Текст книги "Тутмос"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

И пройдёт долгое время, прежде чем весть дойдёт до Хсау и Раннаи узнает обо всём случившемся. На неё обрушится позор, ещё более страшный, чем позор рождения Аменхотепа, клеймо жены преступника, осквернителя святыни, ляжет на неё и на сына, и отныне Аменхотепу всегда придётся быть в играх презренным правителем Кидши, если только его вообще будут брать в свои игры соседские дети. А может быть, ещё худшая опасность грозит им обоим? В древние времена казнили всю семью преступника. Но нет, думать об этом нельзя, иначе нужно разбить голову о каменную стену. Однажды Раннаи сказала, что жрица, хотя бы и невольно преступившая данный ею обет, может принести несчастье, а случилось так, что он принёс несчастье ей. И нет уже времени умолять фараона о милости к его сыну, который ни в чём не виновен и ещё так мал. И нет времени на то, чтобы убедить Раннаи бежать вместе с сыном, попытаться спастись в дальних землях. Его долгая жизнь оканчивается слишком быстро.

Стражник принёс еду, аппетитный аромат жареного мяса и свежеиспечённого хлеба невольно щекотал ноздри, пробуждал аппетит. В кувшине было пиво – тёмное. В бытность начальником царских телохранителей Рамери не раз доводилось бывать на пирах, где подавали изысканные яства – особым образом приготовленную рыбу, гусиную печень, хрустящее ореховое печенье. Жители Кемет разбираются в еде, а любовь к яствам прививается быстро. Даже вот этот гусь, приготовленный в темнице, был приготовлен хорошо – золотистая хрустящая корочка, пряные травы, ожерелье из крупных орехов, будто во дворце.

– Всех преступников так кормят?

Стражник добродушно усмехнулся.

– Нет. Тебе эти яства доставлены по особому приказу царской жены Меритра, да живёт она! И ещё она велела тебе передать, что по особой милости его величества твой сын будет взят на воспитание в школу цет-хетер. Правда, несладко ему придётся на первых порах, хотя его величество и приказал, чтобы всё было сделано без шума, слухи всё равно расползутся. Но он ещё мал, когда вырастет, может, многое и забудется.

Что-то сжало грудь Рамери невыносимой болью, будто ножом рассекали в ней ещё живое, бьющееся сердце. И вдруг словно и впрямь грудь распахнулась и в неё хлынул поток северного ветра, стало так легко, что захватило дух, что плоть перестала тянуть к земле. Слёз не было – их, должно быть, выстудил северный ветер, – но улыбка осветила лицо узника всё целиком, как вспыхнувшее пламя, разгладила морщины, вернула румянец и блеск глаз. Вот и пришло оно, благодеяние резвой черноглазой девочки, обещавшей исполнение желаний фараону Тутмосу, вот и сам фараон, солнце Кемет, склонился над поверженным во прах, снизошёл к рабу, милостью поистине уподобляясь своему великому отцу Амону. И для чего теперь эти немногие часы, оставшиеся до казни, когда всё его существо само рвётся к смерти, как к неизъяснимому блаженству, когда он уже смотрит на жизнь с той высоты, что доступна только взору властителей судеб, когда его Ба в один миг воспарило так высоко над землёй, что и великий Хапи покажется тонкой серебряной ниткой! Только бы не прошло это блаженное чувство, только бы не сомкнулось вновь едва разомкнувшееся кольцо и сердце, получившее так много в один миг, не пожелало бы большего – ведь им может овладеть жадность, подобная той, что обуяла воинов под Мегиддо. И лучше, если стражник будет здесь, тогда время пройдёт быстрее.

– Да будет благословен его величество Менхеперра, – тихо сказал Рамери, – да будет благословенно имя великой царской жены Меритра! Я знал, что милосердие богов беспредельно, но радость подобна грузу меди, я не могу открыть глаз. Лабайя, ты знаешь, что такое великая радость? Иногда она давит, как горе, мешает дышать.

Стражник пристально и немного подозрительно взглянул на Рамери.

– Я знаю, мы с тобой одной крови, но ты всегда жил лучше, чем я. Даже там, в храме… Твоим наставником был добрый Джосеркара-сенеб, а мой бил меня палкой, когда никто этого не видел, и отказывал в пище и воде. Тебе всегда везло, царевич! Вот и сейчас выходит, что я прислуживаю тебе и сообщаю добрые вести, а тебе даже на ум не приходит поблагодарить меня. Я ведь мог бы этого и не говорить и ты умер бы с тяжёлой мыслью о будущем своего сына. Многие преступники мечтали бы о такой радости перед смертью!

– Прости меня, Лабайя. Привычка взяла верх. Пусть благословят тебя боги, те, которым ты возносишь молитвы.

Стражник заулыбался, очень довольный:

– Кому же я могу возносить молитвы? Конечно, Ашторет[126]126
  Конечно, Ашторет. – Ашторет (Иштар, Астарта) – древневавилонская богиня, почитавшаяся также в Египте и Западной Азии. Её функциями были любовное влечение, покровительство плодородию, частично война и смерть.


[Закрыть]. А ты?

– Мой бог останется для меня единственным, и я не имею права осквернять его имя произнесением преступными устами. Не сердись на меня.

Стражник был удивлён и немного разочарован.

– Как хочешь. Ты всё же гордец, Араттарна, и таким уйдёшь в загробное царство. Но всё-таки я тебе покажу, что и другие могут быть благородными. Слушай же! Во дворце все знают, что фараон пытался спасти тебя, но даже он не может победить божественных отцов. Он очень огорчён тем, что произошло, и весь вечер был мрачен и молчалив, даже не пошёл охотиться на диких быков. И сегодня отправляется в землю Буто, надолго. Поздно вечером у него были военачальники…

– Кто?

– Дхаути, Хети, Амон-нахт. Они тоже пытались тебя спасти.

– Я знаю, что это невозможно. И не стал бы бежать, даже если бы мне представилась такая возможность.

Стражник поднялся и похлопал Рамери по плечу.

– Поешь, а потом лучше усни, ведь я разбужу тебя с первыми солнечными лучами. Ты очень высокого роста, длинный понадобится мешок.

– На рассвете вода в Хапи холодная?

– И ты такой же, как все! – Стражник рассмеялся. – Я встречал таких, что боялись холода. Один даже умолял растереть его ореховым маслом и закутать в плащ.

– Многих казнили так, как меня?

– Многих. Ты не думай об этом, смерть всё равно придёт, сколько бы ни мучила перед своим приходом. Всё равно ты задохнёшься прежде, чем в твою плоть вонзятся зубы крокодила. Эти твари так и толпятся у берега, когда преступника ведут к воде. Их отгоняют веслом, иные боятся и уплывают. Лучше, как только тебя опустят в воду, задержи дыхание, а когда опустишься на дно, сразу резко вдохни. Тогда вода сразу заполнит твоё горло, и мучения будут меньше.

Рамери улыбнулся:

– Сделаю, как говоришь.

– Я знаю, Араттарна, такие, как ты, способны спать перед казнью. Лучше усни! О чём бы ты ни думал – сон всё равно лучше. Помни – с первыми солнечными лучами…

Рамери поднял голову и посмотрел на окно – высокое, узкое, под самым потолком, оно и было сделано для того, чтобы в него проникали первые лучи солнца, несущие смерть узнику. И краешек неба был виден в этом окне, весь в звёздах. Как только они начнут тускнеть, молчаливые воины выстроятся в ряд перед дверями темницы, подойдут и встанут рядом с ними божественные отцы, служители Амона. Среди них не будет Инени, бывшего друга, не будет Джосеркара-сенеба, лица которого уже не разглядеть сквозь пространство полей тростника и долины огненных рек. И всё будет, как всегда при казнях, только оглашено будет проклятое, давно забытое имя – Араттарна, сын Харатту. С тех пор как Раннаи стала его женой, она никогда больше не называла его Араттарной. Даже из её уст было больно слышать это имя, хотя она и не называла его сыном Харатту. Это будет последняя земная боль, которую ему суждено испытать. Когда-то, в разговоре с Инени, он сказал одну вещь, которая теперь показалась неоспоримой истиной: он, сын хуррита и митаннийки, должен был умереть, как умерли царства Митанни и Ханаана, тело царевича Хальпы должна была поглотить великая река Кемет, как поглотила она многие народы и царства, тысячи ханаанеев, митаннийцев, ливийцев, кушитов… Только теперь он почувствовал себя частицей этой земли и в этом нашёл слабое утешение, хотя оно и не победило радостной мысли о возможности встречи с Джосеркара-сенебом, о которой так убеждённо сказал учитель перед смертью. Джосеркара-сенебу теперь известны все тайны богов, знает он и то, что произошло на земле, почему же перед глазами ученика встаёт его лицо, освещённое улыбкой, почему слышится тихий приветливый голос: «Иди, я жду»? Неужели свершится чудо и боги сохранят его тело, Ка обретёт своё жилище и даже владыка богов смилуется над несчастным, неразумным человеком, из любви к учителю едва не совершившим страшного преступления? О возможности спасения он не думал, смерть была желанна. Вот снова перед глазами лицо Джосеркара-сенеба, вот он во весь рост, стоит на берегу подземного Хапи, ветер играет складками его белых одежд. «Рамери, я жду…» Как в детстве, когда призывал ученика к занятиям. Рамери склонил голову на каменные плиты, пылающая щека ощутила спасительный холод, и быстро наплывающий сон унёс куда-то в свои глубины смутно мелькнувший перед глазами образ Раннаи. Это был настоящий сон, крепкий и здоровый, без видений. И стражник, когда пришёл на рассвете, едва добудился его.

Всё свершилось очень быстро, так как многие любили Рамери и не хотели продлевать его мучения, даже жрецы храма Амона, возмущённые святотатством. Многие помнили, что Рамери был любимым учеником мудрого Джосеркара-сенеба, немало нашлось и таких, кому он оказал важные услуги в свою бытность начальником царских телохранителей. Его привели на берег Хапи, жрецы вознесли молитвы к Амону и Себеку, владыке вод, затем два воина зашили полотняный мешок и, отогнав лодку на некоторое расстояние от берега, опустили его в воду. В качестве царского посланца наблюдал за казнью военачальник Пепи, который изо всех сил старался придать своему лицу выражение надменного спокойствия, но, когда круги разошлись по воде, не выдержал и отвернулся, закрыв рукою лицо. Вспугнутая движением стая ибисов взлетела над тростниками, и долго ещё над молчаливой водой разносился одинокий птичий крик. В молчании удалились жрецы и стражники, а вскоре высоко на небосклон выплыла золотая солнечная ладья и рассыпала по зеленоватой водной глади множество разноцветных искр. Потянулись к берегу мойщики одежд со своими корзинами, спустили лодки рыбаки, двинулись вниз по течению суда, доставлявшие дань покорённых стран и продовольствие в укреплённые военные гавани, охотники за дикой птицей расставили свои силки, и великая река Кемет, поглотившая столько жизней, торжественно понесла свои воды вдаль, к таинственному Зелёному морю.

* * *

Царский сын Куша Менту-хотеп был счастлив, его обычно хмурое лицо светилось, он как будто сбросил со своих старых плеч не один десяток лет и выглядел так молодо, что в глубокое изумление была повергнута даже не слишком внимательная к мужу госпожа Ирит-Неферт. Несомненно, у Менту-хотепа были причины носить на руках свою радость. Совсем недавно его величество Тутмос III посетил его владения, придя в Куш во главе своего войска – это произвело большое впечатление на местных жителей, которые и без того исправно платили возложенную на них дань и не помышляли ни о каких восстаниях, в чём его величество не без оснований усмотрел заслугу своего верного наместника. Во-вторых, его величество пожелал устроить большую охоту на носорогов, и царский сын Куша удостоился ещё одной похвалы за постройку хороших загонов и всяческие удобства, предоставленные охотникам. В-третьих, Менту-хотеп взялся лично руководить очисткой искусственного протока вдоль первых порогов Хапи, который служил для обхода их судами и вскоре после царствования Тутмоса I был завален камнями, и так преуспел в этом, что фараон на виду у всех позволил ему поцеловать край своей сандалии и лично надел на его шею прекрасное золотое ожерелье. Было ещё несколько причин, питающих радость Менту-хотепа. Жизнь его давно уже стала спокойной – госпожа Ирит-Неферт утратила всяческую привлекательность даже раньше, чем погиб доставивший её мужу столько огорчений Себек-хотеп, а дочери, которые могли бы пойти по стопам своей матери, рано вышли замуж и стали почтенными матерями семейства, что очень льстило раненому тщеславию их отца. Изделия искусных мастеров Куша, подобные тому, которое когда-то вызвало столь бурную зависть чати, теперь во множестве украшали дворец наместника и стали ему привычны, как воздух и солнечный свет. Кроме того, он готовился заслужить ещё одну похвалу Великого Дома, доставив ко двору старого повелителя десять прекрасных девушек, одна из которых, Небси, была столь прекрасна, что сам Менту-хотеп дрожал от восхищения, когда смотрел на неё. Этот дар фараон должен был оценить непременно, так как в последнее время ему особенно нравились чернокожие красавицы. В утешение стареющая царица Меритра должна была получить в дар от царского сына Куша великолепные ларцы из золота и слоновой кости, на которых искусный художник изобразил прекрасную царицу в дни её юности в обществе столь же молодого и могучего фараона. Будучи вежливым и почтительным человеком, Менту-хотеп собирался послать подарок и наследнику – великолепные сосуды для благовоний, выточенные из слоновой кости, но здесь он на благодарность не надеялся, так как царевич Аменхотеп мало утруждал себя соблюдением подобных церемоний. Расщедрившись, Менту-хотеп даже прибывшему к нему с поручением от фараона посланцу подарил золотое ожерелье, но когда ему стало известно о приезде чати, схватился за голову – чем ещё можно было поразить могущественного Рехмира, который только что отстроил себе великолепную гробницу, о которой было известно даже в Куше? Поразмыслив немного, Менту-хотеп решил сделать ему поистине царский подарок в лице Ипетауи, старшей сестры Небси, которая, несомненно, уступала ей в красоте лица и тела, но обладала чрезвычайно приятным голосом и была искусна в танцах. Щедрость царского сына Куша была вознаграждена, когда чати после долгих выражений благодарности и восторга осторожно осведомился у Менту-хотепа, много ли у него ещё подобных красавиц. Как видно, Рехмира по-прежнему был завистлив, и это польстило самолюбию царского сына Куша, знавшего кое-что о хитростях и двойных играх своего соперника. Когда наконец прошло время торжественных церемоний и деловых бесед, Менту-хотеп и Рехмира расположились однажды на отдых в цветущих садах, окружающих дворец наместника, и, обмахиваясь великолепными веерами из страусовых перьев, предались ни с чем не сравнимому удовольствию беседы, о котором, как оказалось, оба мечтали чуть ли не целый год. Со стороны могло показаться, что в тени раскидистых цветущих деревьев расположились на отдых не просто старые друзья, но братья, которые делились последним глотком воды в пустыне и своей грудью защищали друг друга в битвах – они не только улыбались, но и вели себя так, словно не могли наглядеться друг на друга. Это была одна из тех игр, которую они вели в течение добрых сорока лет и в которой достигли вершин мастерства, причём ни один не желал уступать другому и прилагал все усилия к тому, чтобы действительность, очень некрасивая и неприятная, не вышла наружу.

– Поистине, достойный Менту-хотеп, – сладко улыбаясь, сказал чати, – великий Амон сотворил эту землю, пребывая в самом благодушном настроении, ибо богатства её так обильны и красоты так чудесны, что глаз не может наглядеться на них. И ты, поставленный его величеством на высокую должность правителя этой великолепной страны, поистине подобен ей своей щедростью и гостеприимством.

Менту-хотепу доставила невыразимое удовольствие льстивая речь чати – именно потому, что он знал истинную цену его словам.

– Ты преувеличиваешь, достойный Рехмира.

– Ничуть! Напротив, язык мой слишком беден, чтобы выразить моё восхищение. Но ты знаешь меня давно и поистине можешь читать в моём сердце, ибо оно не скрыто тьмой от глаз истинного друга. Ведь ты видишь это, достойный Менту-хотеп?

– Вижу, – сказал царский сын Куша не без иронии, которая, однако, человеку непосвящённому могла показаться трепетным волнением растроганного сердца.

– А сколь счастлив ты, что его величество оценил по достоинству твои неисчислимые заслуги! Когда он объявил о своём намерении посетить тебя, я возрадовался, ибо давно склонял его величество к этому решению, уверяя его, что ты достоин его посещения. И, как видишь, его величество – да будет он жив, цел и здоров! – последовал моему совету.

– Благодарю тебя, преданный друг Рехмира.

Чати улыбнулся так простодушно, словно и в самом деле принял слова Менту-хотепа за серебро чистого веса.

– Разве в обязанности чати не входит указывать его величеству на то, что достойно всяческого поощрения? Среди обилия государственных дел и забот его величество порой может забыть о верном слуге, конечно, только до поры до времени, ибо нет ничего, что было бы сокрыто от его глаз, но если я могу сделать что-либо для старого друга, я сделаю это, помышляя лишь о справедливости.

– Как мне благодарить тебя за эту услугу?

– О, ты уже отблагодарил меня сверх всякой меры! Эта красавица Ипетауи – сладкая, как мёд. – Чати сладострастно улыбнулся, потерев ладонью о ладонь. – После ночи, проведённой с нею, я стал моложе на двадцать, нет, на тридцать лет! И если у неё родится ребёнок…

– То он будет чудесного смуглого цвета, словно плод пальмы дун, – подхватил Менту-хотеп, и оба рассмеялись.

Воздух в саду был душистый, сотканный из тысячи мельчайших ароматов, он мешался с вечерней прохладой, которую ветер, должно быть, приносил с высоких горных вершин, покрытых ослепительно-белыми сверкающими на солнце одеждами. Приятности вечера способствовало и разлитое по чашам гранатовое вино такого необыкновенного вкуса, что, казалось, можно было не пить, а только вдыхать его. Плоды, которые разноцветным огнём горели в высоких алебастровых вазах, были принесены красивыми чернокожими невольницами и оттого казались ещё слаще. Глаз отдыхал на затейливом узоре из цветов, которые были посажены искусными садовниками с таким расчётом, чтобы краски сменялись незаметно и переливались одна в другую – белый цвет голубел, голубой густел и становился лазурным, с лазурью смешивался пурпур и воздвигал переливчатую фиолетовую волну, которая вновь бледнела, становилась сиреневой и переходила в нежный розовый цвет. Неподалёку на зелёной лужайке расположились чернокожие красавицы, весь наряд которых состоял из узких золотых поясков и цветных ожерелий; они тихо играли на различных музыкальных инструментах и пели голосами столь сладостными, что глаза невольно увлажнялись слезами и сердце начинало источать мёд. Одна из красавиц по тайному знаку Менту-хотепа приблизилась к беседующим и увенчала высокий лоб чати пышным венком из небесно-голубых и розовых цветов, ласково погладила его плечо и ускользнула, прежде чем рука старого сановника коснулась её талии. Рехмира в полном восторге откинулся на спинку своего кресла, его тучные плечи сотрясались от хохота.

– Боюсь, мой друг Менту-хотеп, что после победоносных походов его величества в белую реку Кемет вольётся много разноцветных ручейков! Мы не нуждаемся в слишком большом количестве рабов, я давно сказал его величеству, что чёрное дерево дороже чернокожего невольника, но порой и эти пёстрые птицы нужны, а особенно их женщины. Во всяком случае, мой женский дом существенно пополнился за время владычества божественного Менхеперра…

– Их мужчины тоже годятся – из них выходят отличные телохранители и привратники.

– О, несомненно! Чего стоил один только Рамери… кажется, я позабыл его ханаанское имя. Да и шердани всегда оправдывали возложенные на них надежды. Кстати, достойный Менту-хотеп, сын Рамери Аменхотеп уже принят в ряды нет-хетер.

– Он же совсем ещё юн!

– Юн, но подаёт большие надежды и силён, как его отец. Сам наследник очень доволен им и собирается сделать своим личным колесничим.

Царский сын Куша тонко улыбнулся.

– Должно быть, этот юный Аменхотеп столь же хорош собой, как его отец и мать?

– Очень хорош. Боюсь, не вышло бы беды с маленькой царевной Ка-Нефер, уж очень она заглядывается на этого юношу.

Смех сановников вновь спугнул стайку пёстрых птиц, только что удобно расположившуюся на дереве. Уж кто-кто, а чати прекрасно знал, что юная Ка-Нефер, дочь Тутмоса от митаннийской царевны, слишком рано стала взрослой с грубоватым и мужественным Рамесу, младшим сыном военачальника Хети.

– По-твоему, достойный Рехмира, его высочество Аменхотеп продолжит дело своего великого отца?

– Несомненно! Он так силён и могуч, что многих страшит своей силой. Клянётся, что утопит в крови любой город, будь то Кидши или Мегиддо, который осмелится причинить хоть малейшую обиду Великому Дому. И он это сделает, будь уверен! Царица Меритра не раз говорила, что родила свирепого льва.

– Львице её детёныш не причинит вреда.

– Конечно! Царевич очень привязан к матери, хотя с детства не любит ласки. Между нами говоря, он немного грубоват и не слишком прилежно постигает науку божественных отцов.

– Когда-то в этом упрекали и его величество Тутмоса III!

– Царевич сейчас обучается стрельбе в городе Тине, неподалёку от места охот. Пока его не может превзойти никто, даже самые искусные лучники войска его божественного отца.

Менту-хотеп задумчиво обмахивался веером, изящно, как любой вельможа высокого рода, выгибая запястье левой руки. Годы сохранили ему это изящество, которое тоже не раз вызывало скрытую зависть чати. Сам он пополнел и утратил лёгкость движений, это доставляло множество неудобств и неприятностей бывшему некогда очень привлекательным Рехмира, и он утешался только тем, что подобная же участь постигла и фараона-воителя.

– По-твоему, достойный Рехмира, города Митанни и Ханаана способны поднять восстание после того, как его величество установил победные стелы у Каркемиша и у четвёртых порогов?

– Всё возможно, достойный Менту-хотеп. Да и потребность Кемет в серебре, драгоценном дереве и благовонной смоле слишком уж велика. Иные правители пытаются уклониться от выплаты дани, а иные хитрят сколь возможно, чтобы сократить хотя бы её количество.

– Может быть, лучше торговать с ними?

– Что ты, досточтимый Менту-хотеп! Разве это достойно? Его величество, да будет он жив, цел и здоров, несомненно прав, когда наказывает непокорных своим мечом. Помнишь его отца, вечноживущего Тутмоса II? Тот и начал своё царствование с подавления восстания в Куше, хотя больше ему не было суждено совершить великих побед.

Царский сын Куша слегка нахмурился – ему было неприятно это воспоминание. Прежний царский сын Куша, действительно находившийся в родстве с царским домом, ухитрился так расстроить дела в уже покорённой стране, что при самом вступлении в должность Менту-хотепа немногие уцелевшие племена устроили нечто похожее на восстание, а в самой столице беспорядки дошли до того, что неведомые преступники подожгли дворец наместника. В окрестностях Кумнэ местные племена так разбушевались, что утихомирило их только появление сильных вооружённых отрядов, которыми предводительствовал Себек-хотеп. А то, что было дальше, и вспоминать не хочется. Правда, Куш окончательно поставили на колени, но зато и наместнику пришлось стоять на коленях перед статуями богов, моля их о даровании его жене хоть капли разума и избавлении его дома от позора. Боги вняли мольбам царского сына Куша и взяли Себек-хотепа на поля Налу, но до этого он успел покрыть имя Менту-хотепа сомнительной славой мягкосердечного мужа, который так приветливо принимал в своём доме возлюбленного собственной жены. Нечего сказать, приятное воспоминание!

– Теперь, по крайней мере, его величество может не беспокоиться за дела в Куше.

– Несомненно! И его величество знает это. Правда, престарелый Менхеперра-сенеб иногда напевает ему в уши всякие глупости…

– Этот дряхлый старик?

– Этот дряхлый старик достаточно могуществен, а уж его око и ухо Инени способен уничтожить любого врага. Вспомни, как он уничтожил царского любимца Рамери! Джосеркара-сенеб, которого все мы любили, должно быть, проливает горькие слёзы на полях Налу.

– Что ж, и великая Нут породила не только Осириса, но и Сетха.

– Поистине… И как хитёр был до поры до времени, мне самому казалось, что он обладает мудростью и добротой своего отца. А ведь не остановился перед тем, чтобы погубить не только этого злосчастного хуррита, но и свою собственную сестру.

– А что с ней случилось?

– Что случается с верной женой после смерти мужа? Она умерла через несколько дней после того, как воды Хапи сомкнулись над головой Рамери. Внял ли владыка богов её мольбам и отнял у неё жизнь, или сама она приняла яд – не знаю, говорили разное. Кое-кто вспомнил о том, что она была небесной женой Амона и нарушила обет целомудрия, и это принесло несчастье и ей самой, и тем, кто соединился с ней.

– Ну, как обстояло дело с Хапу-сенебом, оба мы знаем. Что ж, бедняжка сама выбрала свою судьбу. Хорошо, что фараон оказался столь милостив к её сыну.

– Милосердие его величества поистине подобно милосердию его лучезарного отца!

Чати разрезал гранат на две кровоточащие половинки, невольно задержал взгляд на рукоятке ножа – она была покрыта затейливым узором, изображающим чудесные растения кушитских садов.

– Великий Ипет-Сут так разросся, что сам уже походит на небольшой город. Сколько построено новых помещений, сколько возведено обелисков! Вокруг храма расположилось селение иноземцев, там живут знатные пленники из Ханаана и других земель, их воспитывают божественные отцы. Говорят, потом они становятся верными слугами Великого Дома и исправно несут службу в своих родных землях.

– Это очень мудро.

– Иные, правда, остаются в Кемет и умирают здесь. Как Рамери… Но все они верные люди. Козни чаще всего чинят те, кто никогда не бывал в Кемет и может судить только о её военной силе, но не обо всём её величии. Поэтому я думаю, что всегда вернее полагаться на наместников, подобных тебе, достойный Менту-хотеп. На их плечи возложены тяжкие обязанности, но и благодарность его величества всегда бывает велика. Когда вспоминают о наместниках, я всегда привожу тебя в пример, мой друг Менту-хотеп.

Царский сын Куша скромно склонил голову.

– Думаю, его высочество Аменхотеп, когда взойдёт на престол, будет следовать примеру своего великого отца и щедро вознаградит достойных наместников. Думаю, ты снова получишь богатые дары великого Дома, достойный Менту-хотеп.

Царский сын Куша быстро взглянул на чати.

– Ты полагаешь, Рехмира, что его величество…

Чати смутился. Он смутился так явно, что Менту-хотеп сумел разглядеть даже лёгкий румянец, выступивший у него на скулах, и уловить нервное движение пальцев, слишком поспешно отложивших в сторону нож для разрезания фруктов.

– Конечно, нет! Что это тебе показалось, Менту-хотеп? Его величество ещё очень, очень силён и будет царствовать много лет.

– Но, если так, я вряд ли дождусь награды от нового фараона. Я старше его величества. Но всё же скажи откровенно, Рехмира, ведь его величество, да будет он жив, цел и здоров, сильно постарел за последнее время?

Чати огляделся по сторонам и даже немного отодвинул своё кресло от ствола развесистого кедра, словно дерево могло подслушать его недозволенные речи, потом наклонился к уху Менту-хотепа и прошептал:

– Очень, очень постарел его величество! Ипи говорит, что сердце его устало и уже не может биться с прежней силой. Он не может долго находиться на солнце, редко выезжает на охоту и всё чаще прибегает к целебным средствам. Его величество Тутмос, да продлят боги его благословенные дни, очень устал…

Менту-хотеп огорчённо развёл руками.

– Что делать! Время не щадит и фараонов.

– Я скажу тебе ещё вот что, – прошептал Рехмира совсем уже тихо, почти касаясь губами уха царского сына Куша. – Может быть, тот роскошный подарок, который ты намереваешься послать фараону, стоило бы приберечь для наследника?..