Текст книги "Тутмос"
Автор книги: В. Василевская
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
* * *
Госпожа Иси не без тревоги смотрела, как царевич натягивает маленький детский лук. Правда, делает он это под присмотром опытного военачальника Руи-Ра, но как всё-таки тревожно, когда видишь оружие в руках собственного сына, семилетнего ребёнка, которого до сих пор хочется взять на руки и приласкать! Впрочем, на него уже надели набедренную повязку и пояс[41]41
…на него уже надели набедренную повязку и пояс… – В так называемый день прощания с детством на мальчиков надевали набедренную повязку и пояс, царевичам также заплетали косичку, которая была отличительным знаком принадлежности к царскому дому.
[Закрыть], а это значит, что пора Иси сдерживать свои материнские чувства, по крайней мере в присутствии других. Увы, её мальчика нельзя назвать красавцем, только глаза хороши – совсем чёрные, большие. Он не похож лицом ни на неё, ни на его величество, хотя что-то в его облике напоминает его деда, могучего Тутмоса I. И силён этот малыш не по годам, даже способен причинить матери боль, обнимая её. Руи-Ра говорит, что уже через год он сумеет править колесницей. Иси относится к этому недоверчиво, она всего боится. А вдруг попадутся слишком быстрые и необузданные кони? Ей приятно, когда она вместе с сыном катается на лодке или слушает придворного чтеца. И так хорошо, когда рядом с ними его величество, её возлюбленный господин, когда он смеётся, подбрасывая мальчика на руках. Но руки эти в последнее время всё-таки стали слабее. Два года назад владыка казался уже умирающим, и вот жрецы храма Амона принесли чудодейственное средство, изготовленное в тайном святилище бога. Через несколько дней Тутмос встал на ноги, ещё через пять дней совершил длительную прогулку по царским садам, ещё через месяц отправился на охоту, где убил много онагров[42]42
…где убил много онагров… — Онагр – дикий осёл.
[Закрыть] и антилоп. Чудо свершалось на глазах – к больному прибывали силы, возвращались давно утраченные аппетит и сон. Фараон принёс богатые жертвы Амону, Иси добавила к ним собственные дары, и вдвоём они щедро наградили жрецов храма, изготовивших такое чудесное лекарство. Как раз в это время в Нэ пригнали пленников из Ханаана, среди которых был и малолетний сын правителя Хальпы[43]43
…малолетний сын правителя Хальпы…— Хальпа – город в Северной Сирии.
[Закрыть], и все они стали собственностью бога. Должно быть, великий Амон благосклонно принял принесённые от всего сердца дары, потому что все вдруг поверили в исцеление фараона, в его долгий, поистине золотой век. И крепче других верила в это маленькая Иси, хотя именно ей часто казалось, что болезнь вовсе не ушла, только затаилась где-то глубоко, чтобы вновь наброситься на свою жертву и на этот раз уже не выпустить её. О, она с радостью отдала бы свою жизнь, но что значит она в глазах богов? Только маленькая испуганная женщина, хотя и носящая почётный титул матери наследника престола. Великая царская жена так и не принесла фараону сына, да и вообще в последнее время царственные супруги отдалились друг от друга. Говорили, что взор царицы обратился на Сененмута, воспитателя её дочери, и в истинность слухов можно было поверить, когда Хатшепсут вдруг начала скромно опускать глаза в присутствии красивого жреца. Иси боялась только, чтобы фараон не разгневался или не огорчился, но он как будто не слышал шёпота придворных, не желал замечать присутствия царицы и почти всё время, свободное от государственных дел, проводил со своей младшей женой, с любимым сыном. Вот и сейчас вышел на широкий балкон, с которого Иси наблюдала за играми царевича, подошёл так тихо, что она даже не услышала его шагов, только всем существом ощутила его присутствие и обернулась со своей обычной робкой, ласковой улыбкой. Фараон ответил ей взглядом, полным нежности, мягко сжал её руку. На его груди поблескивало новое драгоценное небти, которого Иси ещё не видела, и он улыбнулся, поймав её взгляд.
– У меня есть подарок и для тебя, моя золотая газель. Смотри, нравится тебе этот перстень? У этого лазурита необыкновенный цвет.
Он сам надел перстень на её палец и ласково погладил по щеке обрадованную и смущённую Иси. Лазурит и в самом деле был необыкновенный, отливал лёгким фиолетовым блеском, как бывает иногда на закатном небе. Иси поднесла руку к самым глазам, чтобы вдосталь налюбоваться чудесным, подарком.
– Благодарю тебя, господин мой!
– Ты достойна тысячи таких перстней, Иси. Где я найду женщину, подобную тебе?
Она не ответила, хотя фараон и не ждал ответа. Он привлёк её к себе, обнял. Они вместе смотрели на маленького царевича, упражнявшегося в стрельбе из лука. Теперь он стрелял в цель – пучок травы, перехваченной травяным жгутом и поставленный на расстоянии примерно пятнадцати шагов. Первые две стрелы пролетели мимо, цели достигла только третья. Видно было, что мальчик рассердился, нахмурил брови. Военачальник спокойно поправил его руку, слишком напряжённо держащую лук.
– Он всегда сердится, когда у него что-то не получается, особенно в присутствии других, – сказала Иси.
– Это гордость. Она свойственна царям.
Иси вдруг подумала о том, что этот черноглазый мальчик, её сын, и в самом деле станет царём, взойдёт на трон, будет повелевать жизнью и смертью своих рехит[44]44
…повелевать жизнью и смертью своих рехит. — Рехит – подданные.
[Закрыть]. Только бы он успел подрасти и стать настоящим мужчиной, только бы её возлюбленный жил долго, долго… Она представила себе сына уже совсем взрослым, почему-то сорокалетним. Но в сорок лет жизнь человека уже начинает клониться к закату. А вот её возлюбленному нет ещё и тридцати, значит, впереди у него большой срок. И она будет с ним всегда, даже когда состарится и станет совсем некрасивой, потому что боги даровали ей счастье стать матерью наследника престола. Она, пожалуй, слишком легко представила себе взрослого сына, а вот представить стариком своего возлюбленного не может. Говорят, была в древности царица, которая пожелала ослепнуть, чтобы запечатлеть в памяти прекрасное лицо своего мужа и своё собственное. Боги исполнили это желание, но сын царицы, не зная об этом, неустанно молил богов вернуть матери зрение. И молитва сына оказалась сильнее – царица прозрела и увидела себя и своего мужа дряхлыми, морщинистыми стариками. Невозможно представить, что лицо его величества когда-нибудь покроется сеткой морщин, что глаза потускнеют, что губы станут бесцветными и больше не напомнят плодов граната. Лучше и в самом деле ослепнуть. На глаза вдруг навернулись непрошеные слёзы.
– О чём ты, Иси?
– Ничего, господин мой, это бывает со мной… Грусть подкрадывается нежданно, сжимается сердце. Может быть, скоро ты разлюбишь меня?
– Не говори так. Зачем ты меня огорчаешь? Поговорим лучше о другом. Ты видела пленных ханаанских царевичей? Настоящие воины, особенно этот Араттарна, сын Харатту. Ему всего одиннадцать, но силой он не уступит шестнадцатилетним. Я хочу, чтобы он стал телохранителем нашего сына. Из этих хурритов получаются самые преданные слуги. Джосеркара-сенеб говорил мне, что вначале это был дикий зверёныш, кусался и царапался как бешеный. А теперь ходит за божественным отцом, как верная собака.
– Божественные отцы, должно быть, умеют глядеть в самое сердце.
– Это так. И Джосеркара-сенеб заслуживает любви, ведь правда? Никто лучше него не умеет смирять этих гордых ханаанских львят. Говорят, он находится под особым покровительством великого Амона с той самой ночи, когда вышел из тайного святилища лишённым двух пальцев, истекающим кровью. Чем больше я смотрю на него, тем больше убеждаюсь, что это правда. Милосердие владыки богов простирается за пределы того, что может постичь наше сердце…
Иси подняла на фараона глаза – глубокие, полные грусти.
– Мой господин, я слышала, что ты собираешься отправиться с войском в Ханаан. Это правда?
– Правда.
– Я думала, будет достаточно великого похода в земли Куша…
Тутмос рассмеялся.
– Но это было так давно, Иси! Ещё до рождения нашего сына! Память побеждённых очень короткая, они быстро поднимают головы. Я слышал, что даже Видийя и Апшара начали сколачивать союз против меня. Что же ты думаешь, я позволю им грозить Великому Дому? Смахну их как назойливых насекомых, недаром владыка богов вернул мне силы. Ты ведь боишься за меня, не хочешь расставаться со мной? Поход будет очень коротким. Разве много времени понадобилось для того, чтобы покорить Куш?
Иси невольно улыбнулась этому невинному хвастовству.
– Господин мой, мой возлюбленный, всякая разлука с тобой тяжела. Даже когда ты отправляешься на охоту к великим пирамидам! Мне нужно сладостное дыхание уст твоих, как мне жить без него? Твой отец воевал непрестанно, а ведь Кемет совсем недавно сбросила ярмо чужеземных царей. Она устало дышит, наша Чёрная Земля… Ты хотел воздвигнуть величественные храмы по всей стране, разве нет?
– Ты думаешь, я забыл об этом? Сененмут принёс мне несколько чертежей; планы самых больших построек. Эти храмы могут быть великолепны… В обоих Домах золота ещё найдётся то, что поможет мне украсить Кемет новыми храмами во славу великого Амона. Если распорядителем работ станет Сененмут, я буду совсем спокоен…
Он с лёгкостью произносил имя Сененмута, как будто в нём не было ничего, кроме приятно перекатывающихся звуков, словно горсть виноградин на ладони. Ни гнева, ни обиды, ни даже лёгкого раздражения, хотя Тутмос не мог не знать того, что происходило прямо на его глазах. Сененмут, помимо всего прочего, ещё и талантливый архитектор, отчего же ему не послужить во славу Амона? Иси не понимала. Но, как всегда, свои мысли оставила в глубине сердца, за самой потаённой его створкой.
– И ты всё-таки будешь воевать, божественный господин?
– Разве поход на царьков вроде Харатту – это война? Он бежал быстрее антилопы, оставив в наших руках малолетнего сына, а теперь шипит, как змея под камнем в глубокой расщелине. Вот чем сыновья Кемет отличаются от всех этих нехси[45]45
…сыновья Кемет отличаются от всех этих нехси… — Нехси – древнеегипетское обозначение чернокожих.
[Закрыть] и ханаанеев – разве кто-нибудь из наших воинов побежал бы, оставив в руках врагов наследника престола? Они пали бы мёртвыми вокруг его трона и своими телами преградили проход врагу! Но великая и сильная Кемет вынуждена воевать со всей этой мелочью, как лев вынужден отбиваться от злой мошкары. Я верю, что настанет время, когда и воевать уже не понадобится, нужны будут только умные и преданные наместники во всех покорённых краях. Мой отец для этого немало потрудился, а что мне мешает пойти по его следам? Теперь, когда есть сын…
Иси грустно склонила голову и снова стала смотреть на подаренный фараоном перстень, хотя где-то в глубине её сердца жила мысль, что фараон просто храбрится. Царевич Тутмос уже отложил лук, занимался другим, не менее важным делом – строил из камешков подобие пограничной крепости, низкой и широкой, похожей на неуклюжую черепаху. Руи-Ра спокойно наблюдал и за этим занятием, скрестив на груди руки. Военачальники и вообще воины всегда казались Иси совсем не похожими на остальных людей, как будто в слёзы Ра, из которых они были сотворены, добавили ещё каменную пыль и песок. Издавна могущество царской власти покоилось на копьях воинов, особенно это стало ясно, когда Кемет раскололась и в неё хлынули толпы хека-хасут[46]46
…хлынули толпы хека-хасут… – Хека-хасут – условное египтологическое обозначение иноземцев, в 1710-1560 гг. до н. э. захвативших Египет. Греческое «гиксосы», ошибочно сочтённое этническим термином, является лишь собирательным понятием и обозначает чужеземные кочевые племена, среди которых были представители различных этносов. В египтологической литературе их также называют «властелинами стран», «властителями пустынных нагорий».
[Закрыть], а теперь, после царствования свирепого Тутмоса I, войско вновь становилось большой силой. Они даже смели роптать, что долго сидят в Кемет без всякого дела! И всё ведь начинается с малого – с такого вот почти презрительного спокойствия, с каким совсем ещё молодой военачальник смотрит на забавы царского сына. Правда, Руи-Ра происходит из знатного рода, его отец долгие годы был правителем Дома войны, но ведь так ведёт себя не только он. А фараон мечтает о военных походах. Неужели все мужчины созданы так, что жить не могут без войны – все, даже цари, даже такие миролюбивые по природе люди, как Тутмос II? Не успел он как следует оправиться от тяжёлой болезни, как все его мысли обратились к богатым землям Ханаана, к какому-то ничтожному Харатту, бросившему своего сына… А для неё счастье – просто ощущать его молчаливое присутствие, просто смотреть на сына, даже когда он занят постройкой военной крепости. Вот и всё. Это так мало в глазах богов, но это – целый мир, за существование которого она с радостью отдала бы жизнь. Что жизнь? Её гробница, такая красивая, уже почти совсем готова, и расположена она неподалёку от гробницы фараона, а это для неё значит больше, чем все богатства, с которыми она уйдёт в страну Вечности. И этот перстень, который он сегодня надел ей на палец, она тоже возьмёт с собой туда, где уже не будет войн и разлук.
– Ты сегодня грустна, Иси. Может быть, нездорова?
– Нет, мой господин. Я же сказала тебе – это случается…
– Почему на людей иногда нападает внезапная грусть? Надо бы спросить у божественных отцов. Может быть, это боги напоминают нам о стране Заката?
– А разве там никто не радуется, не смеётся?
– Аменемнес говорит, что обитатели полей Налу живут там совершенно так же, как здесь, на земле. Там есть всё…
– И любовь?
– И любовь. Только не рождаются дети.
Нет, сегодня ей не вырваться из кольца охватившей её грусти, как ни пытайся. Должно быть, эта грусть и в самом деле рождена в иных мирах, в утробе Нут, среди бессмертных звёзд. Иси хочется прижаться головой к груди фараона, но этого нельзя сделать на людях. Вот так, прижаться щекой к золотым крыльям коршуна Нехебт, к переливчатой чешуе Буто. И слушать, как под ними бьётся сердце фараона, омытое свежей, помолодевшей кровью. Страшной ценой было добыто чудодейственное средство, но ведь оно помогло. Говорят, кое-где в Ханаане и в Джахи[47]47
…кое-где в Ханаане и в Джахи… – Джахи – древнеегипетское название Финикии, царства в Восточном Средиземноморье.
[Закрыть] изготовляют лекарства, замешанные на крови младенцев. Но жрецы Кемет никогда бы такого не допустили, поэтому и процветает благословенная Чёрная Земля. Его величество чувствует себя гораздо лучше, и в этом заслуга божественных отцов, к которым Иси с детства питает глубокое уважение. Её дед был верховным жрецом Осириса в священном городе Абаде[48]48
…был верховным жрецом Осириса в священном городе Абаде. – Осирис (традиционное греческое, египетское Усирэ) – один из наиболее значимых божеств древнеегипетского пантеона, бог-царь, владыка мёртвых, воплощение умирающей и воскресающей природы. Мифы рассказывают, что, получив трон по наследству, Осирис мудро и справедливо правил Египтом, но был убит своим братом, коварным Сетхом, который разрубил его тело на куски и разбросал по всей земле. Исида отправилась на поиски Осириса и, находя часть его тела, воздвигала над нею гробницу, самая священная из которых находилась в городе Абаде (греческое Абидос), ставшем центром почитания культа этого бога. Оживлённый с помощью ока Хора, Осирис стал царём мёртвых, главой загробного суда. Изображался в виде спелёнутой мумии в белой короне с двумя перьями («корона атеф»), со знаками царской власти в руках, изображение нередко окрашивалось в зелёный цвет. Осирис был связан с культом Нила, а также с растениями – ячменём, полбой, виноградом.
[Закрыть].
– Может быть, отправимся в сады храма? Там много тени и воды.
– Как ты прикажешь, мой господин. Моё счастье – исполнять желания твоего сердца…
Чудесные запахи со всех сторон, обилие зелени и цветов, лепестки которых переливаются всеми красками рассветных и закатных небес, от золотисто-розового до тёмно-фиолетового, почти чёрного. Смотритель садов Амона знает своё дело, и знают его садовники, в чьих руках цветы, кажется, не только дышат, но и говорят. По узким желобкам вдоль дорожек струится вода. Повсюду чудесные деревья – стройные акации и сикоморы, красные кедры мер, драгоценные аш и уат, дерево сеснеджем[49]49
…драгоценные аш и уат, дерево сеснеджем… – Дерево аш – киликийская пихта. Уат – возможно, можжевельник. Сеснеджем – рожковое дерево.
[Закрыть], в кору которого можно глядеться, как в зеркало, и ещё множество других, привезённых из далёких краёв вместе с необходимой им почвой, в которой прекрасные гости Кемет и растут, как в родной земле. А пальмы такие высокие, что заслоняют небо. Впрочем, они всё равно ниже колонн в храме Лиона. Есть и совсем низкие пальмы, раскидистые, подобные опахалам. И те, что зовутся пальмами кукушек, у которых совершенно особенный оттенок листьев. И ещё очень много тамариска, белого и розового. Как на росписях в опочивальне Иси. Только там из зарослей тамариска выглядывают белые нахохленные куропатки. Они собрались стайкой, как собираются иногда обитательницы женского дома фараона, и, наверное, перемывают косточки голубкам – новым наложницам горделивого, блестяще оперённого повелителя. Говорят, одному из фараонов древности так надоели его жёны, что он в досаде пожелал всем им обратиться именно в куропаток. Но и став куропатками, женщины не унялись – так ворковали, что фараон приказал их выпустить на волю, а сам в отчаянии поклялся, что больше не возьмёт ни одной жены. А что было дальше, говорят по-разному: то ли фараон сам обратился в коршуна, то ли влюбился в прекрасную чужеземную царевну, которая обернулась коршуном и выклевала ему глаза, отомстив за весь женский род. Женщины Тутмоса II болтливы, но Иси редко принимает участие в их разговорах. Она была молчуньей и до того, как стала матерью наследника.
Рождение царевича могло бы изменить её нрав, это нередко случалось со счастливицами. Но Иси не изменилась – по-прежнему была робка, молчалива, по-прежнему боялась великой царской жены Хатшепсут. А та её просто не замечала, особенно теперь, когда всё её существо было напоено страстью. Обычай есть обычай, от него нельзя отступать – царевич Тутмос женится на царевне Нефрура, дочери главной царицы, своей сводной сестре. Это знают и Иси и Хатшепсут, знает и Нефрура, которой уже минуло десять лет. А что за дело до неё загорелому мальчишке с озорными чёрными глазами, который сейчас, должно быть, всё ещё строит крепость из камешков под наблюдением невозмутимого военачальника! Но такова судьба тех, кто принадлежит к царскому дому – вся их жизнь предопределена заранее, уже подрастают новые жрецы, новые воины, новые телохранители для будущего фараона. Вот, должно быть, один из них – рослый, плечистый мальчик с чёрными кудрями, закрывающими шею и лоб до самых бровей, с кожей смуглой, как у всех хурритов, с тёмными глазами, которых он ещё не научился опускать при виде царственных особ. Он идёт рядом с божественным отцом в белых одеждах, идёт сбоку и чуть позади, как собака, и только рука жреца, пригибающая его к земле, заставляет мальчика склониться перед величием живого бога и его возлюбленной жены. А жрец стоит, почтительно склонившись, сложив на груди руки, и вновь лёгкая грусть касается сердца Иси – Джосеркара-сенеб, сделавший для неё и для фараона так много, теперь присматривает за знатными пленниками, потому что его правая рука, лишённая двух пальцев, высохла и больше не может держать целительный нож.
– Кто это, Джосеркара-сенеб? – спрашивает его величество.
– Его имя Рамери, божественный фараон.
– А старое?
– Араттарна, сын Харатту.
– Тот самый львёнок, который царапался и кусался? Теперь, я вижу, он присмирел… Подойди ближе, повелитель кочевников! Из тебя выйдет хороший телохранитель для моего сына. Смотри, служи ему верно, иначе великий Амон… Понимаешь ли ты, какая тебе уготована честь? Ты был пылью в пустыне, теперь будешь свежим тростником у ног живого бога, лучи священного солнца закалят твоё сердце и сделают его сильным, а от него необыкновенной силой нальются и твои мышцы. Понимаешь ли ты, Араттарна, сын Харатту?
И Иси, и Джосеркара-сенеб смотрели удивлённо на фараона, говорившего так спокойно с маленьким пленником, рабом, жизнь и смерть которого не должна была беспокоить владыку. Мальчик слушал серьёзно, глядя на драгоценное небти фараона, уже не поднимая столь дерзко своих блестящих глаз. Тутмос II никогда не позволял себе столь вопиющего нарушения священных обычаев. Но и царской жене, и божественному отцу показалось, что он готов даже положить руку на плечо мальчика, словно тот принадлежал не к царскому дому маленькой и ничтожной Хальпы, а к великому царскому дому Кемет.
– Мне говорили, что ты очень силён, я и так это вижу. Сможешь ли на охоте защитить фараона от когтей свирепого льва? Сможешь ли в бою закрыть его собой, хотя бы тело твоё ощетинилось вонзёнными в него стрелами, как ветви колючих растений? Сможешь ли ты зубами вырвать стрелу из его раны, если даже обе руки у тебя будут отрублены по локоть? Смотри, гнев Амона обрушивается на нерадивых рабов и на земле их предают проклятию, а в Стране Заката их сердца пожирает чудовище Амт[50]50
…их сердца пожирает чудовище Амт. – Амт (Амат) – богиня-чудовище загробного царства, пожиравшая сердца грешников.
[Закрыть]. Был ли ты уже в храме владыки богов?
– Отвечай его величеству, – шепнул Джосеркара-сенеб.
– Твоё величество, да будешь ты жив, цел и здоров[51]51
…да будешь ты жив, цел и здоров… – В египтологической литературе встречающаяся в разных вариантах священная формула, которой полагалось сопровождать упоминание имени фараона.
[Закрыть], я уже переступил порог храма, следуя за божественным отцом Джосеркара-сенебом, и великий Амон призвал меня к служению. Пусть имя моё будет предано вечному проклятию, если когда-либо я изменю своему долгу и позволю причинить вред своему повелителю.
Мальчик говорил на языке Кемет довольно правильно, хотя в его речи проскальзывали свойственные хурритам гортанные звуки и порой чувствовалось, что он подбирает слова и очень тревожит этим сердце божественного отца, с волнением следящего за своим воспитанником. Тутмос II улыбнулся и сделал знак Джосеркара-сенебу, что они могут следовать дальше. Мальчик вновь пал ниц, на этот раз без принуждения, и лежал до тех пор, пока жрец не разрешил ему подняться. Иси невольно оглянулась, когда они с фараоном пошли дальше. Этот пленный ханаанский царевич, сын правителя Хальпы, чем-то встревожил её сердце. А ведь он будет телохранителем её сына, так сказал фараон. И почему его величество вдруг заговорил с обыкновенным рабом, пленником, хотя бы и знатного рода? Она робко подняла глаза на своего царственного возлюбленного, но он шёл молча, глубоко задумавшись. Солнечные лучи, пробившиеся сквозь густые зелёные кроны, золотыми искрами вспыхивали на драгоценном царском небти.
* * *
Инени начертил на земле большой круг, а в нём – несколько маленьких кружков и предложил Рамери метнуть дротик в каждую из этих мишеней. Отойдя немного в сторону, он смотрел на хуррита с восхищением, слегка приоткрыв рот. Самому Инени казалось немыслимым подобное искусство. Даже если он подойдёт вплотную к кругу, а не встанет на расстоянии пяти шагов, как делал Рамери, он вряд ли сумеет метнуть дротик так, чтобы он вонзился в землю отвесно. А Рамери делал это спокойно и со знанием дела и, к ещё большему восторгу Инени, совсем не хвастался своим умением.
– А ты можешь метнуть дротик так, чтобы срезать головку цветка? – замирая от восторга, спросил Инени.
Рамери смерил предложенную мишень спокойным, деловитым взором:
– Могу.
Ярко-розовая головка цветка отлетела в траву, и Инени, подняв её, глазам своим не мог поверить. Чего стоило его умение читать священные тексты и находить на небе созвездие Бегемотихи[52]52
…находить на небе созвездие Бегемотихи… – Древнеегипетское название Малой Медведицы.
[Закрыть] по сравнению с волшебным, поистине волшебным искусством Рамери! Поначалу он отнёсся с высокомерием к своему ровеснику, который был пленником и, значит, всего лишь рабом, хотя и происходил из царского рода Хальпы. Встретившись с ним случайно в садах храма Амона, Инени не придал никакого значения этой мимолётной встрече и насторожился только, когда вечером отец начал рассказывать дома об удивительной чести, выпавшей на долю маленького хуррита. Встретившись с Рамери во второй раз, Инени пригляделся к нему более внимательно. С виду Рамери был ничем не примечателен, хотя, несомненно, силён и крепок, но разве мало вокруг фараона людей сильных и отважных? Отец сказал, что и царевич Тутмос, чьим телохранителем в будущем должен был стать Рамери, с удовольствием смотрел на него, а ведь царевич ещё несмышлёныш. Инени снизошёл до разговора с пленником и убедился, что он неглуп и отвечает на все вопросы спокойно и с достоинством, хотя не так уж хорошо говорит на благозвучном языке Кемет. А так как Инени всегда скучал со своими сверстниками, товарищами по жреческой школе, то он предпочёл познакомиться поближе с заинтересовавшим его хурритом, который, несомненно, не был простым человеком, раз даже его величество снизошёл до беседы с ним. Кроме того, отец нередко рассказывал об успехах своего воспитанника, называя хуррита умным и способным, явно гордился им. Да и от других людей Инени слышал, что ханаанский царевич не только сильнее, но гораздо умнее многих своих сверстников, и это вызывало любопытство маленького жреца. Всё это способствовало тому, что вскоре Инени и Рамери стали друзьями, несмотря на столь значительную разницу в их положении. Инени, которому предстояло стать жрецом, очень хотелось выучиться боевому искусству, а Рамери с любопытством слушал рассказы друга о тайнах небесных светил и премудростях математики, с которыми он, конечно, не был знаком так глубоко, как сын Джосеркара-сенеба. Было ещё нечто, что сближало мальчиков, – пылкая, порой даже удивлявшая Инени любовь хуррита к своему наставнику, Джосеркара-сенебу. Инени с любопытством и не без ревности слушал рассказ Рамери о том, как он впервые увидел божественного отца.
– Нас долго гнали по пескам Великой пустыни, раскалённой солнцем и ветром, руки были связаны за спиной, а у иных над головами, и, если мы падали, нас подгоняли палочными ударами. Рядом со мной тащился человек низкого происхождения, может быть, рыбак, потому что от него сильно пахло рыбьей чешуёй, мы были вместе всё время, пили воду из одной чаши, делили сухие бобы, но за всё время не обмолвились ни словом, потому что от усталости не могли говорить. Много людей умерло в пути, а одна женщина родила младенца и сумела добраться вместе с ним до самого Нэ, и я потом видел этого ребёнка – он стал рабом садовника. Наконец нас пригнали в Нэ, но было это ночью, и я ничего не видел. Меня заперли одного в каком-то тёмном помещении, и я сразу уснул, а проснулся оттого, что свет бил мне в глаза. Рядом со мной на коленях стоял человек со светильником в руке и, наклонившись, рассматривал моё лицо. Он сразу показался мне похожим на бога, но я был ещё глупцом и отполз в сторону, стараясь спрятаться в темноте. Тогда божественный отец достал из корзины лепёшку и кусок жареного гуся и протянул мне, а я был точно собака, которая хочет есть, но не смеет подойти. Божественный отец сам подошёл ко мне и погладил по голове, и я стал есть у него из рук и сразу после этого заснул, потому что много дней не ел ничего, кроме сухих бобов, и от сытости глаза мои сомкнулись. А на другой день я снова увидел божественного отца, который опять принёс мне еду и ласково погладил по голове. Когда меня гнали по пустыне, я хотел убить себя голодом или броситься на стражника, чтобы он меня заколол, но после встречи с учителем я перестал об этом думать. Он научил меня вашему языку и открыл мне глаза на истинного бога, который сильнее всех богов. Он ввёл меня в храм великого Амона, я лежал распростёртый перед величием владыки богов и слушал его волю, которая запечатлевалась в моём сердце, и рука учителя не оставляла меня…
– Но ведь было время, когда ты кусался и царапался, я своими глазами видел следы твоих зубов и ногтей на руках отца, – заметил Инени.
– Я был глупцом, я блуждал в темноте, я был слеп, – ответил Рамери, помрачнев. – За каждый след моих зубов и ногтей на руках учителя я готов заплатить каплей моей крови.
– Ты просто хвастаешься! – засмеялся Инени, хотя ему было противно собственное притворство – он ясно видел, что Рамери не лжёт и не хвастается. – Кто же потребует от тебя твоей крови? Не отец и никто другой. Твои слова – это песок, который умчит ветер.
Ни слова не говоря, Рамери отстегнул кинжал, висевший у него на поясе, и молниеносно, прежде чем Инени успел что-либо сказать или сделать, ударил им себя по левой руке, чуть ниже локтя. Из глубокого пореза сразу потекла кровь, а Рамери опять пристегнул к поясу кинжал и посмотрел на потрясённого Инени всё тем же спокойным взглядом своих тёмных глубоких глаз. Он не стал мешать Инени перевязывать ему раненую руку и больше в ту встречу не произнёс ни слова, но его поступок наполнил сердце будущего жреца ужасом и почти благоговейным восторгом. С тех пор ему не раз пришлось убедиться в полном презрении Рамери к физической боли и вообще к каким бы то ни было лишениям, и ловить хуррита на слове ему больше не хотелось. Сегодня Рамери вновь поразил воображение Инени искусным обращением с дротиком, этого было уже достаточно, и мальчики отправились на двор храма, где, сидя под навесом, можно было наблюдать за неспешной, деловитой жизнью двора и разговаривать о чём угодно, не боясь не услышать зова наставников. Занятия Инени на сегодня были уже кончены, но Рамери предстояло ещё заниматься военными упражнениями, как только вернётся из казарм Амон-нахт, обучавший его этому искусству.
– Говорят, тебя уже водили во дворец и ты видел царевича, это правда? – спросил Инени.
– Правда.
– А что ты чувствовал, когда с тобой говорил его величество – да будет он жив, цел и здоров?
– Боялся пропустить что-нибудь из его слов.
– А сам ты говорил что-нибудь?
– Как я мог, Инени? – Из скромности Рамери ни словом не обмолвился о том, что фараон задал ему вопрос и он сумел на него ответить, причём ответ явно понравился и его величеству, и Джосеркара-сенебу. – Это всё равно что говорить с самим великим Амоном.
– Но ведь с богом мы говорим и обращаемся к нему, а жрецы даже получают от него ответы, – важно сказал Инени. – А верховным жрецам позволено даже давать советы фараонам. Может быть, я буду верховным жрецом.
Рамери улыбнулся добродушно, но чуть насмешливо.
– Всё может быть.
– А кем станешь ты?
– Начальником царских телохранителей. Тогда смогу быть при его величестве постоянно, днём и ночью, и смогу выполнить всё, о чём говорил его величество – да будет он жив, цел и здоров!
Инени задумался.
– Это очень почётная должность. Многие воины мечтают о ней.
– Они мечтают, а я сделаю, – отрезал Рамери.
Инени недоверчиво покосился на своего друга, поражённый смелостью его слов.
– Для этого нужно оказать очень большие услуги его величеству. Как Пенту, нынешний начальник. Он спас его величество в пустыне во время песчаной бури. И потом… – Инени запнулся, – он свободный человек и родом из самого Мен-Нофера, а ты…
Он не смотрел на друга и не мог видеть, как по лицу Рамери пробежала тень: Инени было очень стыдно, что он произносит эти слова, ведь они в какой-то мере умаляли и его собственное достоинство, но некий злой дух заставил его не только произнести, но и повторить их. А Рамери молчал, и это молчание было невыносимо для робкого и совсем не злого по природе Инени. Он не выдержал, поднял глаза и с удивлением увидел всё то же спокойное лицо, твёрдый и прямой взгляд – Рамери взял себя в руки, мгновенно, как умеют это делать только очень сильные духом люди.
– Я раб великого Амона, – сказал он негромко, ровным голосом. – Владыка богов призвал меня служить его сыну, и я буду это делать до смерти. А если и живой бог Кемет говорил мне об этом, как могу я сомневаться или считать свою судьбу несчастливой?
Инени вздохнул с облегчением и сразу заговорил о другом:
– Вчера в храме был господин Сененмут, воспитатель царевны Нефрура. Он принёс в жертву драгоценное масло. Говорят, что как архитектору ему нет равных. Он сейчас руководит постройкой Дома Вечности[53]53
…руководит постройкой Дома Вечности… – Дом вечности – иносказательное название гробницы.
[Закрыть] его величества, да будет он жив, цел и здоров. А как только закончит, сразу перейдёт к работам в гробнице её величества. Он очень часто бывает в её покоях, она с ним постоянно разговаривает. Я слышал, как царевна жалуется на невнимание учителя. Но если у господина Сененмута важные дела с её величеством…
– Они вместе проводят время на царской барке, – лениво заметил Рамери. – Это все знают.
– Как так – проводят время?
Рамери ничего не ответил и только вздохнул, сетуя на недогадливость своего друга. В некоторых вещах он смыслил куда больше, чем образованный и изнеженный Инени.
– А ещё завтра в храме будут читать таинственные молитвы о здравии его величества. Пока мне нельзя слышать их, но скоро будет можно. На будущем празднике великого Амона я уже буду нести чашу со священными курениями. Мой дед говорит, что если я и дальше буду так хорошо учиться, скоро смогу стать младшим жрецом, а потом и херхебом[54]54
…смогу стать младшим жрецом, а потом и херхебом. – Херхеб – одна из жреческих должностей, учёный писец священной книги. Во время торжественных церемоний херхеб читал священные изречения и произносил проповеди, его призывали и в тех случаях, когда сыну фараона нужно было дать имя.
[Закрыть]. Я пробовал дома читать проповедь, только ты никому не говори. Я умею говорить красиво, недаром нас этому учат в школе. А жрецу очень важно уметь красиво говорить. Правда, мой отец считает, что иногда человеку лучше меньше говорить и больше делать, но ведь он врачеватель, ему можно молчать, когда изготовляешь лекарства. А потом, ему всё-таки много приходится говорить, когда он учит вас, прибывших в Кемет, – Инени искусно обошёл щекотливую тему, – а иначе вы вряд ли бы научились нашему языку и вообще всему, что полагается. Знаешь, даже его величество…