Текст книги "Тутанхамон"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Утомлённое сердце не слышит ни криков, ни воплей, причитания никого не спасают от могилы. А потому празднуй прекрасный день, не изнуряй себя! Видишь, никто не взял с собой своего достояния, видишь: никто из ушедших не вернулся обратно...»[148]148
  «Процветает он, этот добрый властитель...» — Так называемая «Песнь арфиста» (более правильно: «Песнь из дома усопшего царя Антефа, начертанная перед певцом с арфой»), датируется XXI—XVI вв. до н. э., прекрасный памятник древнеегипетской литературы, дошедший до нас в двух списках – папирусе Харрис 500 и настенной надписи в гробнице ваятеля фараона Паттаненхеба в Саккара близ Мемфиса.


[Закрыть]

Замерли, растаяли в воздухе покоя последние печальные звуки арфы, и наступила тишина. Боясь вздохнуть, я робко подняла голову и взглянула на моего господина, который, обнимая меня одной рукой, задумчиво смотрел куда-то вдаль печальными, застывшими в недвижности этой печали глазами. Движением руки он отпустил Меру, арфист удалился, неслышно ступая, не тревожа тишины. Тутанхамон провёл рукой по глазам, будто стряхивая усталость или отгоняя навязчивый образ, и повернулся ко мне уже другим – оживлённым, повеселевшим.

– Меру сделал своё дело, я поверил его песне и намерен следовать его советам. Так немного времени осталось у нас! В моих покоях, должно быть, уже дожидается Раннабу, которому я поручил испросить у звёзд волю богов по поводу войны с хатти. Боюсь, что больше двух часов поспать мне не удастся. Но я успею отдохнуть и выспаться в моих золотых носилках, пока воины будут нести меня к границам Ханаана. В детстве я мог вместе с Мернепта проводить целые ночи на крыше храма, наблюдая за звёздами, потом подолгу переписывать длинные скучные тексты и стрелять из лука, а теперь не могу... Почему, Бенамут?

– День фараона слишком тяжёл, мой божественный господин.

– Это я понял ещё двенадцатилетним мальчиком. Теперь привык, а пройдёт ещё лет десять – и мне будет казаться, что иначе жить просто невозможно. Когда рано восходишь на престол, к тридцати годам, должно быть, чувствуешь себя усталым.

– Ещё целых двенадцать лет ждать этой усталости, божественный господин.

– Верно! Где наш золотой лев хатти? Почему не смотрит на нас? Он до сих пор печален, ничем не удалось его развеселить? Теперь, конечно, ему радоваться нечему. Но он попал в плен ещё до войны... – Его величество щёлкнул по носу золотого льва, который стоял всегда возле нашего ложа, всегда смотрел на нас печальными золотыми глазами. – Ты, может быть, хочешь меня укусить? Может быть, хочешь помешать мне пойти на войну? Не бойся, не обижу ни священных львов, ни искусных мастеров. Так будешь ты кусаться или нет? Вот и хорошо, что не будешь. И царь, по приказу которого ты, должно быть, изготовлен, тоже не будет. Уже не успеет! Ты дала ему имя, Бенамут?

– У него три имени: Лев-Мечта, Лев-Печаль, Лев-Любовь. Первое – ибо, глядя на него, я мечтала о том, кто мне подарил его. Второе – ибо гляжу на него и печалюсь в разлуке с моим божественным господином. А третье – ибо с самой первой ночи глядит на нас своими золотыми глазами...

Мой возлюбленный господин рассмеялся и, взяв чашу с вином, отпил половину и отдал мне другую. Потом развязал пояс на моих бёдрах, отбросил в сторону моё лёгкое прозрачное одеяние, увлёк меня на ложе... Долго мы предавались любви, опьяняющей и радостной, как буйное цветение времени перет. И когда не было уже сил ласкать друг друга, когда мы опьянели от любви, он прошептал мне, лежащей бессильно и блаженно в его объятиях:

– Бенамут, я вернусь к тебе очень скоро, раньше, чем родится наш ребёнок. Ты ведь беременна? Возлюбленная услада моего сердца, я думал об этом, я этого хотел. Только поэтому пощажу тебя, не заласкаю до смерти, хотя нет сил оторваться от тебя! Где ты рождена, возлюбленная? Кем создана? Может быть, искусный скульптор Хесира высек тебя из волшебного камня, принесённого на землю богами, и богиня Хатхор вдохнула в тебя жизнь? Ты родишь сына, похожего на меня, я знаю это, Раннабу давно предсказал по звёздам, что...

КАРЛИК РАННАБУ

Фараон вернулся поздно, слишком поздно, я сразу увидел, что он устал и счастлив. Я давно уже поджидал его в его покоях, сидел, разложив на полу свои папирусы, на которых были записаны изречения звёзд. Что-то смущало меня, что-то мешало мне назвать войну удачной или неудачной – звёзды склонялись к тому, что её не будет. Но как могло её не быть, если Тутанхамон принял твёрдое решение, если всё было готово к войне и сам он намеревался принять участие в военных действиях? Я надеялся, что фараон предпочтёт отослать меня, но он, совершив очистительные обряды, вознеся моления богам и освободившись с помощью слуг от своего наряда, лёг на своё ложе и приказал мне изложить ему всё, что касалось расположения звёзд. Я начал очень издалека, сделав это не без тайного умысла – я надеялся, что благодатный сон сомкнёт веки фараона и он просто не дослушает меня до конца. Мой коварный умысел оправдался, хотя и не совсем – фараон слушал меня рассеянно, думая о чём-то своём, и когда я сказал, что звёзды сомневаются в том, будет ли война, он не обратил на это внимания. Видя, что он очень устал, я собрал свои папирусы, почтительно поклонился и хотел уже испросить разрешения уйти, как вдруг Тутанхамон сказал мне:

– Раннабу, а что могут рассказать утренние звёзды?

– Утренние звёзды обычно коварны, твоё величество, – сказал я, – они как красавицы, блистающие, но жестокие.

– Но по ним тоже можно читать?

– Можно, твоё величество.

– Ты мне никогда не рассказывал об утренних звёздах. Расскажи мне сегодня, Раннабу, расскажи о жестоких красавицах. Мы отправимся с тобой на берег Хапи смотреть на утренние звёзды, там и начну день фараона. А потом... – Он вздохнул устало, но совсем не грустно. – Потом, Раннабу, отправлюсь в храм Пта, принесу жертву великому богу, побеседую с людьми, сведущими во всех делах Кемет, потом отправлю гонцов к Ашшурубалиту, Душратте и ханаанским правителям. Хоремхеб уже покинул Мен-Нофер, я приказал ему отбыть из столицы тайно. Хатти просчитались, как ни были они коварны. Ты доволен моими действиями?

– Твоё величество, ты поступаешь мудро.

– Мне не хочется сейчас говорить о делах, откровенно говоря, хочется только спать... Если бы я знал, что так долго пробуду у Бенамут, ни за что не стал бы назначать Туту эту встречу рано поутру. В самом деле, что мне до того, каков урожай огурцов и чеснока в семнадцатом степате земли Нехебт? Правители областей пишут смешные вещи, должно быть, от усердия. Правитель третьего степата земли Буто прислал длинное донесение касательно того, что рыжая корова верховного жреца храма Тота даёт в день столько-то кувшинов превосходного молока, а собственная корова правителя на столько-то меньше, поэтому нельзя ли этому степату выплатить некоторую часть налогов молоком от коровы верховного жреца? Вот что пишут фараону бездельники, боящиеся, как бы их не упрекнули в их главнейшем недостатке, вот до чего доводит служебное рвение! А правитель седьмой области земли Нехебт, который взялся пересчитать всех гусей в своих владениях?

Он засмеялся, и я засмеялся от души.

– Пусть тогда Туту сам и просматривает все эти донесения!

– Среди них может оказаться и что-то важное, Раннабу. Например, осуждение невинного. Или просьба снизить слишком высокий налог с областей, которые пострадали от неурожая.

– Это так, твоё величество, – согласился я.

– Так всегда поступал вечноживущий Эхнатон. Так всегда поступал мой дед, великий Аменхотеп III. И я делаю так, хотя это трудно. Зато никто не сможет сказать, что фараон Небхепрура Тутанхамон не вникает в дела своего государства.

– В твоём возрасте, божественный господин, – сказал я, – мало кто был бы способен справляться со своими обязанностями так, как это делаешь ты. У тебя находится время для всего, на всё есть твоё око и рука. Ты даже посещаешь мастерские ювелиров и художников, чего не делал до тебя ни один фараон...

Он улыбнулся и блаженно растянулся на своём ложе, украшенном золотыми головами львов.

– Пока ещё хватает сил, Раннабу, пока ещё хватает сил... А скажи, это правда, что Анхесенпаамон просила тебя приготовить для неё любовное зелье?

Я был в нерешительности, но он явно знал, о чём говорит, и я смущённо пробормотал:

– Да, твоё величество, но я отговорил её от этого намерения.

– Неужели сомневается в моей любви? Она сама рассказала мне об этом, обливаясь слезами, когда упрекнула меня в том, что я слишком часто покидаю её. Какой она мне показалась маленькой девочкой, несмышлёной и напуганной! Но, может быть, она всё-таки подмешала в моё вино любовное зелье, хотя и не твоё, Раннабу? У меня сегодня весь день кружится голова от любви, час назад меня сводила с ума Бенамут... Кстати, Раннабу, я желаю видеть твоё изображение, выполненное искусными руками Хесира. Ты понял меня? Завтра же отправишься в его мастерскую, заодно, быть может, возьмёшь с собой и Туту, который тоже выразил желание иметь свой портрет. Это царский приказ, Раннабу! – засмеялся он, заметив, что я собираюсь протестовать. – Не буду слушать никаких возражений, пустых слов о том, что боги не одарили тебя красотой и потому тебе не очень-то хочется видеть себя изображённым в камне. Мудрость – больший дар, чем красота...

– Твоё величество, – сказал я с деланной обидой, – тебе, одарённому красотой Хора, нетрудно рассуждать об этом. Пройдёт ещё десять, двадцать лет, и твоё лицо останется всё таким же прекрасным, только черты его станут резче. А я с детства был редкостно уродлив, и годы не прибавляют мне красоты.

– Зато они прибавляют тебе мудрость, Раннабу.

– Твоё величество зрит с лучезарной высоты своего величия и, конечно же, не может не заметить истины...

Мы снова рассмеялись, и я был доволен, что слышу его смех. Он редко был весёлым в последнее время, дела с хатти тревожили его, недавняя потеря младенца повергала в печаль.

– Как ты думаешь, Раннабу, кого родит мне Бенамут? – спросил фараон как будто небрежно, беря в руку маленький веер с ручкой из слоновой кости и лениво обмахиваясь им. – Она сказала мне, что беременна, и это радует меня куда больше, чем беременность митаннийской царевны...

– Бенамут должна родить тебе сына, – сказал я, – такие женщины рожают сыновей. Я уже слышал об этом от Тэйе, та не хотела говорить тебе...

– Почему же?

– Слишком мало времени прошло со дня смерти царственного младенца, она боялась опечалить тебя и царицу.

– И Бенамут не сказала прямо, я догадался об этом сам. А моя Анхесенпаамон ещё принесёт мне сына, когда я вернусь после победы над хатти, мы отправимся в святилище Имхотепа и великий целитель пошлёт нам долгожданный дар.

– Да будет так, твоё величество! – растроганно сказал я. – Моё сердце ликует, когда видит тебя в радости. Светлый Хор, солнце Кемет, всё будет по твоему слову. И я буду служить тебе, пока боги не призовут одного из нас...

– Я это знаю, Раннабу, – сказал он серьёзно, – я благодарю тебя за преданность, мой верный звездочёт. Ты, Мернепта, Эйе, Хоремхеб, Джхутимес – вы мои преданные слуги, вы мои верные друзья. И как мог Эйе подумать, что я не поверю ему, если он принесёт ко мне послание царя Хатти и откровенно расскажет о том, что Супиллулиума пытался его подкупить? Я не предаю друзей, Раннабу, не предаю верных слуг. И мне прискорбно, что...

Я насторожился.

– Эйе получил письмо от царя хатти?

– Да, вечером мне рассказал об этом Джхутимес. Это было благородно с его стороны, потому что он, обвинив, сразу оправдал своего врага, и я видел, как тяжело ему это далось. Эйе...

– Именно Эйе? – От волнения я позволил себе неслыханную дерзость – перебил фараона.

– Да, именно Эйе, но Джхутимес опасается, что во дворце есть кто-то ещё, кто служит хатти. Я устал от всего этого, Раннабу, мне всё равно, ибо даже если бы сам Эйе был подкуплен Супиллулиумой, он всё равно не смог бы выполнить свою задачу и помешать мне начать войну с хатти. Завтра на рассвете будут отправлены гонцы к союзным правителям, Хоремхеб будет ждать только моего приказа начать военные действия. Что ещё говорить? Всё уже решено. А Эйе... Эйе не стал бы вести такую коварную игру против меня, ведь он считает всех нас своими детьми, ведь он отец бога... Нет, нет, безумие! – Он сердито тряхнул головой. – Не будем больше говорить о каких-то неведомых предателях, Раннабу. Я хочу поспать хотя бы два часа, а когда появятся утренние звёзды, ты разбудишь меня... Оставайся здесь, я разрешаю тебе лицезреть священный сон фараона. Видишь, как я доверяю тебе? – рассмеялся Тутанхамон, но смех его звучал уже совсем слабо. Едва его голова коснулась роскошного изголовья, на котором бог Шу разлучал влюблённых Геба и Нут, а лев Вчера и лев Завтра вели мудрую безмолвную беседу с вечнотекущим временем, веки его сомкнулись, и он погрузился в сон. Я смотрел – на его полуоткрытых губах появилась лёгкая улыбка. Если бы я был толкователем снов, мне не нужно было бы расспрашивать поутру, что ему снилось, я мог видеть это по его лицу. От неожиданной нежности вдруг сжалось моё сердце, такое же, как у всех людей, не отмеченное моим страшным уродством. Сидя у ложа Тутанхамона, я смотрел на молодого властителя, я был подобен карлику Бэсу, охраняющему сон новорождённого младенца, и я улыбался непонятно почему, глядя на его спящее прекрасное лицо. Силы помыслов моих, силы моей души не хватало, чтобы угнаться за полётом этой царственной души, чтобы попытаться хотя бы понять, что даёт этому хрупкому красивому юноше силы править Кемет, что дало ему силы заставить бушующую реку вернуться в свои берега. Впервые за много лет я обратился к богу весны Телепину. «О Телепин, – молился я, – снизойди к этому юноше, подобному тебе красотой, укрепи его тело, дай силы его душе, отврати от него врагов, исполни его желания, которые так скромны по сравнению с тем, что он сделал!» Но молитва не успокоила меня, а напротив, вдруг возбудила в моей груди тревожное чувство. Звёзды? Не только звёзды. Мне показалось странным, что Эйе, который вполне мог рассчитывать на доверие фараона, не явился к нему с посланием царя хатти. Эйе слишком много лет стоял у подножия трона и хорошо знал, что власть любого чати, даже если он воистину око, слух и к тому же рука царя, всё же несравнима с властью фараона, одним словом повергающего толпы к своим ногам, повелевающего миром и войной, спокойствием и тревогой в сердцах подданных. Не захотелось ли ему, царедворцу, самому попробовать власти на вкус, а не только обонять сладостный аромат её фимиама? И то, что в дело вмешалась старая кормилица Тэйе, могло обмануть юного фараона, но не меня. Я хорошо знал, что жена никогда не пойдёт против мужа, а если уж любит его, испробует любое средство ради его спасения. Эйе легко, ведь он знал, что, несмотря на некоторое охлаждение, путь от сердца царицы к сердцу Тутанхамона короток. Что-то во всём этом казалось мне странным, и, должно быть, это и тревожило меня. Но даже Эйе не захотел предать фараона и сам попал в хитро расставленную кем-то ловушку, во дворце явно есть кто-то, кто следит за всеми действиями молодого царя, и глаза его – глаза хатти. Тутанхамон должен быть осторожен, очень осторожен. Он опьянён своей победой над царедворцами и над самим чати, почитает эту победу важнейшей из всех, он молод и доверчив и не знает, на что порой бывают способны правители Сати. Алмазная пыль, невидимая глазу, укус маленькой ядовитой змеи, не говоря уже о тайном колдовстве и магии – они все пускают в ход, если ощущают опасность, и если фараон не сознает этого, глаза карлика Раннабу открыты, слух его насторожен, руки его держат наготове узкий и острый кинжал. Нужно, чтобы Тутанхамон взял меня с собой, когда отправится к войску, обязательно нужно! В пути может быть засада, да и любой вред фараону нанести легче, когда вокруг него только воины и телохранители, искусные в своём деле, но не способные предугадать тайной хитрости врага. И я снова обратился к Телепину: «О великий Телепин, снизойди и стань защитой...» Так я сидел, слегка покачиваясь, так молился я до тех пор, пока не увидел на небе бледный призрак утренней звезды. И вспомнив, что обещал разбудить фараона, я осмелился потревожить священный сон живого бога, тихо позвал его: «Твоё величество...» Он не проснулся, и тогда я, подойдя совсем близко, позвал громче: «Твоё величество!» На меня хлынул блестящий поток света, которым сияли его прекрасные чёрные глаза, моё сердце тёплым солнечным лучом и благодатным ливнем согрела улыбка, вспыхнувшая на его устах. Он приподнялся со своего ложа, на его лице не было и тени сна.

– Твоё величество, – сказал я, – на небе уже появились первые утренние звёзды. Прикажешь позвать слуг, чтобы облачить тебя в царские одежды?

– Не нужно, Раннабу. Поступимся обычаями, ты поможешь мне одеться, станешь для меня на сегодня и хранителем сандалий, и хранителем ожерелий... Сколько ещё времени до восхода солнца?

– Примерно час, твоё величество.

– Боги простят меня, если все положенные молитвы я вознесу, когда вернусь во дворец, – сказал Тутанхамон с улыбкой, – это я позволяю себе нечасто.

– Боги это знают, твоё величество.

Впервые в жизни исполнял я обязанности царского слуги и вызвал улыбку фараона своей нерасторопностью, застёгивая его золотой пояс и надевая сандалии из позолоченной кожи. Тутанхамон пожелал надеть золотую диадему с украшениями из сердолика, с подвесками в виде диска, обрамленного цветами, к каждому из которых был прикреплён золотой урей. Кажется, эту диадему я видел на нём только один раз, в день погребения Хефер-нефру-атона, и это отчего-то было мне неприятно, но противиться желанию фараона я не мог. Вопреки обыкновению, Тутанхамон на этот раз не взял с собой позолоченной трости и повелел мне не пристёгивать к его поясу кинжал, а также не захотел тратить время на умащение кожи драгоценными бальзамами и, зачерпнув из сосуда с благовониями, лишь несколько раз провёл кончиками пальцев вдоль висков. По его желанию я надел на его предплечья, запястья и щиколотки изящные золотые браслеты с инкрустацией из тёмно-красного камня, и на этом мой труд был закончен. Тяжело вздохнув, я признался фараону, что никогда в жизни не исполнял более трудного поручения и так изнемог, что мои руки стали подобны измочаленным стеблям папируса.

– Теперь я знаю, чего ты боишься, Раннабу, – засмеялся Тутанхамон, – если ты прогневаешь меня, сделаю тебя хранителем моих одежд.

Мы покинули дворец в тихий предрассветный час, когда ничто ещё не предвещало восхождения на небосклон золотого светила. Фараон сделал знак телохранителям, двинувшимся следом за ним: «Не нужно!» Мне стало не по себе, но, ощупав лезвие спрятанного за поясом кинжала, я успокоился. Ведь никто во дворце не знает, что фараон покинул свои покои и сошёл на берег Хапи, и неведомый предатель спокойно спит, в снах своих предвкушая щедрую награду царя хатти. И всё же я не буду спокоен до тех пор, пока фараон не прибудет в лагерь Хоремхеба. Стрелу войны, пущенную царской рукой, уже не остановит никакая сила. Через час отправятся в дорогу гонцы, и тогда... Но никогда ещё меня так не тревожили звёзды, склоняющиеся над землёй.

Каменные ступени лестницы, ведущей к берегу Хапи, казались влажными, они влажно блестели в сером предрассветном сумраке. Берег Хапи, заросший тростником, поманил к себе неожиданно тёплым молочно-белым облаком тумана. Туман! Явление его казалось необыкновенным, сродни нисхождению на землю вод небесного Хапи. Фараон удивлённо посмотрел на меня.

– Какой туман, Раннабу! Я никогда ещё не видел такого чуда... Похоже на облако курений, правда? И страшно коснуться его...

Мы спустились на несколько ступеней вниз. Туман ли приближался к нам, или мы приближались к туману, но он был уже так близко, что в него можно было погрузить руки. Браслеты на запястьях фараона неожиданно блеснули золотом, мы недоумённо обратили взоры к небесам – может быть, уже взошло солнце? Но на небе были видны только бледные тени умирающих звёзд, и я сказал, обращаясь к фараону, сказал совсем тихо, ибо присутствие утренних звёзд и тумана не позволяло тревожить их:

– Твоё величество, вот они, бледные тени сверкающих ночных светил, жестокие красавицы, которые манят влюблённых и обманывают их. Видишь, как много их на небе, как трудно солнечному лучу пробиться сквозь них? Они расплываются перед глазами, но эта ускользающая красота подобна топи болот, манящей к себе сочной зеленью и чудесными цветами.

– Неужели солнце не может разметать их своими лучами, как когда-то поступил вечноживущий Эхнатон с призраками мешавших ему богов? – задумчиво сказал фараон, и по его тону я понял, что он не ждал ответа. Неожиданный туман и на него нагонял тоску, и оба мы почувствовали вдруг, как серой змеёй обвивается она вокруг сердца. – Раннабу, что сулят мне эти звёзды? – тихо спросил Тутанхамон, не глядя на меня. Он вдруг закрыл глаза, крепко зажмурил их, потом вновь раскрыл широко, как будто перед ним проплыло какое-то видение. Я с тревогой посмотрел на него – может быть, нездоров?

– Твоё величество, может быть, лучше вернёмся во дворец? Ты очень бледен...

– Нет-нет, Раннабу, всё хорошо. Просто почувствовал слабость, наверное, туман тревожит меня... Но что ты скажешь о звёздах?

– Они тревожные, твоё величество. Лучше вернёмся во дворец! Я прошу тебя, твоё величество, очень прошу: будь осторожен! Враги ещё не побеждены, тайный предатель не найден. Я буду спокоен только тогда, когда ты окажешься в лагере Хоремхеба.

– Перестань говорить о печальных вещах, Раннабу. Дай мне полюбоваться последними звёздами! Что с тобой случилось сегодня? Ты напоминаешь мне старую кормилицу, которая вздрагивает от каждого порыва ветра и шороха тростниковой занавески!

Я принуждён был замолчать.

Мы стояли на той невидимой грани, которая отделяла реальный мир от зыбкого, призрачного мира тумана. Оттуда веяло теплом, и солнце было где-то здесь, за волнами тумана. Небо на востоке уже порозовело, но розовая краска вдруг показалась мне зловещей, как кровь, растворенная в воде. Сквозь призраки последних умирающих звёзд уже можно было увидеть образ первого солнечного луча, тонкий и острый, как стрела, изготовленная самым искусным мастером. Тутанхамон опустился на ступени лестницы, по его знаку я расположился у его ног, на несколько ступеней ниже. Мы оба смотрели уже не на обманчивые звёзды, а на краешек солнечного луча, который искал путь к нам сквозь эти звёзды и туман. Я украдкой взглянул на фараона, лицо его было задумчиво и печально. Из-за тумана не было видно другого берега реки, не было видно и дворца, человек мог ощутить себя совсем потерянным в крошечном мире, который колыхался и расплывался, скрадывая очертания вещей, очертания человеческой фигуры в двух шагах. Оба мы знали, что скоро, очень скоро туман рассеется и солнечные лучи зажгут на поверхности воды целые снопы света, блистающего всеми переливами драгоценных камней. Этого оставалось ждать совсем недолго, но сердце моё вдруг забилось так, что я в испуге приложил к нему ладонь. «Какая тоска, о боги, какая тоска!» – подумал я, и эта мысль отозвалась эхом в устах фараона. Его недавнее оживление исчезло без следа, тонкие руки беспомощно лежали на коленях, и я ощутил вдруг всё его громадное одиночество, одиночество совсем ещё молодого человека в мире грозных сил и грозных богов. Сейчас, перед свершением ещё одного решительного шага, который должен был укрепить его славу и раз и навсегда вернуть Кемет могущество единой мощной державы, он всматривался в лицо таинственного тумана, разделяя своё одиночество только с уродцем, обделённым судьбой, единственным, кому позволено было видеть священный сон владыки и его теперешнюю слабость. Впереди был длинный день, полный забот, и начаться он должен был с донесений глупых правителей областей, считавших фараона заинтересованным в количестве молока у рыжей коровы верховного жреца бога Тота или в урожае огурцов в третьем степате земли Буто. Ни одна звезда не могла предсказать ему количества великих и никчёмных дел, которыми он принуждён был заниматься, и ни одна звезда не могла разомкнуть кольца одиночества, которое – это я вдруг ясно понял – всё теснее сжималось вокруг него. Он, за шесть лет своего царствования сумевший поднять из праха поруганные святилища древних богов, окружённый любовью народа, жрецов и воинов, любимец женщин и верный друг, не умевший предавать, был вовлечён в гибельный круг великой власти фараонов в тот день, когда свершился его поспешный обряд бракосочетания с третьей дочерью Эхнатона, когда жрец Мернепта впервые приветствовал его как фараона, когда впервые у ног двенадцатилетнего мальчика с добрыми и удивлёнными глазами распростёрлись высшие сановники государства. Он, который едва ли мог мечтать о троне, стал владыкой Кемет, изнывающей в кольце внешних врагов, раздираемой междоусобицами, лишённой своих древних богов. Он взлетел вверх, высоко-высоко, к самому солнцу, на ещё не окрепших крыльях, и небесные светила вовлекли его в свой неумолимый круговорот, который мог завершиться только их угасанием или гибелью золотого сокола. Он задыхался от ветра, слишком сильно бьющего в грудь, и был слишком молод, чтобы понять истинное значение того, что он делал. Впервые дозволив себе разомкнуть уста, я тихо сказал:

– Твоё величество, божественный Тутанхамон, всё, что ты делаешь, уже сияет на небе среди бессмертных звёзд, всё уже занесено в свитки вечности, и даже если ты ничего больше не совершишь, этого будет достаточно, чтобы стать звездой в кругу бессмертных светил.

Он только улыбнулся мне в ответ, ласково и грустно. Где-то плеснула рыба, должно быть, показалась на поверхности реки и опять ушла в глубину, в своё сумрачное подводное царство. Тутанхамон поднялся, я встал тоже, и он положил руку мне на голову, которая приходилась чуть выше его пояса. Красавец и безобразный калека, мы стояли рядом, и у наших ног пенилось и клубилось колдовство тумана, сквозь который едва-едва просвечивала золотая пыль. Я посмотрел на Тутанхамона, он снова улыбнулся, его тонкие пальцы чуть-чуть взъерошили волосы на моей голове.

– Я спущусь к воде, Раннабу, поброжу немного по берегу Хапи. Иди во дворец, сделай приписку к моему посланию царю Митанни о том, что его внучка, царевна Ташшур, скоро порадует нас разрешением от бремени. Напиши ещё, что я желаю ему успеха в его борьбе с царедворцами, которую я уже выиграл. Если придёт Мернепта будить меня, убеди его в том, что меня не похитили и что я не проспал восхода солнца в объятиях красавицы. Сегодня у меня трудный день...

– Твоё величество, пойдём вместе во дворец!

– Что ты сегодня так тревожишься, мой звездочёт? Может быть, звёзды сказали тебе, что мне грозит опасность со стороны какого-нибудь крокодила, который нарочно для этого восемнадцать лет жил на дне Хапи? Никакие подводные чудовища уже не страшны тому, кто выдержал борьбу с самыми мудрыми, самыми преданными, самыми хитрыми советниками! Обещаю тебе, что не буду сидеть на берегу, задумчиво опустив ноги в воду, и не позволю крокодилу утащить меня на дно. Иди и исполняй приказ, а я скоро вернусь и прикажу гонцам отправиться в путь. Кстати, проверь, хорошо ли они снабжены всем необходимым для дальнего пути.

– Всё сделаю, твоё величество, только позволь мне позвать сюда телохранителей.

– Да что с тобой такое, Раннабу? Крокодилы, рыбы, змеи – что ещё? Птицы в небе? Или ты думаешь, что только твоё священное присутствие охраняет меня от любой опасности? Хорошо, позови телохранителей, если это успокоит твоё вечно волнующееся за меня сердце. Иди же, Раннабу. Солнце всё не может взойти, может быть, ждёт, когда фараон сделает к нему первый шаг?

Он тихо рассмеялся и шутливо подтолкнул меня в спину. Я поклонился, и Тутанхамон начал спускаться вниз, а я стал торопливо подниматься, боясь поскользнуться на влажных ступенях. Поднявшись немного вверх, я обернулся и увидел, что фараон помедлил некоторое время, прежде чем сделать последний шаг и оказаться в белом клубящемся облаке. Краешек солнечной ладьи уже показался на горизонте, и теперь владычество тумана казалось призрачным, обречённым на гибель. Тутанхамон вошёл в туман, и белые волны сомкнулись за его спиной.

Со всей быстротой, на какую только были способны мои короткие ноги, бежал я вверх по лестнице, торопясь исполнить не столько приказание фараона, сколько настойчивый приказ собственного сердца – позвать телохранителей, чтобы они следовали за фараоном, хотя бы и на некотором расстоянии. Скорей, скорей! Вот я уже наверху лестницы, и я могу быть спокоен, ибо никто не проходил мимо меня, и могу отдышаться, замедлить шаг, смирить своё слишком сильно бьющееся сердце. Вот подхожу я к высокой резной двери, вот открываю её с трудом, ибо она слишком тяжела, вот размыкаю уста, чтобы приказать телохранителям идти за фараоном, а самому отправиться выполнять поручение его величества, Гонцы уже ждут, они давно готовы отправиться в путь и ожидают только приказа фараона, и когда стрела будет пущена, никто уже не вернёт её обратно. Я обернулся и увидел, что туман понемногу рассеивается, вот-вот увижу фараона, но никого не увидел, должно быть, у самой воды туман был ещё густым и плотным. И вдруг до моего слуха донёсся слабый шум и вслед за этим тихий вскрик, от которого холодный ужас пополз по всему моему телу, ослабели колени, закружилась голова... Не помня себя, я бросился вниз, туда, где ещё клубились остатки тумана. Я услышал глухой стон, и бешеный стук сердца едва не помешал мне преодолеть несколько оставшихся ступеней. Теперь я уже знал, что увижу...

Тутанхамон лежал на прибрежном леске, странно согнувшись, обхватив голову руками. Он делал слабые попытки опереться на локти и встать, но, чуть оторвав голову от земли, вновь опускал её с глухим стоном. У меня не было ни времени, ни сил размышлять над тем, что произошло здесь, на берегу, во время моего отсутствия, – я бросился к юноше, перевернул его на спину, на меня глянули измученные, страдающие глаза.

– Помоги мне, Раннабу, – прошептал он, – помоги мне...

Карлики нередко бывают очень сильны, я тоже был силён от природы, к тому же отчаяние ещё укрепило мои мускулы, и я сумел поднять фараона и помочь ему встать на ноги. Обхватив его за талию, подставив свои крепкие плечи, я повёл, почти потащил его к лестнице. Он дышал тяжело и прерывисто, я понимал, что вот-вот он потеряет сознание, и я, надрываясь, тащил его вверх по каменной лестнице ко дворцу, где первый же стражник, увидев нас, немедленно бросился бы на помощь. Но первым увидел нас не стражник, а старый жрец Мернепта, который появился на вершине лестницы и бросился к нам, издав короткий горестный возглас. Он подоспел как раз вовремя, чтобы подхватить на руки потерявшего сознание юношу и понести его наверх, прижимая к груди, как ребёнка. Я слышал, как он шептал: «Мальчик мой... мальчик...», и глаза мои наполнились слезами. В этот миг взошло солнце и зажгло алым огнём драгоценные камни на браслетах Тутанхамона, и совсем неживой, почти прозрачной показалась бессильно свесившаяся рука, охваченная этим огнём. В ужасе бросились к нам стражники, слуги, раздались испуганные крики, возгласы, поднялся шум, от которого, казалось, должен был рухнуть дворец. Кто-то бросился за придворными врачевателями, кто-то стал зажигать курения перед статуями богов, но большинство людей металось без толку, охваченные паникой и безумным отчаянием. Мернепта внёс фараона в его покои и опустил на ложе, и тогда только он обернулся и посмотрел на меня с таким отчаянием, что я не смог выдержать взгляда старого жреца. Тысячу раз я проклял себя за то, что оставил фараона, что позволил ему спуститься одному к берегу Хапи, что не сделал телохранителям тайного знака следовать за нами, когда мы только вышли из дворца. Но теперь всё это не значило ровным счётом ничего, всего этого просто не существовало ни для кого, кроме несчастного карлика Раннабу, принуждённого оставаться наедине с его отчаянием. Ещё там, на берегу, я увидел окровавленный камень, обыкновенный камень, которым и был нанесён удар по голове, страшный удар, рассёкший кожу и причинивший неизвестные тяжкие повреждения, предательский удар, удар со спины... Кто нанёс его? Где скрывался человек, улучивший тот миг, когда фараон остался один?