Текст книги "Тутмос"
Автор книги: В. Василевская
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
– Когда я носила его, мне казалось, что в моей утробе поселился целый табун боевых коней! Если он не станет спокойнее, нам придётся убрать из дворца все статуэтки, алебастровые светильники и маленькие ларцы, окружить себя бронзой и деревом. Слышишь, господин, как громко командует его высочество Аменхотеп? Поистине, от такого крика переломится ствол самой крепкой пальмы!
Тутмос засмеялся, обняв жену за плечи.
– Меритра, мужчина должен быть таким, если не хочет, чтобы его нарядили в женское платье! Видела ли ты, как он смотрит на коней? А если ему дают подержать узду, в глазах загорается пламя! Через год я подарю ему колесницу и коней, а мои колесничие научат его править. Жаль, что нет в живых моего верного Неферти.
– Кто же теперь станет твоим возницей, господин?
– Мне есть из кого выбрать. Вот когда отправлюсь к этому проклятому Кидши…
Меритра знала, что после второго похода в Митанни, окончательно поставившего это царство на колени, сделавшего его покорным данником Кемет, фараон больше всего мечтал о покорении Кидши. Он стремился к этому с упорством, которое походило на фанатизм, на сжигающее человека желание во что бы то ни стало повернуть путь Шаи в ту сторону, куда глядят горящие ненавистью глаза. Кидши был словно заколдован, стоял незыблемо под защитой своих зубчатых стен. Его правитель не только не платил дани Великому Дому, но и подбивал других скрывать в своих сокровищницах серебро, голубой камень и драгоценное дерево. Тутмос ещё один раз посылал войско к стенам Кидши, оно шло через то самое ущелье, в котором едва не погибли фараон и его спутники, но, попытавшись взять город решительным штурмом, войско потерпело неудачу и повернуло назад. Откровенно говоря, Меритра опасалась, что непокорный Кидши достанется в наследство юному воителю Аменхотепу, хотя Тутмос и клялся, что его презренный правитель будет казнён прежде, чем ещё раз взойдёт на небо яркая звезда Сопдет. Это казалось царице маловероятным, но она никогда не перечила мужу, предпочитая терпеливо выслушивать его хвастливые обещания и свирепые угрозы. Он имел на это право – за семнадцать лет своего единоличного царствования совершил тринадцать походов, большая часть которых была удачной. Тутмос-воитель, гроза Ханаана, победитель Митанни и Куша – кто мог узнать в свирепом льве того молчаливого угрюмого юношу, который безмолвно сносил насмешки придворных и надменные приказания женщины-фараона? Обложив покорённые царства суровой данью, назначив наместников в самые отдалённые области – кстати, его любимец Дхаути недавно стал наместником всех северных стран, – он мог бы спокойно сидеть на своём золотом троне, принимая послов с их дарами и заверениями в дружбе, в которой за лестью скрывался неодолимый страх. Но Кидши и Тунип не были покорены, и оба они, взятые вместе, казались Тутмосу более лакомой добычей, чем всё царство Митанни. Из последнего похода он привёз в Нэ такое количество военной добычи, что каждый воин, убивший не менее пяти врагов, получил в награду раба и рабыню и несколько сат пахотной земли. По всей стране воздвигались величественные храмы во славу богов Черной Земли, а прекрасный Ипет-Сут только за последние три года обогатился новыми пилонами, обелисками и покоями, в которых полы были выложены листовым золотом. А сколько пленников было приведено в Кемет! Не только военачальники, но и простые воины уже не нуждались в таком количестве домашних слуг, ибо иноземцы не работали на полях и в садах и в основном трудились в ремесленных мастерских, и свита фараона обогащалась новыми отборными телохранителями, а угодья великих богов, в особенности Амона, – новыми ткачами и гончарами, работавшими от зари до зари. Теперь не только каждый житель Нэ, но и житель какого-нибудь Хут-нисут смотрел на иноземца сверху вниз, какого бы ни был маленького роста, и Мен-Нофер, в котором было особенно много вавилонян, ханаанеев и митаннийцев, казалось, весь поднялся на цыпочки и потянулся к небесам. Мало кто уже помнил времена, когда женщина-фараон принимала возмутительные подношения правителей Ханаана, похожие скорее на подачки, помнили только снаряженное ею путешествие к земле Паванэ и то, как она приказала извлечь из саркофага мумию своего отца, Тутмоса I, чтобы освободить драгоценный саркофаг из красного кедра для своего супруга, рано умершего Тутмоса II. Помнилось и имя Сененмута, отца нынешней царицы, построившего роскошный поминальный храм Хатшепсут – сам Тутмос нередко с завистью поглядывал на его колонны и террасы, досадуя, что его собственный поминальный храм выглядит значительно скромнее. Если бы Сененмут был жив, пожалуй, можно было бы призвать его ко двору и поручить ему наблюдение за всем царским строительством – теперь, по прошествии лет, Тутмос был готов простить кое-какие давние обиды, первостепенное значение имело теперь то, что потомки будут судить о его царствовании прежде всего по оставленным им постройкам. А Сененмут был прекрасным архитектором, в этом не было сомнения… Впрочем, что толку печалиться о том, чего нет? Настоящее было столь бурно и радостно для Кемет, что у большинства её жителей не возникало желания вспоминать о прошлом, даже о том хорошем, что было в нём. Только вдовы и сироты убитых в многочисленных походах воинов могли с горечью вспоминать мирное владычество Хатшепсут, но их соседи, вернувшиеся с богатой добычей и ставшие собственниками земли, и слушать не хотели никаких жалоб и восхваляли царствование его величества Менхеперра так громко, что похвалы заглушали тихие рыдания и жалобы. Мудрые люди сравнивали нынешнюю жизнь Кемет с первыми днями разлива Хапи, когда великая река бурно и стремительно несёт вперёд свои воды, и предрекали скорое счастливое будущее, которое вырастет на оставленном рекой белом плодородном иле. Ещё говорили, что со времени воцарения его величества Тутмоса III женщины, до сих пор приносившие только дочерей, стали рожать сыновей. Кемет были нужны новые воины, и они подрастали в дворцах и в хижинах, славя имя доброго бога Менхеперра, и сам Тутмос в последнее время стал отцом ещё пятерых сыновей, их принесли ему младшие жёны и наложницы. Но кто из них мог сравниться с первенцем, появление которого было радостно, как восхождение на небосклон звезды Исиды? Царевич обещал вырасти крепким и сильным, он и родился таким, да и сердца обоих родителей подсказывали им, что несчастливое прошлое ушло безвозвратно, спало с глаз, как тёмная пелена, что Хатшепсут больше не властвует над ними. Было только одно, что немного огорчало Меритра, – сыновей у неё больше не было, после Аменхотепа родились ещё три дочери, но две из них покинули землю, едва успев получить благословение доброго Шу. Она знала, что Тутмос любит её, и отвечала ему такой же любовью, разве что слегка ревнивой – когда Тутмос видел сына, жены для него не существовало. Но мудрость сердца Меритра помогла ей смириться и с этим, и теперь, когда Тутмос отдыхал в Нэ после войны с Митанни, она чувствовала себя совершенно счастливой.
и сейчас ей было только немножко жаль, что Тутмос слишком быстро убрал руки с её красивых плеч.
– Меритра, клянусь священным именем Амона, этот мальчик будет сильнее меня! В его возрасте я ещё не умел натягивать большой лук, а он уже почти справляется с этим.
Меритра мудро предпочла не заметить этого «почти».
– Он силён, как лев! Я боюсь порой, что он переломает мне кости, когда обнимает меня. Поистине, силу его рук можно сравнить с твоею, господин.
Тутмос улыбнулся, очень довольный.
– Такой будет крепко сидеть на троне! Когда придёт время, он разделит со мной власть, и я научу его многому, чему меня не успел научить мой вечноживущий отец.
– Это случится ещё не скоро, любимый.
– Надеюсь! Моя стрела пока ещё пробивает насквозь три медные мишени.
Он был так же хвастлив, как в юности, и хвастался наивно и простодушно, вызывая порой улыбку на губах мудрых царедворцев. Всем был ещё памятен случай, когда фараон предложил славящемуся искусством стрельбы из лука митаннийскому царевичу состязание в присутствии всех придворных, и его стрела с первого раза пролетела через двенадцать медных колец. А побеждённый царевич получил такую награду, о которой не смел даже мечтать.
– После покорения Кидши отправлюсь в гости к почтенному Менту-хотепу. Он давно намекает, что неплохо было бы моему величеству лично появиться на юге со своим войском. Почему бы и нет? К тому же царский сын Куша предлагает мне хорошее развлечение – охоту на носорогов…
– Это так опасно!
– Не более, чем охота на слонов.
– Мне говорили, что носорог очень коварен, что он меняет направление своего бега совершенно неожиданно, когда охотник уже готов нанести удар.
– Откуда тебе это известно, Меритра?
– От Менту-хотепа.
Тутмос весело рассмеялся.
– Сам-то он, должно быть, частенько охотится на носорогов! Хорошо бы ещё пригласить на эту охоту Рехмира и Менхеперра-сенеба, моих храбрейших советников, которым встреча с коварным носорогом пойдёт только на пользу.
– Боюсь, они тебя считают коварным носорогом, твоё величество. Ты всегда слушаешь их советы и всегда меняешь направление бега в самый неожиданный миг.
Тутмос не выдержал, сжал в объятиях маленькую царицу так, что действительно едва не хрустнули кости. Она умела польстить его тщеславию так тонко и так вовремя, что это всегда доставляло удовольствие и ему и ей. Сейчас её льстивое замечание вызвало порыв нежности у Тутмоса, и он покрыл шею и плечи жены страстными поцелуями, от которых затрепетала бы и менее влюблённая женщина. Однако Меритра с очаровательной улыбкой сдержала слишком откровенную ласку мужа и, блаженно вздохнув, положила голову к нему на грудь.
– Отчего я не вижу Рамери, начальника твоих телохранителей? – спросила она после недолгого молчания.
– Что? – Тутмос, поглощённый нежностью и, быть может, приятными воспоминаниями, не расслышал вопроса.
– Я спрашиваю о Рамери. Неужели, дав ему свободу, ты отпустил его совсем, господин мой?
– Рамери? Нет… Разве я могу отпустить этого хуррита и разве сам он уйдёт от меня? Я отпустил его на время, чтобы он мог побыть со своим сыном.
– У него есть сын? Я этого не знала.
– Ненамного младше нашего царевича, и зовут его тоже Аменхотеп.
– Кто же его мать?
– Жрица Раннаи, дочь Джосеркара-сенеба, та самая, которую я когда-то хотел взять в свой женский дом. Теперь она уже немолода. Нелегко, должно быть, было ей родить сына. Мне стоило немалых трудов добиться от Менхеперра-сенеба, чтобы он разрешил ей стать женой Рамери.
– Так они женаты по закону?
– А разве я не мог наградить начальника моих телохранителей этой милостью? Я слишком многим ему обязан, да и награда вполне умеренная. Мне говорили, что они очень давно любят друг друга. Этот упрямец Менхеперра-сенеб твердил, что брак между пленным хурритом и жрицей Амона невозможен, что подобного никогда не было. Но я настоял на своём, я повелеваю и жрецами!
Меритра задумалась, нежно поглаживая золотое запястье на крепкой руке фараона.
– Говорят, Рамери царского рода?
– Он сын презренного Харатту, правителя Хальпы, но отцом всегда считал Джосеркара-сенеба. Да и благородный жрец очень любил его.
– А почему я не вижу рядом с тобой этого Инени, сына Джосеркара-сенеба?
– Он надоел мне. Мудрости и доброты своего отца он не унаследовал, да и к чему держать при дворе человека, который в смертельной вражде с начальником моих телохранителей? Я всегда предпочитал воинов жрецам, исключая разве что Джосеркара-сенеба…
– Из-за чего же эта смертельная вражда? Из-за Раннаи?
– Думаю, из-за неё.
Меритра взяла руку Тутмоса, стала ласково перебирать его пальцы, украшенные перстнями, на одном из них было вырезано её имя. Тутмос, улыбаясь, смотрел на неё, позволяя прелестной кошечке ласкать могучего льва.
– А ты был пленён этой Раннаи, мой возлюбленный господин?
– Был, Меритра.
– Долго?
– Вплоть до возвращения из-под Мегиддо.
Эго была одна из его наивных привычек – измерять время не годами своего царствования, а своими походами.
– Как недавно был пленён этой вавилонянкой… как её имя?
– Нет, больше.
– Неужели?
– Ты об этом спрашиваешь? Ты, Меритра, владычица моей радости, единственная, которую я люблю?
Меритра услышала именно то, что хотела услышать, но позволила себе не быть мудрой – говорила только влюблённая ревнивица.
– А та ханаанеянка, у которой волосы отливают лазуритом, как у богини?
– Меритра, я сейчас рассержусь на тебя.
– У этой ханаанеянки…
– Замолчи!
– Она очень…
– Вот сейчас я заставлю тебя замолчать!
Царевич подбежал к отцу и матери, и Тутмосу пришлось выпустить смеющуюся Меритра.
– Отец, кто нужнее в бою – лев или конь?
Тутмос усмехнулся, положил руку на плечо сына.
– Ты, кажется, решил проверить, помнит ли Тутмос-воитель древние истины, занесённые в свитки? Воскресший Осирис задал этот вопрос своему сыну Хору, и Хор ему ответил…
– Что ответил? – невежливо перебил царевич.
– Не дети дают уроки отцам, а отцы детям! И как ты смеешь перебивать? – Тутмос слегка, тыльной стороной руки, ударил царевича по губам. – А теперь слушай. Если ты сам ответишь на этот вопрос правильно, я подарю тебе то, о чём ты давно мечтаешь.
– Коня? – Глаза мальчика загорелись.
– Ты опять торопишься? Смотри же! Так кто нужнее в бою, Аменхотеп, – лев или конь?
Царевич смутился, уловив непреклонную твёрдость в голосе отца.
– Я не знал, что это вопрос Осириса Хору…
– Плохо же ты слушаешь своих наставников! Но всё равно, теперь я жду твоего ответа. Отвечай, Аменхотеп.
Царевич вопросительно взглянул на мать, но она, смеясь, спрятала лицо за плечом Тутмоса.
– Я думаю, лев.
– Почему?
– Лев сильнее коня.
Тутмос покачал головой.
– Хор ответил иначе, а как – ты узнаешь, если будешь внимательно слушать своих учителей. Ответ будет приятен тебе, если ты любишь коней. Знай, теперь я запомню и спрошу. И подарок ты получишь только тогда, когда заслужишь его.
Смущённый таким оборотом дела, Аменхотеп на миг склонил голову перед отцом, но тотчас же сорвался с места и, прихрамывая, побежал туда, где ждали его товарищи, сыновья военачальников. Тутмос проводил его взглядом, полным тех чувств, которые отцы до поры до времени скрывают от своих детей.
– Он будет воином! Не случайно в день его рождения я убил на охоте великолепного льва. А скоро подарю ему Кидши, правитель которого приползёт на брюхе, вылизывая себе языком дорогу в пыли. На этот раз не отступлю, лучше лягу мёртвым у стен Кидши.
Меритра в испуге зажала ему рот.
– Разве можно так говорить, любимый? Произнесённое слово живёт и убивает! Ты поистине удивляешь меня, я не думала, что ты можешь быть таким неразумным! Я молю великого Амона, чтобы он растворил твои слова в потоке дыхания Шу и унёс их далеко-далеко. Был бы жив Джосеркара-сенеб, он сурово обошёлся бы с тобой за такое неразумие, заставил бы тебя совершить очистительные обряды и принести покаянные жертвы…
Суеверный Тутмос и сам был испуган вырвавшимися у него словами и мысленно вознёс молитву Месхенет, в чьей власти было изменить путь судьбы. Он даже слегка побледнел и сжал в руке амулет, висевший у него на груди.
– Это всё проклятый Кидши! Это из-за него у меня нет покоя и не будет, хотя бы у моих ног лежали все другие царства мира! Но он поплатится за всё, клянусь священным именем Амона! – Он всё ещё не мог успокоиться, и царица с тревогой смотрела на него. – Может быть, это колдовство, которое наслали на меня мои враги? Никогда я не произносил подобных слов! Я помню, один военачальник сказал то же, что я, перед битвой на Евфрате. Его принесли мёртвым, стрела пронзила горло насквозь… Поистине, я безумец и заслуживаю…
– Успокойся, мой любимый! – Меритра обняла мужа, устремила на него взгляд, полный любви и нежности, погладила его по щеке, как ребёнка. – Обратись к Менхеперра-сенебу, он немедленно прочитает над тобой охранительные заклинания, и тот, кто стал виновником твоего неразумия, сам поплатится за это. Пойдём во дворец.
Становится жарко, лучше мы уединимся в прохладных покоях, а я расскажу моему господину о том, как одна девочка влюбилась в своего старшего брата, который однажды едва не выбросил её из лодки на корм крокодилам и ни за что не хотел жениться на ней…
Она говорила это с таким серьёзным и в то же время лукавым видом, что Тутмос невольно заулыбался и, притянув к себе Меритра, поцеловал её. Как все горячие и вспыльчивые люди, он и утешиться мог быстро и был очень благодарен своей умной жене, которая всегда умела развеселить и утешить. «Награда моя, – подумал он, когда они шли ко дворцу, – боги послали мне тебя, чтобы вознаградить за всё, чего не имел…» Он наклонился к Меритра и спросил её на ухо:
– А может быть, ты подаришь мне ещё одного сына, похожего на Аменхотепа?
– Прямо сейчас?
Оба они рассмеялись.
…Мальчик, которого тоже звали Аменхотеп, был сегодня не менее удачлив в играх, чем носящий то же имя наследник престола. Окружённый целым войском соседских мальчишек, он брал штурмом крепость, сооружённую из камней и песка, на вершине которой плакал злыми слезами неудачник, проклинавший своё невезение – в игре ему выпало быть презренным правителем Кидши, для чего отыскались даже пёстрые лохмотья и круглые деревянные серьги. Победоносное войско Кемет во главе с военачальником Аменхотепом окружило крепость со всех сторон и подожгло её песком, у правителя слёзы текли уже не только от обиды, но он продолжал стоять, время от времени отстреливаясь мелкими камешками. Несколько его жён уже были взяты в плен, их вели в лагерь, скрутив руки за спиной крепкой верёвкой из пальмовых волокон, даже любимый конь правителя Кидши – большая ленивая собака – уже был отведён к сложенному из веток шатру удачливого военачальника. Раннаи и Рамери слишком поздно появились на пороге дома и не видели всех подробностей осады, зато перед их глазами развернулась яркая картина возмездия – военачальник Аменхотеп лупил презренного врага обеими ладонями по спине, сидя на нём верхом, а тот громко ревел и вырывался, проклиная злодея Ини, из-за которого ему не в очередь выпало быть проклятым врагом солнца. Войско приветствовало военачальника торжествующими криками и забросало цветами, самая красивая из соседских девочек возложила ему на голову венок из мелких вьюнков, и всё войско со смехом понеслось в глубину сада, предоставив забытому правителю Кидши утирать злые слёзы и вытряхивать из волос мелкий колючий песок. Раннаи с улыбкой смотрела вслед убегавшему сыну.
– Победитель Кидши… За ужином, верно, съест целого быка.
– Это хорошо.
– Он так вырос за последнее время и стал ещё больше похож на тебя…
Рамери наклонился и поцеловал свою маленькую изящную жену.
– Когда вернусь из-под Кидши, должно быть, не узнаю его. Время идёт быстро…
Раннаи с грустью взглянула на мужа.
– Я уже совсем стара.
– Неправда!
– Вся моя красота исчезла.
– И это неправда!
– Ты просто слишком сильно меня любишь.
– Разве можно любить «слишком»? Великий Амон отдал мне тебя, одну из своих небесных жён. Разве я мог бы отвергнуть прекрасный дар бога? Когда мы оба состаримся, я по-прежнему буду носить тебя на руках, лёгкую, словно крыло птицы. Постареть может только наше сердце, а не женщина, которую мы любим. Но моё не постареет никогда и всегда будет любить тебя так, как в юности.
– Хорошо, что когда-то я не настояла на своём безумстве и ты не убил меня.
– Любовь спасла нас обоих.
– Нет, это ты спас меня…
Рамери улыбнулся и обнял жену за плечи.
– Теперь время испытаний и несчастий прошло. Осталось покорить совсем немного – Кидши и Тунип, и тогда, я думаю, Кемет отдохнёт от войн, а с нею и мы, воины его величества.
– Не думаю, – вздохнула Раннаи.
– Ты не должна бояться за меня. Если великий Амон позволил мне выйти живым из того страшного ущелья, он сохранит меня и под Кидши. Да и боя на открытом месте скорее всего не будет – правитель снова спрячется за своими проклятыми стенами, и осада затянется надолго, может быть, на несколько месяцев. Но натиском или измором его величество – да будет он жив, цел и здоров! – обязательно возьмёт Кидши.
Оба они помолчали какое-то время, глядя на мелькавшие среди деревьев детские фигурки, прислушиваясь к весёлым голосам и смеху. С тех пор, как перед жертвенником Амона Рамери назвал Раннаи своей женой, прошло несколько лет, но они ещё не привыкли к счастью, оно всё ещё казалось волшебством, чудом, сном, который может развеяться. Пока они жили в Нэ, многочисленные дела службы не позволяли Рамери подолгу оставаться с женой и сыном, но вот его величество перед походом в Кидши отпустил начальника своих телохранителей, и снова счастье обняло их радужным крылом Бенну – Рамери и Раннаи просыпались рядом каждое утро и весь день были вместе, будь то в доме, в саду или на реке в тростниковой лодке. Они словно не могли наглядеться друг на друга после стольких лет кратких тайных встреч, присутствие сына радовало их, но не могло заменить наслаждения быть друг с другом.
– Знаешь, – сказала наконец Раннаи, – его величество отдалил от себя Инени.
– Откуда ты знаешь?
– Утром я получила письмо от брата.
По лицу Рамери пробежала лёгкая тень, но Раннаи ничего не заметила.
– Я знаю, Рамери, что вы были в ссоре. Это из-за меня?
Рамери кивнул.
– Не знаю, что случилось с ним, он всегда был таким спокойным и добрым, мне казалось, что он похож на отца. И вдруг я увидела, что он злобен и труслив, что он чуждается меня, что чинит тебе мелкие козни. Это очень неприятно! Но в этом письме было совсем уж что-то странное. Он обвиняет тебя в том, что ты отвратил от него сердце его величества…
Рамери горько усмехнулся.
– Как бы я мог это сделать, даже если бы захотел? Его величество не из тех, кому можно внушить противные ему мысли. Я стал свободным человеком, но не перестал быть рабом фараона. Нет, Раннаи, поверь мне, в этом я невиновен!
– Я это знаю, любимый.
– Инени не может простить мне только одного, – тихо сказал Рамери, – любви вечноживущего Джосеркара-сенеба. Я знаю, он может жестоко отомстить мне за прошлые обиды, но что бы ни случилось, знай, что я не подниму руки на твоего брата… – Он осёкся и замолчал.
– Возлюбленный мой, – Раннаи взяла мужа за руку, заглянула в его глаза, – возлюбленный мой, разве страшны тебе его обиды и козни? Его величество любит тебя, он дал тебе свободу, дал нам счастье, о котором мы так долго мечтали, даже добился у верховного жреца согласия на наш брак, и после всего этого… Нет, я не верю! Мы так долго ждали своего счастья, неужели нам не будет позволено насладиться им?
Чтобы успокоить жену, Рамери ничего больше не сказал и только ласково обнял её, но сердце его метнулось, как птица, поражённая невидимой стрелой. Внезапно он понял, что настало время расплаты, что отдаление Инени от двора заставит его наконец совершить то, на что он не мог решиться в течение долгих шести лет. А детский смех звенел, удаляясь, огоньком вспыхивал среди деревьев. Голос судьбы его, горький смех его судьбы…
* * *
Поистине, боги вняли мольбам Тутмоса-воителя – презренный правитель Кидши решился наконец на бой в открытом поле, выйдя из-за стен своей крепости. Тутмос приложил немало усилий к тому, чтобы послание давнему врагу вышло как можно более оскорбительным, и с помощью искусного в своём деле Чанени достиг желаемого. В этом случае уклонение от боя на открытом месте выглядело бы трусостью, которая немедленно отвратила бы от Кидши многих союзников, и его правитель понял это. Окрестности Кидши давно уже были опустошены, и терять было особенно нечего – выжженные поля, вырубленные сады, разрушенные стены, которые, впрочем, тоже могли пригодиться в случае бегства. Тутмос был очень доволен, возможность увидеть наконец лицо врага, до сих пор скрытое за стенами, веселила его сердце. На этот раз он решил выдвинуть вперёд нет-хетер, рассчитывая нанести противнику первый мощный удар, и военачальники подтвердили, что это наилучший способ смешать ряды ханаанского войска и показать ему всю мощь войска Кемет. Сам Тутмос тоже собирался участвовать в схватке, горько жалея о том, что рядом не будет уже верного Неферти, место которого занял другой опытный колесничий, узами родства связанный с царским домом, но не с сердцем Тутмоса. Проклятая митаннийская охота, принёсшая столько огорчений! Правда, груды драгоценной слоновой кости…
Битва началась рано утром, когда лучи восходящего солнца окрасили вершины гор радостным розоватым светом, похожим на улыбку подательницы радости. Стройные ряды нет-хетер выглядели устрашающе – недаром Тутмос приказывал мастерам изучать секреты изготовления митаннийских колесниц, лёгких и быстрых, и применять их на деле. Боевые кони, надёжно защищённые от стрел, едва стояли на месте. Воистину божественные животные, достойные служить самому Хору-воителю! Большинство их было привезено из Хатти, все они были молоды и могучи, по преимуществу опытны и участвовали уже не в одном бою – Тутмос мог не опасаться, что они испугаются и повернут вспять, объятые ужасом. Но что это, почему вдруг заволновались кони?
– Что там такое, Нахт?
– Не понимаю, твоё величество.
Воздух огласился ржанием, кони в упряжке царской колесницы тоже вздрогнули и напряглись, раздувая ноздри. Вдруг первый ряд нет-хетер распался, словно рассечённый ножом плод, и Тутмос увидел причину волнения – белой стрелой промчалась вдоль рядов его войска молодая красивая кобылица, появившаяся так внезапно, словно упала с небес. Нахт с трудом сдержал царских коней, но другие уже рванулись вперёд, стройное наступление на врага грозило обернуться беспорядочной погоней за дразнящей своих запряжённых собратьев кобылицей. Внезапно кто-то выскочил из рядов, мелькнул меч – и кобылица полетела на землю с жалобным ржанием, похожим на человеческий крик. Ряды нет-хетер вновь пришли в движение и вскоре восстановили боевой порядок, к царской колеснице подбежал один из вестовых, держа в руке отрубленный конский хвост.
– Твоё величество, воин Аменемхеб из рядов меша посылает тебе доказательство победы над коварством твоего врага! Поверженный правитель Кидши выпустил кобылицу нарочно, чтобы она смешала ряды наших нет-хетер. Теперь она мертва, и порядок восстановлен!
Тутмос кивнул.
– Запомню имя Аменемхеба! Один Аменемхеб уже оказал моему величеству большие услуги во время митаннийской охоты. Благодарю владыку богов за смелость, которую он вселяет в сердца воинов Кемет!
Коварство противника обернулось против него самого – ярость охватила Тутмоса и всё войско Кемет, которое ринулось в бой с удвоенной силой. Возбуждённые кони понеслись так стремительно, словно их подхватили руки самого Шу, и когда нет-хетер врезались в ряды войска Кидши, огромная масса людей дрогнула и разом подалась назад, словно тростник, согнутый порывом ветра. Ещё миг – и ханаанеи побежали, а войско Кемет бросилось за ними, стремясь отрезать пути к бегству – после такого сокрушительного натиска сил на осаду крепостных стен уже не осталось бы. Бег ханаанеев был так стремителен, что даже стрела, вонзившаяся в спину воина, ещё какое-то время не могла остановить его – крылья ужаса несли уже умирающего человека, чтобы потом с размаху бросить на землю, под копыта коней и колеса довершающих дело колесниц, которые останавливались лишь в том случае, если мёртвая рука или нога застревала между спицами и мешала движению колеса. Именно по этой причине пришлось остановиться и царской колеснице, и Тутмос с досадой взглянул на своего нового возницу, подгоняя его.
– Скорей, скорей, Нахт! Если они успеют закрыть ворота…
– Даже если закроют, твоё величество, это уже не поможет – видишь, наши воины проломили крепостную стену?
С высоты своего громадного роста Нахт мог разглядеть гораздо больше, чем низкорослый фараон, но Тутмос не желал признаваться в этом и нетерпеливо подгонял колесничего, которому пришлось отрубить чью-то мёртвую руку, застрявшую между спицами колеса. Но по мере приближения к стенам Кидши Тутмос всё яснее понимал, что на этот раз победа будет одержана полностью. Воины Кемет уже хлынули в город через пролом в стене, через некоторое время распахнулись и ворота, и огромная толпа меша с оглушительными криками ворвалась в Кидши. Теперь можно было остановиться и отдохнуть; Тутмос опустил свой лук, несколько раз сжал и разжал онемевшие пальцы. Стрела, пущенная со стен, просвистела совсем близко и оцарапала щёку Тутмоса, отражённая щитом Нахта.
– Твоё величество, может быть, повернём назад? Кидши уже взят войском твоего величества.
Тутмос отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
– Хочу видеть правителя Кидши! Останусь здесь до тех пор, пока мне не приведут его или не принесут его голову. Долго я ждал этого благословенного часа!
Связанного правителя Кидши привёл к фараону не кто иной, как верный Дхаути – он знал, что доставит особенную радость его господину. Толстый бородатый человек в длинной пёстрой одежде, с золотым обручем на голове, казавшийся когда-то неуловимым и грозным, тащился со связанными над головой руками, едва передвигая ноги и шёпотом беспрерывно вознося молитвы Баалу. Дхаути грубо толкнул его в спину, и он упал к ногам фараона, при падении кровь хлынула из его разбитого носа. Когда-то, очень давно, Тутмос мечтал о том, как ударит плетью по спине этого презренного ханаанея и заклеймит его насмешливым убийственным словом, но сейчас ему почему-то было лень взмахивать плетью и произносить какие-то слова. Он не ощущал даже торжества, словно всё оно переплавилось в ровно горевшем огне постоянного упорного ожидания, затянувшегося на двенадцать лет, словно всё превратилось в усталость, тяжким грузом обрушившуюся на плечи, и Тутмос только сделал знак воинам, чтобы они подняли и оттащили в сторону грузного, обмякшего человека с окровавленным лицом и растрёпанной бородой. Фараон спросил, много ли митаннийцев нашлось среди воинов Кидши.
– Твоё величество, – ответил Дхаути, – только в трёх городках, взятых нами в окрестностях Кидши, было около семисот вооружённых митаннийцев. И в самом городе их достаточно.
Тутмос нахмурился.
– Значит, поражение не отбило у Шаушаттара охоту мешаться в ханаанские дела? Будет испытывать моё терпение – пойду в Каркемиш! Много ли у нас раненых и убитых, Дхаути?
– Немного, твоё величество. Есть воины, которых погубила собственная глупость. Город уже объят пламенем, стены рушатся, погнавшийся за красивой ханаанеянкой ничего вокруг себя не видит. Пепи доложил мне, что только в одном обрушившемся доме погибло сорок воинов.
– Это плохо! Неужели вернулись времена Мегиддо? Скажи им, Дхаути, что каждый получит по сто ударов палками, если не подчинится приказу военачальника и не бросит грабёж. Сокровища должны поступать в казну Великого Дома! Кто хочет урвать себе больший кусок, пусть подавится им!