Текст книги "Тутмос"
Автор книги: В. Василевская
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
* * *
Тутмос был мрачен, несмотря на то, что утренний доклад чати напоминал гимн, воспевающий благоденствие и процветание возлюбленной богами Кемет: поля и виноградники изобильны, стада тучны, Хапи богат рыбой, землепашцы усердно возделывают пшеницу, художники и скульпторы создают великолепные произведения искусства, на царских работах все трудятся усердно, жрецы в храмах возносят молитвы о благополучии Великого Дома. Фараон смотрел на гладкое, светящееся довольством лицо Рехмира, служившее наилучшим воплощением благоденствия жителей Кемет, во всяком случае, её знати, и испытывал сильное желание опустить свой жезл на спину, сгибавшуюся слишком легко и не похожую на спины военачальников, которые в случае необходимости могли стать защитой не хуже любой крепости. Особенно раздражало Тутмоса то, что чати при каждом удобном случае – а такие случаи при умении Рехмира бывали довольно часто – напоминал повелителю о том, как низко вели себя военачальники во время царствования Хатшепсут, сколь ненадёжны люди, безропотно терпевшие владычество женщины. Большинство ядовитых стрел было выпущено в Себек-хотепа, которого Тутмос и сам не особенно любил, памятуя о прошлом. Более того: верховный жрец Амона Менхеперра-сенеб почти впрямую потребовал отдаления военачальника от двора, и фараон пошёл на это, понимая, что устами божественного отца говорит знать и жречество могущественной Нэ. Но за что они так взъелись на Себек-хотепа? Это было непонятно. Правитель Дома Войны не был только грубым, невежественным воином, он происходил из хорошего рода и принадлежал к столичной знати, умел обращаться не только с подвластным ему войском, но и многочисленными чиновниками, также находящимися под его рукой, до поры до времени был в самых лучших отношениях со жрецами. А в бою это был настоящий лев, мужественный и непреклонный, для него не существовало ничего, кроме славы Кемет. Тутмос помнил его при Мегиддо, когда Себек-хотеп был ранен, и во время томительного бездействия в пустыне, пользуясь своим авторитетом и любовью войска, военачальник оказал неоценимые услуги его величеству, он крепко держал войско в своих руках, подавляя любые признаки недовольства и уныния. В преданности Себек-хотепа Тутмос не сомневался, и ему было неприятно, что он вынужден идти против собственной воли – он помнил побледневшее лицо военачальника, когда сказал ему о нежелательности его пребывания при дворе. Но что же произошло между ним и чати, если Рехмира так зло нападает на него? Конечно, возвышение военачальников могло кое-кому не нравиться, но слишком явное усердие семеров настораживало Тутмоса. Откуда это рвение, безотказно кормящее его многочисленное войско? Божественные отцы были далеко не так усердны, это вызывало недовольство фараона, но хлопоты чати и царского сына Куша были так явны, что не могли быть бескорыстными. Кроме того, чати явно старался поссорить фараона не только с военачальниками, но даже с самим Менхеперра-сенебом, время от времени напоминая, что верховный жрец мог бы быть поусерднее в деле набора новых воинов. В самом деле, храмовые землепашцы были многочисленны и могли бы составить большую силу в войске, но верховный жрец Амона отстаивал свои права с твёрдостью, казавшейся несокрушимой. Землепашцы составляли основное богатство храмов, но они шли под защиту божественных отцов для того, чтобы избавиться от воинской повинности и нещадных поборов местных властей: если хотя бы один храмовый землепашец будет взят в войско, могуществу защиты храма придёт конец. Это хорошо знали жрецы, но знал и Тутмос, которого нередко раздражала невозможность поссориться с божественными отцами. При таком положении дел намёки чати могли время от времени давать ростки на благодатной почве, и, если бы не гордость фараона, не позволявшая ему поддаваться чужому влиянию, Рехмира мог бы добиться очень многого. И сегодня Тутмос не был склонен выслушивать намёки и советы чати, хотя тот явно ждал удобного случая, чтобы начать нужный ему разговор. О ком только на этот раз – о военачальниках или о жрецах? Тутмос мрачно медлил. В конце концов, можно прогнать чати, не позволив ему даже раскрыть рта, но тогда найдётся другой, который будет терпеливо и въедливо внушать фараону мысли, рождённые в сердце хитрого Рехмира. Не лучше ли выслушать его самого, раз уж всё равно скрыться от семеров нельзя даже военном лагере, за сотню схенов от города Амона? Но сколь призрачна тогда незыблемая власть царя, та самая власть, которую почитают божественной!
– Ты хочешь сказать мне нечто, Рехмира?
Сколько уже раз фараон задавал этот вопрос и каждый раз получал ответ, более или менее ожидаемый! Только однажды Рехмира смутился и ничего не сказал, это было в тот самый раз, когда Тутмос уличил его в мошенничестве и заставил служить себе, добывая средства на содержание войска. Но с тех пор прошло много времени, и фараон сам не заметил, как чати выслужил себе не только прощение, но и право изрекать свои мысли, нередко противные воле владыки. О боги великие, неужели власть фараона не безгранична? С каждым годом эта мысль приходила всё чаще, становилась всё оскорбительнее.
– Твоё величество, если ты позволяешь мне говорить…
– Позволяю!
– Я не решаюсь.
– Неужели? – Тутмос насмешливо взглянул на чати, проявляющего столь неправдоподобную робость.
– Твоё величество, я буду говорить о верховном жреце.
– Дело чати – вникать во все дела Кемет.
– Именно поэтому, твоё величество, именно поэтому… Ты приказал своим слугам отыскать верные способы к тому, чтобы твоё могучее войско ни в чём не нуждалось. Твои недостойные слуги Рехмира и Менту-хотеп сделали всё, что было в их силах.
– Не более того!
– Пусть так, твоё величество. Твои ежегодные походы в земли Ханаана дорого обходятся Кемет, хотя и приносят ей немалые богатства…
– Дело не только в богатствах.
– Да, твоё величество. Но твоя военная добыча обогащает прежде всего храмы.
– Не храмы, а богов!
– Твоё величество, – чати умоляюще сложил руки, – это так, но отчего же божественные отцы не столь усердны в доставлении средств для твоего войска, как твои верные семеры? Клянусь священным именем Амона, скоро мне придётся отказаться от всех своих доходов в земле Буто, и я сделаю это с радостью, это честь для меня, но моих скромных доходов не хватит, чтобы кормить тридцать тысяч воинов и лошадей в течение года! Даже если я продамся в рабство сам и продам жену и детей, мне это не удастся! Но храмы очень богаты, и прежде всего они богаты людьми, которых так недостаёт твоему величеству.
Почему бы верховному жрецу Амона Менхеперра-сенебу не предоставить в твоё распоряжение несколько сотен отборных воинов? Храмовые землепашцы крепки и сильны, они не измучены тяжёлой работой и хорошо питаются, а много ли проку от тех измождённых людей, которых пригоняют в Нэ правители областей? Твоё величество, слава и могущество Кемет должны быть факелом в сердце каждого, будь то простой землепашец, ремесленник или жрец, но отчего так слабо горит он в груди божественного отца Менхеперра-сенеба? Поистине, это несправедливо! Сейчас, когда Кемет так нуждается в средствах, все мы должны забыть о личном благе…
– Ты что же, хочешь поссорить меня с богами?
Тутмос произнёс это как будто спокойно, чётко выговаривая каждое слово, но слишком тихо, и это встревожило чати больше, чем громкий крик и брань, с которыми фараон обычно обрушивался на советников, вызвавших его гнев. Рехмира испугался, но отступать было поздно, в борьбе с могущественным Менхеперра-сенебом приходилось идти на риск.
– Как я посмел бы даже помыслить об этом, твоё величество? Однако жрецы не боги! Они всегда правили Кемет, всегда давали советы владыкам, но настал час, когда и они должны позаботиться о благе Великого Дома и о благе богов, для которых воины добывают жертвы своими копьями. Твоё величество, верховный жрец Менхеперра-сенеб переложил все заботы на плечи твоих верных семеров, но силы твоих преданных слуг истощены.
– Ты, наверное, сошёл с ума, Рехмира! – Тутмос смерил чати странным взглядом, очень похожим на взгляд пастуха, прикупающего нового быка к своему стаду. – Или просто надо мной смеёшься? В таком случае мне жаль тебя, мой верный чати, хотя ты и сделал немало для благополучия моего войска. Чем обидел тебя верховный жрец Амона, если ты так нападаешь на него?
– Меня обидел? – Рехмира гордо вскинул голову. – Он обидел не меня, твоё величество! Разве не потерпели от него обиды твои военачальники, даже наиболее уважаемый Себек-хотеп?
– С каких это пор Рехмира, ты стал защитником Себек-хотепа?
– С тех пор, как мои глаза открылись навстречу истине, твоё величество.
– Они ещё способны улавливать свет истины?
Чати снова обрёл твёрдость, и насмешка фараона пролетела мимо, как стрела, выпущенная равнодушной рукой.
– Истина в том, твоё величество, что Себек-хотеп стал жертвой ревности и гнева царского сына Куша.
– А разве не ты говорил мне о дерзких речах Себек-хотепа, о том, как недостойно он ведёт себя?
– Это так, твоё величество, и не так в то же время.
Тутмос с непритворным изумлением взглянул в лицо Рехмира.
– Как это, достойный чати?
– Менту-хотеп был очень разгневан и очень огорчён, когда узнал о том, что его жена стала возлюбленной Себек-хотепа в Куше, в его собственном доме. Я сочувствовал ему, как сочувствовал бы любому человеку, оказавшемуся на его месте. Но когда глаза мои открылись и я увидел истину, я понял, что гнев царского сына Куша вредит твоему величеству. Всякий знает, что единственное благо, о котором должно заботиться, – это благо Великого Дома, благо Кемет. Но если лучший из военачальников будет отстранён от двора…
– А разве не по твоему совету Менхеперра-сенеб потребовал удаления Себек-хотепа?
Чётко обрисованные, прозрачные глаза чати смотрели невозмутимо.
– Кто я такой, чтобы давать советы верховному жрецу и пророку Амона? Если мне будет дозволено сказать, твоё величество, Менхеперра-сенеб боится влияния военачальников. Да и как не бояться тому, кто недостаточно радеет о благе твоего войска и знает, что каждый может его в этом упрекнуть! Все мы хорошо знаем Себек-хотепа, его мужественное сердце. Мне рассказывали о том, как в одном из сражений он спас своего собственного колесничего, рискуя своей жизнью, многие ли поступили бы так же на его месте? Он закрывал раненого щитом и правил конями до тех пор, пока к нему пришли на помощь! В другой раз Себек-хотеп, сам раненный в грудь, с небольшой горсткой воинов удерживал целый отряд себетов, внезапно напавших на его лагерь. А не рассказывал ли тебе Амон-нахт о том, как Себек-хотеп вытащил его, раненного, из пылающего шатра? Твоё величество, несправедливо лишать Себек-хотепа милости только потому, что он, будучи настоящим мужчиной, соблазнился красотами госпожи Ирит-Неферт! Что испытывает сейчас этот мужественный человек в своём собственном доме, видя печаль жены и сыновей, которых тоже растит храбрыми и преданными воинами? Спроси любого из военачальников, спроси начальника твоих телохранителей, что думают они о Себек-хотепе, и ты увидишь истину, которую пытались скрыть от тебя на дне сосуда с мутной водой!
Тутмос желал бы обладать оком Хора, чтобы проникнуть в сокровенные глубины истинных мыслей чати. Что это – ловушка для него, фараона, или просто желание обелить себя и возвыситься над соперниками, также приближёнными к трону? Тутмос вдруг ощутил себя совершено беспомощным в этой запутанной придворной игре. Нет, понять все её ходы он не в силах, сколь ни велика и незыблема его власть! Менхеперра-сенеб, Менту-хотеп, Себек-хотеп, Рехмира – это только те, кто на поверхности, а сколько людей за их спинами! Нет, в бою всё яснее, проще. Тутмос знает – иные фараоны сложили свою голову в борьбе с семерами и жрецами, но ему, внуку Тутмоса I, безразлично, кто из всех этих жалких рехит будет считать себя правой рукой и оком Великого Дома. Пусть считают! Ему предстоит возвысить Кемет, а этого достаточно, чтобы его собственный трон вознёсся на недосягаемую высоту. Тогда с этой высоты он поглядит на всех этих жалких людишек, копошащихся внизу, и на устах его будет презрительная улыбка, а в руке крепкий бич, чтобы время от времени давать стаду почувствовать, что оно только стадо. Только стадо, хотя и состоящее по преимуществу из белоснежных быков с позолоченными рогами. Но если чати вдруг счёл более выгодным заступиться за Себек-хотепа, значит, у него большой зуб против верховного жреца. Что там ещё могло произойти, кроме вечной борьбы за права храмовых землепашцев? Если чати осмелился заговорить о богатствах храмов, значит, за его спиной некая могучая сила, на которую он может опереться в борьбе с Менхеперра-сенебом. Кто же это? Местная знать, правители областей? Но можно по крайней мере воспользоваться удобным случаем, чтобы вернуть свою милость Себек-хотепу. Как бы то ни было, это тяготит владыку Кемет.
– Так ты полагаешь, Рехмира, что Себек-хотеп обижен несправедливо?
– Судить об этом может только твоё величество, но я полагаю, что так.
Тутмос резко поднял голову, желая уловить какое-нибудь тайное выражение на лице чати, мгновенный отпечаток его сокровенных мыслей. Но ничего не увидел, кроме тех же спокойных, бесстрастных глаз. Нет, в самом деле, нельзя упускать случай, нужно вернуть милость Себек-хотепу, который всё-таки немало стоит и в бою, и в подготовке к нему! Ссориться с верховным жрецом ещё не значит ссориться с богами.
– Я подумаю обо всём, что ты мне сказал, Рехмира. А что, эта госпожа Ирит-Неферт действительно очень красива?
– Очень, твоё величество!
Тутмосу было известно сластолюбие чати, в таких вещах Рехмира определённо знал толк. Фараон усмехнулся, глядя на просветлевшее, довольное лицо советника.
– В таком случае, может быть, Себек-хотеп не так виноват? Или эта достойная госпожа славилась своим целомудрием?
– Увы, совсем наоборот!
– Тем более не будем винить храброго военачальника. У женщин есть много способов привлечь мужчину, они созданы такими, все до единой… Что ж, ты свободен, Рехмира. Я желаю видеть верховного жреца.
Менхеперра-сенеб был суров, неподвижен, молчалив. Сидел в тёмном кресле с высокой спинкой очень прямо, подобно статуе древних владык, ладони на коленях. И лицо точно высечено из гранита короткими, точными ударами резца – прямой нос, прямые тонкие брови, твёрдо сжатые губы. От верховного жреца веяло прохладой, но не той, что приносит облегчение в жаркий полдень – прохладой камня, тёмной прохладой горных ущелий. И неизвестно, что таится на дне этих ущелий.
– Менхеперра-сенеб, моему величеству угодно испросить провозвестника божественной воли.
– Когда, твоё величество?
– Как можно скорее!
– Во время храмового праздника?
– Нет, наедине, в тайном святилище бога.
– Дело касается блага Кемет?
Суровый жрец задал этот вопрос бесстрастно, но Тутмоса передёрнуло – как будто он, фараон, может задавать Амону бессмысленные или недостойные внимания бога вопросы! Когда-то его спрашивал об этом Хапу-сенеб, неужели ничего не изменилось с тех пор? Нет, многое изменилось! И сейчас он это докажет.
– Моё общение с великим отцом не нуждается в посредниках, божественный отец. Твоё дело – лишь предоставить мне возможность поговорить с божеством.
Менхеперра-сенеб как будто не расслышал этих слов.
– Может быть, твоё величество, ты желаешь получить предсказания по поводу будущего похода?
Тутмос был удивлён и не смог скрыть этого, это была вечная его ошибка, нередко доставлявшая большие неприятности.
– Откуда тебе это известно?
– Служителям бога всё известно.
– Я вопрошу бога о том, о чём вопрошу, Менхеперра-сенеб. Мне не нравится, когда служители бога дают мне советы по поводу военных дел. Я знаю своих военачальников, мне известно то, что у них на сердце, они несут на своих копьях славу Кемет. Долг служителей богов – поддерживать эту славу.
– Даже против воли божества?
Тутмос почувствовал, как к сердцу подкатывает горячая душная волна, гнева или страха – он не мог ответить. Верховный жрец спокоен, лицо его бесстрастно. Он не возмущён, не разгневан, голос его твёрд, и это внушает доверие. Великому жрецу и в самом деле известны многие тайны, они могут быть тайнами божественными. А пойти против воли бога немыслимо…
– Объясни мне тайный смысл твоих слов, достойный Менхеперра-сенеб!
– Великий Амон не принял жертвы Себек-хотепа, не принял жертвы Дхаути. Разве этого недостаточно, чтобы увидеть волеизъявление владыки богов? Твоё величество, слава – на остриях копий, но копья благословляет Амон, а мы, его служители, передаём тебе его волю. Только его волю! Ты будешь страшен своим врагам, но только именем величайшего из богов. Если не будет на то его воли, войско не сдвинется с места, даже если сотня опытнейших военачальников прикажет избивать палками своих воинов.
Тутмос вновь почувствовал, как приливает кровь, на этот раз к щекам, окрашивая их гневным румянцем.
– Ты, кажется, поучаешь меня, как мальчишку, достойнейший Менхеперра-сенеб?
– Наш долг – не давать владыкам Кемет сбиваться с истинного пути, твоё величество. Злые духи способны помрачить разум даже благого бога.
– Ты осмеливаешься говорить мне это?!
– Не я, твоё величество! Верховный жрец не отверзает уст, чтобы изречь свою собственную волю – это удел семеров. Верховный жрец изрекает волю бога.
Тутмос резко поднялся с кресла, вынудив жреца сделать то же самое.
– Довольно! Моё желание непоколебимо. В начале часа Змеи я буду в тайном святилище храма.
– Ты должен быть один, твоё величество.
– Знаю! Я останусь наедине с моим великим отцом. Пусть никто мне не мешает. А что касается Себек-хотепа и прочих военачальников, можешь наложить на них какое угодно покаяние, но они вернутся ко двору. Оставаться без войска я не собираюсь и не советую мне мешать!
Глаза верховного жреца смотрели всё так же бесстрастно, во всяком случае, фараон не заметил в них лёгкого насмешливого огонька.
– Я могу идти, твоё величество?
– Можешь! Кстати, божественный отец, – Тутмос остановил Менхеперра-сенеба, направившегося к выходу, – одобрен ли мой выбор великой царской жены владыкой богов?
– Одобрен, твоё величество.
– Когда же я могу жениться на ней?
– Срок великой скорби истёк четыре дня назад, нехорошо слишком торопиться.
– Ноя тороплюсь в Кидши!
– Как я понимаю, твоё величество, ты вообще не очень нуждаешься в благословениях! – На этот раз Менхеперра-сенеб изменил своему обычному спокойствию. – Так чего же ты хочешь от меня?
– Хочу, чтобы мне не перечили, наконец!
– Как пожелаешь, твоё величество. Теперь я могу удалиться?
– Иди! И готовьтесь к свадебной церемонии. Мои свадебные жертвы великому Амону будут щедры. Я верю, что он, наконец, склонит слух к моим мольбам… Что обещает гороскоп царицы?
– Долгую и счастливую жизнь, исполнение желаний её господина.
Тутмос невесело усмехнулся.
– То же самое было и с моей бедной Нефрура! Что же, закончим беседу на этом, божественный отец. Мы увидимся, должно быть, возле тайного святилища бога.
– Да, твоё величество, я встречу тебя.
Менхеперра-сенеб наконец удалился неторопливым, тяжёлым шагом. Тутмос смотрел ему вслед со странным чувством – ему казалось, что его обманывают. Если человек высечен из камня, на него не подействует ни прикосновение солнечных лучей, ни дыхание живительной влаги, его можно только сокрушить. А силы нужны для борьбы с внешними врагами, которых так много, что не счесть и за год. Войско нужно кормить хлебом, говядиной и овощами, поить пивом и вином, и ещё нужны колесницы, много колесниц, хотя в Мегиддо он захватил их более восьмисот. Ещё нужны боевые кони и длиннорогие быки, способные тащить повозки по каменистым дорогам, и, конечно, люди, новые воины. Местность в окрестностях Кидши благодатная и прокормит его войско, там много садов и возделанных полей, а пастбища не хуже, чем в дельте. Разобраться бы только во всех этих хитросплетениях, тайных замыслах сановников и жрецов, вновь ощутить свою силу и пойти вперёд, покоряя все попадающиеся на пути царства! Их и после Мегиддо было немало, а уж теперь он кое-чему научился и лучше справляется с укреплёнными городами. Опыт приходит после многих сражений, и этот опыт не имеет цены, как не имеет его великая река или небесный Хапи. И пустыню теперь он преодолеет легче – попросит благословения бога Мина, помолится в святилище владыки пустыни. Тогда, может быть, отступит тоска, которая поселилась в сердце со дня смерти Нефрура и бедного нерождённого сына? А теперь нужно думать о новой царице. Что таить от самого себя – мысли эти приятны, и приятен был тот миг, когда Тутмос впервые после смерти жены пожелал увидеть Меритра и сказал ей о своём намерении сделать её своей женой. Он невольно улыбнулся, вспомнив тоненькую большеглазую девочку в своей лодке, всерьёз рассуждающую о том, за кого ей выйти замуж. «Ты станешь моей женой, Меритра…» Она на мгновение, только на мгновение потупила взгляд, а потом бросилась к нему, прижалась к его груди, и он не удержался, поцеловал её на глазах придворных, потом говорили, что его величество был непозволительно нежен со своей сводной сестрой. Меритра выросла, расцвела, как чудесная сикомора в саду Хатхор, наверное, приятно будет сомкнуть руки на её сильных округлых бёдрах, привлечь её к себе, даже просто смотреть в её глаза, хотя они так похожи на глаза Сененмута. Тутмос вдруг почувствовал, что ему непреодолимо хочется увидеть Меритра, и он удивился – это было скорее желание сердца, чем плоти, он никогда не испытывал такого по отношению к своей прежней жене. Да, теперь нужно думать о Меритра… И опять – о сыне, который пока ещё спит в утробе Нут и не спешит откликнуться на его страстный зов. Придётся немного поберечь себя в битвах, прислушаться к голосу осторожности, хотя Тутмос его и презирает. Но – придётся. Ради Кемет и ради сына…
Меритра в своих покоях играла на маленькой флейте, старательно следя за движениями пальцев и, кажется, была недовольна собой, так как то и дело прерывала игру, покачивала головкой, шептала что-то и откладывала непослушный инструмент, но снова бралась за него. Тутмос застыл в дверях – очаровательное зрелище, она подобна Золотой в час её веселья, стройной Госпоже Сикоморе. Он видел её спину, плечи, густые пряди волос, схваченные блестящей диадемой, не скрытые париком. Он велел не предупреждать царевну о своём приходе, и его повеление было исполнено. Меритра испуганно обернулась, когда услышала его шаги, но её чёрные, широко расставленные глаза сразу взглянули на него приветливо, и Тутмос почувствовал, как сердца коснулось что-то тёплое, лёгкое, нежное, подобное крылу птицы.
– Что прикажешь, твоё величество?
– Играй, как играла. И зови меня братом или по имени.
– Но я ещё только учусь!
– Это ничего, у меня не слишком тонкий слух.
Они оба рассмеялись, и Тутмосу показалось, что вот сейчас она соскользнёт с ложа и бросится к нему в объятия, как делала когда-то. С той поры прошло много времени, и всё изменилось – дочь Сененмута стала невестой царя, царь лишь по имени – единоличным правителем Кемет и могучим воином. Но по-прежнему между ними было что-то такое, что напоминало о давних годах, об охоте в одной колеснице и катании в одной лодке, и ещё о том, как Тутмос подхватывал девочку на руки, играя с ней. Этого не унесли годы, изменившие их лица.
– Ну, достаточно ли я усладила слух повелителя? – шутливо спросила Меритра, откладывая флейту. – Что он ещё прикажет?
– Подойди ко мне.
Она соскользнула с ложа, улыбаясь, приблизилась к Тутмосу. Она не была уже такой хрупкой, как в детстве, тело под полупрозрачным белым одеянием казалось упругим и сильным, готовым для благодатной жатвы. Как непохожа она на свою предшественницу, сколько в ней жизни, радости, искрящегося веселья! Тутмос привлёк Меритра к себе, поцеловал смеющееся запрокинутое лицо, нежно и лукаво прищуренные глаза. Меритра ответила непритворной лаской, её пальцы скользнули по его вискам, губы прошептали что-то ласковое у самого уха, он не разобрал слов, но в груди что-то сладко защемило, как не бывало даже в юности.
– Ты радуешься тому, что будешь моей женой, Меритра?
– Радуюсь.
– И с радостью взойдёшь на моё ложе?
Она прошептала лукаво, наклонившись к его уху, обвивая его шею ласковыми руками:
– С великой!
– Правда?
– Я никогда тебе не лгала, мой возлюбленный брат. И ещё…
– Что ещё? – спросил он смеясь.
– Кажется, я всегда любила тебя.
– Как брата?
– О нет! Помнишь, тогда, в лодке… Хотя я и была ещё маленькой глупышкой, я говорила правду. А ты, мой лучезарный господин, теперь отречёшься от своих слов?
– Разве ты не видишь, что я уже давно отрёкся от них?
– Так скажи, произнеси то, чего я так ждала все эти годы.
– Зачем говорить?
– А зачем нужны печати? Я хочу, чтобы тавро было выжжено раз и навсегда.
– Словами?
Меритра кокетливо уклонилась от поцелуя, который как раз и должен был выжечь тавро на её груди.
– У тебя будет возможность скрепить свои слова кое-чем другим. А пока достаточно и этого. Разве я могу не поверить царскому слову?
– Это правда, Меритра, – сказал он, чуть понижая голос, – теперь и я скажу, что люблю тебя. Я никогда не говорил этого так ни одной женщине. Ты знаешь, я не умею говорить красиво…
– Все любовные признания одинаковы, мой любимый.
– Откуда ты это знаешь?
– Есть вещи, которая любая женщина знает от рождения.
Тутмос сделал ещё одну безуспешную попытку поцеловать девушку с большей страстью, чем это дозволялось старшему брату, ещё не ставшему мужем.
– Меритра!
– Всё будет в своё время. Божественные отцы благословили нас?
– Добьюсь, чтобы наша свадьба состоялась как можно скорее! Но и здесь не смогу долго наслаждаться счастьем. Ты знаешь, этот мерзкий правитель Кидши…
Меритра всплеснула руками и засмеялась.
* * *
Ночь была тёмная, душная, почти без звёзд, и лагерь спал тревожно, как редко бывает во время утомительных переходов. Впереди, на расстоянии около трёх схенов, был Кидши, окружённый зубчатыми крепостными стенами, непокорный город, казавшийся Тутмосу населённым злыми духами. Кидши был окружён цветущими садами и тучными пашнями, но небо над ним казалось низким, суровым, как будто всегда ожидающим бури, и ветер был зловещим, подобным красному ветру пустыни. А может быть, именно здесь, в окрестностях города, витал дух того злосчастного царя, который когда-то встал во главе союза правителей Ханаана и покончил с собой, когда его отпустили с миром из разорённого Мегиддо? Нынешний правитель не был призраком, с виду был даже смешон – толстый, коротконогий, густобородый, если только лазутчики верно описывали его внешность, – но за пять лет своего правления приобрёл влияние в Ханаане и был уважаем даже в Митанни, что Тутмосу было как кость в горле. На этот раз он уже приготовился к длительной осаде и велел захватить с собой побольше деревянных лестниц, хотя описание крепостных стен Кидши отнюдь его не обрадовало. Однажды он уже подходил к Кидши, но войско было измотано после похода в Тунип, окончившегося неудачей, и тогда он просто не решился штурмовать город, причинявший ему столько неприятностей ещё во времена Мегиддо. Теперь он хорошо вооружил войско и снабдил его всем необходимым – долгая и глухая борьба с жадностью жрецов и начальников областей закончилась его победой, которая правда стоила фараону бессонных ночей и разбитых в кровь кулаков, но победа была всё-таки одержана, и она была посерьёзнее той, которую он когда-то одержал над военачальниками. Теперь военачальники были под его рукой, дышали его дыханием, жили его словом – долго же он добивался этого! Они окружили фараона подобно защитной крепости, стояли плечом к плечу, говорили и думали согласно, и, как бы косо ни смотрели на них придворные и божественные отцы во главе с Менхеперра-сенебом, Тутмос чувствовал, что может наконец вздохнуть спокойно, что копья и луки оградили его трон надёжнее, чем это могут сделать любые, самые прочные стены. Сам он не мог понять, каким образом одержал очередную свою победу – против хитростей чати, царского сына Куша и верховных жрецов не смог бы устоять даже великий Джедефхор[103]103
…не смог бы устоять даже великий Джедефхор… – Джедефхор – один из легендарных мудрецов древности.
[Закрыть], – только ощущал с удовольствием силу своих мышц и грозного взгляда, заставлявшего иных семеров втягивать головы в плечи. Неужели ему всё-таки удалось им втолковать, что все расходы на войско окупятся за счёт богатой военной добычи и дани с покорённых городов? Это было так просто, но как нелегко доказать! Рука Хатшепсут чувствовалась и здесь, это она сдерживала осторожных семеров, внушала трусливые мысли жрецам. Хорошо, что воины за эти годы поняли, что такое война и победа. Войско легко могло бы стать перебродившим вином, просиди Хатшепсут на троне ещё хотя бы несколько лет, но Тутмосу удалось сотворить с ним то, что он хотел, и он с гордостью смотрел на стройные ряды меша[104]104
…смотрел на стройные ряды меша… — Меша – пешие воины.
[Закрыть] и нет-хетер, да и кехеки, которые вначале казались не слишком-то дисциплинированными воинами, во многих битвах доказали обратное. Сколько уже царств покорилось власти Кемет? Только Кидши и Тунип ещё сопротивляются, ещё держатся зубами за доставшуюся по наследству кость. А всё-таки им не устоять, как не устоял Мегиддо, казавшийся несокрушимым. Если уж не устояли верховные жрецы…
Тутмос поднялся и сел на ложе; невыносимая духота не давала заснуть, к тому же по углам шатра тонко звенели какие-то мелкие, назойливые насекомые, которые своими булавочными жальцами безжалостно разрывали изредка наплывающую на фараона дремоту. Два воина стояли неподвижно у его ложа, ещё двое – у входа в шатёр, и ещё несколько человек снаружи. Под защитой своих ханаанеев и шердани Тутмос чувствовал себя в безопасности, но неожиданная мысль рассмешила его – не заставлять же воинов гоняться за насекомыми! Он коротко рассмеялся, и со смехом улетели последние сладкие надежды на сон. Он мог бы приказать зажечь курения, от дыма которых не поздоровилось бы его почти неприметным глазу врагам, но он не любил запах курений и предпочитал обходиться без них, если только не было смолы фисташкового дерева. Он встал, разбудил слугу, приказал подать себе лёгкого светлого пива, которым приходилось обходиться в походе, – любимое им горькое пиво, приготовляемое кушитами с необыкновенным искусством, слишком быстро портилось. Фараон чувствовал, что уже не заснёт до рассвета, и не хотел прибегать к усыпляющим травам, поэтому первая мысль, явившаяся из глубины душной ночи или со дна опустошённой чаши, показалась самой верной – позвать кого-нибудь из военачальников, поговорить о завтрашнем штурме. Тутмос знал, что самым грубым образом нарушает предписания мудрого Джосеркара-сенеба, которым добросовестно старался следовать на протяжении почти десятка лет, но какое-то упрямое существо, забравшееся на плечо и шепчущее в самое ухо, а может быть, вещавшее изнутри, из самой глубины утомлённого бессонницей мозга, взяло власть в свои руки и не терпело никаких возражений. Тутмос послал слугу за военачальником Дхаути, своим любимцем. Не ждал его скоро, так как знал, что у Дхаути крепкий сон, но военачальник явился так быстро, словно проводил ночь на пороге царского шатра.