Текст книги "Тутанхамон"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

Царица Нефр-эт была полна жалости к Нефр-нефру-атону, но она не смела открыто пожалеть его. Это сделала Тэйе, моя Тэйе, – она спустилась в сад, она привела юношу во дворец, она приложила к его больной руке целебные листья, успокаивающие боль. И она удалилась, заметив, что тихой тенью скользнула в комнату Меритатон, старшая внучка. Потом поманила меня, позвала за собой, жестом приказав хранить молчание, и я увидел Нефр-нефру-атона и Меритатон, нашедших блаженство в объятиях друг друга. Губы моей мудрой Тэйе тронула добрая улыбка. «Хатхор снизошла во дворец, Хатхор здесь», – прошептала она, и голос её был молодым, таким, как у той, давней Тэйе. «Помнишь ли ты нас такими, Мернепта? – спросила она после, и глаза её смеялись. – Мы были ненамного старше этих детей!»

Царица Нефр-эт ожидала четвёртого ребёнка, глаза её снова были обращены вглубь неё самой, в самую сердцевину её чрева. Она больше не спрашивала меня, ибо мой ответ для неё был слишком горек. Она приносила щедрые жертвы Атону и Хапи[54]54
  Хапи — бог Нила, изображавшийся в виде тучного человека с чертами, подчёркивающими его сущность бога плодородия, с сосудами в обеих руках.


[Закрыть], одному из тех богов, на кого даже Эхнатон не мог поднять руку. И в глубине моего сердца я желал ей счастья. Бог Тот, мой добрый покровитель, ждал своего часа, ждал поры, когда безумный фараон наконец поймёт, что не в его силах остановить ход ночных светил и запретить луне омывать землю серебристым светом. Чем слабее становился фараон, тем светлее становились глаза моего бога, а для этого было нужно, чтобы Эхнатон не имел сыновей. Царица как будто просила совета у приставшей к берегу молчания Нефернаи: что делать, чтобы родился сын? И получала ответ, всегда один и тот же: «Сыновья рождаются от любви...»

Но разве она не любила Эхнатона? Разве он, воссиявший как солнце в своём царском венце, не любил её?

Глазами, безмолвными губами, всем существом молила она: «Люби, будь со мною!» Но женское сердце не хотело понять истины, ведомой старому жрецу: благодарность не внушает любви! «Эхнатон, Эхнатон, Эхнатон...» И даже – «Аменхотеп». Так звала она его в первые годы любви, в первые годы совместной жизни. Прошлое окликало её этим именем, поило сокровенную глубину Ба жгучим ядом воспоминаний. Юная, прекрасная, когда-то она трепетала перед ним – не от страха, не от его величия, а от своей любви к нему, от его любви к ней. Тэйе была ревнива, но и она была очень скоро побеждена Нефр-эт. Воистину Прекрасная пришла в жизнь наследника[55]55
  Воистину Прекрасная пришла в жизнь наследника... — Нефр-эт в переводе с древнеегипетского означает «Прекрасная пришла».


[Закрыть], будущего Аменхотепа IV, и все во дворце знали это, ибо их любовь лучилась и расцветала, благословлённая сияющей Хатхор. Они не расставались, повсюду были вместе. Они не расставались и теперь, но тогда... Царица-мать знала истину. Лев, могучий и любящий, светлый Хор, победитель Сетха – таким он был в первые годы жизни с Нефр-эт. Потом между ними легла тень солнца, тень, порождённая ослепительным светом, и стала постепенно отдалять их друг от друга, укорачивать их встречи, часы совместных трапез, охот и бесед. Он погрузился в свою борьбу, она растила детей, дрожа от страха за его жизнь и здоровье, ждала мига, когда он, освободившись от тяжёлого царского венца, бросался к ней и припадал к её ласковым коленям, почти материнским, прятал лицо в складках её платья. Она унимала бьющую его дрожь, шептала слова утешения, разубеждала, успокаивала, вливала новые силы, благословляла на новую борьбу, вновь и вновь отдавала ему своё томящееся тело. Но только дочери рождались от этого огня, и каждая новая беременность царицы отдаляла их друг от друга, разделяла всё увеличивающейся пропастью. За окнами дворца шумели грозные волны Черной Земли, грозя каждый миг обрушиться на трон своенравного фараона и смести их всех – его самого, и её, и хрупких царевичей, его брата и племянника, и беззащитных девочек. Каждая восходившая звезда напоминала лезвие предательского ножа, каждая тень могла скрывать невидимых убийц, каждый вздох, каждое слово любви или ненависти могло оказаться последним, и царица следовала за своим супругом повсюду, упрямо, с неизменным упорством, с твёрдой верой в спасительную силу своей любви. И пожертвовать ради него всем, даже жизнью детей, даже загробным блаженством могла она, пожертвовать спокойно, и гордо, и тихо, безмолвно, как она прожила всю жизнь с ним. Но кто бы потребовал от неё такой жертвы, губительной и прекрасной? Она мечтала разделить с ним всю его судьбу, всю тяжесть ненависти, проклятий, самый страшный крах и мучительный конец, но она была только женщиной, и всем было известно, что он даже не посоветовался с ней, на каком месте возводить новую столицу. Она была верной женой, другом, помощницей, безмолвной и бестрепетной, он знал, сколько тяжких забот легло на её плечи, когда она вошла в брачный покой царевича Аменхотепа. Но она не знала истины, ведомой старому жрецу: благодарность не внушает любви! И чем более он был ей благодарен, тем менее любил.

Юноша и мальчик, Нефр-нефру-атон и Тутанхатон, отвлекали её от горьких мыслей. Я замечал грустную улыбку на её лице, когда она ловила украдкой брошенный на Меритатон влюблённый взгляд старшего царевича. Тэйе тоже мудро улыбалась, и её опущенные ресницы скрывали великие тайны. Царица Нефр-эт сажала на колени маленького Тутанхатона, осторожно прижимая его к своему большому животу. Словно благословения ждала она от этого ребёнка, рождённого чудом и чудом вырванного у смерти. Это она надела на его ручку красивый браслет из слоновой кости, на котором были изображены животные пустыни, и она учила его произносить их имена. А Нефр-нефру-атон тогда же подарил мальчику маленький лук и колчан со стрелами, которые очень скоро начали попадать в цель...

Четвёртая дочь Эхнатона и Нефр-эт получила имя своей матери – Прекрасная пришла.

* * *

Царевич Нефр-нефру-атон был болен, тяжко болен, и Меритатон ходила с заплаканными глазами. Между влюблёнными тенью стоял целитель – первый из друзей фараона, носитель опахала по правую руку царя[56]56
  ...носитель опахала по правую руку царя... — одна из высших придворных должностей, доступная только наиболее знатным или особо приближенным сановникам.


[Закрыть], первый советник и царский писец, второй верховный жрец Атона. Многомудрый Эйе был уже немолод и опытен и славился познаниями в медицине. Он появлялся у ложа больного часто, слишком часто, но всегда – с целебным настоем, приносящим облегчение. Но, клянусь всеми славными богами великой Кемет, он появлялся всякий раз, когда лицо Меритатон слишком низко склонялось над лицом Нефр-нефру-атона. Не было ли то желание его величества? Девушка вспыхивала, убегала, потом возвращалась снова. Глаза её молили о помощи, но что мог сделать я, воспитатель царевича Тутанхатона? Эйе не сгибал спины передо мною.

Меритатон принесла из сада букет чудесных голубовато-серебристых лотосов. Мы втроём – Тэйе, царица Нефр-эт и маленький Тутанхатон – сидели у ложа больного, развлекая его волшебными сказками. Он был сегодня бледен, особенно бледен, и глаза его были полны грусти. Рука его лежала на груди, у сердца. Совсем тонкая рука, хрупкая, как у девушки, и на запястье золотой браслет, украшенный сердоликом.

– Что у тебя болит, мальчик? – спросила Тэйе, заметив, что лицо его исказилось от боли. – Что болит, мой милый Нефр-нефру-атон?

Она любила его, хотя он и не был родным ей по крови. Рука её потянулась к руке юноши и показалась такой сильной, властной по сравнению с ней. Хотя была это рука старой женщины, жизнь которой медленно и неумолимо клонилась к закату. И больной юноша ответил тихой лаской приласкавшей его руке.

– Сердце, твоё величество. Сердце, вместилище разума...

Он так и сказал: «вместилище разума», словно только об этом и думал всё то время, пока лежал на ложе в своём одиноком покое, просторном и прохладном, надёжно защищённом от солнечных лучей. Я знал, что его тяготят горькие мысли. Он взглянул на царицу Нефр-эт, чрево которой вновь ожидало цветения. В ней была и его надежда, ибо никто на свете не был менее приспособлен к власти, чем милый и нежный Нефр-нефру-атон, получивший при рождении имя Сменхкара. Хотя он и был сыном Аменхотепа III, он всем своим обликом и нравом пошёл в свою мать – вавилонскую царевну. И если царевичу Аменхотепу, будущему Эхнатону, бремя царской власти и в отрочестве было желанно, то для Нефр-нефру-атона оно воистину было тяжким и невыносимым. Потому он и смотрел с тайной надеждой на Нефр-эт, что она могла носить в своём чреве его спасение. Но такой надежды не было уже и у самой Нефр-эт. Она хотела провести ночь в храме Атона, но Туту заметил осторожно, что это неугодно великому богу. Она требовала ответа: почему? Почему? Тогда Эхнатон велел ей замолчать.

Все мы были в тот день слишком грустны, чтобы развлечь больного. Даже Тутанхатон, удостоившийся утром похвалы его величества за успехи в беге и плавании и моей скромной похвалы за чисто написанный на куске старого папируса текст.

Он сидел ко мне в профиль, уютно, по-детски устроившись на кожаной подушке, и я подумал, что он очень похож на Тэйе, именно на Тэйе, и что этот чуть вздёрнутый нос и пухлые губы – от неё. А Меритатон стояла со своим букетом на пороге покоя, полускрытая занавеской, и только я один видел краешек её платья и длинные стебли цветов. Она ждала, когда мы уйдём, чтобы броситься к возлюбленному со всем огнём своего юного сердца, со всей живительной прохладой своих цветов. Маленькая сикомора, ждущая любви, тоненькая газель, она в волнении обрывала листья своего букета, и они летели на пол, выдавая внимательным глазам старого жреца её робкое томящееся присутствие. И я сказал, обращаясь к царицам:

– Наши сказки утомили царевича, наши речи слишком шумны для его слуха. Будет лучше, если мы удалимся и дадим ему отдохнуть.

Тэйе сразу поняла истину и улыбнулась, улыбнулась мне одному, лукаво и молодо. Нефр-эт встала с неохотой, ей было горько возвращаться к своему одиночеству. И Тутанхатон вздохнул, покорно поднимаясь с пола. Ещё не пришло время раскрывать ему тайны любящих сердец, но я знал, что время это наступит скоро: он был слишком красив, он был создан для любви. Мы ласково простились с Нефр-нефру-атоном и вышли через другую дверь в сад, где полуденная жара расплавленным золотом заливала деревья.

– Твоё величество, – сказал я Нефр-эт, – тебе не нужно быть здесь в такую жару, прикажи проводить тебя во внутренние покои.

Она устало взглянула на меня, как будто хотела сказать: «Какая разница?» Слуги с опахалами следовали за нами, но жар и в тени был слишком силён. Тэйе положила руку на её плечо и тихонько сжала его.

– Дочь, тебе не нужно быть на солнце, полуденный жар может повредить тебе. Приляг в своих покоях, я приду к тебе.

Она уже не сопротивлялась, она уже слишком устала, бедная царица Нефр-эт. Голова её поникла, и она бессильно опустила руки. Мне показалось, что она не в силах идти, и руки мои невольно потянулись к ней, чтобы поддержать её. Но она взглянула на нас измученным взором своих красивых глаз и покорно кивнула головой. Рука её легла на голову Тутанхатона, и мальчик ласково коснулся кончиком носа её бессильных тонких пальцев.

– Как скоро ты стал большим, – с улыбкой сказала она ему, – я и не заметила, как был застегнут твой пояс и заплетена твоя косичка[57]57
  ...я и не заметила, как был застегнут твой пояс и заплетена твоя косичка. — В так называемый день прощания с детством на мальчика надевали набедренную повязку и пояс. Мальчики-царевичи носили также косичку, которая была отличительным знаком принадлежности к царскому дому.


[Закрыть].

Это была похвала, всю горечь которой поняли только я и Тэйе. Вот уже и Тутанхатон подрастает, а у царицы до сих пор нет сына. И ничего не изменилось ни в её судьбе, ни в судьбе Кемет. Синайские рудники скоро станут более богаты рабами, чем медью. Правители областей, местная знать, жрецы – ни один не избежит жалкой участи раба, если его величество решит так. Множество храмов уже повержено, и многие ещё ждут разрушения. А сколько людей стало пищей крокодилов в священных водах Хапи! Вокруг фараона сжимается тяжёлое медное кольцо. Неужели сам он не чувствует, как сплющиваются его мускулы, как трещат его кости?

Нефр-эт ушла, взяв с собой Тутанхатона. Глаза её грустили безмерно, и на губах была горькая улыбка. Она знала, что снова родит дочь. Эхнатон больше не клал руки ей на живот, не заглядывал в глаза с любовью и надеждой. Она увядала, как цветок папируса под слишком ярким солнцем. Всё та же стройная шея, всё тот же гибкий стан, но глаза под тяжёлыми веками другие, и шаг утратил лёгкость, и грудь теряет великолепие своих очертаний. Осирис уходит от своей Исиды, уходит безвозвратно... Вот и она уходит, теряется в чаще деревьев и кустарников, вот затихает её голос, замирает её шаг. И вот мы уже одни, жрец Мернепта и царица-мать Тэйе, одни под сенью кедров и пальм, одни среди цветов и тихо струящейся по желобкам воды.

– Что ты думаешь о ней, Мернепта? – спросила меня Тэйе, и я уловил скрытый смысл её вопроса. О, мы не любили бы друг друга, если бы не было так!

– Лучи её звезды надломились, моя госпожа.

– Ты думаешь, Мернепта?

Тяжело дышал вокруг разморённый жарой сад, тяжело нависло над ним плавившееся от жары небо. С тревогой смотрел я на мою Тэйе – жар, опасный для Нефр-эт, был опасен и для неё. Я увидел вдруг очень ясно, что она сильно постарела за последнее время. Заметил ли это её сын, поглощённый своей неистовой борьбой? Я сказал ей:

– Удалимся и мы во внутренние покои, моя госпожа.

– Ты совсем изнемог от жары, мой бедный Мернепта? – пошутила она, но голос её был слаб. И всё же она не захотела уйти и повлекла меня вглубь сада, в беседку, увитую виноградом и гирляндами цветов. Здесь, в её прохладной тени, она сказала:

– Кемет рвётся из рук моего сына, как бешеный конь. Только кушиты ещё платят дань, а ведь при моём муже, Осирисе Аменхотепе[58]58
  ...при моём муже, Осирисе Аменхотепе... – По представлениям египтян, человек после смерти воссоединялся с Осирисом и при упоминании его имени полагалось прибавлять имя этого бога.


[Закрыть]...

Она не боялась произносить имена старых богов, и не только в отсутствие сына. Впрочем, при Эхнатоне старалась делать это не так уж часто. Она щадила его, как любая мать. Как мать самого свирепого льва и несущего смерть крокодила.

– Мернепта, – заговорила она после недолгого молчания, – барка, на которой мы с мужем совершали длинные прогулки по водам Хапи, звалась «Великолепие Атона». В мои времена Атон был добрым богом, лучи его ласкали мою плоть. Осирис Аменхотеп почитал его, но он почитал и других богов. В каждом храме самого дальнего степата гостили боги других областей. Они везде были дома, и мы были дома среди них. Служители богов были сильны, но и кони в боевой упряжке фараона подобны вихрю. Разве мой муж не умел сдерживать их властной рукой? Сын мой хотел укрепить свою власть, но стало ещё хуже. Кемет задыхается и теряет плодородие, страна скоро иссохнет, как сохнет царица Нефр-эт. Я говорила ему...

– Его величество всегда был почтительным сыном, госпожа...

Она кивнула.

– Всегда. Но он уже не в силах остановиться, как конь, стремглав несущийся с горы. И если на пути его встретится каменная стена, он перескочит через неё или переломает себе ноги. Так будет, Мернепта. Кемет остановит его...

– А что будешь делать ты, госпожа?

Она помедлила, и глаза её были красивы и печальны, как никогда. И сердце её вдруг показалось мне разверстым цветком граната, чьи лепестки уже горчат и скоро опадут.

– Моя гробница в Месте Правды[59]59
  Моя гробница в Месте Правды уже готова... — Место Правды – некрополь.


[Закрыть] уже готова, мой милый Мернепта. Я устала, и я не хочу видеть заката солнца. Лучше будет, если оно одарит меня своим светом там, в стране Запада, где рука моя вновь соединится с рукой возлюбленного.

– Осириса Аменхотепа? – вырвалось у меня.

Она взглянула на меня и усмехнулась, и в усмешке её снисходительность и лёгкое презрение были слиты воедино, а в морщинках у глаз промелькнули доброта и нежность. Она молча смотрела на меня, а я сгорал от стыда, и сердце моё металось подобно птице в силках охотника. Никогда ещё я, жрец Мернепта, не испытывал такого жгучего стыда, ибо никогда не обнаруживал так своей слабости. Но сердце моё бушевало, и весь я был подобен знойному ветру пустыни, одинокому и неистовому. А Тэйе, моя божественная, непостижимая Тэйе, отделила один цветок от гирлянды и вложила мне в руку.

– В твою ладонь скользнёт моя рука, Мернепта, в твою. И это будет день слаще нашей ночи...

И я бросился к её ногам и обнял её колени, а она положила руку на мою голову и долго не отнимала её. Пристыженный и счастливый, поднялся я наконец и смог посмотреть на неё, а она укорила меня ещё раз насмешливым взглядом своих прекрасных глаз и сказала:

– Теперь пойдём, Мернепта, я должна побыть с Нефр-эт. Не в моей власти исцелить её печаль, но одиночество рождает в ней ещё больше горечи. Ей нужно примириться с мыслью, что боги не дадут ей сына. И с другой мыслью примириться – что девочка Меритатон скоро станет женой Нефр-нефру-атона. Как примирилась она с поясом Тутанхатона и его косичкой.

– Похоже, что Эйе не нравится, когда рука Нефр-нефру-атона касается руки Меритатон, – сказал я.

– Когда придёт время голове Меритатон лечь на грудь Нефр-нефру-атона, никто его не спросит, – улыбнулась Тэйе. – Влюблённые не нуждаются в советниках, хотя бы и были они столь мудры, как Эйе. Эйе... Он давал много хороших советов моему мужу и много хорошего посоветовал бы моему сыну, если бы он слушался советов. А мешает он влюблённым лишь потому, что мой сын очень ревнив к своим дочерям и ещё не понял, что истинное счастье заключено не в детях, а во внуках...

Лицо её просветлело, когда она произносила эти слова. И я понял, что она, так же как и я, подумала не о девочках, своих внучках, а о маленьком царевиче Тутанхатоне, любимце семьи. И я улыбнулся, вспомнив, как она всегда искала случая побаловать его медовым печеньем и учила его играть в кости, проигрывая раз за разом. У моих детей, тех, что остались на побережье Джахи, должно быть, давно уже были свои дети. А мои сыновья, проданные в рабство, стали отцами рабов, и мне было горько думать о них, потому что никогда и нигде я уже не нашёл бы их. И я вновь отогнал от себя эти мысли, как делал всегда, когда они начинали одолевать меня, подобно злым насекомым. Моя Тэйе ласково смотрела на меня, и лицо её светилось. Нет, никогда не даст она в обиду Нефр-нефру-атона и Меритатон, ибо она знает, что такое любовь, ибо ей ведомо, как тянется сердце брата к сердцу возлюбленной сестры[60]60
  ...как тянется сердце брата к сердцу возлюбленной сестры. — В Древнем Египте влюблённые часто называли друг друга братом и сестрой, отчего возникло представление о том, что существовали браки между родными братьями и сёстрами. Между тем эти браки совершались не чаще, чем в наше время в любой цивилизованной стране, хотя браки между двоюродными братьями и сёстрами заключались довольно часто, особенно в царских семьях.


[Закрыть]. Вдруг я узнал, что фараон ревниво любит своих дочерей, оберегает их. Всегда он повелевал изображать их рядом с собой и Нефр-эт, будь то в храме, на прогулке или во время семейной трапезы. Странный он был человек – жестокий и властный, безумный и ранимый. И, мечтая о сыне, он всё-таки любил дочерей нежной и ревнивой любовью. Мы шли ко дворцу молча, погруженный каждый в свои мысли.

Тэйе задержалась на миг у широкой каменной лестницы, тяжело опираясь на мою руку. Как знать, быть может, и она чувствовала себя одинокой в великолепном дворце своего сына, быть может, только прошлое принадлежало ей и не отвергало её! Совсем тихо, одними губами, она сказала:

– Будь осторожен с Эйе, Мернепта. Под солнцем Кемет нет человека, улыбка которого была бы ослепительнее, а голос мягче, но человек, служащий одинаково и Амону, и Атону, опасен. Маху не так опасен, не так опасен и Хоремхеб. Эйе уже немолод, как ты и я, но глаза его зорче глаз ночной охотницы гиены. Он верен моему сыну, он был верен и моему мужу, но его верность опаснее предательства.

Она редко говорила так, до сих пор я думал, что она вполне доверяет Эйе, что он приятен ей. Хотя и я был облечён доверием фараона и был одним из его советников, я никогда не думал опасаться Эйе. Он был мудр, опытен, а главное – добр, и до сих пор я не сомневался в доброте его сердца. Легко ли было ему рядом со своенравным фараоном? Легче пребывающему в когтях льва, свободнее дышится придавленному тяжестью крокодила, больше надежд на спасение находящемуся в кольцах волшебного змея! Потому он и имел право кланяться величественно, словно бог отдавал дань уважения другим богам, потому ему и было дозволено многое, чего ни грозный Аменхотеп III, ни его сын не потерпели бы ни от кого другого. Эйе был Эйе, и его власть превышала представление о ней, но мне было безразлично, кто носит опахало по правую руку Эхнатона. Эйе парил высоко, но он и заслуживал этого. И был он единственным, кто мог держать в узде полководца Хоремхеба, горячего и необузданного, как ливийский конь. Эйе был сведущ во многих науках, и во всей стране Кемет, пожалуй, не нашлось бы более учёного человека. Эйе был Эйе, и слова моей царицы не были мне понятны. Но если она произносила их...

У ложа Нефр-нефру-атона сидела Меритатон, грациозная и тонкая, похожая на статуэтку из слоновой кости. Букет лежал у царевича на груди, и он жадно вдыхал аромат цветов, слабо улыбаясь и перебирая их венчики, и выглядел он так, словно исцелился мгновенно от всех своих немощей. Девушка встала, когда я вошёл, и глаза её искали дружеской помощи. Я поклонился ей и осведомился о здоровье его высочества, и он мне ответил, что всё хорошо. Видимо, Эйе успел уже здесь побывать, потому что на низком овальном столике стояла алебастровая чаша с питьём, которого ещё немало оставалось в ней. Но лица влюблённых сказали мне, что здесь было и другое, что-то более опасное. Меритатон была проницательна, несмотря на свой юный возраст, и она поняла значение моего взгляда. Не стесняясь моего присутствия, она приложила к своей щеке узкую руку юноши и жестом дала мне понять, чтобы я ждал её у дверей. Через некоторое время она вышла, и мы пошли с ней в покои царевен, где сейчас не было никого. Я знал, что уже наступил час охоты и что Тутанхатон под руководством Джхутимеса учится стрелять из своего маленького лука, и я был спокоен за него, но желание Меритатон поговорить со мной внушало тревогу, и смутное беспокойство начало овладевать мною. А Меритатон вдруг бросилась к моим коленям и обхватила их своими тонкими красивыми руками, и заплакала тихо-тихо, не всхлипывая, глядя мне прямо в лицо своими прекрасными страдающими глазами, глазами царицы Нефр-эт. Она была совсем юной и неопытной, но боги подарили ей редкую проницательность и острый ум, сердцем она уже давно была способна понять многое, что творилось во дворце его величества и вокруг него. Не прерывая её, я лишь положил руку на её узкое плечо и жестом дал ей понять, что готов её выслушать и помочь, если то будет в моих силах. И она сказала:

– О, достойный Мернепта, Ба моё скорбит, Ба моё мечется в тоске, и нет никого, кто мог бы выслушать меня и помочь мне. У матери слишком много своих забот, сёстры ещё малы, а другие... – Тут она прикусила язычок, и я понял, что она по каким-то причинам не хочет посвящать в свои тайны Тэйе или боится её гнева. – Ты знаешь всё, тебе ведомы тайны людских сердец, и ты видишь всё, всё, ведь правда, Мернепта?

Она ждала согласия, и я сделал утвердительный жест. Тогда она заговорила быстро, опустив глаза и перебирая тоненькими пальчиками подвески своего браслета из драгоценного лазурита и слоновой кости.

– Нефр-нефру-атон – мой возлюбленный брат, и я хочу видеть его непрестанно. Желание его сердца сходно с моим, наши губы повторяют одно и то же. Для меня нет большей радости, чем принадлежать Нефр-нефру-атону, а для него – чтобы принять меня. Но есть человек, который не хочет этого, который сам мечтает втайне о могуществе и власти, и человек этот пойдёт на многое, чтобы желание его осуществилось...

Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и сердце моё замерло, ибо я решил, что она сейчас произнесёт имя Эйе. Но то, что делал Эйе, не могло быть его собственным желанием, ибо то была лишь воля ревнивого Эхнатона. А отцовская ревность хоть и могущественна, но не всесильна! И я приготовился уже сказать всё это бедной девочке, как вдруг она сказала:

– Она желает, чтобы не только я и Нефр-нефру-атон исчезли и превратились бы в невидимую пыль великой пустыни, она желала бы, чтобы не было ни матери, ни сестёр, ни Тутанхатона. Знаешь ли ты, что Кийа носит в своём чреве ребёнка от утробы его величества и, если родится сын...