Текст книги "Тутанхамон"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)

Этот подарок был разумно преподнесён под конец, и он стоил сделанных Митанни уступок, даже Ретенну. Что ж, подумал я, пусть Митанни увидит силу молодого фараона. Молодость рвётся в сражение впереди своих войск, опыт приходит после многих сражений. Нельзя не признать, что ответ фараона был разумным. Разумным в том смысле, что твёрдость фараона произведёт благоприятное впечатление на царя Ашшуруббалита, и на высших военачальников Кемет.

– Доволен ли мой брат Душратта? – спросил фараон.

Послы совещались недолго. В изысканных выражениях их устами царь Душратта поблагодарил своего брата Небхепрура Тутанхатона и выразил желание немедленно скрепить достигнутое соглашение договором, высеченным на каменных плитах на языке Кемет и на языке Митанни. Кроме того, царь Душратта спрашивал, когда его внучка может отправиться в путь.

– Отвечаю моему брату Душратте, что через месяц тысяча колесниц прибудет в Вашшуканни[125]125
  ...тысяча колесниц прибудет в Вашшуканни... — Вашшуканни – столица царства Митанни.


[Закрыть], чтобы сопровождать царевну во время её пути в Кемет.

Такая поспешность очень понравилась послам и вызвала мою улыбку. Тысяча колесниц – это не слишком много, но и не мало. Пять колесниц, посланных Эхнатоном сопровождать вавилонскую царевну, возмутили Кемет едва ли не больше, чем мелкие стычки и поражения воинских отрядов Кемет на границах. Достоинство Великого Дома требовало изысканного внимания к прибывающим жёнам...

Мне было поручено составить текст договора, который фараон должен был скрепить своей царской печатью, послам было предложено отправиться в Северный дворец для свидания с митаннийской царевной Тадухепой, в главном дворце начались приготовления к пиршеству в честь послов царя Душратты. Фараон пожелал взглянуть на митаннийские колесницы и на упряжки коней и остался очень доволен. Направляясь в свои покои, чтобы освободиться от тяжёлого церемониального наряда и переодеться для пиршества, Тутанхатон сделал мне знак следовать за ним. Я ожидал длительной беседы по поводу приёма послов, но он только сказал:

– Поторопись с составлением договора, Эйе. Я хочу, чтобы он был готов в три дня.

– Излишняя поспешность, твоё величество, может показать царю Митанни, как нам важен этот договор, – возразил я.

– Излишняя медлительность в делах – обычай царьков Сати, – ответил фараон. – Сильному нет нужды затягивать дело, он изрекает свою волю и исполняет сказанное им. Многое ещё нужно успеть, Эйе...

На лице его отчего-то было выражение страха.

* * *

Царская охота на страусов также была милостивым даром владыки Кемет митаннийским послам. Фараон был поистине прекрасен в лёгком позолоченном панцире, золотой урей радужно и победно сверкал в лучах солнца. Маленькая царица смотрела на него с восторгом, глаза её светились счастьем. Кем была для Тутанхатона она, третья дочь царя-еретика? Понять это было трудно. Тринадцатилетняя девочка, красивая и хрупкая, она слишком любила своего юного супруга, этого нельзя было не заметить. Но открывал ли он ей свои тайны, тайные дела государства Кемет? Этому трудно было поверить. И всё же...

Тутанхатон милостиво говорил со старшим митаннийским послом на его языке, выговаривая трудные слова довольно правильно и чётко. Хвала жрецу Мернепта – фараон мог поразить иноземных послов знанием их языка. Он не избавился ещё от привычки учиться, учиться всему, что ещё можно постичь в перерывах между государственными делами. Это привело бы в восторг жрецов Опета, если бы они по-прежнему имели доступ ко двору. Пора, пора заговорить с фараоном о том, что давно тревожит мои мысли. Сменхкара не случайно умер в Опете. Первый шаг уже был сделан им, слабым, болезненным юношей. Тутанхатон уже достаточно силён, чтобы сделать следующий...

– После вечерней трапезы я буду ждать тебя, Эйе, в своих покоях, – бросил мне Тутанхатон, легко сходя на землю со своей колесницы и отдавая слуге рукавицы для стрельбы. – Узнай у царевны Тадухепы, довольна ли она приёмом своих соотечественников? Мне понравился этот Хатуммеш. И мне кажется, что Душратта не зря доверяет ему дела первостепенной важности. Вечером будет катание на барках? Скажи главному распорядителю церемоний, что огней должно быть много...

Вечерняя трапеза во дворце фараона всегда проходила весело. В тёплом розово-оранжевом свете многочисленных светильников мелькали проворные тени слуг, разносящих кушанья, музыканты и певцы услаждали слух царской семьи непритязательной и приятной музыкой, все весело переговаривались за своими столиками. Пришёл к трапезе и жрец Мернепта, похудевший, осунувшийся, но избавленный от своего недуга, и был радостно встречен фараоном и обеими царицами, Анхесенпаатон и Меритатон. Митаннийские послы выглядели вполне довольными, лица их были веселы. Гонец, отправленный с добрыми вестями к царю Душратте, уже был в пути, был составлен и текст договора, на котором так настаивал властитель Митанни, митаннийская царевна могла начинать приготовления к путешествию в Кемет. Все были довольны, свет факелов был праздничным и ярким. И всё же по лицу Тутанхатона пробегала иногда лёгкая тень озабоченности, которую я мог приписать только его тайным мыслям.

В покоях фараона, изысканно и роскошно обставленных, чувствовалась прохлада, веющая с реки. Чудесный вид открывался с широкого балкона, взору представала величественная водная гладь, пышность цветущих царских садов... Тутанхатон велел уйти всем, даже слугам с веерами, и сам взял веер из слоновой кости и бело-коричневых перьев страуса. Сидя в своём золотом кресле, с веером в руке, которым он задумчиво обмахивался, фараон выглядел сейчас старше своих лет.

Сидя напротив него, я вглядывался в его лицо, знакомое, изученное до мельчайших черт и в последнее время неуловимо меняющееся, перестающее быть постигнутой и изученной тайной. Он, не готовившийся к тому, чтобы занять престол фараонов, был создан для него. Такие случаи знала Кемет, рассказ о них хранили стены древних храмов и пирамид. И, глядя на него, я не переставал убеждаться в том, что не ошибся, сделав его дорогу к престолу более лёгкой. Будучи более придворным, чем жрецом, я многое читал на лицах, многое и в сердцах. Преданность Эйе царскому дому сделала его плотью от плоти этого дома, сделала Эйе частицей его. Разве странно было то, что он умел читать мысли членов этого дома? Но сейчас – не мог. Тутанхатон начинал ощущать себя властителем, молодость делала непредсказуемым этот порыв.

– Сегодня меня огорчили донесения правителей южных степатов, – сказал Тутанхатон. – Они жалуются на то, что народ стал непокорен, что народ недоволен отсутствием празднеств. Жертвоприношения великому Атону уже никого не удовлетворяют...

Осторожность побуждала меня к молчанию, молодость побуждала его к прямоте. Мы сидели друг напротив друга, разделённые лёгким колыханием веера.

– Народ не может жить без своих богов. Я давно думал об этом, теперь я это вижу ясно. Народу нужны боги, похожие на него, боги с глазами, в которые можно заглянуть, боги с руками, которые могут держать систр или жезл. Зримое солнце слишком ослепительно, на него нельзя смотреть слишком долго. Матери не могут молиться солнцу, они должны видеть сосцы богини, питавшие детей молоком. Я это понял, Эйе, понял, увидев, как один ребёнок пытался изобразить солнце в виде человека, только в шлеме из золотых лучей. Разве мудрость не была дана Хору-младенцу? Воин должен видеть в руке богини меч, писец – палочку для письма. Богиня Хатхор – прекрасная женщина, её тело зовёт к наслаждению...

У меня вырвался изумлённый возглас, мне трудно было поверить, что слова эти исходят из уст фараона-мальчика. И какого – рождённого во дворце Эхнатона, под благословляющими лучами царственного Солнца! Кто мог внушить ему эти мысли? Кто, кроме великого Амона-Ра, царя богов?

– Я думал, много думал, Эйе. Недавно я увидел у моего учителя Мернепта статуэтку бога Тота, такую красивую, что я долго не мог отвести от неё глаз. Тот – мудрый бог, все писцы Кемет молятся Тоту, даже если они не произносят его имени вслух. Мне было больно, что мой учитель прячет от меня своего бога. Но в то же время я понял, как должен был страдать Мернепта, вынужденный таиться даже от меня. И разве так только в царском дворце? Я подумал, Эйе: нужно вернуть народу его богов. Мне приснился сон...

Он закусил губу и промолчал. Осторожно, стараясь не вызвать недоверия, я спросил:

– Кто был тот бог, что явился тебе во сне, твоё величество?

– Я не знаю. Но это был бог, воистину бог, а не великий фараон Солнце. Он ничего не сказал мне, но я понял его волю. И на другой день во время утренних молений я почувствовал то же самое.

– Сонные видения порой бывают обманчивы, твоё величество.

– Но разве может Сетх явиться в обличье Осириса?

– Могла ведь прекрасная Хатхор принять облик львицы Сохмет, твоё величество.

Веер с лёгким стуком коснулся подлокотника кресла, пальцы фараона дрожали – волнение, буря таились в его груди.

– Но ведь и Сетху воздвигают храмы и приносят жертвы, Эйе! Мернепта говорил мне: не будь в мире зла, добро перестало бы существовать. Если существуют день и ночь, свет и тьма, должно существовать и зло. Если бы Осирис не умирал каждый год, его воскресение не было бы такой радостью... Но дело даже не в этом, Эйе. Я чувствую... я чувствую сам, что мне нужен какой-то иной бог. Я не видел другого бога, кроме великого Атона, и я опасаюсь его гнева, но мне казалось всегда, что даже здесь, в Ахетатоне, повсюду витают тени других богов. Кто они, как их имена? Я не знаю... Бог Ра принял обличье царственного Солнца, но он был и Хором-ребёнком, и старцем Атумом[126]126
  Атум — воплощение заходящего солнца. Изображался в виде человека в короне Верхнего и Нижнего Египта, реже – в образе змея.


[Закрыть]. У великого бога должно быть много лиц, ибо в разных степатах Кемет люди верят по-разному. И они хотят возвращения старых богов... Эйе, я думал: жалость и сострадание вызывают больше любви, чем преклонение перед славой и могуществом. Те, кто жалеет поверженных богов, проникаются к ним состраданием, а значит, и любовью. А великая любовь рождает великую веру...

С удивлением смотрел я на юного фараона, сидевшего передо мной, смотрел на его тонкие мальчишеские руки, держащие веер, смотрел в его глубокие, сейчас задумчивые и грустные глаза. Нет, он не мог говорить так! Нет, он не мог думать так! И всё же его голос раздавался в тишине благоуханных царских покоев, его руки сопровождали его речь лёгким постукиванием веера по подлокотнику золотого кресла. Он превосходил Эхнатона смелостью, он превосходил его мудростью, которая могла быть дарована только свыше, только божественной рукой вложена в его уста. Да и был ли это он, мальчик, при рождении которого я сам читал молитвы? Поистине, мир перевернулся. Поистине, теперь я не удивился бы, увидев Хапи текущим в небесах.

– Ты родился, когда ещё были живы старые боги, Эйе. Ты знаешь их, ты можешь рассказать мне о них?

– Это лучше сделает твой воспитатель Мернепта, твоё величество. Я же могу рассказать тебе о служителях богов...

– О жрецах?

– Да, о них, твоё величество. Тебе угодно будет меня выслушать?

– Говори!

Теперь я прямо смотрел в лицо Тутанхатона, напряжённое и взволнованное, полное ожидания. Был ли это час, которого ждал я столько лет? Моё Ба возвестило мне приближение великого. Уста мои разомкнулись...

– Твоё величество, вечноживущего Эхнатона страшили не боги. Именем богов во все времена свершались великие дела и великие преступления. Вечноживущий Эхнатон страшился могущества богов, в противном случае ему не нужно было бы бороться с ними, но ещё больше страшился он жрецов, которые издавна обладали мудростью и... богатством. Жрецы всегда умели держать в узде неджесов, они руководили жизнью людей, указывая им счастливые и несчастливые дни, изрекая пророчества и толкуя сновидения. На этом со времён владычества богов на земле зиждилось могущество Кемет. Ты сам мог видеть, что произошло, когда древние устои были подорваны...

– Я видел! Потеря большей части ханаанских владений, наглость хатти, хабиру, шасу...

– Это так, твоё величество. Жрецы владели тайнами многих наук, они были самыми искусными врачевателями, они передавали из уст в уста таинственные древние заклинания, способные сдвинуть с места великие пирамиды и превратить в жидкое золото воды великого Хапи. Многие фараоны становились верховными жрецами и сами постигали великую мудрость. Дочери верховных жрецов выходили замуж за царских сыновей, сыновья жрецов женились на царских дочерях и нередко сами становились фараонами. В каждом степате был свой бог, но, помимо него, ещё множество других богов...

– Это я знаю, Эйе.

– Богов было много, и много было служителей храмов, оберегавших Кемет от несчастий, от засухи и болезней, от разорительных войн и возмущений рабов. Ты сам мог видеть, что случилось, когда... Народ верил в жрецов, как в носителей божественной мудрости и воли. Были люди, которые прикрывались именами богов и храмов, чтобы творить свои дела, не всегда угодные Великому Дому. Вот против них и восстал вечноживущий Эхнатон, но он ошибочно принял следствие за причину и обрушил свой гнев на богов и храмы. Вот почему, твоё величество, Кемет впала в пучину великих бедствий. Боги оскорблены зрелищем разрушенных святилищ, народ оплакивает их, а те, кто раньше не имел куска полотна, чтобы прикрыть свою наготу, наслаждаются сокровищами, по праву принадлежащими богам и их служителям. Все они, возвеличенные вечноживущим Эхнатоном, никогда не почитали богов, никогда не знали божественной мудрости. Кто был Туту? Рядовой жрец, не слишком влиятельный, не слишком мудрый, к тому же не сын Кемет. Вознесённый на сияющие высоты, он именем всемогущего Эхнатона и царственного Солнца творил многие злые дела во всех степатах Кемет.

– Но, Эйе, не все такие, как Туту? Есть среди них и достойные, верные люди, преданные слуги Великого Дома...

– Ты говоришь истину, твоё величество. Например, военачальники Мехи, Нахт-Атон, Небутенеф, которых ты спас своей царской милостью от несправедливого гнева полководца Хоремхеба, вполне достойные люди и не запятнали своих рук никаким бесчестием. Но, чтобы восстановить справедливость в стране Кемет, ими придётся пожертвовать, твоё величество.

– Я не вижу в этом необходимости.

– Восстанавливая в правах тех, кто подвергся сокрушительному гневу вечноживущего Эхнатона, ты неизбежно покажешь, что те, кто заступил на их место, возвысились несправедливо.

Тутанхатон сидел, опустив голову, глубоко задумавшись, и веер, как крыло мёртвой птицы, неподвижно лежал у него на коленях. Мне пришлось действовать решительно и слишком поспешно, но прямота и горячность молодого фараона вынудили меня к этому. Новая знать? Эйе не допустит, чтобы каменоломни Хенну пустовали, когда будут возвращены к своим семьям и имуществам знатные люди Кемет. Нам никогда не ужиться рядом с немху, мы не станем делить с ними хлеб и золото Великого Дома! Нужно простить Тутанхатону эти необдуманные слова, он уже и так сказал достаточно. Нужно не торопиться, выждать... Эйе всегда умел молчать. Эйе всегда был терпелив. Неужели теперь сердце его забьётся быстрее из-за того только, что так горячо бьётся оно у молодого фараона?

– Твоё величество, разреши мне думать, что настал радостный день Кемет, день возвращения её древних богов. Твоя мудрость велика, твоё сердце благословенно. Вот я склоняюсь перед тобой, вот целую прах у ног твоих. Я думал, что глаза мои уже не увидят этого дня...

Он растроганно поблагодарил меня, его глаза влажно блестели в наплывающем сумраке ночи. У берега Хапи давно уже дожидались фараона ярко освещённые нарядные барки, но фараон, который отныне должен был принять утраченное имя живого бога Кемет, забыл о них. Если мне удастся убедить его вернуться в Опет, сам Осирис воздаст мне почести в загробном царстве. Это будет нелегко, но когда легко было Эйе, привыкшему не только к противодействию, но и гневу владык?

– Твоё величество, решения твои мудры, исполнение их, согласно твоей воле, должно следовать немедленно. И всё же не торопись, будь осторожен. Поступи так, как поступил твой предшественник, вечноживущий фараон Хефер-нефру-атон. Возвратись в Опет, верни дворцу великих фараонов былую роскошь, прикажи отворить двери храмов великого Амона-Ра. Не завтра, не через три дня. Будь твёрд на твоём пути, не допускай к себе лживых советчиков. Пусть царицы Нефр-эт и Меритатон остаются, если захотят, в городе царственного Солнца. Прикажи богу Ра вновь взирать на страну Кемет во всех обличьях, угодных ему. Прикажи готовить переезд царского двора в старую столицу, прикажи сердцам, верным тебе, биться радостно. Твоё величество Небхепрура Тутанхатон, да будешь ты жив, цел и здоров, прикажи действовать от твоего имени медленно и осторожно, но решительно. В Опете сама близость великого Амона-Ра внушит тебе мысли, которые направят тебя по верному пути...

– Я перееду в Мен-Нофер, – сказал Тутанхатон. И, предупреждая мои возражения, остановил меня жестом руки, в которой вновь царственно блеснул веер. – Так я повелеваю, Эйе. Прими это так, как если бы в моих руках был священный скипетр джед[127]127
  ...священный скипетр джед... — Джед – символическое изображение позвоночного столба Осириса, один из символов царской власти. Судя по некоторым источникам, фараон поднимал скипетр джед, призывая к молчанию и повиновению.


[Закрыть], запечатывающий молчанием даже уста высших сановников.

От изумления я утратил дар речи, и даже если бы воображаемый скипетр джед в руке фараона не запретил мне говорить, я и то не мог бы произнести ни слова. Переехать в Мен-Нофер, город бога Пта, хотя и величественного, хотя и могущественного, но всё же не Амона-Ра? При дворе было много людей родом из Мен-Нофера. Когда-то этот город, соперничая с Опетом, поддержал безумные начинания молодого Эхнатона. Хотя в нём оставалось ещё немало людей золотой крови, много было в нём и немху, проклятых, казавшихся неистребимыми немху, которые были хуже нечестивых жителей Сати. Тутанхатон шутит или просто испытывает своего чати, он не может думать об этом серьёзно! Я не мог разомкнуть уста без разрешения фараона и только улыбался, убеждая самого себя в том, что это всего лишь шутка.

– А теперь оставь меня, Эйе, – сказал Тутанхатон, легко поднимаясь с кресла и беспечным, мальчишеским жестом отбрасывая в сторону веер. – Ты, должно быть, устал за сегодняшний день? А я отправлюсь туда, где давно должен быть, митаннийские послы и моя Анхесенпаатон заждались меня на берегу Хапи. Прикажи явиться хранителям моих одежд и ещё скажи, чтобы принесли фруктов в мёду, я опять голоден. Ты не собираешься принимать участие в празднестве? Жаль! Но ты нуждаешься в отдыхе, и я не задерживаю тебя.

– Твоё величество, позволь мне сказать ещё одно слово...

– О переезде в Мен-Нофер? Ни одного слова! Я так решил, и так будет. Опет для меня слишком стар, покрыт песками и пылью... Неужели непонятно? Ты меня удивляешь! Я дождусь хранителей моих одежд? – Он заметил моё огорчение и, положив мне руку на плечо, сказал: – Мне жаль, Эйе, что ты расстроен. Но поверь, я решил это давно, и менять своё решение было бы недостойно фараона. Разве не так? Больше мы не будем говорить об этом. Где сейчас Мернепта, должно быть, в своих покоях?

– Да, твоё величество. Ты хочешь, чтобы и он принял участие в празднестве на реке?

Тутанхатон весело рассмеялся.

– А почему бы и нет! Но он был нездоров и нуждается в покое, и потому Хатуммешу и другим митаннийцам придётся обойтись без мудрых слов и разумных советов. А завтра я сделаю подарок моему учителю Мернепта...

ЖРЕЦ МЕРНЕПТА

...И его величество, божественный Небхепрура Тутанхатон, возлюбленный сын моего Ба и сладостное дыхание северного ветра для уст моих, сделал мне подарок, которого не могли превзойти ни щедрость всей царской сокровищницы, ни мудрость всех любящих сердец. После того, как отбыли ко двору своего царя послы Митанни и его величество снова приступил к учёным занятиям, он пожелал, чтобы я проверил правильность написания им сложных знаков митаннийской письменности, ибо хотел порадовать этим приветствием свою будущую жену, внучку царя Душратты, послав ей это приветствие на её родном языке. Вспомнив вдруг, что в Зале Приёмов его дожидается хранитель сокровищницы Маи, он попросил меня заняться его текстом и вышел, оставив меня наедине с куском папируса. Взяв его в руки, я случайно обратил внимание на письменный прибор фараона, оставленный им как будто нарочно так, чтобы броситься мне в глаза. На золотой палетке[128]128
  На золотой палетке... — Палетка – письменный прибор, дощечка с углублениями для красок и тростниковых палочек-каламов. Царские палетки делались из золота и слоновой кости, надпись на палетке Тутанхамона подлинная.


[Закрыть] чётко виднелась надпись: «Тутанхатон, возлюбленный сын бога Тота».

ЦАРЕВИЧ ДЖХУТИМЕС

Она сидела передо мной, вся струящаяся, благоухающая в своих лёгких одеждах, не скрывающих красоты её смугло-розового тела. Сидела печальная и манящая, томительная и жаркая, близкая и далёкая бесконечно, бездонно, бесстрастно... Кийа, моя Кийа, вошедшая в моё сердце, как золотая барка бога Ра в прозрачное царство Шу, пришедшая издалека, спустившаяся ко мне со своей сияющей высоты – она сидела передо мной и слушала меня, и печаль её глаз не принадлежала мне. Царский двор готовился покинуть Ахетатон, Эйе велел собираться и ей, не прощённой царским двором, безвестной и позабытой друзьями, но не врагами... Пребывание в Ахетатоне было печальным, она лишь издали смотрела на свой чудесный маленький дворец, разукрашенную игрушку среди зелени и воды, принадлежащую теперь царице Анхесенпаатон. Она горько улыбалась: «Мой дворец, моя сень Ра – великой царской жене?» Она ждала прощения, лелеяла мечту вернуться к подобающей ей жизни, вернуть себе имя, не запятнанное преступлениями перед Кемет. Оба мы ожидали помощи от царицы Нефр-эт, помощи не было. Напротив – сегодня человек, посланный Эйе, передал, что Кийа должна опасаться более, чем когда-либо, что его величество повелел изгонять её отовсюду, где бы она ни была. И странно было, что Эйе приказал ей тайно перебираться в Мен-Нофер, быть так близко к царскому двору, откуда исходила опасность. Но она была спокойна, она как будто ожидала этого. И это удивляло меня, любящего её, верившего, что знает её...

Я подал ей чашу с вином, и она выпила до дна, одним глотком, как пьют мужчины, стремящиеся получить наслаждение не от вкуса вина, а от быстро наступающего хмеля. Удивлённый, смотрел я на неё, а она протянула мне пустую чашу – «ещё!» Я покорился, она снова выпила вино. Желала ли она сначала насладиться вином, чтобы потом получить ещё большее наслаждение от страсти? Я коснулся её колен, она оттолкнула мою руку. Воин, царевич, в чьих жилах текла божественная кровь, я робел перед этой женщиной, страстной и жаркой, как пустыня.

– Что с тобой, моя Кийа?

– Оставь, Джхутимес. Не время!

Никогда бы у неё не было времени для любви, если бы я не был слишком покорным её желаниям, чтобы время от времени она ощущала свою вину передо мною. Порой она бывала тиха, ласкова, упоительно нежна. Такой, вероятно, она всегда была с Эхнатоном. Но я был всего лишь военачальником Джхутимесом, хотя и приходился сводным братом умершему владыке. Кем был он, какую власть имел над покинутым им миром, если всегда между собой и Кийей я видел его тень? Он не любил меня, а под конец царствования не любил и её. Кийа, моя Кийа, почему она не могла принадлежать мне? Неужели только прощение, которого она не могла дождаться от царского дома, могло побудить её стать моей женой?

– Ты говорил кому-нибудь обо мне, Джхутимес?

– Зачем ты спрашиваешь? Разве я хочу потерять тебя?

– Ты лжёшь мне. Ложь тебя не спасёт! Зачем ты рассказал обо мне царице Нефр-эт? Разве не знаешь, что она мой злейший враг?

– Нет, Кийа! Поверь, что это не так! Разве царица Нефр-эт причиняла тебе зло, когда могла причинить? Я рассказал ей, потому что она захотела помочь нам...

– Помочь? Глупец! А хочешь узнать, откуда мне это известно? От Тэйе, кормилицы царицы, которая всё рассказала своему мужу, а уж он – мне. Ты или безумец, Джхутимес, или враг мне! Неужели ты не понял, что царица Нефр-эт никогда не допустит, чтобы царевич Джхутимес, сын Аменхотепа III, женился на Кийе и тем самым ввёл её в царскую семью? Неужели ты не понял, что она настроила против меня фараона, который и раньше-то меня не слишком любил? Если бы ты хотел погубить меня, ты не мог бы придумать более верного способа!

– Ты во всех видишь врагов, Кийа! Царица Нефр-эт не такая. Она благородна и умна, нравится это тебе или нет, и она не захотела бы причинить мне зла. Нет, ты ошибаешься в ней! Быть может, её волнует то, что Эйе оказывает тебе покровительство...

– А откуда она узнала это? Неужели от самого Эйе? Ты проговорился, Джхутимес, Тэйе слышала весь ваш разговор. Зачем ты назвал имя Эйе?

– А зачем ты понадобилась Эйе?

Крик вырвался у меня из груди, горестный крик. А она смотрела прямо на меня своими огромными холодными глазами, смотрела, и на губах её играла лёгкая усмешка.

– Ты слишком глуп. Неужели я скажу тебе это? Я не царевич Джхутимес, божественный сын фараона, мои уста сомкнуты, когда знают тайну. А ты – жалкий раб, всего только жалкий раб, случайно родившийся под царской кровлей! Вот ты смотришь на меня и слушаешь меня, и глаза твои загораются гневом, но ты не ударишь меня, как бы тебе этого ни хотелось. И ты захотел сравниться с великим Эхнатоном? О, богиня Хатхор! Знаешь ли ты, что Кийа всё ещё сильна, что она, если захочет, может пошатнуть царский трон, и мальчишка Тутанхатон потеряет свой царский венец?

Она зашла слишком далеко! Кровь закипела во мне и сжала моё горло, и бешеный стук сердца обратился в сокрушительный грохот бури. Я бросился к ней и рывком поднял её с ложа, заставил встать.

– Я убью тебя, Кийа! Ты осмелилась произнести слова, которых сын фараона не может простить никому, даже богине! Ты что-то задумала? Ты участвуешь в заговоре, составленном Эйе? Я заставлю тебя говорить!

Страх промелькнул в её глазах, безумный, животный страх, и она попыталась вырваться, но я крепко сжал её плечи, причинив ей боль.

– Кийа, я прощал тебе многое, но этого простить не могу! Скажешь ты мне, что вы задумали против фараона? Скажешь?!

Она закричала, она попыталась вырваться из моих рук, её лёгкая одежда рвалась под моими пальцами. Ярость, какой я ещё не испытывал, ярость великих фараонов, привыкших повелевать миром, бушевала во мне и делала беспощадными мои руки, которые так нежно ласкали её тело... Она кричала от ужаса, глядя в мои глаза, должно быть, они действительно были страшны. Я призывал на помощь Сетха, я призывал на помощь Сохмет. Я не мог допустить, чтобы женщина, ставшая моей наложницей, замыслила злое против моего кровного родственника, против моего воспитанника, против того, кого боги возвели на престол Кемет в эти смутные и страшные дни. И во мне уже не было ничего, кроме ярости, я сам был этой яростью.

– Говори, Кийа! Говори, если хочешь жить! Я терпел довольно, я всё сносил от тебя, но твои стрелы залетели слишком далеко! Будешь ты говорить или нет?

Полунагая, прекрасная, она всё ещё упорствовала, она только кричала диким, отчаянным голосом раненой птицы, но слова не слетали с её уст. В бешенстве я ударил её, она упала у моих ног, я снова поднял её и сжал её плечи, на которых были уже красные следы от моих пальцев. Кийа, моя жестокая, страшная и прекрасная Кийа! Любил ли я её в тот миг или ненавидел, но я знал, что ни одна женщина не может, подобно ей, превратить меня в чудовище или в бога.

– Эйе оказал тебе покровительство, Эйе держал тебя при дворе Хефер-нефру-атона, Эйе теперь приказывает тебе быть поближе к царскому двору? Кто ты, Кийа? Как твоё имя? Как могла ты родиться у земной женщины, ты, созданная на погибель Кемет? Говори всё, говори, или я убью тебя!

Клянусь Осирисом, в тот миг я мог исполнить свою угрозу, я ударил бы её кинжалом, если бы кинжал оказался под рукой. Почувствовав это, она бессильно поникла в моих руках, колени её подгибались, и если бы я отпустил её, она свалилась бы на пол. Но я крепко держал её, и её лицо было совсем близко от моего лица. Могла ли она ожидать, что тот, кто снёс от неё множество оскорблений и должен был и дальше покорно сносить всё, осмелится поднять на неё руку? Но ведь Эхнатон поднял руку на богов Кемет, отчего же и мне не поднять руку на богиню Эхнатона?

– Говори, Кийа! Я не пощажу ни тебя, ни себя, я убью тебя и после свершу казнь над собой, но ты не подойдёшь к трону и не замахнёшься на Тутанхатона, пока тело моё не превратилось в сах, пока нож парасхита[129]129
  ...нож парасхита... — Парасхит – вскрыватель трупов, извлекавший внутренности для последующею бальзамирования покойников. Парасхиты в египетском обществе считались нечистыми и отверженными.


[Закрыть] не извлёк сердце из моей груди! Говори, Кийа, что вы задумали, чем вы грозите мальчику-фараону? Клянусь священным именем Ра, я докажу тебе, что не зря зовусь сыном Аменхотепа III! Говори, или...

– Я скажу тебе всё, Джхутимес, – сказала она слабым голосом, прерываемым слезами, – скажу всё, только не бей меня? Эйе приказал...