Текст книги "Тутанхамон"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

БЕНАМУТ, ДОЧЬ СКУЛЬПТОРА ХЕСИРА

Отец мой, сын художника Ани из Анхаба[91]91
  Анхаб — Эйлейтииасполь.


[Закрыть], был искуснейшим скульптором, скульптором волей покровителей скульпторов Пта и Сохмет, как говорили ещё совсем недавно, или, как говорили теперь, волей всемогущего Атона. Но сам он не мог оценить в полной мере милостей солнечного божества, ибо он был слеп, ибо в глазах его царила богиня ночи Нут. Он ослеп внезапно, в один день, высекая из камня статую Инпу[92]92
  Инпу (греч. Анубис) – главный бог в царстве мёртвых. Впоследствии эта роль перешла к Осирису, но за Инпу остались важные функции покровителя бальзамирования и некрополя. Изображался в виде чёрного шакала или собаки, или человека с головой шакала.


[Закрыть], и если бы его величество Эхнатон – да будет он жив, цел и здоров! – узнал об этом, он счёл бы это доказательством могущества Атона, превосходства его над иными богами... Но его величество не знал этого, а знал только, что из-под резца скульптора Хесира выходят превосходные статуи и бюсты, самые достоверные изображения людей, какие когда-либо видела не обделённая талантливыми сыновьями страна Кемет. И мастерство моего отца заставило его величество разрешить скульптору неслыханную дерзость, против которой восстали все жрецы, ибо со времён правления Сетха не было такого, чтобы простой смертный, мастеровой, касался лица живого бога. Но слепой мастер коснулся, коснулся губ фараона, тяжёлых век, слишком тяжёлого подбородка, длинной и чересчур выгнутой шеи. Но зато его величество смог увидеть воплощённое в камне отражение в гладко отполированном серебряном зеркале. Каменный фараон был печален, задумчив, молчалив, но ощущалась грозная сила в прищуре его глаз, в складке у рта, в линии подбородка. Это был живой фараон, живой бог, но ещё важнее – живой человек. Долго смотрел его величество на своего каменного двойника, смотрел пристально, отступая немного назад, откидывая голову, прищуриваясь и вновь широко раскрывая глаза. И его величество сказал: «Я доволен тобою, Хесира!»

А после случилось то, что случилось, и никто не был властен изменить предначертания богов.

Его величество – да будет он жив, цел и здоров! – повелел всем членам своей семьи покорно подставлять свои лица чутким пальцам скульптора, какой бы позы, сколько бы времени ни потребовал Хесира. Его величество пожелал видеть изображения всех членов своей семьи, и с тех пор пальцы моего незрячего отца касались нежных щёк царских дочерей, гладили юношеский пушок на лице его высочества Нефр-нефру-атона, скользили по гибкой шее царицы Нефр-эт. А после они были принуждены касаться пухлых губ и миндалевидных глаз жгучей красавицы Кийи, любимой жены его величества, которая одна из всех не любила подставлять лицо под прикосновения царского скульптора. Может быть, боялась она, что они раскроют тайну её Ба? Мы жили неподалёку от дворца, в доме, при котором была мастерская, и благодаря желанию его величества у нас были рабы и слуги и обилие всякой превосходнейшей пищи. Отец работал много, больше, чем какой-либо иной скульптор в Ахетатоне, и работа в его мастерской кипела с раннего утра до позднего вечера.

Моя мать умерла, когда я была ещё в колыбели, и я никогда не видела её живой, только в камне. В детстве я подолгу смотрела на красивое печальное лицо, прижималась щекой к шершавому розовому песчанику, приносила матери фрукты, цветы, свежий хлеб. Она благосклонно принимала дары, и в рассветных лучах казалось, что уголки её губ скрывают улыбку. Должно быть, она была счастливой, очень счастливой, ведь она была женой такого человека, как мой отец, и её сёстры, иногда навещавшие нас, говорили мне об этом. Люди могли лгать, камень не лгал. Она смотрела с лёгкой печалью и светлой улыбкой, наблюдала за тем, что творится в доме, и дарила нас тихой радостью блаженных, пребывающих на полях Налу. Она вышла замуж за моего отца согласно горячему желанию своего сердца и была ему верной помощницей, когда Нут накинула на него своё чёрное покрывало. Должно быть, это она научила меня помогать отцу так, чтобы он как можно меньше замечал это, чтобы помощь была ненавязчивой и незаметной. Это она пододвигала к нему резец, когда он беспомощно шарил рукой по воздуху, стараясь найти его. Это она, заметив, что кто-то из работников оставил посреди двора ведро с известью или глиной, бесшумно бежала впереди идущего в том же направлении отца и убирала с его пути досадную помеху. Благодаря ей я научилась делать всё это так, чтобы отец ничего не замечал и не понимал, как часто ему помогают. Для меня не было в мире человека дороже моего отца, и я чувствовала себя и сестрой его и матерью, когда помогала ему изо дня в день и видела, какие чудесные вещи выходят из-под его рук. Ничто в мире не могло нарушить нашего спокойствия, ибо оно было спокойствием наших сердец, ибо радость нашей жизни была радостью нашей любви. Много раз отец мог привести в дом новую жену, ибо он был ещё молод и хорош собой, но он не делал этого. Порой он говорил о том, что скоро я выйду замуж и покину его, и в голосе его слышалась грусть, тихая и лёгкая, как шелест тростника, но покинуть его казалось мне невозможным, и я говорила ему об этом. Тогда рука его ласково касалась моей головы, и мне было радостно и грустно, так, что сердце разрывалось от смутных, тревожных и всё же прекрасных чувств. Мне говорили, что я красива, и отец, коснувшись моего лица, подтверждал это. Но что значила моя красота по сравнению с красотой каменных изображений, которых так много было в обширной мастерской! Я так привыкла к ним, что порой проходила равнодушно мимо изображения его величества, его дочерей, его прекрасной жены. Только один раз задержалась перед изображением мальчика с широко расставленными, добрыми и удивлёнными глазами. Никогда ещё не видела я такого лица, красивого, не отталкивающего слишком ослепительным блеском своей красоты, кроткого, но полного внутренней силы, открытого, ясного и в то же время немного задумчивого, застенчивого. Рука моя невольно потянулась к этому изображению, коснулась его щеки. Как звали этого мальчика? До сих пор я не видела его в мастерской отца, хотя он несомненно должен был приходить сюда. Я спросила у отца, как зовут этого мальчика и сколько ему лет. «Это царевич Тутанхатон, – ответил мне отец, – племянник его величества, и ему недавно минуло одиннадцать лет». Тутанхатон? Теперь, подходя к изображению, я называла его по имени. Он был младше меня на три года, я могла бы быть его старшей сестрой. Он снизошёл в мою жизнь, как нисходит на поля благословенный Хани. Если все люди были созданы из слёз бога Ра, этот мальчик был создан из самой чистой...

И вот настал день, когда я увидела его в мастерской отца. Его высочество был сосредоточен, серьёзен. Чуткие пальцы моего отца очертили контур его мягких губ, красивый разрез огромных глаз. Длинные, необыкновенно длинные ресницы осеняли эти глаза, и, должно быть, это они придавали их взгляду оттенок печальной задумчивости. Он был высок для своих лет, тонок, изящен. Как истинный представитель царского дома, носил он золотые ожерелья, искусно выделанные браслеты, широкий затканный золотом и разноцветным бисером пояс, блестящую диадему. Кожа у него была очень светлая, светлее моей. Он пришёл в сопровождении телохранителей и старого жреца, должно быть, своего наставника, человека с добрым и умным лицом. Он разглядывал всё вокруг, не скрывая восхищения, восторженно прижимая сжатые руки к груди. Голос у него был тихий, мягкий, мелодичный, он и сам казался таинственной музыкой, звучащей в глубине храма. Я наблюдала за ним из-за своей занавески. И вдруг мне безумно захотелось самой прикоснуться к этому лицу, провести кончиками пальцев по нежной гладкой щеке, коснуться длинных ресниц. И я стала говорить себе: нет-нет, нельзя, он царевич, он божественной крови, он далёк и недосягаем, как ночные звёзды, и счастье уже то, что можно видеть его. Но вдруг такая боль охватила неразумное сердце, что я сжалась за своей занавеской и заплакала. Чуткое ухо моего отца уловило этот звук, но уловил его и царевич – взволнованный, обернулся он в сторону занавески.

– Кто это? Мне послышался плач...

Глаза у него были такие, как воды Хапи в месяцы шему – тёмные, без блеска, только в зрачках, окружённых мелкими лучиками синеватого оттенка, изредка вспыхивал огонёк, как какая-нибудь звёздочка, глядящаяся с небес в зеркало великой реки. И когда я увидела их так близко, мне показалось, что всё вокруг перестало существовать и обратилось в эти глаза.

– Твоё высочество, это моя дочь Бенамут.

– Почему она плачет? Ты чем-нибудь обидел её? – Улыбка скользнула по лицу моего отца, мудрая, таинственная улыбка. Кто лучше него, того, кто знал всю сокровенную суть моего Ба, мог догадаться о том, что происходит? И мой отец сказал:

– Клянусь священным именем Атона, твоё высочество, в её слезах я неповинен.

Мне всегда казалось, что мой отец угадал в этом мальчике нечто, что было скрыто от остальных. Теперь я видела это воочию в его заботе о ком-то безвестном, кто тихо плакал за занавеской в мастерской скульптора. Его высочество Тутанхатон пожелал, чтобы я предстала перед ним.

– Твоё имя Бенамут? Отчего ты плачешь, что случилось с тобой?

Могла ли я объяснить ему, если и сама тогда не знала, что происходит со мной? Молча стояла я перед ним, стараясь сдержать слёзы. Но они всё текли и текли по моему лицу, из горьких превращаясь в счастливые. Отец пришёл мне на помощь, ласково сказал:

– Твоё высочество, Бенамут огорчена тем, что нечаянно разбила глиняную статуэтку, над которой я долго трудился. И хотя я утешал её и говорил, что мне нетрудно будет сделать такую же, она не нашла утешения в моих словах и продолжает оплакивать мою потерю.

Его высочество улыбнулся, и я улыбнулась сквозь слёзы и кивнула головой, чтобы подтвердить истинность слов отца.

Улыбнулся и жрец, стоявший за спиной мальчика, и от этих улыбок слёзы мои стали высыхать, словно и в самом деле были слезами маленького горя.

– Не плачь, – сказал его высочество, – возьми это ожерелье, носи его. Оно красивое и достойно твоей красоты.

Он снял со своей шеи ожерелье из золотых и фаянсовых бусин и подал мне, и его улыбка была ярче блеска золота. Упав на колени, я поблагодарила его высочество Тутанхатона за оказанную мне милость и прижала ожерелье к груди, и оно грело меня, как благодатные лучи солнца. Его высочество смотрел на меня, и я поняла, что понравилась ему. Нехорошо было так долго занимать внимание его высочества и отрывать от работы отца, и я поспешила удалиться, сопровождаемая взглядом и улыбкой царевича. Выйдя во двор мастерской, подняла я взор к небесам, посмотрела на солнце. Разве оно красивое? Золотое, яркое, жгучее – да, но не красивое, потому что в душе не возникает нежности, когда глядишь на него. Раньше были другие боги. И самый красивый из них – молодой Хор, сын Осириса, победитель злобного Сетха, Хор-красавец, Хор-чудо, Хор – воплощение благородства, ума, доброты. Теперь у Бенамут есть для него земное имя – Тутанхатон...

* * *

Этого молодого военачальника звали Кенна, он был старше меня на десять лет, он казался совсем юным, но на лице его уже был шрам от удара, нанесённого рукой кочевника хабиру, шрам, делавший его мужественнее, старше своих лет. Он был другом царевича Джхутимеса, был другом могучего полководца Хоремхеба. Его мать, достойная и почтенная Ренпет-нефр-эт, пожелала иметь изображение своего любимого сына, и он пришёл в мастерскую моего отца, где сразу же завязался дружеский и весёлый разговор. Пока отец работал, то касаясь лица Кенна, то отходя к своему рабочему столу, на котором изготовлял слепок из глины, Кенна рассказывал о последней победе Хоремхеба над кочевниками шасу[93]93
  ...о последней победе Хоремхеба над кочевниками шасу. — Шасу – одно из кочевых сирийско-палестинских племён.


[Закрыть]. Он не уставал превозносить мужество и неутомимость Хоремхеба и в этом был подобен царевичу Джхутимесу, восторженная любовь которого к первому полководцу Кемет была известна всем в Ахетатоне. Отец улыбался, слушая его, и мне, сидящей в углу мастерской и занятой перемешиванием глины, было весело.

– Кто говорит, что Кемет менее могущественна, чем во времена великого Джхутимеса? Кто говорит, что могут повториться времена владычества царей-чужеземцев[94]94
  ...времена владычества царей-чужеземцев? — Период истории Египта, когда им правили завоеватели-кочевники. Греческое «гиксосы», ошибочно сочтённое этническим термином, является только собирательным понятием и обозначает чужеземные кочевые племена, среди которых были представители различных этносов.


[Закрыть]? Кто осмеливается утверждать, что дальние степаты могут отпасть от Кемет и обратиться в её злейших врагов? Я льву не пожелал бы оказаться в пустыне глаза в глаза с Хоремхебом!

Глаза молодого военачальника горели восторгом, и руки его творили в воздухе замысловатые жесты, как это свойственно жителям Сати. Но хотя в жилах Кенна не было ни капли чужеземной крови, он был подобен чужеземцам в восторженности и неумеренности своего преклонения перед любимым полководцем.

– Кто говорит, что могущество Кемет всего лишь призрак?

Отец мой опустил глаза, скрывая улыбку.

– Но ведь говорят, господин Кенна.

– Говорят бездельники, у которых языки что вымоченный папирус! Каждый, кто видел Хоремхеба в бою, скажет, что это ложь!

Отец поспешил унять горячность молодого воина:

– Не только в войне дело, господин Кенна. Разве торговля не важна? Царская казна пустеет, и даже если Хоремхеб захватит богатую добычу...

– Казна переполнится военной добычей Хоремхеба!

– Казна Дома Солнца, – тихо сказал отец.

В Ахетатоне, да, пожалуй, и во всей Кемет давно уже поговаривали о том, что его величество Нефр-хепрура Уэн-Ра Эхнатон тратит несметные сокровища на содержание и украшение своей столицы, особенно Дома Солнца. Не хотел ли он построить храм до небес, подобный вавилонским зиккуратам[95]95
  ...храм до небес, подобный вавилонским зиккуратам? — Зиккурат – в архитектуре Месопотамии высокая ступенчатая башня.


[Закрыть]? Ради этого его величество Нефр-хепрура Уэн-Ра Эхнатон готов был превратить в золото все богатые товары, прибывающие в Кемет, все богатые товары, предназначенные для торговли с соседними державами. И лицо молодого военачальника омрачилось, когда он услышал слова отца.

– Это так, Хесира! Это правда, воины устали глотать пыль и питаться колючей травой ради того, чтобы обогащались дворы Дома Солнца. Воины говорят об этом, и даже если ты знаешь...

– Не забывай, в моей мастерской бывают многие знатные люди.

– Это печальнее всего...

Хотя и была я женщиной и многого не знала тогда, даже мне было известно, что в Ахетатоне многие произносили дерзкие речи. Даже мне было известно, что многие уже выражали своё недовольство открыто. И оба фараона, его величество Нефр-хепрура Уэн-Ра Эхнатон и его величество Анх-хепрура Хефер-нефру-атон, были бессильны изменить что-либо.

– Здесь, в столице, многое выглядит по-иному, Хесира. Здесь, в столице, опаснее, но и легче. Горько видеть, как Кемет теряет свои владения в Ханаане...

Прозвучало это неожиданно, даже для моего невозмутимого отца. Ведь только что Кенна превозносил до небес Хоремхеба, только что говорил о лживых языках, подобных вымоченным папирусам. И вдруг с уст его сорвалась горькая правда, тем более горькая, что он таил её так долго. И, отбросив маску благополучия, прикрывавшую его лицо, он заговорил:

– Хесира, это правда. Кемет потеряла почти все свои ханаанские владения, только в Куше Хоремхеб стоит ещё крепко, но со всех сторон уже подступают враги, и шасу среди них самые безобидные. Хатти – вот самые опасные враги! Его величество Эхнатон не видит этого или не хочет видеть. А глаза его брата обращены только к древним папирусам и к нежному лицу его молодой жены. Внутри Кемет неспокойно, и на границах неспокойно, и времена чужеземных властителей могут вернуться...

Отец сдержался, не напомнил Кенна, что только что он говорил совсем другое. А Кенна, как будто угадав его мысли, сказал:

– Мы все пытаемся убедить себя, что это не так, все, даже Хоремхеб. И порой нам удаётся верить, как верит ребёнок в старую сказку. Но тот, кто любит Кемет, не может не видеть. Иноземных царей оскорбляет то, что их послов отпускают без даров, что им не помогают военной силой, что в их посланиях переправляют письмена, а то и просто уничтожают их. Никто уже не посыпает дочерей в женский дом фараона, никто уже не стремится к дружбе с Кемет. Это горькие слова, очень горькие, Хесира...

– Правдивые слова часто бывают горькими, господин Кенна. Но разве лучше жить, спрятав голову в песок? Даже если ничего не можешь сделать... У меня нет сына, которого я мог бы послать на войну с врагами Кемет, когда враги обступят нас со всех сторон и опасность будет грозить самому Ахетатону. Горько, что времена великого Джхутимеса были так недавно...

Кенна молчал, опустив голову. Отец тоже прервал работу, и неоконченный слепок был похож на маску безысходной печали. Но таким он был с самого начала, ибо пальцы моего отца были зорче моих молодых глаз. Он угадал правду в сердце Кенна, когда молодой воин произносил ещё восторженные, полные отваги и радости слова. Как могла я не заметить этого?

– Довольно на сегодня, господин Кенна. Не согласишься ли разделить со мной трапезу? Бенамут будет прислуживать тебе.

Кенна обернулся ко мне с улыбкой, он смотрел на меня с восхищением, я заметила это ещё в первый раз, когда он посетил мастерскую. Я встала, поклонилась ему и занялась приготовлением трапезы, пока Кенна с моим отцом вполголоса обсуждали что-то. Я заметила, что молодой военачальник часто посматривал на меня и отвлекался от разговора, и это было мне приятно. Я подала свежие лепёшки, орехи, финики в мёду, виноград и ячменное пиво и сама села за низкий столик – по желанию Кенна, рядом с ним.

– Мёд покажется слаще, когда ты посмотришь на него своими красивыми глазами, Бенамут.

Отец торопился, он ожидал прихода его величества Хефер-нефру-атона. Он ел быстро, и по лицу его было заметно, что он занят какими-то мыслями. Сидя рядом с Кенна, я ощущала силу, исходившую от него, молодую силу, могучую и добрую. Он так часто бросал на меня взгляды, что постепенно я привыкла к ним и перестала обращать на них внимание. Один раз он подал мне гроздь винограда, и его рука чуть коснулась моей руки. Сердце моё не забилось так, как билось оно при мысли о царевиче Тутанхатоне, но прикосновение это было приятно, и я улыбнулась Кенна, молодому военачальнику, сыну почтенных и знатных родителей. Он не мог считать себя облагодетельствованным его величеством, ибо не нуждался в возвышении, но он был истинным сыном Кемет и гордился своим родом, а я была всего лишь дочерью царского скульптора, хотя он и был самым искусным мастером во всём Ахетатоне и поистине был облагодетельствован фараоном. При его величестве все люди искусства стали почитаемыми и уважаемыми людьми, и дело их уже не было простым ремеслом. Ахетатон был чудесным городом, возникшим за три года в необитаемой пустыне, и дворцы его казались дворцами из сказок, так были они легки, изящны и красивы. А сколько было вокруг прекрасных статуй, каменных плит с чудесными изображениями, искусной резьбы и драгоценных украшений! Жить в Ахетатоне было счастьем для художника, и мой отец поистине был любимцем богов. В детстве мне казалось, что в таком волшебном городе, как Ахетатон, могут происходить любые чудеса. И то, что знатный человек, молодой и красивый, улыбался мне, было не большим чудом, чем ежедневная жизнь в столице царственного Солнца.

Поблагодарив за трапезу, Кенна собрался уходить, но всё медлил, не отрывая глаз от меня. На шее моей было золотое ожерелье, подаренное его высочеством царевичем Тутанхатоном, оно было слишком дорогое и нарядное, но я не могла отказать себе в удовольствии носить его почти каждый день, за исключением тех дней, когда мне нужно было появляться в городе. Казалось мне, что ожерелье это хранит тайну, и мне не хотелось открывать эту тайну чужим глазам, нескромным и завистливым, а то и просто любопытным. Но Кенна заметил ожерелье, и я не могла понять, досадно это мне или приятно.

– Какое прекрасное ожерелье на тебе, Бенамут! Должно быть, работа царских ювелиров?

– Это подарок его высочества царевича Тутанхатона.

Кенна был удивлён и не мог скрыть этого. Я не опускала глаз и только боялась, что слишком яркий их блеск выдаст меня, ибо всякий раз, когда я произносила имя царевича вслух или мысленно, всё трепетало во мне, как цветущий сад. Но Кенна отчего-то помрачнел, когда услышал мой ответ.

– Да, – пробормотал он, – ты красива, ты очень красива, Бенамут.

Была ли я так красива, как говорили об этом окружающие, или только казалась такой – мне не было важно, ибо на меня падали лучи моего солнца. Совсем недавно я видела его высочество, когда он вновь навестил мастерскую моего отца, на этот раз в сопровождении царевны Анхесенпаатон. Вот она действительно была красива, изысканно красива. Тонкая и лёгкая, нежная, с гладкой кожей, она казалась изящной статуэткой из слоновой кости, а глаза её сверкали подобно двум чёрным камням, драгоценнее которых нет на свете. От её одежд исходил тонкий аромат, и вся она казалась лёгким облаком тончайшего аромата. Она смотрела на царевича так, что нельзя было не понять её взгляда. И он отвечал ей нежным взглядом, ласковой улыбкой, и своим тихим, мягким голосом рассказывал ей что-то, показывая различные статуи и статуэтки, ещё в первый раз вызвавшие его восхищение. Я склонилась перед ними, мне было и радостно и грустно. Увидев меня, царевич сказал с улыбкой:

– Это ты, неловкая Бенамут? Больше ты не разбиваешь статуэток? Кто бы мог подумать, что такая красавица обладает неуклюжестью гиппопотама!

Он назвал меня красавицей, и я вспыхнула от радости и не рассердилась за его шутку. Да и могла ли я рассердиться – на того, за кем бросилась бы без раздумий в тёмные воды Хапи? Все засмеялись, а я ответила царевичу:

– Ты как луч царственного Солнца, твоё высочество, входишь в мастерскую. Разве удивительно, что яркий свет слепит глаза?

Он посмотрел на меня с удивлением, как будто не ожидал, что я могу говорить так красиво. Мне показалось, что и глаза его улыбнулись, не только губы, но мне нельзя было слишком долго смотреть на него, и я отступила и спряталась за занавеской, а царевич сказал моему отцу:

– Твоя дочь достойна быть при дворе его величества, скульптор Хесира.

– Да, она очень хороша и изящна, – подхватила маленькая царевна.

Я не могла мечтать о таком счастье, и я запретила себе повторять мысленно слова их высочеств. А теперь и Кенна сказал мне, что я очень красива, и я могла бы возгордиться, если бы...

– Когда же ты придёшь снова, господин Кенна? – спросил мой отец, подходя к нам. – Моя работа ещё не закончена, и, пока ты в столице, я хотел бы увидеть тебя ещё раз. Если ты не сочтёшь это назойливостью, могу я спросить, когда ты снова придёшь в мою мастерскую?

– Пусть твоя дочь скажет, когда она захочет меня видеть, – потребовал Кенна.

Это была не более чем шутка, и я ответила на неё тоже весело:

– Я желала бы, чтобы ты вовсе не уходил из мастерской, господин Кенна. Ты говоришь так хорошо и красиво, что хочется слушать и слушать тебя без конца....

– Даже когда я говорю невесёлые вещи? – спросил он и пристально посмотрел на меня, как будто оба мы говорили всерьёз. И я ответила ему на этот раз серьёзно:

– Никому не хочется слушать невесёлые вещи, особенно когда речь идёт о великой Кемет. Но отрадно, что есть люди, подобные тебе и полководцу Хоремхебу, чьи сердца верны Кемет и в благополучии, и в несчастье.

Кенна хотел ответить, но у дверей мастерской послышался шум, и вошли телохранители его величества Хефер-нефру-атона. Кенна отступил назад, в глубину мастерской, и пал ниц, приветствуя фараона. Его величество был не один, его сопровождала царица Меритатон. Оба они были молоды и красивы, но на их лицах лежала печать утомления и грусти. Молодой фараон, как говорили, был тяжело болен, и приступы его болезни участились в последнее время. Его величество ласково ответил на приветствие моего отца и опустился в резное высокое кресло, в котором сидел обычно, когда отец работал. Он сказал приветливо:

– Дорогой Хесира, в твоей мастерской чувствуешь себя как в самой прекрасной беседке, предназначенной для отдыха. Здесь всегда прохладно, отчего это? От дыхания глины и камня?

– Должно быть, так, твоё величество.

– Здесь спокойно, Хесира. – Молодой фараон грустно улыбнулся, и мне отчего-то стало жаль его. Он был счастлив, он делил трон с великим Эхнатоном, он наслаждался властью, богатством и любовью прекрасной царицы, но что-то в его лице говорило о том, что Ба его страдает. Живя рядом с отцом, я сама научилась читать сокровенное в лицах людей, и я была уверена, что работа моего отца подтвердит мои мысли. И молодая царица Меритатон тоже была грустна. Что происходило с ними, детьми царственного Солнца?

Его величество заметил Кенна и милостиво позволил военачальнику поцеловать краешек своей позолоченной сандалии. Отец подошёл, осторожно и ласково коснулся кончиками пальцев лица молодого фараона. Лица людей становились более спокойными, мягкими под руками скульптора Хесира, и то же произошло с его величеством. Когда отец отошёл, он сказал:

– Твои руки несут прохладу северного ветра, Хесира. Кто может назвать тебя незрячим? Твои руки служат тебе волшебным оком...

– Волшебное око не всегда может разглядеть простой камень на дороге, твоё величество. Но ты прав, иногда моя слепота дарит мне чувство волшебной силы. Раньше я был обыкновенным скульптором, изображавшим то, что видели мои глаза. Теперь я стараюсь изображать то, что видят глаза моего Ба. И я благодарен моей слепоте, отнявшей у меня зримый мир и подарившей внутренний мир, глубокий, бездонный, как воды подземного Хапи.

– Разве можно быть благодарным слепоте? Я не мог бы жить, не видя света, мною овладело бы отчаяние, и я блуждал бы, как безумный, в своей чёрной ночи. Неужели великий Атон дал тебе мудрость, недоступную иным?

– Не мудрость, твоё величество, иной мир. Каждый из нас владеет им, но у кого есть время и желание заглянуть в него? Когда взгляд погасших глаз обращается внутрь, ты видишь чудесные вещи...

– Когда ты говоришь, тебе трудно не поверить, Хесира. – Я говорю то, что обдумывал не раз, твоё величество.

Руки моего отца были заняты работой, а взор обращён на молодого фараона, как будто он мог его видеть. Это было похоже на таинственный обряд, совершаемый скульптором и глиной, на магическое действо, освящённое присутствием множества изображений, в которых таилась неведомая жизнь. Я любовалась движениями отца и чувствовала, что ими любуются все. Великая сила таилась в руках незрячего мастера, и руки его снимали покров с тайны, окутывающей сокровенные глубины человеческого Ба. Какой стала изображённая им Кийа? Хищной, властной, самолюбивой. И в то же время – жалкой, потерянной. Лицо её менялось, когда смотрели на него сбоку, спереди, чуть сверху. Неуловимое лицо, которым обладала она, осталось неуловимым и в розовом песчанике. И всё же оно открылось всё целиком, каждой своей чертой, каждой затаённой тенью в углах губ, в углах глаз. Царевич Джхутимес захотел владеть изображением Кийи, и он прикрыл рукою глаза, когда увидел её. Все знали, что он был влюблён в бывшую любимицу его величества...

– Как не хочется уходить отсюда, Хесира! – сказал молодой фараон. – Здесь мне и дышится легче, чем во дворце.

Есть у тебя молодое виноградное вино? Мои губы пересохли от жажды.

– Подай вино его величеству, Бенамут, – сказал отец, не отрываясь от работы.

Я опустилась на колени перед его величеством и подала ему алебастровую чашу с вином, которую он принял с благодарной улыбкой. Здесь, вблизи, я увидела, каким бледным было лицо фараона-соправителя, как тяжелы были его подведённые синей краской веки, как страдальчески морщились губы, словно он испытывал непрекращающуюся боль. Он отпил всего несколько глотков и отдал мне чашу, и рука его чуть-чуть дрожала.

– Благодарю тебя, Бенамут. Ты становишься всё красивее с каждым днём... Твой отец уже нашёл тебе жениха?

Лицо Кенна вспыхнуло при этих словах, и он бросил быстрый взгляд сначала на меня, потом на моего отца, забыв, что тот не может его видеть. Отец ответил молодому фараону:

– Твоё величество, я хотел бы узнать желание сердца Бенамут. Пока она не объявила мне его, я не хочу принуждать её к браку с человеком, быть может и достойным, но не любимым ею.

– Это похвально, Хесира. Твоя дочь заслуживает доброй судьбы...

Все они говорили одно и то же и не знали самого главного, того, что питало глаза мои светом, а грудь – воздухом. И только мой отец, должно быть, догадывался о чём-то, потому что нередко заводил со мною разговор о царевиче Тутанхатоне. Ему как будто казалось совсем естественным, что я могу оказаться в царском дворце, и он говорил так, словно распорядительница церемоний в царском дворце уже пригласила меня прислуживать одной из царевен. Быть может, он решил просить этой милости у фараона, если бы он спросил искусного мастера о желаемой награде? Ведь его высочество Тутанхатон сказал так. И её высочество, царевна Анхесенпаатон, подтвердила...

Внезапно и резко откинулась занавеска у входа в мастерскую, кто-то вошёл быстрым шагом, опустился на колени перед его величеством Хефер-нефру-атоном. Это был царский слуга, и он задыхался от волнения и быстрой ходьбы. С трудом выговаривая слова, он обратился к его величеству, лицо которого вдруг покрыла смертельная бледность, как будто он ожидал страшной вести:

– Твоё величество, тебя просят как можно скорее прибыть во дворец, его величество Нефр-хепрура Уэн-Ра Эхнатон умирает...

Пронзительно вскрикнула царица Меритатон, его величество закрыл рукою глаза, а мой отец, мой незрячий отец, движения которого редко выдавали его несчастье, вдруг беспомощно зашарил рукою по воздуху и, не найдя опоры, поднял руки к небесам, откуда, казалось, сейчас должен был донестись оглушительный грохот. Кенна откинул голову назад, и было непонятно, что промелькнуло в его чертах – суеверный ужас иди нечто похожее на облегчение. Среди общего безмолвия кричала только царица Меритатон – надрывно, страшно, закрыв ладонями лицо.