Текст книги "Тутанхамон"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

ЦАРЕВИЧ ДЖХУТИМЕС

Сегодня небо раскалено до предела, сегодня кроны пальм кажутся купающимися в расплавленной меди, и вершины пирамид слепят глаза невыносимым блеском, багряным и золотым. Защитив ладонью глаза от слепящих солнечных лучей, я наблюдаю за тем, как его высочество царевич Тутанхатон стреляет из лука, как выпущенные им стрелы летят сквозь медные кольца, не задевая их. Хорошо! Клянусь священным именем Ра, этот мальчик в искусстве стрельбы далеко опережает не только царевича Нефр-нефру-атона, но и его величество фараона, да будет он жив, цел и здоров[69]69
  ...да будет он жив, цел и здоров! — В египтологической литературе встречающаяся в разных вариантах священная формула, которой полагалось сопровождать упоминание имени фараона.


[Закрыть]! Всего восемь раз восходила над ним священная звезда Сопдет, но рука и глаз его верны, как у опытного лучника. Слишком хрупкий для того, чтобы хорошо управляться с палицей, он всё увереннее обращается с луком и дротиком. Хорошо! Кольца ярко блестят в солнечном свете, медь превращается в золото, чёрная косичка царевича на солнце тоже кажется золотистой. Всё – золото, всё – блеск, всё – быстрый бег, полёт, высота и скорость. Сможет ли стрела, пущенная им, сбить мою на лету? Говорят, великий фараон Снофру мог выпустить одну за другой двенадцать стрел, и каждая из них в полёте настигала другую. Он поставил на колени страну Куш, и она теперь покорно платит дань! Он покорил ливийские племена, и хотя до сих пор они изрядно тревожат наши границы, до былого могущества им далеко. Синай, Ханаан, Джахи! Горько думать об этом, когда видишь, как нагло ведут себя хатти и хабиру. Если бы во главе войск фараона не стоял Хоремхеб, они, пожалуй, добрались бы и до границ земли Буто[70]70
  ...до границ земли Буто. — Земля Буто – Нижний Египет, покровителем которого считалась богиня Буто (Уто).


[Закрыть]. Хоремхеб – вот чья слава подобна славе царственного солнца! Хоремхеб – вот имя, которое дам я своему первому сыну!

А всё же Хоремхебу повезло, потому что, будь на месте его величества Эхнатона другой фараон, ему никогда бы не выбиться в ряды новой знати. Их, облагодетельствованных фараоном, несметное множество, больше, чем песка в Ливийской пустыне. Их, подобных сорной траве, великое множество в царских цветниках. Их, допущенных к трапезе Великого Дома[71]71
  ...допущенных к трапезе Великого Дома... — Великий Дом – иносказательное название фараона, с которым некоторые исследователи связывают само образование этого термина – египетское Пер-Он, семитское Фара-о.


[Закрыть], больше, чем было раньше богов во всей стране Кемет. Кто среди придворных может похвастаться, что его предки делили трапезу с богами, правителями Кемет? Разве что Эйе. Мудрый Эйе, могущественный Эйе, которого порой не видно из-за спины Хоремхеба. Впрочем, если бы внезапный гнев не обрушился на военачальника Маи, столько лет бывшего первым из друзей царя... Но Хоремхеб – герой из героев. Хвала Хоремхебу, храброму Хоремхебу, возлюбленному Сохмет[72]72
  Сохмет — грозная богиня войны, солнечного жара, могла наслать страшную болезнь и сама же исцелить её. В жизни человека воплощала необузданную пламенную страсть, гнев, ярость. Кроме того, считалась покровительницей скульпторов. Изображалась в виде женщины с головой львицы.


[Закрыть], возлюбленному Ра. Хвала им, тем отважным воинам, благодаря которым Кемет ещё зовётся могущественной державой!

– Джхутимес, прошу тебя, ещё раз!

Стрела взвивается в воздух, сопровождаемая тонкой музыкой натянутой тетивы, стрела летит вверх, к полуденному небу, к полуденному солнцу, к подножию трона Сохмет. Тутанхатон выстрелил наудачу, солнце слепит его. Но рука, верная и зоркая рука хорошего лучника, не ошиблась и на этот раз. Моя стрела сбита, моя стрела не долетела до неба. А казалось, что она летит прямо в грудь Атона, зримого солнца. В грудь царствующего солнца, отца фараона? Божеству не страшны стрелы, но запрещено произносить слово «бог», но божественная сила превратилась в царскую мощь, но больше нет благого бога, есть только два великих фараона, солнце и его сын. Отец мой и Эхнатона, царственный Аменхотеп, должно быть, скорбит там, в Аменти, среди сонма богов, ибо все боги Кемет умерли, и их тела лишены погребения. Как может быть иначе, если образы их уничтожаются повсеместно?

– Джхутимес, ты доволен мною?

Мы в близком родстве с ним, ведь я – сводный брат его матери, красавицы Нефернаи, и сводный брат царствующего фараона, но, занимая почётную должность наставника юного царевича в военных упражнениях, я невольно чувствую себя подчинённым. Происходи всё при моём отце и его деде, великом Аменхотепе III, я был бы уже командующим корпуса Ра[73]73
  ...я был бы уже командующим корпуса Ра. — С древних времён войско в Египте разделялось на три корпуса, или легиона (названия условные), каждый из которых находился под особым покровительством Ра, Амона или Пта.


[Закрыть]. На моём теле шрамы от ран, полученных во время похода в страну Куш, и Тутанхатон смотрит на них с восхищением.

– Как это было, Джхутимес? Расскажи!

Моя мать была митаннийской царевной, одной из младших жён моего отца, и совсем не была красива. Её отец, царь Душратта, прислал её ко двору фараона с униженными уверениями, что царевна, хоть и не блещет красотой, всё же хорошо сложена и знает толк в танцах, которые так любит его величество. Его величество оказался неожиданно благосклонным к митаннийской царевне и с удовольствием ввёл её в свой женский дом. Даже царица Тэйе, как говорят, вполне оценила привлекательность младшей жены в том, что касалось сложения и танцев, и на свет появился я, Джхутимес, получивший имя могущественного предка моего отца[74]74
  ...имя могущественного предка моего отца. — Имеется в виду фараон XVIII династии Джхутимес (Тутмос) III (1490– 1436 гг. до н. э.). Вёл войны, в результате которых было восстановлено господство Египта в Сирии и Палестине.


[Закрыть]. Я не так красив, как Нефр-нефру-атон, тем более мне не сравниться с царственным мальчиком Тутанхатоном, но разве Хоремхеб блещет красотой? Разве и фараон блещет красотой? Из всех детей Аменхотепа III он самый некрасивый, самый болезненный, самый малорослый. Но в хилом теле заключено могучее Ба! Может, потому и могучее, что ему дана столь хрупкая оболочка? Но разве Кийа любит его Ба? Разве с ним она проводит ночи? Божественная Кийа, ослепительная Кийа! Когда я увидел её, сердце моё стало сердцем бога Геба, тянущимся к сердцу Нут. Но где найдётся тот бог Шу, который разомкнёт объятия Кийи и фараона? Никто не замечает в глазах её грусти, а они полны ею, как тихая заводь цветущими лотосами. Кийа, моя Кийа! Вознесённая на непостижимые высоты, разделившая ложе и трон с его величеством, Кийа наипрекраснейшая, ставшая матерью его ребёнка, – неужели она потеряна для меня навсегда? Неужели никогда её сладостное дыхание северного ветра не коснётся моих губ?..

Теперь наша лодка рассекает гладь величественного царского пруда, глубокого и чистого, у берегов которого белые, розовые и голубые лотосы шепчутся о ночных увеселениях на воде. Тутанхатон ждёт дня, когда я передам ему в руки весло. Кого он мне напоминает, особенно вот так, в профиль? Конечно же, царицу-мать Тэйе, великую жену его величества Аменхотепа. Она стара и всё чаще болеет, всё реже уезжает в свой дворец в Опете, и глаза жреца Мернепта, воспитателя Тутанхатона, полны тревогой за неё. Говорят, что Мернепта до сих пор влюблён в царицу Тэйе. Неужели и мне уготована такая судьба – любить мою госпожу до старости, ни разу не разделив с ней ложе? Царица Тэйе, вершительница судеб, любимая жена моего отца, она сделала мне много добра. Но она не любит мою Кийю, она втайне желает её гибели, и это отвращает от неё моё сердце. О Кийа, моя божественная Кийа, ради тебя я готов на всё, лишь бы ты потребовала от меня этой жертвы. Склони ко мне твой слух, произнеси одно лишь слово своими сладчайшими устами, и царевич Джхутимес превратится в огненного льва или послушного тебе охотничьего пса, потребуй только – и он пожертвует загробным блаженством. Но это может случиться, если Эхнатон узнает о моей любви. Он безумен, он ослеплён своим Атоном, он предаёт огню тела своих врагов – такого в стране Кемет ещё не бывало. Сожжение тела – может ли быть что-либо страшнее этого? Не потому ли так многочисленны стали стаи птиц мент и так тоскливы их крики, что Ка слишком многих врагов его величества так и не могут найти своей земной оболочки?

– Прыгай в воду, мальчик, прыгай в воду!

Сильными, уверенными взмахами маленьких рук он рассекает водную гладь, ноги его словно превратились в хвост упругой, способной бороться с бурным течением рыбы. Я отталкиваю его веслом от лодки, он искусно сопротивляется, уходя под воду в тот миг, когда весло готово обрушиться на его голову. Родившись таким хрупким и слабым, он укрепляет своё здоровье ежедневно, заставляя меня думать о том, что и за этим хрупким обликом, должно быть, скрывается могучее Ба. Любимец всей семьи, всех придворных, этот мальчик поистине одарён всеми дарами семи Хатхор. Счастливый мальчик, ибо он никогда не узнает, что такое заботы трона. Возможно, так и проживёт он весь предназначенный ему срок, и вряд ли он будет опасен и извилист, как путь змеи Мехен[75]75
  ...опасен и извилист, как путь змеи Мехен... — В египетских ритуальных текстах часто встречается упоминание волнообразно изогнутой змеи Мехен, символизирующей те изгибы пути, по которому следует Солнце во время его ночного пути через подземное царство. В египетской мифологии образ змеи часто имеет как добрый, так и злой смысл.


[Закрыть]. Бывают люди, чей путь боги устилают цветами от самого рождения до смерти. Царевич Тутанхатон – из таких...

– Теперь бросай браслет, Джхутимес!

Я снимаю с руки браслет, украшенный ониксом и лазуритом, и бросаю его в воду, чтобы Тутанхатон нырнул за ним. Как проворная светлая рыбка, он исчезает в зеленоватой глубине. Кийа, моя Кийа, если бы ты приказала, я нырнул бы для тебя на самое дно Тростникового моря... О моя Кийа, всякий раз, когда я остаюсь наедине с собой, образ твой возникает передо мной, мерцающий и непостижимый, как явление богини в сумраке храма. Кийа, о Кийа, если бы фараон не был фараоном...

– Вот!

Тяжело дыша, мальчик появляется на поверхности воды, но сил, чтобы перебраться в лодку, у него уже не хватает. Протягивая ему руку, я чувствую хрупкость его руки, совсем детской. На отдых ему дано совсем немного времени – только чтобы досчитать до ста.

– Теперь плыви к берегу, Тутанхатон!

Кийа, моя Кийа, если бы знала ты, как умеет любить царевич Джхутимес, как сильны и нежны его руки, как щедры его дары, как верно его сердце! Кто из женщин сравнится с тобой, Кийа? Назови Джхутимеса своим братом, возлюбленным своим, напои его вином из своих ладоней, сплети ему венок любви – и ты можешь убить его, когда захочешь, ты можешь отослать его далеко-далеко, в самое сердце Ливийской пустыни и приказать ему вырастить для тебя там чудесный цветок, и он будет поливать его своими слезами, даже если после ты бросишь в пыль его дар. Вереницу сменяющихся дней и ночей буду любить я тебя, Кийа, Кийа божественная. Кийа более прекрасная, чем Хатхор и Нут, Кийа, разделившая ложе и трон с моим братом... Сердце моё принадлежит тебе, Кийа, тело моё стало бы твоим, если бы ты захотела. Если бы ты захотела. Вавилонский царь Бурна-Буриаш послал в жёны Эхнатону свою дочь, судя по изображениям, она прекрасна (красота её, конечно, не затмит твоей, Кийа), и фараон не отказался от щедрого дара, быть может, любовь его к своей младшей жене угасает? Если это так, ты узнаешь, Кийа, что значит верное сердце Джхутимеса, ты узнаешь, как крепки его объятия. Ведь он не покинет тебя, Кийа, ведь он не отвернётся от тебя!

Лодка ткнулась носом в прибрежный песок, лодка нарушила задумчивость лотосов, образ возлюбленной потерялся в жгучих солнечных лучах, Хатхор уступила место Сохмет. Тутанхатон совсем бледен от усталости, но ничто на свете не заставит его разомкнуть губы и осквернить их просьбой об отдыхе. И в его руке вновь боевая палка с тупым наконечником, которой он не всегда удачно, но всегда уверенно отражает мои удары. Теперь нет времени помечтать о Кийе, теперь рука моя должна быть рукой воина, теперь всё тело моё должно стать зорким, как третье око Ра[76]76
  ...должно стать зорким, как третье око Ра. — Согласно одной из версий древнеегипетского мифа о сотворении мира, бог Ра, сотворив бога воздуха Шу и богиню влаги Тефнут, вскоре потерял их и отправил на их поиски свой собственный глаз. Не дождавшись его возвращения, Ра сотворил себе новый глаз, а когда старый вернулся, отыскав детей бога, Ра поместил его на лбу и превратил в змею-аспида, которая отныне стала символом царской власти.


[Закрыть]. Ибо нельзя быть слабым тому, кто учит другого быть сильным. Ибо нельзя, чтобы мальчик победил мужчину, мышцы которого ослаблены мечтами о возлюбленной. Ибо звезда Сопдет восходила надо мной уже двадцать пять раз, и нельзя, чтобы воин был побеждён мальчиком. И Тутанхатон получает почётную рану от удара по левому плечу.

– Теперь на колесницу, мальчик!

Кнут в его руке щадит коней, но их бег и без того достаточно резв. Вот мелькнуло в воздухе тёмно-коричневое оперение птицы, и я подаю мальчику его лук.

– Обвяжи вожжи вокруг пояса и стреляй!

Выстрел не совсем удачен, стрела не поразила птицу, а лишь задела её. В глазах Тутанхатона растерянность и стыд, и моё лицо сурово, ибо это первый его промах за сегодняшний день.

– Теперь подстегни коней, заставь их бежать быстрее ветра!

И ветер мчится за нами, горячий, раскалённый, как дыхание Сетха. Ещё миг – и догонит. Нет, не догонит он: кнут в руке Тутанхатона делает своё дело, и кони несутся с невероятной быстротой.

Откуда в этом мальчике такая отчаянная, такая безудержная смелость во всём, что касается военных упражнений? Должно быть, кровь отца, отважного военачальника. Или кровь могучего завоевателя Джхутимеса III, покорившего все земли вплоть до Каркемиша. Клянусь священным именем Ра, он захочет быть в рядах войска Кемет, когда наденет наряд молодого мужчины. А воевать придётся, обязательно придётся! Царство Хатти уже протянуло свои когти к ханаанским владениям фараона, местные правители, ещё верные Кемет, гибнут в борьбе с хатти и хабиру, не получая помощи от давнего союзника. Весь север Ханаана таит внутри себя огонь междоусобиц, и достаточно порыва ветра, чтобы он вспыхнул ярким костром. Отчего фараон не хочет посылать туда воинов? Отчего он мирится с потерей своих обширных владений? Если даже страна Куш, всегда покорная, осмелилась огрызнуться, как прибитая собака... А дань, какую дань несут к престолу фараона покорённые племена? А иноземные послы, которые вот уже сколько раз возвращались к своим дворам без ответных даров! Бурна-Буриаш просит владыку страны Кемет прислать ему хотя бы половину обещанного золота – какое унижение! А золотые изображения, обещанные нашим отцом царю Митанни, те, что даже были показаны его послам? Вместо них Эхнатон отправил Душратте деревянные изображения, покрытые позолотой. И это тогда, когда он жаловался на служителей бога и местных правителей, прибирающих к рукам сокровища царской казны? Где же золото, которого во времена нашего отца было неисчислимо много? Неужели всё оно отправилось в сокровищницу Дома Солнца? И только Хоремхеб, великий Хоремхеб, могучий Хоремхеб, ещё стоит на страже Кемет, как царственный лев Великой пустыни. Хоремхеб, чьё имя фараон пощадил[77]77
  ...Хоремхеб, чьё имя фараон пощадил... — В период правления царя-солнцепоклонника были изменены имена придворных и членов царской семьи, в которых встречались имена старых богов. Имя «Хоремхеб» означает «Хор в празднестве».


[Закрыть], Хоремхеб, которого побаивается даже царица Тэйе...

– Довольно, мальчик! Очень хорошо!

Глаза его излучают радость, глаза, горящие подобно чёрным драгоценным камням на бледном от усталости лице. Его красота ещё расцветёт и будет заставлять придворных красавиц томиться по ней. Если бы я обладал такой красотой, быть может, Кийа... Но разве фараон красив? Разве Эхнатон взял что-либо от красоты своих родителей? Кийа, моя Кийа... Теперь я не могу её видеть, она вместе с фараоном живёт в Северном дворце. Здесь она не будет жить никогда, царица-мать не допустит этого. Если только... Но и тогда у моей Кийи останется много врагов. Быть может, самый могущественный из них – Эйе, отец бога. Эйе, с лица которого редко исчезает приветливая улыбка. Он и царица-мать заодно, и, если захотят, они могут погубить Кийю. Но зачем? Разве придают какое-нибудь значение обитательницам женского дома его величества? Придают, если они разделяют со своим повелителем не только ложе, но и трон. Придают, ибо такого ещё не бывало. Была царица Хатшепсут, но лишь царица, хотя она и приказывала изображать себя в виде фараона[78]78
  Хатшепсут – царица Египта (правила ок. 1472—1458 гг. до н. э.), дочь Джхутимеса I (см.), достигла беспрецедентной для царицы власти, приняв полные права и регалии фараона.


[Закрыть]. А Кийа носит венец фараонов, Кийа зовётся младшим фараоном...

– Джхутимес, могу я спросить тебя?

– Спрашивай.

– Ты возьмёшь меня на войну и позволишь править боевой колесницей?

– Если будет война, Тутанхатон.

– Если будет?

– Если ты пожелаешь стать великим воителем, подобным Снофру и Джосеру...

Растянувшись на траве под сенью густых кедров, ведём мы неторопливый разговор мальчика и мужчины, разговор двух царевичей, рождённых царским домом великой Кемет. Здесь, в тени, прохладно и тихо, и говорить хочется не о войне, вовсе не о войне! Но Тутанхатон ещё слишком мал, его, как всякого мальчика, больше интересует война, чем непонятная любовь, которой пропитан весь воздух и которая может быть подобна и самому чудесному аромату, и дыханию ядовитых испарений. Всё впереди у царевича Тутанхатона, впереди и любовь. Только бы не такая жгучая и гибельная, как моя к Кийе.

– Джхутимес, верно ли, что в бою стрела летит почти на четверть схена[79]79
  ...стрела летит почти на целый схен... — Схен – 445,2 м.


[Закрыть]?

– Разные стрелы бывают, Тутанхатон.

– Говорят, в Вавилоне делают мечи крепче камня и ярче солнца...

– Их делают из железа, а оно прочнее меди и бронзы.

– Ты их видел?

– Нет.

– Если бы иметь такой меч! Если бы иметь хотя бы кинжал!

– Когда-нибудь будешь иметь, Тутанхатон.

– А у хатти есть такие мечи?

– Есть.

Чья-то лёгкая тень проскользнула между деревьями, чей-то быстрый взгляд коснулся нас, распростёртых на траве. Коснулся – и исчез, затерялся в гуще тамарисковых зарослей. Повеяло тонким ароматом, но это не цветы, это запах драгоценных притираний. Кто это – служанка, одна из царских наложниц, царевна?

– Я хочу стать полководцем, Джхутимес. Великим полководцем! Я завоевал бы для моей Кемет все земли, лежащие за Тростниковым морем. Я сделал бы из врагов Кемет подножие для трона его величества, я заставил бы все народы склониться перед величием владыки Обеих Земель. В бою я захватил бы вавилонские мечи, и в стране Кемет их стало бы много-много. И ещё я воздвиг бы Дом Солнца, ещё красивее и выше, чем сейчас. И его величество сказал бы мне: «Ты великий полководец, Тутанхатон!»

«Его величество...» Кто встанет у кормила великой Кемет, когда Тутанхатон вырастет и сможет стать полководцем? Эхнатону тридцать лет. Если боги даруют ему долголетие нашего отца... Пусть его величество живёт долго, долго. Пусть его величество будет, как обещает, долгим по веку своему. Пусть только Кийа, моя Кийа, придёт в мои объятия. Пусть только Кийа...

– Разве ты не знаешь, что она в Северном дворце? Зачем повторяешь её имя?

Я произнёс имя моей возлюбленной вслух, и Тутанхатон услышал его. Великие боги! Никто из членов царского дома не любит Кийю. Никто, кроме фараона и меня.

– Тебе показалось, Тутанхатон.

– До сих пор ты не лгал мне, Джхутимес...

Стайка пёстрых птиц пронеслась в воздухе, над нашими головами, и щебет их заглушил мой вздох, тяжкий, слишком тяжкий для мужчины, скорее подобающий женщине. Вздох любви моей к Кийе, вздох моего одиночества. О Кийа, моя Кийа, кто создал тебя, кто создал тебя для вечных страданий моих? Неужели и там, в Аменти, я буду лишь наблюдать за тем, как ты будешь следовать путём солнца бок о бок с Эхнатоном?

Царевна спасает меня – маленькая, изящная царевна Анхесенпаатон. Это она стояла за деревьями, это она украдкой наблюдала за нами. Так хороша она, что хочется любоваться ею, как драгоценным украшением или прелестным цветком. Она смотрит с улыбкой на нас, глаза её лучезарны, глаза её полны радости.

– Я хочу покататься на лодке, Джхутимес.

– Твоё желание будет исполнено, прекрасная госпожа.

Зеленоватая поверхность пруда вновь отражает тростниковую лодку и нас троих – Тутанхатона, Анхесенпаатон и меня. Они сидят рядом и не смотрят друг на друга, но чувствуется, что Тутанхатон заботливо оберегает девочку, чтобы на неё не попали брызги воды, чтобы ей было удобно сидеть на корме. Так должен поступать любой мужчина, но когда Тутанхатон делает это для девочки Анхесенпаатон, он делает это с особенным удовольствием. Любовь, подобная маленькой хрупкой газели, или тень её, тень от любви взрослых? О Кийа, о моя Кийа, чего только не отдал бы я за то, чтобы были мы с тобой подобны этим двум детям, свободным и вольным любить друг друга, если Хатхор благословит их своим сиянием? И даже если благословение даст зримое солнце, царственное солнце?

* * *

Я ворвался в её маленький дворец, разукрашенный, как игрушка, я оттолкнул стражников, пытавшихся меня задержать, я миновал толпу испуганных служанок, я вошёл в её покои, где лежала она на полу, измученная, обессиленная горем. Кийа, моя Кийа была свергнута с престола, лишена царского венца, дочь её умерла вслед за царевной Макетатон, пережив её на два месяца. Поддавшись злому совету или собственной злой воле, Эхнатон изгнал свою возлюбленную, Эхнатон повелел стереть её имя на всех изображениях, Эхнатон провозгласил соправителем царевича Нефр-нефру-атона, дав ему имя Хефер-нефру-атон, Эхнатон дал согласие на брак Нефр-нефру-атона со своей старшей дочерью Меритатон. То, чего боялась Кийа, то, чего так страшилась она, свершилось и сбылось в предназначенные богами сроки. Теперь, поверженная, лежала она на полу своего роскошного покоя, где, должно быть, долгие часы любви проводил с ней фараон. Как испугалась, как вздрогнула она, услышав мои шаги! Как обхватила она мои колени и как разрыдалась, когда я поднял её и привлёк на свою грудь! Глаза её тонули в море скорби, тело её было объято страхом, она была в моих объятиях словно мёртвая, словно окаменевшая под взглядом волшебной радужной змеи. Не в силах вымолвить ни слова, я обнимал мою прекрасную, мою возлюбленную Кийю, ту, ради которой совершил бы и величайший подвиг, и величайшее преступление. Я уложил её на ложе и сам сел с нею рядом, потому что она не отпускала моей руки, потому что она держалась за неё, как за последний амулет, дарующий жизнь. Всегда она знала о моей любви и всегда знала, что ничто на свете не может отвратить меня от неё, даже если бы вся страна Кемет прокляла её имя и уничтожила бы саму память о ней. Чем провинилась она, что навлекло на неё гнев фараона, что заставило его низвергнуть со страшной высоты ту, которую столь высоко вознёс он? Её называли виновницей всех бед Кемет, её ненавидели едва ли не больше, чем самого фараона, её называли злой и хитрой, но для меня она была прекраснее всех даров Нут, прекраснее самой любви, которую внушала она. Молча смотрел я на неё, и сердце моё разрывалось от горя, когда я видел её глаза, полные слёз, её лицо, искажённое страхом и страданием. Губы её шептали невнятно, и я знал, что повторяет она один-единственный вопрос, на который ищет ответа, что молит своего царственного возлюбленного ответить, объяснить: за что? За что? Но я не знал, наказана или спасена была она гневом фараона, и потому не мог разделить её страдания, хотя и готов был сделать всё, чтобы избавить её от них. Только один светильник горел в её покое, только это маленькое пламя освещало её великое горе и мою великую любовь. И я сказал моей Кийе:

– Госпожа моя, возлюбленная моя госпожа, ты должна уйти, тебе лучше покинуть Ахетатон. Я останусь возле твоей колесницы, если ты пожелаешь, я буду сопровождать тебя всюду. Оставаться здесь опасно, гнев его величества – да будет он жив, цел и здоров! – губит его врагов...

– Врагов?! Разве я враг ему?

– Но он изгнал тебя!

– Его обманули... царица-мать и этот проклятый Туту, и старый хитрый Эйе, и этот проклятый Хоремхеб....

– Не говори плохо о Хоремхебе. Не будь его, страна Кемет испытала бы многие бедствия. Кийа, прошу тебя, не говори плохо о Хоремхебе! Никто не может проникнуть в мысли его величества, никто не знает, что побудило его поступить так...

– Я знаю! Царица Тэйе, глаза которой уже обратились в сторону Запада, отец бога Эйе, полководец Хоремхеб, царица Нефр-эт, Меритатон и царевич Нефр-нефру-атон, все они, возненавидевшие меня!

– Кийа, тобой движет гнев...

– Я ждала этого! Я была слишком прекрасна для них, слишком недосягаема. Воля моя была волей для фараона, согласно моему желанию он принимал и отсылал послов, согласно моему желанию карал моих врагов, тех, для кого я могла просить казни...

– Молчи, Кийа!

Я закрыл ей рот рукой, ибо стены дворца могли иметь уши, ибо слова, которые она произносила, были слишком страшны. Кто мог догадаться, какую власть имела эта маленькая женщина? Только её могущественные враги, Эйе и царица-мать. Но Хоремхеб, мужественный и благородный Хоремхеб, как мог он ненавидеть Кийю, как мог он мстить женщине? Кийа не права. Не права! Не права!

– Госпожа моя, смири своё сердце, сдержи свой гнев и свою печаль, помни о том, что тебе нужно спасаться...

– От моего возлюбленного? От Эхнатона, чьё лицо склонялось над моим столько раз?!

– Именно поэтому, Кийа, именно поэтому... Разве не клялся он в любви и верности царице Нефр-эт? Разве ханаанская царевна не была владычицей его сердца целых три года?

Она вспыхнула, и я увидел перед собой лик разгневанной Тефнут[80]80
  Тефнут — богиня влаги. Известен миф об уходе Тефнут, разгневавшейся на людей за недостаточное её почитание, после чего в Египте настала страшная засуха. Миф завершается возвращением богини в Египет по просьбе Ра, пославшего за ней Тота и Шу, по другим версиям – Инпу.


[Закрыть], прекрасный и внушающий ужас. Пальцы её разжались, она выпустила мою руку, блеск её глаз затмевал блеск огня.

– Ты меня равняешь с ними, Джхутимес? Плакал ли он на их коленях? Говорил ли им о своём страхе, который гнал его из Опета? Посадил ли он ханаанскую царевну рядом с собой на трон Кемет?

– Кийа, ты погубишь себя!

– Что мне осталось? Уйди, не оставайся рядом со злейшим врагом его величества, не пятнай свою честь воина разговором с той, которая погубила Кемет!

– Кийа, не говори так! Кийа, ты знаешь о моей любви, знаешь, что ты одна для меня под благословенными лучами солнца, знаешь, что нет у тебя слуги преданнее царевича Джхутимеса, и ты говоришь так, ты отталкиваешь меня!

– Ты хотел получить моё тело? Так бери его, Джхутимес, вот оно здесь, окаменевшее от горя, оно принадлежит тебе, потому что не нужно больше его величеству, вот оно, которое вскоре станет добычей огня! Бери его, Джхутимес, ты же мужчина, и в жилах твоих течёт царская кровь, более царственная, чем в жилах Эхнатона, ведь его мать – дочь простого хранителя храмового скота! Что же ты медлишь, Джхутимес? Бери его!

Голова моя пылала, словно объятая венцом полуденной Сохмет, и кровь в жилах казалась расплавленным золотом, так обжигала она всё тело, так яростно стучала в виски. И я сжал её в своих объятиях, мою единственную, мою прекрасную возлюбленную, но не лёг с ней, а вынес её на руках из разукрашенного дворца и привёз в дом моего друга, Пареннефера, тоже подвергнутого гонениям, человека, когда-то близкого ко двору его величества, руководившего постройкой Дома Солнца в старой столице. Забытый всеми, к счастью, и своим бывшим покровителем, жил он уединённо на окраине Ахетатона, ибо жена его и дочь остались при дворе и он не хотел разлучиться с ними. Туда и привёз я мою возлюбленную госпожу и там пал жертвой огненной Сохмет, там стали мы подобны первоначальным Гебу и Нут, там приняла она мою любовь и моё семя, там обрёл царевич Джхутимес своё недостижимое счастье. Наутро я вернулся во дворец фараона и был удивлён тем, что никто не заметил моего отсутствия. Мне казалось, что рушится мир, но никто, кроме меня, не слышал грохота, никто не видел разверзшейся пропасти и благословенного Хапи, изливающего свои воды с неба. Тутанхатон встретил меня, но он был печален и молчалив. А я боялся разомкнуть уста, чтобы не выдать своей тайны, и тоже хранил молчание, прерывая его лишь изредка коротким приказанием. Так протекли часы обычных занятий, и мой ученик был сегодня рассеян и неловок. Когда же он выронил из рук боевую палку, я велел ему остановиться и строго спросил:

– Что с тобой случилось, почему руки твои сегодня подобны женским рукам?

Раньше нелегко было бы ему перенести такое оскорбление, но сегодня он только опустил глаза и ничего не ответил. Я подошёл, взял его за плечо – в глазах его были слёзы.

– Ты плачешь, Тутанхатон? Почему?

Мне странно было видеть его плачущим, более странно, чем царевича Нефр-нефру-атона. И он знал, что мне это странно, потому что тихо сказал:

– Ты хочешь знать всё, Джхутимес?

– То, что ты пожелаешь мне рассказать.

– Я хочу, чтобы никто не мог нас услышать...

– Тогда поговорим в лодке.

Он сидел напротив меня и казался совсем маленьким, совсем ребёнком. Обиженным ребёнком, огорчённым ребёнком. И я снова спросил его:

– Что с тобой случилось, Тутанхатон?

Тихо-тихо начал он свой рассказ, и порыв ветра заглушил его слова. Поэтому, взглянув на меня, он начал снова.

– Мы с Анхесенпаатон спустились к берегу Хапи по длинной лестнице, что ведёт из дворца. Мы сидели там, когда от другого берега отчалила тростниковая лодка, совсем небольшая. В ней был старик, странный старик. Не жрец и не земледелец, не воин и не флейтист, с глазами пустыми, как дно бронзовой чаши. Он долго смотрел на нас и ничего не говорил. Я встал, чтобы защитить Анхесенпаатон, потому что она боялась, и тогда он сказал: «Небосклон Вечности – одному. Другому – немота Великой пустыни на всю жизнь, до конца дней...» Анхесенпаатон испугали эти слова, и она заплакала...

– И тебя тоже испугали?

Он признался со вздохом:

– И меня.

Тревога закралась в моё сердце, и я долго искал слова утешения. Был ли этот старик бродячим заклинателем, безумцем или человеком, подосланным врагами фараона? Всем было опасно жить в царском дворце, всех могла настичь месть врагов фараона, и немало нашлось бы в Черной Земле рук, готовых вонзить кинжал в сердце ребёнка только потому, что в его жилах текла кровь, сходная с той, что мечтали бы увидеть разлитой по каменным плитам дворца ненавидящие Эхнатона.

Но если старик был подослан, как мог он узнать, что именно в этот час царственные дети окажутся на берегу Хапи?

– Старик был безумен и хотел испугать вас, – сказал я наконец, и мне казалось, что никогда в жизни я не произносил большей лжи. – Обратись к своему воспитателю, пусть он прочтёт над вами заклинание, отгоняющее злых духов. Не придавай значения словам безумца, успокой царевну, не страшись ничего, ибо вы находитесь под покровительством великого Атона. Всё пройдёт, Тутанхатон, не тревожься, не печалься. Заклинание развеет твою тоску и тоску Анхесенпаатон, слова эти будут записаны и уничтожены, тем самым уничтожится и смысл их. Обратись к жрецу Мернепта, расскажи ему всё от начала до конца, расскажи и то, что ты, быть может, утаил от меня...

– Я ничего не утаил от тебя, Джхутимес, – возразил мальчик, и в его голосе звучала глубокая обида. – Разве существуют тайны, которые надо скрывать от друзей?

Я скрывал мою тайну не только от него, доверчивого и наивного несмышлёныша, не только от друзей, но и от себя самого, ибо старался не думать о том, что Кийа всё ещё находится в доме Пареннефера и я могу вернуться к ней. А она ждала меня и, когда я вернулся, бросилась мне навстречу и обняла меня. Лицо её хранило следы недавних слёз, и оттого жгучая красота её поблёкла и, казалось, цвела уже не так ярко. Но это была Кийа, моя Кийа, и она была рядом со мной.

– Кийа, – сказал я ей, – моя возлюбленная Кийа, войди в мой дом госпожой и повелевай мною, как повелеваешь ты рабами и слугами. Выслушай меня, Кийа! Я давно стал твоим рабом, а тебя хочу сделать царицей. Уедем вместе, покинем Ахетатон, забудем всё, что было с тобою и со мной до нашей встречи. Мы оба молоды, впереди у нас ещё много радостных дней, я сумею сделать всё, чтобы ты забыла причинённое тебе горе, я буду оберегать тебя превыше собственного сердца, я буду исполнять все твои желания, даже если ты прикажешь мне броситься в пропасть. Кийа, моя прекрасная Кийа, позволь мне называть тебя госпожой моего дома, позволь мне быть твоим возлюбленным братом!

Так говорил я, но взгляд её был устремлён мимо меня, в пустую и одинокую даль прошлого счастья. Я сжал её руки, она не ответила. Я привлёк её к себе и заглянул ей в глаза, но она всё молчала, отрешённая, далёкая. Наконец она разомкнула губы, и я услышал её ответ, горький, как самое горькое вино.