Текст книги "Тутмос"

Автор книги: В. Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Себек-хотеп в отчаянии воздел руки к небесам.

– Твоё величество, это всё, что я могу сказать тебе!

– Ты и так сказал достаточно. Значит, предлагаешь мне сделать вид, что я и не собирался осаждать эту крепость? А что будет, если правитель города заподозрит меня в трусости?

– Все они достаточно напуганы Мегиддо, твоё величество.

В первый раз за всё время беседы фараон удовлетворённо кивнул.

– Так!

– Правитель города не может знать, сколь многочисленно или малочисленно наше войско. Он знает имя великого Тутмоса, подобного богам. И мы получим от него богатые дары, хотя и не такие, какие получили бы при взятии города. Но жадность может погубить нас, твоё величество.

Тутмос изумлённо и разгневанно взглянул на военачальника.

– Жадность? Желание обогатить владения моего отца Амона ты называешь жадностью?

– Есть жадность воинов, простых воинов. Ты помнишь, как это было при Мегиддо…

– Неужели вы ещё раз допустите это?

– Скорее ляжем мёртвыми, но ты знаешь сам, людьми овладевает необузданная страсть, которую пробуждает львиноликая Сохмет. С нею нелегко справиться даже богам…

Тутмос внезапно повернулся к Джосеркара-сенебу, который, как всегда, присутствовал при разговоре фараона с военачальниками.

– Что скажешь ты, божественный отец?

– Посылай гонцов, твоё величество. Себек-хотеп прав.

Тутмос немного растерялся, услышав столь краткий и точный совет. Он понял, что бессилен перед двойной преградой – опытностью и осторожностью военачальников и мудростью жреца. Здесь ему уже не удастся действовать так стремительно и безрассудно, как делал он это при Мегиддо. Идти в одиночку на штурм крепости немыслимо. Если можно идти самому во главе отряда по узкой горной тропе, то здесь его личное мужество бессильно.

– Что ж… – Тутмос поднял жезл, призывая к повиновению. – Пусть отправятся люди мудрые и смелые, красноречивые и знающие толк в ханаанских хитростях. Выбери их сам, божественный отец. Но если они вернутся с позором или не вернутся вовсе…

Но этого не случилось, как и предсказывал Себек-хотеп. Уже на другой день прибыли посланцы правителя города, униженные и испуганные, с богатыми дарами, а к вечеру явился на поклон и сам правитель, тщедушный, маленького роста, с искажённым от ужаса лицом. Глядя на него, Тутмос пожалел, что не взялся за осаду крепости. Если военачальники были подобны своему правителю, даже неприступная крепость могла рухнуть как здание, выстроенное детскими руками из песка. Город был обложен данью и подчинился безропотно, правитель всячески уверял владыку мира в своей преданности и желании содействовать процветанию Великого Дома, и войско Кемет отошло от крепости, не истратив ни единой стрелы. Как ни трудно было Тутмосу смириться с этим, здравый смысл взял верх, и он покорился воле богов, до поры до времени сжав в кулаке своё слишком пылкое сердце. Он решил отыскать в старых папирусах секрет осады крепостей и поклялся, что сделает это – с помощью военачальников или жрецов. Он знал, что хвастливые описания походов не всегда верны, сам допускал это, но всё же в них могло отыскаться средство, необходимое для продолжения войн в Ханаане. Тем более в Митанни, куда Тутмос собирался отправиться сразу же, как только войско его научится брать укреплённые города и военачальники перестанут осторожничать на каждом шагу. Это царство причиняло много хлопот, и столкновение с ним было неизбежно, хотя бы все силы управляемой богами природы восстали против намерения воинственного фараона. Но пока нужно было смириться и вести войско в Кемет, удовлетворившись тремя покорёнными царствами и богатой данью избавленного от осады города. Правда, по пути можно было поживиться кое-чем ещё, но осторожность военачальников сделала своё дело – Тутмос начал задумываться. Опасно растратить людей и силы в мелких стычках, которые не могут принести больших плодов, да и в самом деле, стоит подумать о голоде и болезнях, изнуряющих воинов больше, чем любое кровопролитное сражение и даже многомесячная осада. Тутмос приказал возвращаться в Кемет и увидел, с какой радостью принято это приказание. Он был огорчён. Сам он вовсе не стремился в Нэ, к своим роскошным дворцам, где всё напоминало о ненавистной Хатшепсут, хотя постепенно изглаживались со стен её имена и имена её любимцев. Была ещё Нефрура, чрево которой изнывало от засухи. Он редко вспоминал о ней, впрочем, так же редко, как делал это, будучи в Кемет. Всё-таки она была дочерью Хатшепсут, и царица прочила ей свою судьбу – о таких вещах не забывают, даже если жена тиха и покорна, даже если никто не принимает её всерьёз. Но неужели и ему суждена судьба его отца – долгое и томительное ожидание наследника? До тех пор, пока его нет, трон Тутмоса непрочен. И родить наследника должна великая царская жена – будь Тутмос сыном главной царицы, не случилось бы с ним такого позора и несчастья. Может быть, он и в самом деле слишком мало любит свою жену и оттого боги не дают ему сыновей? Время идёт, оно слишком быстро протекает меж пальцами вечности. Сына нужно воспитать, нужно сделать его настоящим воином, настоящим правителем, а для этого тоже нужно время. Тревожило Тутмоса и то, что до сих пор у него не было сыновей ни от наложниц, ни от младших жён – только дочери, которых он любил, как любят домашних животных. Иногда он с удовольствием возился с ними, но сознание того, что какая-нибудь из этих девочек может стать в будущем новой Хатшепсут для нового Тутмоса, отравляла всю радость его отцовства. Всё это прошло бы, если бы Нефрура родила сына. Значит, и для этого нужно возвращаться в Нэ, снова молиться перед статуей великого Амона. Отчего судьба бывает так же жестока к живым богам, как и к обыкновенным смертным? Порой кажется, что она даже более жестока к ним, более пристрастна. В хижине бедного рыбака десять сыновей, а великие цари проводят время в бесконечных молитвах о даровании им наследника. Это несправедливо! Однако отчаиваться ещё рано…

– У меня будут сыновья, Джосеркара-сенеб? – спросил он однажды.

– Будут, твоё величество.

– Ты в этом уверен?

– Спроси своё сердце.

– Ты должен молить богов о наследнике, божественный отец. Когда-то, говорят, ты помог мне появиться на свет…

– Боги милостивы к тебе, твоё величество.

– Мне нужен сын!

– Он появится, когда придёт время.

– Но когда же оно придёт?!

– Боги живут по иным законам, великий фараон. Твой сын, наследник престола Кемет, столь же твой, сколь и сын лучезарного царя богов. Ты не можешь позволить своему сердцу быть безрассудным…

– А ты можешь?

– Что я? Мой сын не наследует трона. Жизнь моя принадлежит Великому Дому и больным, нуждающимся в исцелении. Однако фараон – отец не только своим детям по плоти, но всем, кто населяет благодатную страну Кемет. Если рыбак утонет в реке, его сын должен знать, что он не сирота. Если воин погибнет в бою, его дети должны знать, что под рукой могущественнейшего из могущественных им не страшна никакая опасность. В этом величайшая мудрость и справедливость царской власти. Ты познаешь это, твоё величество, когда ощутишь сладость благодеяний. Будь милостив к врагам, просящим пощады, однако не забывай о тех, кто не просит у тебя милости, но уповает на неё.

– Но их так много!

– А разве мало лучей у солнца?

* * *

– Ты хочешь сказать мне нечто, Рехмира?

Чати стоял перед фараоном, боязливо и как бы беспомощно сложив на груди руки, потупив глаза, и выглядел очень маленьким и слабым, хотя и был человеком довольно большого роста. Рехмира не было ещё и сорока лет, но его успехи по службе поистине могли считаться головокружительными. Он родился в столице, был потомком древнего и знатного рода, с детства прилежно следовал наставлениям Птахотепа и действительно добился преуспевания во всём, заняв место чати с той лёгкостью, что свойственна только очень хитрым и уверенным в себе людям. Привитая в детстве привычка к придворным играм и интригам помогла ему довольно быстро освоиться в своей новой должности и приобрести достаточное количество влиятельных сторонников. Рехмира слыл опытным царедворцем – во всяком случае, в делах, касающихся внутреннего благосостояния Кемет. Пользуясь длительными отлучками фараона, он довольно умело вёл государственные дела, не касаясь особо сложных, кое-как держал в руках местную знать степатов и пользовался уважением жрецов, а этого было вполне достаточно, чтобы считать чати выдающимся человеком. Возвращение фараона в Нэ несколько сбило с толку привыкшего к некоему своевольству Рехмира, но он и помыслить не мог, что окажется в таком трудном положении – тем более в такой яркий, радостный день, когда его любимая наложница Ми родила ему сына! Ощущая неприятную слабость в ногах и лёгкий холодок внутри, чати предпочёл устремить взгляд в землю, вернее – в плиты каменного пола, покрытые затейливой росписью. Фараон пожелал принять его в своих личных покоях, значит, всерьёз был недоволен или желал выяснить что-то, и вдруг этот бесстрастный вопрос – «Ты хочешь сказать мне нечто, Рехмира?»

Тутмос сидел в кресле с высокой прямой спинкой, положив руки на подлокотники, изготовленные искусным мастером в виде львиных голов. Взгляд золотых львов не предвещал ничего доброго, а тон фараона, холодный и слегка насмешливый, отнимал у чати всякую надежду на беззаботную радость в домашнем кругу, по крайней мере сегодня. Наверное, речь зайдёт о войне. Воинственный Тутмос, едва вернувшись из Ханаана, вновь собирается туда, и, как всегда, ему нужно золото. Но почему тогда не призвать правителей обоих Домов Золота? Если же фараону нужны новые воины, было бы проще обратиться к жрецам. Но если фараон собирается воевать ежегодно, тогда никакого войска не хватит. Разве что наёмники… Но они обходятся дорого, да и воины Кемет большей частью смотрят на них презрительно и не доверяют ни кехекам, ни кушитам. Те пленные, что приведены из чужих земель и взяты в войско, обычно сражаются храбро, но они ещё более ненадёжны. А раз так, откуда же возьмётся войско неисчислимое, как туча гонимого ветром песка, как волны Великой Зелени? Во время царствования Хатшепсут почему-то рождались большей частью девочки. А если бы наоборот, тогда в войске Тутмоса было бы сейчас много молодых и сильных юношей. Вот у самого чати сегодня родился сын, может быть, тоже будущий военачальник. Такой крикун, что дрожат тростниковые занавески и служанки уже с утра сбились с ног, пытаясь утихомирить высокородного младенца…

– Ты слышишь меня, почтенный Рехмира?

Чати провёл кончиком языка по пересохшим губам.

– Слышу, твоё величество.

– Я предпочитаю говорить с чати, а не с каменной статуей.

«Каменной статуей!» Пожалуй, сейчас почтенный Рехмира не отказался бы от этой участи. Лучше быть каменной статуей, чем человеком из плоти и крови, которого можно избить плетьми и даже казнить. Что же так рассердило фараона, в конце концов? Уж не то ли, что Рехмира на свой страх и риск отважился приостановить строительство нового царского дворца в окрестностях Мен-Нофера?

– Так вот, если ты видишь меня и слышишь, если ещё не уподобился камню, отвечай: куда девались налоги, собранные твоими людьми в шести степатах земли Буто? Или, может быть, правитель Белого Дома ошибается, говоря о том, что в земле Нехебт в этом году засуха погубила все посевы? Отчего же случилось так, что Белый Дом, несмотря ни на что, оказался богат, а Красный беден?

– Твоё величество, засуха коснулась обеих земель, но в земле Буто пересохли многие каналы, в иных степатах новых не проводили много лет. В земле Нехебт дела с этим обстоят лучше. Кроме того, многое зависит от предусмотрительности правителей, от запасов зерна, от усердия начальников областей. Ты знаешь, так бывает всегда, твоё величество. Те степаты, о которых ты говоришь, пострадали более всего…

– Те самые, в которых расположены твои поместья? Значит, ты разорился, Рехмира?

Чати начал ловить ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Твоё величество, и мои закрома оказались пусты…

– Что-то непохоже!

– Мне едва удалось собрать урожай, я не знаю, чем буду кормить своих людей. Но все до последнего зёрнышка было отдано в закрома Великого Дома, я даже…

– Пожертвовал своим собственным благосостоянием, ты хочешь сказать?

– Это было бы для меня величайшим счастьем…

– И станет, если ты не вернёшь награбленное! Где подати с шести степатов?! По-твоему, находясь в походе, я не знаю, что творится в Кемет? Кстати, ты сказал мне, что не хватило золота и драгоценного дерева для постройки моего нового дворца. Не потому ли, что ими украсилась кровля твоего нового дома в окрестностях Хемену?

– Меня оклеветали, божественный фараон!

– Возможно. Но отчего в таком случае твои закрома ломятся от ячменя и пшеницы, а мои пусты? Не забывай, мне нужно кормить войско. И кстати, неужели истрачена уже вся пшеница, собранная с полей Мегиддо?

– Управляющий царским хозяйством…

– А также начальник закромов, хранитель скота и царских виноградников! Ты ещё, кажется, осмелился не разрешить строительство канала в третьем степате земли Нехебт, но зато распорядился провести канал в одиннадцатом степате земли Буто, как раз там, где располагаются твои виноградники! Много ли у тебя вина в этом году, достойный чати? Будет ли что пить при твоём погребении?

Помертвев, Рехмира повалился на пол, уткнувшись лбом в холодные каменные цветы. О прекрасная Ми, поистине, ты произвела на свет сына в злосчастный день, чёрный день для твоего возлюбленного господина! Если ему суждено остаться сиротой, то лучше уж было бы и не рождаться на свет. Чати будет казнён или заточен в подземелье, а его поместья, виноградники и сады перейдут во владение Великого Дома. Он попался глупо, как старый разбойник, который на своём веку ограбил немало гробниц и ради забавы запустил руку в складки одежды потрёпанного прохожего. Значит, фараону всё известно. С какой стати ему, злосчастному, померещилось, что воинственный фараон занят только войной и даже не подозревает, что творится в Кемет во время его отсутствия? Глупец! Глупость всегда вредна, но в некоторых случаях она может оказаться смертельной.

Тутмос встал, прошёл по залу, несколько раз обошёл вокруг распластанного страхом чати. Рехмира слышал этот тяжёлый шаг и, по совести сказать, боялся, что его ударят ногой, как собаку. Боялся, что просвистит в воздухе плеть и обрушится на его спину, и от этого тело совершало непроизвольные боязливые движения – чати корчился на полу, как раздавленный червяк. Во рту отчего-то было сухо и горько, а веки, сомкнувшись, упорно не желали размыкаться, чати предпочитал мягкую плавающую темноту, в которой изредка вспыхивали красные огоньки. И каменные цветы пахли гробницей.

– Поднимись, Рехмира. Когда я прикажу, ты поползёшь по пескам Великой пустыни, скованный цепью с другими преступниками. А пока что поднимись и слушай. Или ты не способен стоять на ногах? Тогда сядь на циновку. Дайте ему глоток ячменного пива!

Безмолвный слуга мгновенно исполнил приказание его величества, и чати, стуча зубами о край чаши, с трудом сделал глоток. Поистине, он предпочёл бы, чтобы в крепком тёмном пиве был растворен яд.

– Теперь слушай. Ты и сам понимаешь, что я оставлю тебя в живых не для того, чтобы любоваться тобой. Раз ты собирался так искусно обмануть фараона, значит, сумеешь обмануть и тех, чьи богатства нужны мне для содержания войска.

– Жрецов?!

– Не только их. Разве у местных правителей мало золота и пшеницы? Придумай ещё какую-нибудь засуху, почтенный чати, или обрушившуюся дамбу. В конце концов, урожай могут уничтожить стаи неведомых птиц! Надеюсь, ты понял меня?

– Понял, твоё величество.

– Даю тебе три месяца сроку. Если по истечении его я не увижу плодов твоих стараний, лучше будет, если твои почтенные предки возьмут тебя к себе в царство Осириса. Я не случайно спросил о количестве вина в твоих подвалах! Не вздумай бежать – тебя найдут. Я уверен, что ты справишься, хотя ограбить божественных отцов не так просто, как фараона, воюющего в Ханаане. Но смотри, чтобы никто не посмел упрекнуть Великий Дом в недостатке почтения к жилищам богов. Можешь поговорить кое с кем из верховных жрецов, они поймут, что выгоднее помогать мне, чем мешать. Только храм моего отца, великого Амона, должен остаться в неприкосновенности. Но главное – правители областей. Выпей ещё пива, Рехмира, твоё лицо всё ещё подобно лику, вылепленному неумелым скульптором из мокрой глины. У тебя есть время, хотя его и немного. Передай главному управителю царских работ, чтобы продолжали строительство дворца. Надеюсь, не по планам проклятого Сененмута они его строят?

– Твоё величество, этот человек был талантливым архитектором…

– Если мой враг будет искусным ткачом, ты прикажешь мне носить одежды, сотканные его руками? Пусть покажут мне планы других архитекторов, я сам просмотрю их. И кстати, повсюду ли изглажены имена Сененмута, Хаи и этого…

– Они остались только в гробницах, твоё величество, а последнего нет вовсе.

– Хорошо. И покончим на этом. И запомни, почтенный чати: обмануть фараона нельзя! Я уверен, что теперь ты будешь служить мне вдвое и вдесятеро усерднее, чем прежде, именно поэтому до поры до времени ты останешься на своём месте. Но берегись вызвать мой гнев вторично!

Этого фараон мог бы и не произносить. Перепуганный чати немедленно поклялся в сердце своём в несокрушимой верности Великому Дому, употребляя при этом такие страшные клятвы, каких не произносил за всю свою жизнь. На этот раз боги оказались к нему милостивы, и он вышел невредимым из покоев живого бога. Дома, у колыбели новорождённого сына, чати вознёс богам горячие молитвы, благодаря их за избавление от смертельной опасности. Рехмира немедленно дал новорождённому имя Аменхотеп[100]100
  …немедленно дал новорождённому имя Аменхотеп… – Аменхотеп в переводе с древнеегипетского означает «Амон доволен».


[Закрыть], хотя раньше намеревался назвать его Рамесу в честь покойного отца, и объяснил счастливой и встревоженной его видом Ми, что только что испытал силу великой благости царя богов. Вероятно, наивная Ми подумала, что её возлюбленный господин свалился в реку и чудом избежал крокодильих зубов – войдя во двор своего дома, Рехмира бросился к колодцу и опрокинул на свою пылающую голову целое ведро воды, так что теперь она ручьём стекала с его одежды, – или предположила, что на него налетела колесница, во всяком случае, бедной наложнице было невдомёк, что могущественный чати только что испытал жесточайшее разочарование в своём уме и ловкости. Пытаясь отвлечь господина забавным сопением младенца у своей груди, наивная Ми заметила, что её возлюбленный господин, должно быть, очень рад рождению сына и оттого утратил обычную свою внимательность и осторожность, имея в виду воображаемых крокодилов и колесницу. Услышав это, Рехмира нервно рассмеялся, чем поверг женщину в полное недоумение, и подтвердил, что она тысячу раз права, права, права! Покинув наконец изумлённую Ми и буяна Аменхотепа, который кричал во всю дарованную богами силу лёгких, чати уединился в своём рабочем покое, горько посмеиваясь над самим собой. Увы, фараон оказался вездесущим, хотя Рехмира и не предполагал этого. Как же сумел он узнать?..

Покончив дела с чати, Тутмос отправился в покои царицы, куда в последнее время наведывался часто. Вот уже четыре месяца Нефрура носила в своём чреве долгожданное дитя, и Тутмос верил всем сердцем, что это будет мальчик. Царица старалась казаться весёлой, на самом деле её охватывал страх, она боялась и неожиданной нежности Тутмоса, и его пытливых взглядов. Увидев входящего мужа, она поднялась ему навстречу, он взял обе её руки, сжал их, заглянул ей в глаза. Она ответила смущённой, немного испуганной улыбкой.

– Всё ли хорошо, Нефрура?

– Всё хорошо, мой господин.

Он сел в кресло, притянул её к себе, усадил на колени, с удовольствием ощутив заметную тяжесть её обычно невесомого тела. Нефрура сидела покорно и тихо, опустив глаза, осенённые длинными чёрными ресницами. Ресницы эти – что птичьи крылья, коснись их – и улетят! Он поцеловал её, стараясь обнимать нежно, не причинять беспокойств.

– Ты очень бледна, Нефрура.

– Это тебе показалось…

– Разве можешь ты обмануть меня? – Тутмос негромко рассмеялся. – Чати пытался обмануть – и тот не смог! Разве это под силу тебе, женщине?

– Женщине многое под силу, мой возлюбленный господин.

– Но ты ведь не обманываешь меня, что ждёшь ребёнка? – Он положил руку на её уже обозначившийся живот. – Или ты носишь под платьем букет лотосов?

– Нет, я ношу солнце.

– Верно! И моя рука чувствует прикосновение его лучей…

Она не привыкла к его ласке, не привыкла к таким словам и чувствовала себя скорее смущённой, чем счастливой. Что будет, если она обманет его ожидания и родит дочь? Когда-то она сама обманула надежды своего отца, Тутмоса II. Родись она мальчиком – ни ей, ни Тутмосу не пришлось бы испытать тяжкого для них обоих владычества Хатшепсут. Если у Тутмоса и Нефрура родится дочь, тень Хатшепсут ещё долго будет витать над ними.

– Ты не покинешь меня, мой господин? Мне страшно…

– Чего же ты боишься?

– Разлуки с тобой. И ещё… – Она произнесла шёпотом, еле слышно, мучившие её слова: – Боюсь обмануть твои надежды, мой лучезарный господин.

– Девочка?

– Я надеюсь, что это будет мальчик.

– И я тоже надеюсь! – Забывшись, Тутмос слишком сильно сжал тонкую кисть царицы, она невольно поморщилась от боли. – Боги милостивы, они не обманут моих ожиданий. И думать не хочу о дочери! Потом, позже – может быть. Ты слышишь меня, Нефрура?

Она закрыла глаза, сжала веки кончиками пальцев. Нет, плакать нельзя. Это огорчит Тутмоса и может причинить вред ребёнку, ведь отныне она не принадлежит себе всецело, как это было раньше, даже после её замужества. Только бы он не покинул её, если она родит дочь. И не покинул бы сейчас, не шёл в Ханаан.

– Ты ведь не отправишься в Ханаан сейчас же, мой господин?

– Нет, дождусь твоих родов. Да и войско ещё не готово. Подожду, пока этот мошенник Рехмира раздобудет мне средства для содержания сильного войска. Нужно ещё закупить коней у хатти, обучить новобранцев… Отправлюсь в поход в начале времени перет, тогда переходы через пустыню будут легче. Не могу забыть этих долгих недель бездействия, пока дул горячий ветер из пустыни! Говорят, наш отец однажды едва не погиб в пустыне во время охоты, когда поднялся песчаный вихрь. Его спас какой-то воин, набросивший на его голову случайно оказавшийся под рукой плащ. Стоять в пустыне с войском, когда нельзя даже проводить учений, ужасно. А сколько людей гибнет из-за болезней! Если бы не искусство Джосеркара-сенеба и его помощников, я потерял бы половину войска. В походе достаточно ранений…

Он говорил энергично и громко, как всегда, когда речь заходила о войнах. Нефрура слушала мужа, продолжая сидеть у него на коленях, но думала о своём. Неужели боги будут жестоки к ним обоим и снова не позволят сбыться таким невинным и естественным надеждам? Опытные женщины говорили ей, что она носит мальчика, но и они могли лгать или ошибаться. Царица надеялась только на богов, на мать Исиду, ждала знамения, чуда. Если над её головой появится сокол – значит, она родит сына. И если упадёт к её ногам плод сикоморы, тоже будет сын.

– Ты всё-таки грустишь!

– Как я могу грустить, когда ты со мной, возлюбленный?

– Тогда улыбнись.

Она улыбнулась, чуть раздвинув уголки губ.

– Думай о радостном, Нефрура. Жрецы говорят, надо думать о радостном. А потом мы отправимся с тобой в Мен-Нофер, где строят новый дворец, хотя и пытался этому помешать глупец Рехмира. Будем там только вдвоём, всех женщин оставлю здесь. Ты, я – и сын. Как только встанет и научится ходить, дам ему в руки лук. Ничего, что лук будет больше его самого! – Тутмос снова хрипловато рассмеялся. – Пусть привыкает, пусть возится с ним, а потом я вложу в его руки маленький лук и покажу, как натягивать тетиву. Потом научу править колесницей, укрощать свирепых коней… Когда настанет день прощания с детством, возьму его с собой на охоту, пусть будет на колеснице рядом со мной, пусть послушает громкое дыхание коней, хруст песка, свист ветра в ушах. Я уверен, он будет в восторге! Я воспитаю его настоящим воином, более сильным, чем я сам. Его стрела будет пробивать медь толщиной в три пальца!

Нефрура вдруг прижалась головой к плечу мужа, как давно уже не делала, обхватила руками его шею, задышала прерывисто и часто-часто. Он неловко прижал её к себе и поцеловал крошечную розовую мочку её уха, украшенную тонкой золотой серёжкой. Мысли о сыне были так приятны, что Тутмос ощущал сейчас самую неподдельную любовь к своей жене, этой несчастной дочери ненавистной Хатшепсут. Он ждал от неё так много, что не мог не почувствовать – она имела право на его любовь.

– Ты будешь счастливой, Нефрура, очень счастливой. И ничего не бойся. Никто не заменит тебя, и ты не пожалеешь ни о чём. Только береги сына! Там, в Ханаане, я подумал однажды, что любая стрела, пущенная с городской стены, может, поразив меня, поразить Кемет и ввергнуть её в пучину неисчислимых бед. Но это только до тех пор, пока у меня нет сына. Теперь я понимаю своего отца…

– Господин мой, возлюбленный мой господин, будь осторожен!

– Об этом можешь не просить. Вокруг меня так много осторожных людей, что я и шагу не могу ступить без того, чтобы они не схватили меня за руки. Если бы я следовал их советам, ханаанеи до сих пор смеялись бы мне в лицо. А теперь притихли! Мне нужно покорить Кидши…

– Разве это царство ещё не покорено?

– Я изгнал его правителя, но внутри зреет что-то нехорошее. Жители Кидши не считают себя покорёнными, хотя и платят мне дань. По-настоящему покорен только тот, кто побеждён в бою – это я теперь знаю. – Тутмос нахмурился, по лицу тёмным птичьим крылом промелькнула тень. – Значит, придётся покорить их всех поодиночке. А потом я пойду в Митанни.

– Ты всю жизнь проведёшь в походах.

– А для чего ещё жизнь? Для того, чтобы стрелять на охоте уток и антилоп и ласкать красавиц? Всё это хорошо, но я рождён воином, мне лучше всего спится на походном ложе…

Она подумала: «Не на моём…»

– Слишком долго я ждал, Нефрура. Отец не успел сделать всего того, что было ему завещано его отцом. А я должен дойти до тех пределов, до которых доходил мой дед. И дальше его! Слишком много потеряла Кемет за время правления хека-хасут. Теперь нужно всё вернуть, я должен могучее царство оставить своему сыну. Можно строить дворцы и храмы, но враги могут их сжечь. Нужно сделать так, чтобы не было врагов! Кемет нужны рабы, много, много. И я приведу их со всех концов земли…

Тутмос мечтал вслух, забыв о том, что жена всё ещё сидит у него на коленях. Она могла бы гордиться таким доверием с его стороны, но знала ему цену: Тутмосу было всё равно, кто слушает его – царица, наложница или жрец. Размышляя о военных походах, он забывал обо всём остальном, и ничто не имело значения, кроме воздвигаемых словами крепостей, выстраиваемых отрядов, сокрушённых врагов. Вздумай она удерживать его или давать советы – он оттолкнул бы её яростно и зло, как охотничью собаку, посмевшую покуситься на убитую господином дичь.

– Нужно добиться того, чтобы любой ханаанский правитель падал ниц, заслышав имя владыки Кемет, чтобы не было нужды посылать к нему даже трёх вооружённых воинов. Предателям нужно вырывать языки и ноздри, замышляющие злое против великой Кемет должны сгореть. И я этого добьюсь! Если за время царствования женщины они привыкли смотреть на Кемет с высоты своих крепостных стен, то теперь будут бояться оторвать голову от земли, на которой я заставлю их пресмыкаться! Мои наместники будут править моим именем в Ханаане и Куше, а может быть, и в Митанни. Скажи, разве я хвастаюсь, Нефрура? Разве я мало сделал за эти два года?

– Ты сокрушил Мегиддо, мой господин.

– И не только Мегиддо! Они ползли на брюхе, глотая пыль, эти ничтожные царьки в пёстрых одеждах, с золотыми кольцами в ушах. Решили, что обошлось? Посмотрим, что будут вопить они, когда разобью их поодиночке, когда их сыновья станут моими рабами, а дочери наложницами! Только… – Тутмос вдруг резко оборвал себя, повернул к себе голову царицы, заглянул ей в глаза. – Только роди мне сына! На руках буду носить тебя, забуду всё плохое, что было, тканью небесной украшу твоё ложе! Не веришь? Докажу!

– Чем же, мой господин?

Он поднял её на руки, как девочку, прошёлся вместе с ней по вдруг посветлевшему покою.

– Солнце несу в своих руках, солнце! И буду нести даже по пескам великой пустыни! Сожги меня, благодатное, но дай то, что я хочу!

Царица тихо смеялась, прижавшись головой к груди своего грозного воителя.

* * *

– Могу я прервать твои размышления, досточтимый Менту-хотеп?

– Нет, Рехмира. Оставь меня, я думаю…

Царский сын Куша Менту-хотеп сидит в кресле, изукрашенном затейливой резьбой, которая невольно привлекает внимание огорчённого чати. Такие узоры не используют резчики Кемет. Должно быть, из Куша привёз Менту-хотеп это кресло. Или это дар царя Хатти? Краешек сердца Рехмира слегка обглодан нехорошим, простонародью присущим чувством, недостойным человека золотой крови. Но как не завидовать, когда в доме Менту-хотепа глаз постоянно натыкается на что-то редкое, изысканное и красивое! Говорят, это особый дар – окружать себя такой тонкостью, чтобы она казалась простотой. Менту-хотеп это умеет… (И всё же, почему у великого, могущественного чати нет такого кресла?!)

Они ведут беседу уже несколько часов, два самых могущественных человека в государстве, разумеется, после его величества… Откровенно говоря, не так уж часто приходится им беседовать подолгу, так как Менту-хотеп большую часть времени проводит в Куше. Но священный праздник Амона собирает в столице всех влиятельных лиц государства, всех, кому небезразлично, что подумает о них благочестивый фараон. Он, пожалуй, ещё может простить пренебрежение кое-какими дворцовыми церемониями, но непочтительное отношение к Амону – никогда! Хотя на этот раз, кажется, Менту-хотеп в столице не только для того, чтобы пасть ниц перед золотой статуей царя богов. До Рехмира доходили кое-какие слухи – насмешливые, упорные. Говорят, жена царского сына Куша, изысканная красавица Ирит-Неферт, оказала слишком большие почести полководцу Себек-хотепу, когда он очутился в Куше после покорения нескольких местных племён у четвёртого порога Хапи. Глядя на Себек-хотепа, трудно поверить – вовсе он не красавец и не соблазнитель женщин, а уж думает, похоже, только о военных походах, новых походах, о которых только и речь в царском дворце. Менту-хотеп явно озабочен не только государственными делами, хотя и пытается это скрыть. Только что он может предпринять? Если дело уже свершилось – назад не воротишь. Отнимать жену у царского сына Куша Себек-хотеп не станет, дело это хлопотное и небезопасное, да и не такова его любовь, чтобы решиться на такое безумство. У самого Себек-хотепа хорошая жена, тихая и скромная, хоть и не такая красивая, как Ирит-Неферт, трое детей, не станет же он, в самом деле, менять всю свою жизнь только из-за того, что провёл несколько приятных часов с красивой женщиной под лазурным небом Куша! А остальное – дело такое обычное, что и рассуждать-то всерьёз об этом стыдно. Велика важность – слухи! Если Менту-хотеп так любит свою жену, то пусть радуется – она тоже не настолько глупа, чтобы покинуть роскошный дворец в Куше, ни одна женщина на это не способна. Жаль, что нельзя высказать откровенно всё это. Вот если бы Менту-хотеп попросил дружеского совета… Но гордость царского сына Куша возросла с тех пор, как оказалась уязвлённой. И показать, что знаешь кое-что о его семейных делах – значит кровно его обидеть. А. чати нужен союзник, если уж не друг, то по крайней мере – союзник. У кого же ещё просить золота?