Текст книги "Зверь Лютый. Книга 20. Столократия"
Автор книги: В Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
***
С кружкой бражки в руках я подошёл к парню. Тот испуганно затих. Потом, чуть слышно подвывая, опустился синими, битыми в ходе предыдущих "наслаждений" рёбрами на лавку, раскинул руки, уже не привязанные кем-то, самостоятельно ухватившиеся за края. Всхлипнул и расставил пошире ноги. Привык уже. "Поза покорности".
Я, прихлёбывая бражку, обошёл по кругу. Жалкое, душераздирающее зрелище. Ослик Иа-иа в день своего рождения – просто Брижжит Бордо и Клаудиа Кардинале в одном флаконе.
"Вкус и совесть очень сужают круг различных удовольствий" – Губерман прав.
Что у меня воспалилось на этот раз? Вкус или совесть?
Что ж, придадим взгляду вид мудрости, а лицу – милосердного прощения.
Парень, тебя больше месяца непрерывно били. Насиловали, унижали, мучили, морили голодом... по моему заказу, за мои деньги. Я сломал жизнь тебе, сломаю твоему отцу, твоему народу. И я тебя за это милостиво прощаю. Потому, что ты всё ещё хочешь жить. А, значит, тебя можно использовать. Мне на пользу. Вот когда ты умрёшь... тогда тебя простит бог. А пока...
– На. (Я сунул Вечкензе кружку с бражкой) Прикройся. (В парня полетела чья-то использованная простыня).
Кажется, он хоть и с трудом, но способен воспринимать слова. Пора заняться делами. В смысле – поставить беднягу. Не на колени – это он и сам теперь хорошо умеет. Поставить – перед выбором.
– Итак, твой горячо любимый отец – стал твоим смертельным врагом. Он должен убить тебя. Чтобы сохранить свой авторитет, своё дело – объединение эрзянских родов. Ты можешь согласиться с его выбором. И умереть презираемым, бесславным, оплёвываемым. Но... ты мне нравишься. В тебе есть нечто... забавное. Я не хочу твоей смерти. Есть ли способ сохранить тебе жизнь? Если придумал – скажи.
"Подумаем вместе". Стань соучастником. Не прими результат как вторгаемое, чужое, впихиваемое со стороны, но пройди дорогу суждений сам. Своими мыслями, своими чувствами. С моими поддерживанием и направлянием, конечно. Тогда и результат – будет твоим. Продуманным, прочувствованным, выстраданным. Несомненным.
Несколько ошалевший, напряжённо думающий Самород, переводил с паузами. Парень поперхнулся бражкой. На "я не хочу...".
Надежда.
Умершая много раз.
А ведь она "умирает последней".
И вдруг – возрождающаяся. Непонятная, слабенькая, чуть-чутошная.
Он так и сидел, скособочившись на полу у лавки, с открытым ртом, уставившись на меня, постепенно наклоняя кружку, пока бражка не потекла ему на руку. Тут он очнулся, глаза его забегали. В судорожной попытке найти выход.
"И волки сыты, и овцы целы" – русский народный идеал. Я нашёл его аналог. В рамках моих определений понятий "волки" и "овцы". А вот что найдёт "наследный принц Мордовии"? Начнёт ли он с аксиоматики? С определения безусловного? Что для тебя "безусловно"? Твоя жизнь? Твоя честь? Каков смысл слова "честь" для тебя? В "здесь и сейчас".
Думай, думай "инязорная дырка на ножках". Или ты ни на что другое не годен?
– Говорит: э... если ты оставишь его у себя... или продашь далеко...
– О! Вечкенза возмечтал о месте наложника в моём доме? Тебя уже не пугает роль подстилки для хозяина и его дворни?
– Он говорит... он многое узнал за это время, многому научился. Научился... э... терпеть и понимать. Он надеется, что господин... э... будет добр к нему. И он очень не хочет умирать. Так. Не в бою, а тайком от рук слуг и замыслов отца. Говорит: он будет рад умереть от твоих мечей.
Мальчик пытается быть храбрым. Это хорошо – храбрость ему ещё потребуется. Но – не здесь, не сейчас, не в этой... позе.
– Милосердие смерти... Нет. Я не могу даровать тебе смерть. Я не могу отставить тебя у себя, я не могу продать тебя далеко. Это даст Пичаю явный повод для войны. И многие его поддержат. Я хочу мира. Поэтому верну тебя отцу.
– Говорит: он убьёт меня.
Очень хорошо. Парень способен воспринимать очевидное. Не виртуал детства: "Папа – самый сильный и добрый", а кусочек реала: нац.герой, стремящийся к объединению народа, обязан, вот в этих условиях, тихо и быстро уничтожить своего наследника, ставшего ходячим "компроматом".
– Пичай – захочет, попытается, решит... сделать это. И сделает. Если ты дашь ему время. Время его жизни для организации твоей смерти.
Фактор времени. Почему никто об этом не вспоминает? События происходят не в пространстве, не в – "здесь", а в пространственно-временном континууме – "здесь и сейчас".
Вот он тупо смотрит на меня, дрожит всем телом, хлопает глазами, а подумать... Придётся объяснять.
– Вообрази: завтра я пошлю гонца к Пичаю с предложением о выкупе.
Сколько недоверчивой, трепещущей радости! Робкая надежда на чудо освобождения.
Жаль – мощная эмоция отключает логические способности. Хочется петь и танцевать. А не рассуждать и анализировать.
А теперь виден страх. Вдруг я передумаю? Или это уже ужас понимания смертельности встречи?
– Приедет ли за тобой сам Пичай или пришлёт кого-нибудь?
– Э... он говорит... да. У них есть тайный знак. Если гонец передаст его отцу – он приедет. Не сюда – выше по Оке есть место. Ты же не сделаешь ему ничего плохого?
Нет парнишка, я – ничего. Иначе начнётся война, а нам нужен мир. А вот ты...
– Я – не сделаю. Тебе придётся самому убить отца. Быстро. В первый же день. Иначе... он мудрый человек, он поймёт о тебе всё. Убить тайно. Чтобы ты смог стать законным наследником, новым инязором. Властителем. Иначе тебя растерзают свои же.
Робкая радость сменяется паническим ужасом. Отвращением к самому себе. И пониманием безысходности. "Делай что должно". "Должно" – кому? Тебе? Например: убей своего великого и любимого отца? Иначе – он убьёт тебя.
Да за своего отца...! Он бы...! Готов жизнь отдать! Всегда!
В бою, на охоте, спасая родителя от врагов, от удара в спину... Но умереть тайно, от своих же, по его же приказу... Это... Это – подлость! Подлость кумира? Кумир – подлец?! Де-кумиризация? Де-сакрализация?
"А батяня-то у меня того – псина бешеная. Я для него – всей душой! А он...".
Не потому, что вы такие, виноватые или невинные, плохие или хорошие, а потому, что есть общественное мнение, набор ценностей и стереотипов. Этика вот этого народа, размером в несколько десятков тысяч душ, вот этой эпохи, продолжительностью в несколько десятков лет. Через 70 лет придёт Батый, здесь многие умрут, многое изменится, но вот пока...
Твоя смерть – цена его власти, его смерть – цена твоей жизни.
– Я помогу тебе. Я дам тебе снадобье. И – верного слугу. Вон его – Саморода. Никто из твоего народа не надёжен, не сохранит твою тайну. Самород будет верным. Слушай его советов. Тогда ты будешь жить. Тогда ты станешь владетелем и героем. О тебе сложат песни и былины. Иначе... сдохнешь и сгниёшь. В боли и безвестности.
Явного ответа нет. Я отправляю Вечкензу мыться. Мы с Самородом рассматриваем через открытую дверь мыльни, как парень с остановившимися пустыми глазами, тупо водит по себе ненамыленной мочалкой. Пытаясь смыть с себя следы и запахи. И не понимает – что он делает.
– Самород, выпей-ка.
– С чего это?!
– Когда я прошу сделать – делай.
Мужик недоуменно хмыкает, смотрит на маленький стаканчик в своей здоровенной лапище, запрокидывает стопарик в горло.
– Крепкая, зараза.
– Это, Самород, "хвост оленя". Настойка. Мара делает. Повышает выносливость и сообразительность, защищает от болей в спине и в почках, помогает не подхватить заразу. А главное: стоять у тебя будет. Как у волка на морозе. Лучше, чем от оленьих пантов. Вот тебе вся корчажка. На будущее. И вторая – с маслицем. Потому что ты, с этой минуты, при нём постоянно. Нянькой, сторожем, полюбовником. Накормить, одеть, утереть... Присмотреть, чтобы руки на себя не наложил, чтобы ноги были сухие... Он должен просыпаться и засыпать, со словами прославления меня, своего господина, на устах. И с твоим удом – кнутом господским – в заднице. Каждый день.
– Ыгыкх... Дык я ж... Оно ж мне... Не-не-не...! У меня ж жена!
– Не некай. Ты взялся служить мне. Присягнул. Исполняй службу. Мне тоже многое не нравится. Но дело-то делать надо. Если поганые соберутся, да всем скопом навалятся... Тут никого живого не останется. Тебе людей наших – не жалко? Ведь пожгут-вырежут. Тебе что краше: свой уд в этом... в этой дырке пополоскать, или могилы рядками по пепелищу копать? Так что своё хочу-нехочу... засунь в задницу. Хоть – в свою, хоть – в его. А жена твоя... Мадина – умная женщина. Здесь поживёт. Сделаешь дело – и с ней ничего не случится.
"Нет лучшего лекарства для человека, чем человек же" – давняя мудрость. Самород будет "лечить" Вечкензу, "принц" – "вылечит от нац.героизма" своего папашу.
Появившийся из мыльни голый, скрючившийся Вечкенза дрожал от свежего воздуха. Самород, зло глядя мне в глаза, ухватил поводок от ошейника раба, несколько раз подёргал, пытаясь выразить обуявшие его эмоции. И поволок парня в пустую келию. Ставшую им обоим опочивальней на несколько последующих недель. Откуда вскоре донеслись характерные звуки и ахи.
Правильно приготовленная настойка из хвоста оленя – мощное и быстродействующее средство.
Николай отправил свою лодейную команду в поход на Унжу, чтобы не болтали лишнего, а сам начал принимать выкуп от Пичая.
Это было... фантастически! Мы перекрыли все наши потребности в скоте! Ещё порадовали эрзянский мёд, воск, пушнина... И – тёплая зимняя одежда!
Три первые вещи превратили Всеволжск в главный региональный рынок основных экспортных товаров. С этого момента я мог начинать серьёзную игру с купцами, устанавливать свои правила, свою монополию. Не только "фокусами", как было с Булгарским караваном, но и просто товарными объёмами.
Зимняя одежда и обувь сняли панику, которая охватывала меня при мысли о будущей зиме. При воспоминаниях о мучениях зимы прошедшей. Эта была большая проблема: большинство новосёлов приходила ко мне "голыми". Очень немногие тащили с собой тулупы и тёплые сапоги. А собственного производства у нас пока не было.
Пичай вытряс свои запасы. А не запрашиваемое мною – "злато-серебро, жемчуга-яхонты, халаты шелковые, чаши серебряные..." – продал соседям в обмен на скот и другие, требуемые нами, товары.
Ещё, пользуясь своим авторитетом, он у очень многих кудатей набрал в долг.
Со слов Вечкензы мы имели представление о том, чего и сколько можно получить у эрзя и, не ставя невыполнимых требований, хотели "всё возможное".
Пичай не мог отказать: не выкупить сына – "потерять лицо". Соседи, соратники ему бы этого не простили:
– Не тот инязор пошёл. Загордился. Об людях думать перестал. Если уж он сынка своего любимого Зверю Лютому на съедение бросил – что ему мы?
Если бы Вечкенза умер или был убит у меня – зимой инязор поднял бы эрзя. Ради всем понятной кровной мести, он выжег бы Всеволжск. Как сжигают медведя, напавшего на охотника.
Он бы поступил так же, если бы узнал о моём сговоре с Куджой.
Мы старательно "наводили тень на плетень": подробности обнаружения Вечкензы, место, уплаченная сумма... Ничего, кроме факта: он – есть. Это вызывала подозрения, но... Кроме меня и Николая никто не знал о Кудже. Те, кто ходил туда – были для Пичая недосягаемы. Единственное, видимое со стороны, звучало так:
– Ходили торговать на Мокшу. Там и сыскали. А как привезли – Воевода опознал. И, помятуя о дружбе и приязни, явленных Пичаем, решил сына ему вернуть.
Понятно, что отсутствие подробностей Пичая тревожило, он собирался послать людей, дабы узнать точно – кто украл его сына. Уверен – через пару-тройку месяцев он бы разобрался в ситуации.
Время...
Пичай шёл к большой войне – такова логика становления государства. Он был к этому готов. Морально, материально. Он готовил к этому свой народ. Начали-то ещё много лет назад проповедники эмира. Но...
Бряхимов не развеял надежд. Просто надо делать самим, не надеяться на предавших нас на полчище пришлых, булгар.
Мудрый Пичай скрывал свои планы от меня. Но моя "чуйка" оказалась права: меня показывали азорам.
Не чудесный богатырь, не могучий волшебник. Вон, на "медвежьем празднике" даже сплясать не мог. "Зверь Лютый" глуповат и бестолков – ни песен, ни сказок не знает. Мы сможем его перехитрить, мы убьём его и возьмём всё его богатство.
Но наследнику, Вечкемзе – он рассказывал. Это было необходимо: сын – ближайший сподвижник, помощник. Увы, Пичай не учёл, что юности свойственна импульсивность. Восприняв враждебность отца, сын не смог скрыть своих эмоций.
У меня получился "превентивный удар" – ресурсы, которые зимой могли бы стать подарками азорам и панкам, превратиться в тысячи злобных мужиков с топорами на окраинах Всеволжска, Пичай был вынужден отдать уже летом. За сына. За скот для меня.
Понятно, что через несколько лет он восстановит свои возможности. Если ближайшие годы будут удачны, если ничего не случится, если я не сумею снова предотвратить эту логичную, естественную угрозу.
А пока он оказался вынужден "развернуть" в мою сторону наших соседей. Не только Окских "уток" и "петухов", но "коней" и "соколов" по правобережью Волги.
Главное – тягловый и молочный скот. Теперь я мог всех, кто хоть чуток поработал на казну, доказал свою вменяемость, осадить на землю. Слухи о моих бесчисленных стадах, непрерывно преувеличиваемые, сдвинули ко мне немало людей из разных племён.
Чтобы не говорил и не думал Пичай, расклад, по моему разумению, выглядел так.
Если бы я его не трогал – через два-три года он консолидировал бы эрзя до такой степени, что повёл бы их сковыривать "Зверя Лютого" со Стрелки. Потом взялся бы за других соседей. Это обязательный этап становления государства. Начальный признак единства народа и, при успехе – условие продвижения в этом направлении.
Если бы я убил Вечкензу – он бы немедленно поднял эрзя мстить. Месть – хороший повод, катализатор для консолидации.
Я вернул Вечкензу, заставив Пичая выгрести свои запасы – всё равно, он точно также поднимет народ. Чтобы вернуть утраченное и добавить новое.
Втягивая других азоров в оплату выкупа сына, через займ у них скота и вещей, он увеличивал число сторонников своего будущего "восстановления священной справедливости":
– Вы же хотите вернуть данное мне? У меня нет, но у русских вы возьмёте свое. С немалым прибытком. А иначе... ничего.
Про "страх потери вложенных денег" – я уже...
Ни при развитии эрзя "под Пичаем" "естественным путём", ни при моём вмешательстве – войны было не избежать. Чуть менялись сроки и условия – не более.
Но моё воздействие было чуть сложнее, было трёхслойным.
Первый – похищение и возвращение Вечкензы. За выкуп, за временное истощение ресурсов вероятного противника.
Второй – смерть Пичая без моего видимого участия. Ликвидация "двигателя" будущего конфликта, "оси" возможного враждебного войска.
Историческая закономерность от этого не изменяется. Не будет Пичая – будет кто-то другой, какой-нибудь... Пургас.
Поэтому – третий слой...
Об этом – позже.
Уверен, что Пичай очень быстро всё бы понял. Быстро – но не мгновенно. А времени мы ему не дали.
***
Тысячные табуны и стада, горы тулупов и рукавиц – невозможно собрать мгновенно. Пичай сделал всё достаточно быстро – за месяц. После закрытия сделки, отряд инязора явился к устью Теши. Где мы и передали им двоих: Вечкензу и его нового друга-слугу-попутчика Саморода.
Пичай ожидал ловушки, засады, нервничал, принимал меры предосторожности... Зря. Я пообещал вернуть ему сына – я исполняю свои обещания.
Инязор двинулся вверх по реке, но довольно недалеко – дело шло к вечеру. На первой же стоянке он решил разузнать от сына подробности произошедшего. Они вдвоём удалились для беседы в приречные кусты. Откуда через десять минут выскочил Вечкенза с истошным криком:
– Помогите! Помогите! Ему плохо! Он умирает!
Бросившиеся на помощь слуги обнаружили на полянке лежащего Пичая. С судорожно схватившимися за горло руками и несколько розовым цветом лица. Никаких ран, следов насильственной смерти – не было. Посторонний – Самород, постоянно находился на виду, у костра. Смерть инязора сочли трагической, но – естественной.
– Сердце не выдержало. От радости при возвращении любимого сына.
А на маленькую трубочку, размером в сигарилку, подобие той, что я когда-то использовал во время прогулок в Мологе, которую Самород практически выдрал из рук ничего не соображающего Вечкензы – никто не обратил внимание.
Едва переполох утих, едва тело упокоившегося инязора было завёрнуто в мешковину и положено в лодку, как Вечкенза, получивший под рёбра тычок-напоминание от Саморода, потребовал от свиты присяги на верность.
Двое возразивших были сразу убиты подготовившимся к этому Самородом. Третий связан и допрошен. Впрочем, и без его показаний кое-кто из старших слуг подтвердил, что Мазава была рада исчезновению Вечкензы, что она настаивала на объявлении своих сыновей наследниками Пичая...
К моменту возвращения Вечкензы в родной кудо виновность его мачехи в заговоре для организации похищения – ни у кого не вызвала сомнения. Её родственники и слуги были допрошены.
Конечно, Саморода и рядом с Ноготком не поставить. Но некоторые навыки у него были. Легенды сопредельных народов о мастерстве московских палачей – имеют долгую предысторию.
Гипотеза заговора получила подтверждение, обросла деталями. И требовала решения:
– Самор! Самор! Что мне делать?! Я не хочу их убивать! Я не могу их казнить! Эрзя не казнят своих родственников! Мазава... она жена моего отца! Она заменила мне мать! Её сыновья – мои братья! В них кровь Пичая! Моя кровь!
– Э-эх, Вичка. Вспомни слова Воеводы: "Сыновья Мазавы – три клинка, направленные в твою спину. Хочешь жить – сломай их". Не важно – какие они. Что тебе в них, если они – твоя смерть?
Обычный элемент становления прото-государственного образования. Как Хлодвиг, например, искал и убивал своих родственников, про убитых братом сыновей Владимира Крестителя – я уже...
В ту же ночь в застенке Самород удавил благородных пленников. Утром было объявлено, что страдальцы угорели от сырых дров. Самород ушёл на сутки в запой, а Вечкенза таскал ему выпивку и закуску.
Родственники Мазавы попытались отомстить. Но я подарил обоим свои кафтаны. С панцирями.
Заговорщики очень удивились. И были убиты. А потом старые нукеры Пичая и молодёжь, привечаемая уже Вечкензой, под командой Саморода разгромили вели отца Мазавы. Это поправило материальное положение новоявленного ине, сплотило людей и заставило многих азоров в племени задуматься о "правильной стороне".
Я уже говорил, что между палачом и жертвой устанавливается странная связь. Душевная. Одно из наиболее известных проявлений – "стокгольмский синдром". Здесь расклады были несколько не "скандинавские". В части "синдромов". Однако отношения между Самородом и Вечкензой, после ряда эпизодов, когда они помогали, даже – спасали друг друга, перешли в форму приязни.
Настойка "из хвоста оленя" – быстро закончилась, они оба пытались увильнуть от продолжения. Не сговариваясь, по намекам, поняли, что другая сторона тоже... не рвётся. И перешли в состояние взаимного удовольствия. Всё-таки, многократный телесный контакт в любой форме – мощное средство познания души человеческой. Они – познали друг друга.
"Пуская мы другие
Но мы не чужие,
Друг другу так много открыв".
Уже по взаимной привязанности они следовали принятым ролям. Самород на людях изображал туповатого преданного слугу-руса. Чужак-телохранитель – распространённая фигура при средневековых правителях. А Вечкенза – энергичного наследственного инязора, стремящегося быть достойным продолжателем дела своего великого отца.
Оставаясь вдвоём, Самород становился старшим товарищем, наставником, а Вечкенза, соответственно – младшим, послушным и почитающим.
***
Более всего меня в этой истории забавляет её... "нематериальность". Да, я потратил сотню гривен в начале. Но сохранил жизни тысяч моих людей, имущества на тысячи, если не на десятки тысяч. Включая и уникальное, вообще в этом мире не существующее, оборудование. Исключительно за счёт между-ушного пространства. Там у хомнутых сапиенсов находятся мозги. Или то, что они так называют.
Обиженный гном превратил Нильса в маленького, как он сам, человечка. Но оставил ему ему надежду на возвращение прежнего облика.
"Когда одна палочка и девять дырочек истребят целое войско...".
Надежды оказалось достаточно. Чтобы изменить сущность Нильса – стал отважным путешественником, верным другом своему гусю.
Здесь "дырочка" была одна, а "палочек" много.
Так и результат – другой! Не истребление "целого войска", а – двух. О чём – позже.
Не – отважный путешественник, а "национальный герой". В "верных друзьях" которого не лапландский гусь Мартин, а безродный холоп Самород.
Разница – есть. Я – не волшебный гном.
Всякая сущность в мире – имеет свойства. Всякое свойство может быть использовано "на пользу" или "во вред". Ибо оценка – исходит от человека. От его сиюместного, сиюминутного, личного понимания "пользы и вреда".
Пичай вёл дело к большой войне. Его – не стало, войны со мной – не случилось. Мир – это "добро"? Вечкенза мечтал стать, после смерти отца, правителем всего народа. Желание исполнилось. Это – "добро"? Миллионы людей в этом народе в последующих поколениях избежали прозябания в избах "по-чёрному", в грязи, болезнях, голоде, иноземных вторжениях, смерти своих детей... Столетиями! Это – "добро"?
Пока человек различает "добро и зло", пока он стремиться к одному и избегает другого – он управляем. Этическая система, "что такое хорошо и что такое плохо". Боль, унижения – "плохо"? Христиане говорят – "хорошо". Мучения – дорога в царство божье.
Этика – хорошо. Эта система – каркас человеческой личности. Не позволяет душе расползтись, обеспечивает взаимопонимание между людьми. Но стоит выдернуть "косточку" из этого скелета "ценностей", и всё сыпется. Человек теряет себя. Заставь, например, мусульманина есть свинину, и он перестаёт чувствовать себя "истинно правоверным". Ещё интереснее то, что катастрофически меняется отношение к нему его единоверцев, носителей той же этической системы.
– Он же не изменился! Он же такой же как вчера!
– Нет. Он нарушил табу. Он – чужой.
Очень правильное решение: обеспечивает этическое единство общности. Какой-нибудь. В очередном "Мухозасиженске".
"Добро по нашему, по-мухозасиженски" превращается в "дубину", которой бьют "отступника", "изменника", "нечестивца" по голове. Некоторым такой стук не нравится. Христианские страстотерпцы и великомученики предпочитали принимать смерть от рук язычников или иноверцев, а не от своих сдуревших сторонников и последователей.
Нарушивший, вольно или невольно, какое-нибудь, иногда – забавное на взгляд постороннего, табу из своей местечковой этики, человек попадает в конфликт. Между "священной истиной" (или идиотизмом – кому как нравится) этики "своих" и инстинктом самосохранения. Себя.
Ты – не виноват. Но ты – враг. Потому что стал не таким. Потому что показал путь. По которому, вдруг, может быть, когда-нибудь вздумает пойти кто-то ещё. Неважно, что случиться в конце пути. Важно – люди смогут увидеть начало иной дороги.
Ты – виноват. Не в причинении материального ущерба, а в демонстрации возможности. Возможности жить без этого табу. Неважно какого. Оскоромился, заблудил, к причастию не ходил, крестишься не теми пальцами...
Решение... история даёт полный спектр исходов.
Интересен вариант с сохранением "факта нарушения табу" в тайне.
Маразм. Ибо табу обычно обосновывается божественной волей. А боги так любят подглядывать и подслушивать...
И, естественно, с угрозой нарушения тайны. Шантаж.
Ничего нового. Кроме чисто конкретных мелочей.
Пичай шёл к войне. И вёл к ней свой народ. Такова логика развития этносов. "Сила вещей". Он зависел от репутации своего сына. Репутация – от соответствия этике. Этика, "здесь и сейчас", содержала вот такое табу. Позже носители этой этической системы заплатили множеством жизней за... такую "поноску".
Были бы на их месте древние греки, или китайцы разных эпох, или японцы, или римские аристократы... у которых такого табу не было... Но что-то в между-ушном пространстве у них было? – Поплатились бы за каких-нибудь других "тараканов".
Если у человека есть что-то, хоть какое свойство, хотя бы запрет, то его можно использовать. "К добру". Хотя бы, по мнению некоторых из присутствующих на земле. В этот или другой момент исторического процесса.
***
«Умом Россию не понять, а через попу – тёмно». Приходится прогрессировать и «в темноте». Кабы с оттуда с каждого раза тысячный табун выскакивал – я б, как Макарушка Нагульнов, только ходил и... и «вступал в стремя».
Если бы я не развернул Пичая Вечкензой, Вечкензу – похищением, сломом прежней души «медвежьего добытчика», то мы имели бы зимой войну. Или – голодовку. Или – «два в одном». «Верные» умирали бы возле меня, «неверные» – разбежались бы. Я потерял бы «моих людей». Люди – веру в меня, в себя. Выжившие стали бы злее, жаднее, тупее. Для восстановления – не домов – душ – потребовалось бы море крови и годы жизни.
Одна правильно употреблённая дырочка в одной правильно размещённой попочке позволила нам сохранить Всеволжск, сохранить надежду на «лучшее будущее», которую являл мой город для Руси и не-Руси.
К концу осени Вечкенза восстановил, в значительной мере, влияние своего отца, и мы перешли к следующему шагу. Ещё одному на длинной дороге возвышения Всеволжска. О чём – позже. А тогда у меня происходило одновременно множество разных событий. Все они были важными.
Конец семьдесят девятой части
Часть 80. «Ой вы, слуги мои, слуги верные...»
Глава 438
– Добрые люди Всеволжска! Город наш растёт и приумножается. И в сём прибывании народу, и дел, и мест разных, есть у нас множество забот. Ныне стало видно, что надобно порядки наши менять. Надобно разделить заботы между людьми, надобно разделить людей по делам их, надобно устроить устроение разумное общине нашей. Для процветания ускорения и благоденствия достижения.
Что-то я витиевато загибаю. Волнуюсь, однако.
– Решил я установить разделение служивых людей во Всеволжске по рангам. Чтобы во всяких спорах было сразу понятно: кто кому указывать может. Вот (я поднял и помахал над головой листком) – Табель о рангах.
***
Ещё вернувшись из неудачного похода к Пичаю, я, в очередной раз, понял: "так жить нельзя".
С момента моего ухода в начале апреля в Боголюбово, в городе накапливались нерешённые проблемы. Запланированное мною выполнялось. Но предусмотреть всего я не мог. Ещё в городе пошёл "рацухераторский" взрыв. Не только в чисто технических вещах. Но инициативы, не поддержанные ресурсами, организацией – забалтывались, дохли. Это отбивало у людей вкус к думанью, к творчеству, к работе вообще. У "ближников" были разные точки зрения на текущие вопросы, и дело, любые действия – останавливались без общего консенсуса.
"Общее согласие" хорошо для крестьянской общины. Где жизнь идёт "как с дедов-прадедов заведено". Всеволжск, просто по необходимости выживания, непрерывно менялся. Рос и вширь, прихватывая новые земли, людей, и "вглубь" – запуская новые производства. На это накладывалась изначальная неоднородность общины.
"Демократия" возможна там, где все примерно одинаковы, имеют примерно сходное представление об обсуждаемых проблемах. Это естественно, если у всех примерно равный опыт, сходный образ жизни, близкая по объёму и составу собственность.
Принцип Фукидида – "Равными правами обладают только те, кто способен причинить друг другу равный ущерб".
А какой "равный ущерб" если у тебя есть корова, а у меня нет? Я твою корову зарезал, а ты можешь только бабу мою пришибить. Это уже не равноправие, а эскалация будет.
Напомню: неотделённых сыновей на вече не пускают – нет семейного опыта, нет своего хозяйства. В "демократию" – не годны.
Пришедшие из Пердуновки имели одно представление о "правильно", выходцы из племён – другое. Это касалось практически всего: что есть, что носить, что строить... И, особенно – что нужно делать в первую очередь. Даже внутри круга моих ближников, проведших рядом со мной несколько лет, возникали конфликты чуть не до драки.
Ещё хуже было то, что за каждым из них уже стояли люди. Которые, видя "поражение своего лидера", теряли веру в него. И – в систему в целом. В общине нарастало количество ссор, "нерукопожатостей"... Энергия людей уходила в "выяснение отношений", в "перемывание косточек", в разные формы саботажа или вредительства.
Нет-нет! Вредили не городу или мне, а другому начальнику. Но общество-то у нас... общее.
Вал дрязг, с которыми шли ко мне, рутинных решений, ежедневно требуемых от меня, обрушивался подобно штормовой волне. Топил, не давал вздохнуть, оглядеться, полностью съедал время. Времени не хватало не только на серьёзные новые дела, которые без меня сделаться не могли, но даже на элементарное общение с моими женщинами. А ведь и новые появляются...
Я снова чувствовал себя "во всякой бочке затычкой".
Если не можешь заткнуть всех – заткнись сам.
Что я и сделал. Сбежал. Не из города – из сформировавшегося "поля должностных обязанностей". Свалил заботы на других. Себе оставил "вкусненькое" и "горяченькое", а остальные – пусть каждодневную жвачку жуют.
К решению, помимо событий этих месяцев, которые меня совершенно задёргали, подтолкнула "водомерка" – там столько разных передач, приводных ремней, рычагов...!
Надо к механике "механической" делать механику "социальную".
Надо проводить административную реформу.
М-маразм!
У меня нет администрации, чтобы её реформировать!
Значит – создать!
Из той, довольно аморфной группы людей, которая называется "мои ближники", сформировать структурированный, формализованный аппарат управления. "Приводные ремни" для "моих людей".
Феодальное общество очень структурировано. Но не по "рангу службы", а по "родовой чести". Государи среднего средневековья не создают развитых административных структур. Нет необходимости, нет ресурсов. Есть феодализм. В котором каждый "знает своё место" от рождения. Барон уступает дорогу графу. Граф – решает все вопросы графства. У него есть, возможно, сенешаль, или мажордом, или куропалат... Тоже – феодал. Ему, исходя из его родовых свойств, повелевают:
– А сделай-ка, дружок, вот такую хрень.
Феодал – профессиональный тяжеловооружённый кавалерист. И – всё. Профессионалов в других областях среди них – нет. Бывают таланты, самородки. Особенно – из инвалидов с детства.
Как тот парень, что написал "Саксонское зерцало". И так вбил в этот сборник законов свою любовь неудавшегося рыцаря к Роланду из "Песни о Роланде", бретонскому маркграфу Карла Великого, что возник парадокс: статуя "символа рыцарства и преданности сюзерену", стала символом Магдебурского права, выросшего из "Зерцала". Символом простолюдинов, вырвавших вольности у феодалов. Полсотни "городов Роланда" – тому свидетельство.
