Текст книги "Тутанхамон"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)

Но время текло, как песок меж пальцев, и один за другим рождались мои дети, и птицы улетали и возвращались, и солнечные дни сменялись бурными ливнями. От моряков, прибывающих из страны Кемет, узнал я о смерти фараона Аменхотепа III и о восшествии на престол его сына, который вскоре отрёкся от своего отца и своего имени и назвал себя сыном солнечного бога. Так же узнал я, что царица-мать жива и всё ещё очень красива и что сын слушается её советов и во многом подчиняется ей. Сколько ни пытался я представить себе её прекрасное лицо постаревшим, глаза моего Ба становились незрячими, и я всё ещё видел её такой, какой она была в ту безумную ночь в Хемену. Ни над кем и никогда не властвовала так царица Тэйе, как над сердцем жреца по имени Мернепта, ни с кем не была связана она так таинственно и страшно, как со жрецом по имени Мернепта, и никто, кроме жреца по имени Мернепта, не пожертвовал бы ради неё загробным блаженством, ибо он любил её, как любил Исиду Осирис, как любил Геб свою Нут[35]35
  ...как любил Геб свою Нут... — Согласно древнеегипетскому мифу, бог земли Геб и богиня неба Нут любили друг друга так крепко, что даже родились, обнимая друг друга.


[Закрыть], как любил Хапи благодатную страну Кемет. Уже сорок семь раз взошла надо мной звезда Сопдет, как вдруг однажды, выйдя в море вместе со своими старшими сыновьями ловить рыбу, я стал добычей морских разбойников. Так разлучила меня судьба на этот раз уже со второй родиной, с женой и оставшимися на берегу детьми, а по прибытии в Кемет меня постигла и разлука с сыновьями, вместе со мной попавшими в плен. Больше я никогда не видел ни Бааштар, ни моих детей, и половина моего сердца высохла, ибо до той поры, как я расстался с ними, я и не знал, что люблю их так сильно. Боги снова оказались милостивы ко мне и внушили мысль управителю храмовым хозяйством в городе Ипу[36]36
  ...в городе Ипу... — древнеегипетское название Панополя.


[Закрыть] купить меня и поставить смотрителем над жертвенным скотом. И вот я снова оказался в пределах храма, но это был уже храм единого бога Кемет, могущественного и грозного Атона. Снова я слышал моления и гимны и видел людей в белых льняных одеждах[37]37
  ...видел людей в белых льняных одеждах... — Жрецы в Египте носили длинную одежду из белого льна.


[Закрыть], и моё Ба тосковало, и бессильные слёзы катились из моих глаз. Мне жилось хорошо, ибо управитель храмовым хозяйством оказался добрым человеком и приблизил меня к себе. Однажды он услышал, как я повторяю слова праздничного гимна в день восхождения звезды Сопдет и потребовал рассказать ему, кто я и откуда мне ведомы священные слова, известные только жрецам. И я рассказал ему всё без утайки, умолчав только о причине моего бегства из Хемену, и он склонил свой слух к моим речам и, поняв, что я знатный человек, немедленно пошёл к верховному жрецу храма и объявил ему об этом. Я не пожелал покинуть храм и стал хранителем жертвенного скота, и получил возможность присутствовать на церемониях и вместе со всеми петь торжественные гимны, и слёзы были на глазах моих, когда моё тело наконец облеклось в белые льняные одежды, а головы коснулась бритва[38]38
  ...головы коснулась бритва. — Египетские жрецы брили голову, тогда как для простых жителей Кемет это не было обязательным, хотя и распространённым почти повсеместно.


[Закрыть]. Так стал я служителем храма Атона в городе Ипу и думал уже, что спокойно доживу в нём до старости и отправлюсь на суд Осириса с иссохшим от страданий, но спокойным сердцем, как вдруг явились гонцы и объявили, что фараон Эхнатон и его мать скоро прибудут в Ипу для поклонения храму Атона. Услышав об этом, я хотел бежать и скрыться, мозг мой пылал, как в ту безумную ночь, колени стали подобны воде, и я уже решил, что до срока отправлюсь в царство Осириса, но боги внушили мне мысль оставаться в храме и ждать решения моей судьбы. И вот я увидел мою Тэйе рядом с её царственным сыном, и жизнь моя показалась мне сжатой в комок пряжи, никчёмной и жалкой, и краткой, как один-единственный вздох. Молча смотрел я на неё, как когда-то она смотрела на меня во время церемонии в храме бога Тота, и она, как я когда-то, вздрогнула и остановилась, почувствовав на себе мой горящий взгляд. Я приблизился к ней и молча приветствовал её, и она получила возможность всмотреться в мои черты. Губы её дрогнули, ресницы затрепетали, и вдруг она со слабым стоном оперлась на руку стоящей рядом прислужницы. Я понял, что она узнала меня! На мгновение ужас промелькнул в её чертах, потом она перевела дыхание и проследовала мимо, не глядя на меня. Я понял вдруг и то, что она непременно пошлёт за мной, ибо иначе она не была бы царицей Тэйе, божественной, непостижимой Тэйе. С невесёлой усмешкой я подумал о том, что, должно быть, в храмовом саду меня снова схватит за руку чернокожая прислужница и велит прийти с восходом звезды Танау ко дворцу правителя, к раздвоенной пальме. Но на этот раз не девушка, а громадный раб-кушит проводил меня[39]39
  ...громадный раб-кушит проводил меня... – Кушит – житель страны Куш – Нубии.


[Закрыть] в покои старой царицы...

И вот, оставшись со мной наедине, она долго смотрела на меня, и её глаза цвета чёрного дерева были такими же, как в дни её молодости, и ноздри её трепетали так же гордо и страстно, и пурпурные губы пылали, как факел, и обжигали, и манили к себе. Она была старше меня, и она выглядела очень старой, невзирая на ухищрения искусных служанок и на все хитрости, к которым обычно прибегают женщины, но глаза её и губы были всё те же, что погубили меня в ту безумную ночь в Хемену. Я стоял напротив неё и смотрел на неё, и я знал, что годы иссушили моё лицо и тело и страдания оставили свою печать на моих чертах, но я знал также, что был всё ещё красив и юношески строен, и мои ресницы были всё так же длинны, а губы очерчены так же чётко. Тэйе закрыла глаза ладонью и, тихо покачиваясь из стороны в сторону, зашептала что-то совсем беззвучно, одними губами. Потом она отняла ладонь от лица и тихо спросила: «Ты пришёл мстить мне?» «Я пришёл, чтобы сказать тебе о своей любви», – ответил я так же тихо и принял её в свои объятия, рыдающую, потрясённую, всё ещё прекрасную. «Как тебя зовут? – спросила она наконец, глотая слёзы. – Подумать только, все эти годы я не знала твоего имени!» «Я и сам забывал его, – ответил я, – я так привык называть себя вымышленным именем, что истинное казалось придуманным, а вымышленное настоящим. Но тебе я скажу, царица, что меня зовут Мернепта, ибо я родился в день празднества этого бога». И она опять тихо заплакала и спрятала лицо у меня на груди, а потом хотела припасть к моим коленям и просить у меня прощения, но я не позволил ей, и она снова подчинилась мне, как рабыня, и опустилась в кресло, а я сел у её ног и поведал ей о своих приключениях, на этот раз не утаив ничего. И целую ночь горели светильники в покоях суровой и властной Тэйе, тихо плачущей над моим рассказом, и часто она наклонялась и касалась кончиком носа моей головы, и гладила мои виски, а иногда заставляла меня смотреть ей в глаза и после этого принималась осыпать меня бурными ласками, словно боялась, что я опять исчезну на долгие годы. Она пожелала, чтобы я всегда был рядом, и фараон сделал меня своим советником и оставил жить при дворце, так что я мог часто навещать царицу и говорить с нею, и пощадил моё имя[40]40
  ...и пощадил моё имя... — В имени Мернепта упоминается бог Пта (см. примечание), что было недопустимо во времена солнцепоклоннического переворота.


[Закрыть], что было величайшим из всех даров. Она не скрыла от меня, что её жизнь с Аменхотепом III не всегда была безмятежной и счастливой, хотя он и любил её и, как теперь её сын, слушался её советов. Боги даровали ей всего одного сына и много дочерей, и она была счастлива как мать, но в последние годы жизнь её была полна беспокойства и страха за Эхнатона, навлёкшего на себя гнев древних богов Кемет и многих знатных людей и жрецов, которые были лишены могущества и власти. Она не забыла, что сама была дочерью хранителя храмового скота, и потому смотрела благосклонно на любовь своего сына к некоей женщине по имени Кийа, но была опечалена судьбой царицы Нефр-эт, которую тоже любила, как дочь, и я старался утешить её, убеждая, что фараон никогда не покинет своей первой жены и не свергнет её с престола, как боялась Тэйе. Царица-мать была привязана и к сводному брату Эхнатона царевичу Нефр-нефру-атону, болезненному, тихому юноше, который всегда жил в мире своей мечты и казался прекрасным богом Хором, пришедшим на землю из благословенных полей. Этот мальчик должен был стать соправителем, ибо боги до сих пор не дали Эхнатону сына, и Тэйе с горечью думала о том, как нелегко будет слабому и мечтательному Нефр-нефру-атону нести это тяжкое бремя. «И всё же, – говорила она мне, – теперь мне легче, ибо ты со мной и дашь мне мудрый совет, когда мой собственный разум окажется бессилен!» И я чувствовал себя заново рождённым из утробы Нут, когда слышал эти слова...

Такова судьба жреца по имени Мернепта, моя судьба, осенённая благодатным дыханием северного ветра, ибо мне было дано познать любовь.

...И снова крики птиц несутся к высоким облакам, тревожа богиню Нут, колебля грудь бога Шу[41]41
  ...колебля грудь бога Шу... — Шу – бог воздуха, изображался в виде человека или в паре с богиней Тефнут в виде львов.


[Закрыть], пронзая горестным стоном мой слух, склонённый к неведомому. Быть может, в этом хоре и твой голос, мой мальчик, мой светлый Хор, до срока ушедший на поля Налу? Разлучив меня с сыновьями от плоти моей, боги даровали мне сына моего Ба, светлого и чистого, как солнце, ласкового, как прохладный северный ветер, божественного сына, превзошедшего в моём сердце всех моих детей. Ибо я был при его рождении и прочёл над ним первое заклинание и опустил его на землю, чтобы он сделал свой первый шаг, и я надел на него набедренную повязку в день его прощания с детством, и я научил его первым молитвам и гимнам, которые надлежит знать царевичу. Я, жрец по имени Мернепта, обрёл счастье солнца, ибо стал воспитателем и наставником мальчика, которому при рождении было дано имя Тутанхатон.

* * *

Этот мальчик был отмечен богами, воистину отмечен богами... Отец, не знавший его, и мать, успевшая лишь увидеть, оставили его одиноким в мире, где единоборство северного ветра с горячим ветром пустыни так же вечно, как единоборство Осириса с Сетхом. Над саркофагом прекрасной женщины по имени Нефернаи склонила своё лицо богиня-хранительница Нефр-эт[42]42
  ...богиня-хранительница Нефр-эт... — Судя по некоторым источникам, в эпоху солнцепоклоннического переворота все функции богов загробного царства выполняли Эхнатон и его жена Нефр-эт, властвуя таким образом не только над жизнью, но и над смертью своих подданных.


[Закрыть], и она же в мире живых стала хранительницей новорождённого мальчика. В царстве мёртвых Эхнатон призвал к ответу молодого полководца и его супругу, в царстве живых он готов был покарать за любую провинность их сына, стараясь, впрочем, проявлять во всём и всегда милосердие отвергнутого им Осириса. Кто был по-настоящему рад появлению на свет этого младенца, так это царица-мать Тэйе, моя Тэйе, божественная и непостижимая. Это она нежнее всех и горячее всех прижала его к груди, и в её глазах мелькнуло самое истинное сожаление о том, что она не может стать его кормилицей, ибо некогда полные любви и жизни груди её ныне были лишь сухими ветвями без цветов. Она призналась мне, что порой втайне от своего мужа сама кормила сына грудью, и боль, которую она испытывала при этом, была самой сладкой в её жизни, едва ли не более сладкой, чем боль рождения её детей. О, я знал, какая сила таится в её груди, ибо и сам в долгих прекрасных снах припадал губами к тугим коричневым соскам, как младенец, и питался живительной силой этих грудей, пока жил на чужбине, но воистину мне не была ведома вся сила материнства, живущая в этой женщине. Втайне от сына она продолжала молиться матери Исиде, и хотя в Ахетатоне давно была возведена её сень Ра[43]43
  ...давно была возведена её сень Ра... — Сень Ра – в эпоху солнцепоклоннического переворота маленький солнечный храмик, посвящённый кому-либо из членов царского дома.


[Закрыть], она упорно отказывалась от сомнительной чести быть изображённой в сценах поклонения Солнцу вместе со своим сыном. Не была ли она воистину воплощением Исиды, более зримым, чем ежедневно появляющийся на небосклоне солнечный диск? Я видел, как она взяла мальчика на руки и, жмурясь от солнца, смотрела на него. И он смотрел на неё и, хотя ещё не умел улыбаться, личико его было приветливым и добрым. И я заметил, как тень печали скользнула по лицу моей возлюбленной Тэйе.

– Вот кого я хотела бы родить, Мернепта, – сказала она тихо, обращаясь ко мне, – вот кто нуждался бы во мне более, чем мой собственный сын.

Я удивлённо посмотрел на неё. Мы были одни в её покоях, но слова её были так опасны, что легко могли проворными змеями выскользнуть за порог.

– Разве твой божественный сын не почитает тебя? Разве не слушается твоих советов?

– И Аменхотеп почитал меня и слушался моих советов, – улыбнулась она, – но слёзы, пролитые мною за время жизни с ним, заполонили бы берега Тростникового моря[44]44
  ...заполонили бы берега Тростникового моря... — Тростниковое море – Красное море.


[Закрыть]...

Я понял, о чём она говорит. Ведь до сих пор были люди, которые не простили ей её происхождения и её влияния на мужа и сына, и она, как никто, знала силу ненависти, которую её сын умножал своим безрассудством. Она наклонилась к самому личику младенца, и я отвёл глаза: она безмолвно испрашивала у этого крохотного существа любви, простой, бескорыстной любви, по которой так истосковалось её сердце.

– Мернепта, – сказала она наконец, подняв голову, и я увидел в её глазах то, что ожидал увидеть, – будь добр с этим мальчиком и не запрещай мне ласкать его, даже вопреки воле его величества. Мой муж был суров, и моего сына растила палка наставника. Но, как знать, не эта ли палка стала причиной нынешних бедствий Кемет?

– Что ты говоришь, госпожа? – спросил я удивлённо.

– Я говорю: не расплачиваются ли все жрецы Кемет за один-единственный удар палки, когда-то обрушенный на плечи мальчика? И не пьют ли правители областей горькую чашу бедствий по вине одного из них, когда-то взглянувшего снисходительно на наследника, чьё лицо никогда не было лицом бога?

Она была мудра, моя Тэйе, и в глубине сердца я не мог не согласиться с нею: да, могло быть и такое. И всё же это казалось слишком простым. Чем же тогда провинились перед царевичем Аменхотепом древние боги?

Моя Тэйе смотрела на меня и ждала моего ответа, нет, не ответа – обещания, клятвы. Я мог бы сказать ей: «Разве я могу запретить тебе что-либо, царица?» Но в действительности – мог, и она это знала. И потому я ответил ей:

– Моя лучезарная, моя божественная госпожа, никогда в жизни я и пальцем не коснулся головы моих детей, а все они были умны, ловки и выносливы. Если ты позволишь мне принять этого мальчика в моё сердце так, как если бы он был моим сыном по плоти, ты не увидишь на его спине знаков моего усердия.

Если бы я знал тогда, что оба мы, я и моя Тэйе, склонились над будущим фараоном, никогда не посмел бы я произнести столь дерзких и непочтительных слов. Но кто мог знать это тогда? Его величество Эхнатон был ещё молод, и любая из жён и наложниц могла принести ему сколько угодно сыновей. А если бы свершилось небывалое, то сводный брат Эхнатона царевич Нефр-нефру-атон был ещё совсем юн и мог бы процарствовать сто десять лет. И ещё я понял тогда, что этот мальчик станет нашим общим ребёнком, тем, кого могли бы дать нам боги в ту безумную ночь в Хемену. Клянусь священными таинствами храмов, об этом подумала и моя Тэйе, ибо глаза её вдруг вспыхнули совсем юным, цветущим пламенем. Она держала на руках ребёнка и была прекрасна, воистину прекрасна.

...Кормилицей новорождённого царевича стала юная красавица Меритра, жена старшего жреца одного из многочисленных храмов Атона, проворная, как молодая газель, весёлая, как птица в цветущие месяцы перет[45]45
  ...цветущие месяцы перет. – Древние египтяне делили год на три сезона: время разлива – ахет, время сева – перет, время жатвы – шему.


[Закрыть]. Она была очень похожа на Нефернаи, и, должно быть, поэтому ни у кого не сжималось сердце, когда видели её смеющейся, с младенцем на руках. Она натирала грудь душистыми целебными бальзамами, и жрицы шептали над ней заклинания всякий раз, когда она приступала к своим обязанностям. Её любили, и только в глазах царицы Тэйе порой вспыхивал уже знакомый мне ревнивый огонёк, но кто всматривался так в глаза царицы-матери, как делал это влюблённый в неё жрец Мернепта?

Царица Нефр-эт ласкала мальчика, баюкала его печалью своих лучистых глаз. О, она была печальна, всегда печальна, хотя и горда той особенной гордостью, что свойственна только красивым женщинам. Истинная царица, плоть от плоти божественных, она и красива была особенной красотой – тонкой, умной. Царица в каждом слове, в каждом жесте, в каждом наклоне головы – во времена Сетха таких, должно быть, приносили в жертву. Но когда она улыбалась, это была улыбка, освещающая миры, улыбка Исиды, улыбка благословенного времени ахет, несущего разлив великого Хапи и благодать всей стране Кемет. И тот, кто любил её – а таких было немало даже среди врагов её мужа, – не мог не знать, что печаль, таившаяся в её глазах, исчезала лишь тогда, когда взгляд их падал на детей, играющих в саду или постигающих мудрость древних наук. Вот тогда, только тогда, теплели её глаза, излучали мягкий свет, тёмный и мерцающий, как тот, что исходит ночами от вод великой реки. И когда чрево её зацветало, таинственный взгляд её чудесных глаз словно бы обращался внутрь неё самой и превращался в слух и осязание, и становился неведомым чувством, роднящим земную богиню с обитателями блаженных царств. И сейчас, спустя четыре месяца после рождения царевича Тутанхатона, она снова смотрела вглубь себя, улыбаясь уголками губ, таких строгих и целомудренных, словно бы и не была она женой и матерью уже двоих детей. И взгляд Эхнатона с надеждой обращался на неё, ибо третьим ребёнком должен был стать сын. Кто из тех, кто видел фараона и царицу повседневно, не понимал этого?

Нефр-эт склонялась над младенцем, сыном счастливой Нефернаи. Счастливой? Да, ибо она родила сына, хотя он и не мог стать наследником трона великих фараонов. Пройдёт время – и он станет полководцем, как его отец, или посвятит себя таинствам храмов. Он будет красавцем, ибо в ещё неопределённых младенческих чертах уже мелькает нечто, что говорит о будущей красоте. Он познает любовь женщин и все наслаждения, которыми способна одарить принадлежность к царскому дому, всё, кроме гнёта власти. Счастливый мальчик, принявший благословение семи Хатхор[46]46
  ...благословение семи Хатхор... — Согласно представлениям древних египтян, семь Хатхор, подобные европейским феям, слетались к колыбели новорождённого, награждали его своими дарами и предсказывали его судьбу.


[Закрыть], благословение безмолвное, но сладостное. Царица Нефр-эт шептала молитвы Атону, но ещё больше, казалось, верила в благословение детских ручек, тянувшихся к её улыбке. Родится сын – и она будет спокойна. Родится сын – и она навсегда останется первой женой фараона, великой женой фараона. Родится сын – и она увидит в глазах Эхнатона великую благодарность, а плоть её будет постоянно молодеть, радуясь его радостью. Родится сын – и...

Она подошла ко мне однажды после утренней трапезы, смугло-розовая от смущения, как поздняя заря. И взгляд её под тёмными ресницами трепетал, как тёмная блестящая рыбка в сети удачливого рыболова.

– Мернепта, – сказала она мне, – ты мудр, тебе ведомы многие тайны храмов, ты многое видел и многое знал, и ты способен угадать желание моего сердца...

И подняла голову и посмотрела на меня, и я уловил страх и надежду в её взгляде.

– Это так, твоё величество, великая госпожа.

Она кивнула и, полузакрыв глаза, ждала. Была она вся словно цветущее гранатовое деревце, встревоженное порывом ветра, и ресницы её, казалось, готовы были зазвенеть, как струны маленькой арфы. Сейчас стояла передо мной только женщина, обыкновенная женщина, ждущая утешения – или утешительной лжи? Нет, не лжи ждала она... И я спросил её:

– Что тебе угодно знать, великая госпожа?

– Ты знаешь, – она вздохнула, – ты знаешь, Мернепта...

Что я мог ей сказать? Только то, что говорили другие жрецы. «Возноси молитвы великому Атону, лучезарная госпожа, и он благословит твоё чрево долгожданным сыном!» «Приноси жертвы солнечному отцу, великая госпожа, и ты узришь сына у груди твоей!» «Проси о великой милости могущественного Атона, великая госпожа, и он склонит слух к твоим молитвам!» Но – иное говорил мне мой бог-покровитель, мой мудрый Тот. Он говорил мне, и я внимал ему, но не мог сказать этого женщине, смотревшей на меня с такой надеждой. И я молчал, и в моём молчании был ответ моего бога. Царица Нефр-эт знала, кому я поклоняюсь, и, отчаявшись, она просила совета и помощи и у него.

– Что же ты молчишь, Мернепта?

В последний раз вспыхнул огонёк надежды в её глазах и погас. Я склонил голову перед царицей, и она поняла. О, как хорошо поняла! «Жрец Мернепта, жрец Мернепта, – кричали её глаза, – неужели мне придётся называть тебя убивающим надежду?» Но за моими плечами стояла богиня Маат[47]47
  Но за моими плечами стояла богиня Маат... — Маат – богиня правды, истины, справедливого суда, изображалась в виде женщины, её причёску украшало перо страуса.


[Закрыть], и она была сильнее солнечного бога.

– Разве не обещала ты, великая госпожа, быть матерью тому, кто нуждается в твоей защите? – спросил я. – Разве не было бы для тебя горем, если бы при своём рождении он перевернулся лицом вниз[48]48
  ...если бы при своём рождении он перевернулся лицом вниз? — Примета, по египетским представлениям предвещающая смерть ребёнка в самом раннем возрасте.


[Закрыть]?

– Он будет моим сыном, – ответила она тихо, – моим, но не его.

Мы оба знали, что это правда, и я не стал утешать её. Боги были разгневаны, и ни один из них не хотел благословить чрево великой царской жены. Проклят был он, только он, а не его отец, имя которого он беспощадно уничтожал вместе с именами старых богов. Проклят был он, только он, а не его сестры, ибо тогда не мог бы родиться маленький царевич. Проклят был он, только он, ибо ни одна из наложниц не могла родить ему сына. Но она, любившая его, несла на себе его проклятье, и он готов был отринуть её, разделившую проклятье. Великая жалость объяла моё сердце, но я ничего не мог сказать ей, ибо знал: род Эхнатона должен был угаснуть вместе с ним. Древние боги Кемет были многотерпеливы, но случалось так, что даже лик солнца на время отвращался от земли и ночь наступала днём – жрецы говорили, что такие случаи бывали. Страшно было жить в стране Кемет в те дни, страшно было рождаться в стране Кемет, и я подумал о судьбе того ребёнка, той девочки, которую носила сейчас во чреве великая царица, несчастная царица Нефр-эт. Что могло ожидать её, третью дочь Эхнатона, уже во чреве лишённую благословения Исиды?..

Девочке, которая родилась на исходе времени шему, дали имя Анхесенпаатон – живущая во славу Атона.

* * *

За его первыми шагами ревниво наблюдали три пары глаз – моих, царицы-матери и царицы Нефр-эт. К кому он пойдёт? Мальчик жмурился от яркого солнечного света, зажигавшего золотом кончики его длинных ресниц. Тэйе сидела в кресле, подавшись вперёд, напряжённая, внимательная ко всему, как львица. Нефр-эт стояла в углу комнаты, ближе всех к мальчику, держала в руках веер из ярких перьев, чуть-чуть помахивала им, чтобы привлечь внимание ребёнка. Я стоял дальше всех, моё белое жреческое одеяние было ничем не примечательно, а леопардовая шкура, переброшенная через плечо, пожалуй, могла и испугать, но мальчик вдруг улыбнулся и зашагал прямо ко мне, протягивая ручки, так уверенно, будто знал, за чем идёт. Его широко расставленные тёмные глаза смотрели на мир приветливо и немного удивлённо из-под высоко изогнутых чёрных бровей, и в тот миг я почувствовал странное желание стать для него целым миром, в котором он смог бы найти всё, что ему было нужно. То была гордость любви и гордость превосходства над женщинами, но кто мог бы осудить за это меня, жреца по имени Мернепта, потерявшего всех своих детей и обретшего всё утраченное счастье в маленьком царевиче, которому он помог появиться на свет? Женщины вздохнули, ревниво и разочарованно, а я сказал им, что воля его величества не зря избрала меня воспитателем его высочества, ибо юный царевич уже чувствует, сколько времени придётся ему проводить за постижением наук и искусств под руководством жреца Мернепта, и желает заранее заслужить его расположение. Царица Тэйе улыбнулась, и лукавые морщинки вокруг её глаз высмеяли меня лучше, чем её язвительные слова.

– За твоей спиной выход в сад, о мудрый жрец Мернепта, – заметила она, – а по берегам прудов растёт, конечно, немало папирусов...

Смех женщин зазвенел, как серебряный систр[49]49
  ...зазвенел, как серебряный систр... — Систр – музыкальный инструмент типа трещотки, атрибут богини Исиды.


[Закрыть], и я был вынужден присоединиться к нему. Засмеялся и маленький царевич – совсем тихо, чуть приоткрыв пухлые губы. Он и потом, став взрослым, смеялся таким же тихим, задушевным смехом – не так, как Эхнатон, не так, как Нефр-эт или Тэйе, не так, как остальные. И всё же смеялся он нечасто, реже, чем мне хотелось бы. Дворец, в котором он родился, не располагал к смеху. Тот, кто жил в нём с самого первого дня, со дня его основания, мог бы подтвердить это...

Слова нашего мелодичного языка дались ему рано и очень легко, и я сразу понял, что он легко выучит и аккадский, и арамейский, а может быть, и другие языки. Мне предстояло научить его письму, чтению и счёту, красноречию и астрономии, рисованию и музыке и некоторым другим наукам, которые надлежит знать отпрыску царского дома. Молодой военачальник Джхутимес, сын Аменхотепа III и митаннийской царевны, должен был взять на себя руководство военными упражнениями царевича и сопровождать его на охоте, а его величество, как верховный жрец Атона, брался самолично обучить племянника гимнам и песнопениям в честь великого бога. Пока же было достаточно и того, что я проводил с царевичем долгие часы, указывая ему на различные предметы и называя их имена. Растения, животные, птицы, краски – всё становилось источником познания, и всего было неисчислимо много. По берегам прудов и рек росли чудесные лотосы, а в небе каждую ночь зажигала свои неисчислимые звёзды богиня Нут – разве это не было чудом, истинное значение которого, быть может, было открыто только ребёнку? Я, жрец Мернепта, переживший унижения и рабство, тяжкие болезни и горькие потери и едва не лишившийся погребения[50]50
  ...едва не лишившийся погребения... — По представлениям древних египтян, уничтожение тела влекло за собой уничтожение Ка, которое, утратив свою земную оболочку, никогда больше не могло возродиться. В представлении египтян лишение погребения было самым страшным, что только могло случиться с человеком.


[Закрыть], я вновь чувствовал себя юным учеником жреческой школы, объясняющим младшему брату расположение ночных светил. К тому времени зрение моё уже начало терять остроту, но широко раскрытые глаза мальчика, сидящего рядом со мной, стали моими глазами и обрели небывалую зоркость. И сердце моё вновь зацвело, как благодатная долина Хапи после разлива великой реки, хотя совсем недавно я думал, что оно выжжено дотла, и боялся, коснувшись рукой груди, ощутить пальцами лишь горстку чёрного пепла. Теперь же я боялся лишь одного: что с моего языка сорвётся имя моего бога-покровителя, великого, мудрого и доброго Тота, который все эти годы не покидал меня. Мне, как и всем, было запрещено произносить имена древних богов Кемет, но разве я не видел собственными глазами, как сквозь толщу каменных стен пробился однажды цветок, белый цветок на тонком стебле, такой хрупкий, что достаточно было сильного порыва ветра, чтобы уничтожить саму память о нём? Не я один – вся страна Кемет с её древними богами была тем цветком, а Эхнатон был камнем, обрушенным на нас силой, превосходящей даже силу злобного Сетха. Этот хрупкий мальчик с доверчивым взглядом огромных чёрных глаз был лишён добрых богов, способных помочь и утешить, исцелить и направить, отвести беду и милостиво принять от сердца принесённую жертву. Он должен был расти как цветок, знающий одно лишь солнце. Но разве цветку не нужны благодатная влага, тень, роса, жизнь насекомых? Эхнатон отнял у этого ребёнка всех богов, и даже в загробном царстве должен был встретить его так, как встречал на земле – как бог, суровый и властный бог. И не богиня Маат должна была протянуть ему руку и провести мимо чудовищ Аменти, а царица Нефр-эт – добрая, но отрешённая от всего, поглощённая своей печалью, живущая в своём одиночестве. Ведь там, в царстве мёртвых, не было Атона! Перед глазами мальчика были бесконечные солнечные диски, длинные руки-лучи[51]51
  ...бесконечные солнечные диски, длинные руки-лучи. — Атон изображался в виде диска с длинными лучами, которые заканчивались человеческими кистями.


[Закрыть]. Страшные руки, низвергнувшие богов, которые когда-то жили среди народа Кемет и управляли им! Воистину в те дни небо смешалось с землёй, и новые цветы, подобные маленькому царевичу, рождались среди пепла. Амон-Ра, великий бог-покровитель города Спета[52]52
  Амон-Ра, великий бог-покровитель города Опета... — Амон-Ра – до солнцепоклоннического переворота верховное божество древнеегипетского пантеона. Изображался в антропоморфном виде в короне с двумя перьями и солнечным диском, иногда – с головой барана. Первоначально, по-видимому, был не слишком известным местным божеством, покровителем Фив. Его возвышение и отождествление с богом Солнца Ра было связано с увеличением политического значения Фив и превращения этого города в столицу фараонов. Опет – в описываемое время название города Фивы.


[Закрыть], истекал кровью под ногами безумного фараона, на чьих губах порой выступала зловещая пена. Кто мог подумать тогда, что ты, именно ты, мой мальчик, светлый Хор, казавшийся миловидным и хрупким, как девушка, вернёшь величие и власть древнему богу? Мы всходили на плоскую крышу храма и наблюдали за тем, как восходят звёзды. Он просил: «Подними меня!», ибо ему казалось, что я своими руками могу дотянуться до звёзд. Руки мои были ещё крепки и сильны, в них маленький царевич чувствовал себя уверенно. В рассеянном звёздном свете он протягивал вперёд ладошку, начинал загибать пальцы. «Господин, сын, второй сын, третий сын...» Это была игра, которой научила его Тэйе. Потом он указывал на звезду в небе, самую большую и яркую. «Господин!» Затем искал другую, поменьше: «Сын!» И ещё одну: «Второй сын!» А были там и третий, и четвёртый, и пятый – всё неисчислимое множество богов, которых обратила в звёзды богиня Нут. Небо дышало, и звёзды мерцали, переливаясь одна в другую, сближаясь, как сердца влюблённых богов. Кто ещё любил так, как Геб и Нут? Когда-то Эхнатон клялся в вечной любви царице Нефр-эт, и солнечное имя Атона сияло над этой клятвой. Когда-то и я любил мою Тэйе так, что готов был ради неё пожертвовать не только самым малоценным – жизнью – но и самым драгоценным – загробным блаженством. Теперь же... Ровно и ярко горела моя любовь, но это было лишь пламя маленького тростникового факела, и оно не могло осветить тёмные годы, прожитые мною вдали от Тэйе и Кемет. Раны мои не кровоточили, но всё сердце моё было в глубоких шрамах, и я был обречён нести их до смерти. И целебной влагой проливалась на них лишь любовь маленького царевича Тутанхатона, на шею которого я уже надел первое ожерелье и в чьё ушко вдел первую золотую серёжку. Мой мальчик, мой сын, пришедший из утробы Нут и ушедший туда раньше дряхлого старца, мне были ведомы тайны твоего гороскопа, но я всегда надеялся, что сумею уберечь тебя от опасности. Ты, рождённый под несчастливой звездой и свершивший великое, ты, зовущий меня ныне печальным голосом птицы мент[53]53
  ...голосом птицы мент... – Птица мент – египетский стриж. Своеобразной чертой египетских стрижей являлось то, что они селятся большими колониями на утёсах среди скал, окаймляющих пустые равнины, откуда они спускаются ранним утром и куда возвращаются поздним вечером. У древних египтян могло возникнуть представление, что стрижи связаны с перевоплощениями духа умерших. Одна из глав «Книги Мёртвых» начинается словами: «Я – птица мент...», а заканчивается следующей фразой: «Тот, кто знает эту главу, возвратится после выхода днём».


[Закрыть], ты, сияющий на небе среди звёзд, чувствовал ли ты тогда, как сильно я любил тебя?..

Три дочери Эхнатона и Нефр-эт стали подругами детских игр маленького царевича. Последняя, Анхесенпаатон, была всего лишь на год младше. Меритатон, старшая, до игр лишь снисходила. Был ещё царевич Нефр-нефру-атон, сводный брат его величества, но он был совсем уже взрослый, пятнадцатилетний. Была в этом юноше какая-то болезненная хрупкость, свойственная всем потомкам Аменхотепа III по мужской линии, и была почти девичья миловидность и мечтательность. Поговаривали о том, что в случае отсутствия наследников у его величества он станет соправителем Эхнатона. Тяжкая доля для юноши, подобного царевичу Нефр-нефру-атону! В глазах его жил страх, безотчётный тёмный страх. Потому, должно быть, он и не гнушался детскими забавами, совсем не приличествующими его возрасту. Он охотно становился для младших и львом, и охотником, и злым гиппопотамом, и волшебным змеем, играл с ними в мяч и даже в козлёнка, но каждый звук голоса или приближающихся шагов Эхнатона превращал его в подобие великого сфинкса, застывшего и безгласного. Более всего он страшился гнева своего царственного брата и, кажется, готов был скорее умереть, чем предстать перед ним резвящимся ребёнком. Однажды я увидел его после военных упражнений, которыми Эхнатон понуждал его заниматься каждый день. Царевич Нефр-нефру-атон стоял, опершись локтем о ствол кедра и прикрыв рукою глаза. Проходя мимо, я поклонился и ласково приветствовал его. Он отнял руку от лица и посмотрел на меня, и я увидел в его глазах, помимо обычного выражения страха, прозрачную пелену слёз. И тут я заметил, что ладони его были изодраны в кровь, а на руке, повыше локтя, виднелся красноватый вспухший рубец. «Его величество разгневался, – прошептал он, поняв значение моего взгляда, – мои руки были слишком слабы, чтобы натянуть тетиву большого лука...» Я знал, что последует за этим, и отвёл глаза, ибо не хотел причинять несчастному юноше ещё более сильную боль – боль стыда. Я оставил его в саду и прошёл своей дорогой, но сердце моё рвалось к нему и терзалось великой жалостью. Эхнатон был жесток, жесток не только к своим врагам – о, к ним он был беспощаден! – но и к родным, к тем, кого он любил. Его воспитывали так же, но он был крепче и сильнее Нефр-нефру-атона, крепче телом, крепче сердцем. И я боялся, что плеть фараона когда-нибудь обрушится на хрупкие плечи моего воспитанника.