заклинаний возникли проблемы?

– Нет, никаких проблем не возникло, – покачал головой Павел. – Я опробовал все заклинания из книги Хайрона, почти у всех понял смысл. Надо немного потренироваться, но, в принципе, это даже не обязательно.

– Когда ты бросишь вызов Людвигу? – спросил Ивернес, в его голосе прозвучало нетерпение.

– Не знаю, – пожал плечами Павел. – Мне нужно многое обдумать. Не знаю, буду ли я вообще бросать ему вызов.

Ивернес открыл и закрыл рот, как будто хотел что-то сказать, но передумал.

– Мне надо подумать, – повторил Павел. – Оставь меня и не трогай, займись лучше хозяйством.

7

Лопата была деревянная, тяжелая, неудобная и плохо оструганная, Ивернес сразу занозил обе ладони. Работа мастера смерти нелегка, она хорошо развивает силу и выносливость, но вот кожа на ладонях от нее не укрепляется. По сравнению с руками холопа руки Ивернеса были нежны и не приспособлены к холопскому труду. Да и сам он не был к нему приспособлен.

Воспоминания о событиях детства таились на самом дне памяти Ивернеса, они были смутными и туманными. Сейчас он пытался вспомнить, работал ли он когда-либо раньше с лопатой. Разум ничего подобного не помнил, но тело что-то помнило, характерное слитное движение рук и туловища давалось Ивернесу легко, как будто когда-то давно он каждый день занимался чисткой курятников. Но когда это было и как это могло быть? Нет ответа. И это неудивительно – когда твоя жизнь длится пятую сотню лет, пора привыкнуть, что далекое прошлое может быть таким же туманным, как и будущее.

Куриное дерьмо смешивалось с соломой и размокшей землей, эта смесь образовывала липкие комья, они облепляли лопату, как размокшая глина облепляет ноги после сильного дождя. Запах перепрелого помета, показавшийся вчера нестерпимым, сегодня превзошел все мыслимые пределы. Тесный и душный непроветриваемый сарай был загажен в несколько слоев по всей площади. Ивернес даже не пытался войти внутрь, он стоял на пороге, скрючившись в неудобной позе и тщательно следя, чтобы случайно не наступить в грязь. Он подцеплял лопатой очередной комок нечистот, отступал на два шага, не разгибаясь и не дыша, опрокидывал лопату в тачку, отворачивался и переводил дух. Когда Ивернес потревожил лопатой верхние слежавшиеся слои, из глубин вырвались свежие испарения, их запах уже не воспринимался как запах, нос заложило насморком. Ивернес потянулся было рукой к лицу, но вовремя остановился – он уже видел на примере Бригитты, что происходит, когда вытираешь лицо грязной рукой.

Ивернес наполнил первую тачку и поволок к компостной яме. Насколько он понимал сельское хозяйство, помет сейчас надо не сваливать в яму, а разбрасывать на грядках, но Ивернес не хотел этим заниматься. Если ты не принял путь холопа, какое тебе дело до урожайности полей и грядок? А Ивернес не собирался принимать путь холопа, лучше завершить судьбу досрочно, чем направлять ее по низкому, недостойному и презренному пути.

Что бы Павел ни говорил и ни думал, они не должны оставаться здесь надолго. Все дело в том, что вчерашнему рабу трудно освоиться с новой силой, трудно привыкнуть к тому, что время прятаться прошло и настало время нападать. Любому человеку нужно время, чтобы принять важное решение. Но хватит ли у Павла храбрости, чтобы принять его, пока не стало слишком поздно? Ивернес не был в этом уверен. Лишь на словах Павел принял свое предназначение, он несколько раз обещал изменить ход вещей, упоминал какое-то непонятное «мракобесие», но пока все ограничивалось только словами. Демон стремится лишь к тому, чтобы познать мир, в который он призван. Познать, но не изменить.

Ивернес вывалил содержимое тачки в яму. Тачка опустошилась не полностью, несколько комьев липкого помета повисли на стенках. Надо бы отцепить их, но не хочется пачкать руки, это слишком противно и унизительно. А тащить обратно к сараю – глупо. Сходить, поискать какую-нибудь тряпку? Не хочется утруждать себя по такому пустячному поводу, да и неудобно будет хватать дерьмо тряпкой. В душе Ивернеса зародилось смятение, он понимал, что оно возникло из-за ерунды, разум прекрасно понимал, что надо сейчас сделать. Надо мысленно сказать самому себе «да пошло оно!» и либо испачкать руки, либо потащить тачку назад, не обращая внимания на пару грязных комков в ней. И неважно, какой из двух вариантов выбрать, главное – что-нибудь выбрать.

Разум все понимает, но душа отказывается следовать его повелению. Ивернес не раз сталкивался с такими случаями, когда приговоренный раб не убегал, хотя мог убежать, или, наоборот, впадал в паническую агрессию, когда нужно было затаиться и выждать. Или когда подмастерье глубоко и глупо задумывался, столкнувшись с неожиданным.

– Да пошло оно! – воскликнул Ивернес и отбросил тачку.

Круто развернулся и пошел прочь. Ему открылось правильное решение, теперь он знает, как заставить демона Павла побороть страх и нерешительность, как ускорить его шаги на предначертанном пути. Потом Павел все поймет и простит, а если даже и не простит – что ж, такова судьба. Может, в этом и есть главное предназначение первого спутника потрясателя?

Бригитта сидела в тени какого-то плодового дерева, Ивернес не мог точно сказать, какого именно, он не разбирался в сортах растений. Она смотрела на бывшего мастера смерти, в глазах ее читалось удивление, смешанное со злорадством. «Вот какой ты нежный, – как бы говорил ее взгляд, – командовать любишь, а попробовал сам тачку с дерьмом потаскать – сразу все силы закончились». Она не осмелилась произнести вслух то, что думала, но Ивернес и так все понимал, ее мысли были открыты ему, на своем веку он повидал не одну сотню таких девчонок. Сейчас она не осмелится ничего сказать, а потом, когда он скроется из виду, она вскочит и станет кричать ему вслед обидные слова, потрясая миниатюрными кулачками. Только Ивернес этого не увидит.

Он ошибся, она осмелилась раскрыть рот. Но произнесла она совсем не то, что Ивернес рассчитывал услышать.

– Ты правильно поступаешь, – сказала Бригитта. – Уходи и не возвращайся.

Ивернес саркастически ухмыльнулся и ответил:

– Ты ошибаешься. Я вернусь.

И удалился торопливым шагом прежде, чем она начала задавать вопросы.

Он шел очень быстро, дорога до замка заняла менее двух часов. Солнце только начало клониться к закату, а он уже вступил на площадку перед входом, когда-то ровную и вытоптанную, а теперь похожую на поле, вспаханное безумным холопом, решившим выстроить грядки в виде концентрических кругов. Круговые валы, поднятые заклинанием Людвига, сильно оплыли, но даже в таком виде они впечатляли. В самых высоких местах верхушки земляных волн доходили Ивернесу до пояса. Кое-где обнажились подземные каверны, созданные боевым заклинанием. Вокруг поля вздыбленной земли появилась свежепротоптанная тропинка, местные рабы предпочитали пройти лишние сто шагов, чем рисковать переломать ноги. Ивернес последовал их примеру и пошел по тропинке.

Она похожа на путь судьбы, не прямой, как полет заклинания, а извилистый, как след змеи. Или как путь раба, предающего хозяина. И неважно, сколь велика цель, послужившая причиной предательства, и сколь незначительно событие, ставшее непосредственным поводом. И можно ли это вообще назвать предательством? Неважно. Важно лишь то, что это событие позволит судьбе потрясателя совершить поворот и обойти опасное место, кишащее подземными ямами.

Через минуту раб Ивернес стоял перед бароном Людвигом и говорил:

– У меня есть важные вести для вашего высокоблагородия. Они касаются местонахождения барона Павла, бывшего ранее демоном, и рабыни Бригитты, бывшей ранее матерью незачатого.

8

Ивернес закончил свою речь коротким поклоном, достаточно низким, чтобы не стать нарушением этикета, но не более того. Этим жестом раб показал, что не отказывает барону Людвигу в должных почестях, но не собирается добавлять к ним ни единого знака почтения, исходящего не от обычаев, а от сердца. Потому что он не уважает барона.

Людвиг придал лицу задумчивое выражение. Он понимал, что сейчас должен принять решение и что решение это должно быть быстрым и точным. Нельзя давать рабу повод сомневаться в решительности молодого барона. Но как же трудно решать самому!

На первый взгляд все очевидно – нужно пойти и покарать дерзкого демона, вышедшего из-под контроля. Но получится ли? Барон Трей был гораздо сильнее Людвига, но демон его победил. А ведь тогда демон владел меньшим числом заклинаний, чем сейчас. Как жаль, что книга Хайрона попала в руки не повелителю, а этой мерзостной твари! А она ведь очень ценна, если ради нее демон променял пребывание в графском замке на грязь и тесноту холопской хижины. Страшно подумать, какой мощью обладает демон сейчас.

Может, лучше не трогать демона? Принять слова раба к сведению, отпустить его, а потом сделать вид, что ничего не было, что раб не приходил вообще? Но что потом скажет лорд Хортон, когда раб доложит ему о случившемся? Это ведь не просто раб, это мастер смерти, он обязательно придет с докладом к повелителю сразу же, как повелитель вернется, и он не умолчит о недостойном поступке новоявленного барона Людвига. Как же страшно…

Может, убить его прямо сейчас? Дескать, получи по заслугам, лжец и изменник. Нет, не пойдет. Надо быть совсем бестолковым дураком, чтобы не поверить объяснениям раба. Он действительно назначен повелителем присматривать за демоном, и когда демон вышел из-под контроля, он действительно принял единственно верное решение. Не стал пытаться превозмочь магию железом, а продолжал наблюдать, пользуясь тем, что изменник воспринимает его как союзника. Хорошо, что в мире, откуда пришел демон, не знают, что такое настоящая верность повелителю, иначе мастеру смерти было бы труднее убедить демона в своей лояльности. Но демон поверил, и это станет его фатальной ошибкой. Отмщение грядет, не за то, что демон оборвал жизнь гадкого глупца Трея, а за то, что демон позволил себе оскорбить лорда Хортона, убив вассала, временно владеющего его правами. Такие оскорбления не прощают.

– Если на то будет воля вашего высокоблагородия, я готов показать вашему высокоблагородию дорогу к месту обитания демона, – сказал мастер смерти и добавил: – Хоть сейчас.

Людвиг почувствовал злость. Его колебания превзошли пределы допустимого, это понял даже раб. А когда он понял это, то осмелился намекнуть барону, что тот нерешителен. И это правда, Людвиг действительно нерешителен, решительных воителей не называют наложницами.