Текст книги "Зверь Лютый. Книга 20. Столократия"
Автор книги: В Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Аким, обозревая орлиным взором, с высоты чуть недоехавшей до пляжа платформы "фурункулёра", местность и толпы коленопреклоненные, чувствует себя вполне державно. И уж собирается явить милость народу нашему страждущему. Тем более, что посланные приказчики в лодейках ничего криминального не находят.
И тут он вспоминает из моего послания: "Под каждой красной ленточкой – воровская лодья. Искать, пока не сыщите".
А они – все такие! На каждом носу лодейном – ленточка от Цыбиной юбки! Но никаких людей в лодках нет – все на берег сошли. И на берегу – ошейников на людях нет.
Тут Аким понимает, что его дурят. Не сразу, через крайнее удивление и возмущение, до славного сотника храбрых стрелков доходит. Что здесь не радостное единение власти и народа по случаю пресветлой Пасхи, а совершенно конкретное нае... Э... обманулово.
Эдакие "обманутые ожидания" благолепия, законопослушания и, где-то даже, соборности всего русского народа.
Причём "обманутые" – его, Акима Рябины, персонально. Вот это... быдло нахожее, его... который столько лет... верой-правдой... у княжьего стремени... в битвы кровавые... не щадя живота... А они его... как дитя малое... будто пень лесной полусгнивший... кошак старый, слепой-глухой, мышей не ловит...
Дача ложных показаний, сообщение недостоверных сведений, целенаправленный групповой обман властей по предварительному сговору...
Что обман власти – преступление – само собой. Но тут обман – оскорбление. Не власти вообще, а вот его, Акима Яновича, лично.
"Умаление чести". Которая за предшествующую неделю от отсутствия "должного выражения почтения" со стороны моих насельников и так... воспалилась.
Аким откладывает в сторону свои, почёсываемые умильными улыбками и низкими поклонами караванщиков, гоноризм с вятшизмом, и начинает смотреть на людей. А муж он смысленный, виды видавший, затупизмом не страдающий. И видит он интересное зрелище.
Весь народ толпится перед ним на полоске пляжа. Три десятка лодок, примерно шесть сотен человек. И в этой толпе с сотню детей от 8-9 до 14-15. Группками.
Идиотский вопрос: нахрена в лодейном торговом походе дети в таком количестве? – Ответ: на продажу.
***
"Средний и младший школьный возраст" – наиболее предпочтительная возрастная категория первичной покупки рабов. Долговременные инвестиции с высокой рентабельностью. Для серьёзных ремёсел (способны учиться), домашних работ (кормить меньше), гаремных услад или в гвардию (гулямы) владык. Большинство из них достаточно быстро адаптируются, примут новое место, новые обычаи, как свои собственные, забудут родные места и лица. Ассимилируются. Тогда им можно больше доверять.
Со взрослыми – тяжелее, их "пасти" надо дольше и жёстче. Взрослого мужчину, например – на галеры, в каменоломни, к мельничному жёрнову на цепь... Продолжительность жизни 3-5 лет. А ребёнком взятый – 15-20 лет прослужит, "конвой" к нему – дешевле.
Купчики, видать, решили отбить недополученную прибыль за пропущенные из-за войны годы. Товар взят отборный. Кстати, как потом выяснилось – не только по рабам. Полотно льняное, к примеру – только тонкое и белёное.
***
Аким прыгает с платформы, хватает попавшегося под руку мальчугана и орёт:
– На какой лодье был?! Кто хозяин?!
Малыш пугается, визжит со страху, тычет пальчиком в своего рабовладельца. Аким в ярости командует:
– Взять!
И продолжает крыть уже... "овхо". Переходя от частностей – к "системе в целом":
– Вы! Все! Вы все рабов везёте! Вы – врёте! Мне! Воры! Меня! Рябину! Обмануть...! Лжецы! Клятвопреступники! Всех – в колодки забью! До единого!
***
Я уже говорил, эта форма: "вы все!" – свойственна родо-племенному мышлению. Здесь – повсеместна. В общении с людьми – часто обидна, бессмысленна и опасна. Но вы это понимаете, если привыкли к дерьмократии с либерастией. В смысле: знаете про принцип личной индивидуальной ответственности. Здесь так не принято. Здесь принято, например, кидать в тюрьму, с конфискацией, купцов, только за то, что они земляки тем должникам-неплательщикам, которые сбежали.
"Круговая порука", "один за всех и все за одного".
"Вы там все одним миром мазаны". Здесь "миром" не от "мир" – община, а от "миро" – церковное ароматическое масло. Его варят в каждой церкви и используют в таинстве миропомазанья. Прихожане одной церкви и вправду – мазаны одним миром.
***
Глава 426
Караванщики очень расстраиваются. Они же были уверены, что всё происходящее – чистая формальность! Всё тип-топ! Всё схвачено, за всё заплачено! Деньги за проход отданы, все вопросы решены. Сейчас ритуал откатаем и разбежимся.
"Обманутые ожидания" в индивидуальном исполнении – грустная вещь. В массовом – опасная.
Попавшемуся бедняге – руки крутят, корабельщики – ропщут, некоторые пытаются воспрепятствовать. А что им делать?! – Подмываться, приуготовляясь к посадке в дыбу?! Они же – все! – везут рабов. Они же – все! – только что дружно кричали:
– Нету у нас роб и холопов! Нетути! Закон знаем! Порядок блюдём! Как на духу...! И в мыслях – отнюдь...!
Все – соучастники неудавшейся попытки обмана власти. У всех – ленточки из одного места. И потраченных денег – им всем очень жалко.
Общность судьбы. Которая озвучена, обрисована и обещана. И они все это понимают. А, будучи купцами, не терпят молча и неподвижно, а пытаются вывернуться.
"Победа достаётся тому, кто вытерпит на полчаса больше, чем его противник" – японская мудрость.
Не наша. Наша: "Кто смел – тот и съел".
Кто-то кинулся освобождать схваченного терпилу. Толкнул Акима. Попал по больной руке и сбил на землю. Аким заорал от боли, Яков взвился, клинок – из ножен.
Нормальные смерды в такой ситуации – плюнули бы и разбежались. До "не видать вовсе". Хотя бы – до "хрен достанешь". Ну его, с психами с этими, с гриднями "святорусскими" связываться.
Увы, люди лодейные несколько иного сорта. Они привычны к "негораздам". К неожиданностям с кровью пополам. А ситуацию понимают как наглое кидалово с беспределом. Взаимовыручка у них есть, а оружие... Вы будете смеяться, но – у каждого под одеждой. Кистени и ножи – у всех.
Кто долбанул Якова кистенём – уже не узнать, но отмашка полуторником унесла три жизни сразу.
Дальше началась свалка.
Аким лежит на песке – в толкучке поднять его не могут. Платформу вытянуть наверх не могут – на неё караванщики толпой заскочили. Другие кинулись к лодейкам за остальным оружием.
Тут Чарджи, который торчит наверху на обрыве, у которого с Акимом... сложные отношения. И потому он никак не может допустить никаких даже намеков на упущения в части сбережения жизни и здоровья боярина Рябины, чтобы никто, не дай бог, не подумал чего, командует Любиму:
– Бой!
Всё по обычаю. "Они" – первыми начали, кровь уже пролита. "Они" – виноваты, "они" – враги, врагов – истребить.
"Наших бьют! Бей пришлых! Овхо!".
Сигнальщик передаёт сигнал Салману, который с мечниками сидит на пляже в отдалении ниже каравана. "Сидит" – чисто на всякий случай. Чтобы пришлые не шлялись, не попятили чего из нашего. Сам инал кидается, с другим отрядом мечников, вверх по берегу, чтобы там съехать по оврагу вниз, на пляж.
А сигнал видят все. Все, кто удосужился поднять хлебало и посмотреть на сигнало. Остальным – пересказали.
Дальше битвой руководят Любим и сигнальщик. То есть – никто.
Не ново: одна из фаз Цусимского боя, когда эскадра Рожественского шла за очередным мателотом, управляемым неизвестным мичманом на руле.
Пока не пришёл, хромая на обе ноги, Артёмий и не посоветовал всем прекратить это безобразие.
Шесть сотен человек. На пляже меньше десяти метров шириной и двести метров длиной. Сверху, в сотне метров на обрыве – стрелки. Которыми бесконечно доброжелательно командует Любим:
– Нало-ожи, тя-ани, пуск. Локоточек выдерживайте. Стрельба вниз... Возвышение с понижением... Оч-ч-ено интересно. Повторя-аем.
Одни чудаки из каравана – под стенку обрыва забились, другие попытались лодки столкнуть и уплыть. Даже под градом стрел кому-то удалось. И тут от нашей пристани летит "водомерка". С невиданной скоростью. Чудовище. Насекомое невозможное. Измышление диавольское. И начинает лупить стрелами. Тоже – с невиданной скоростью. Монотонно. На "раз-и".
Причём тогдашний капитан "водного велосипеда" не очень разобрался с самострелом. И периодически попадал в стенку людей на берегу.
Израсходовав боезапас, капитан вспомнил о гуманизме: попытался вытянуть из воды тонущего. Спасаемый про гуманизм не вспомнил – ткнул спасателя ножом. И погрыз поплавок. Видимо – в восторге от проявленного им героизма. После чего – хорошо на этом "велосипеде" руля нормального – нет, а раздельные колёса – есть, "велосипедисты" сумели развернуть аппарат и доставить обоих раненных к берегу. Ныне – оба у Мараны отлёживаются.
Толпа валит по берегу, пытаясь уйти от стрел и найти место для подъёма наверх. Мужики-то бывалые, решительные. Действуют по накатанным стереотипам. Они ещё не поняли – куда они попали. В "лапах Зверя Лютого" – бегать вредно.
"Тот, кто собирается убежать от снайпера – умрёт пропотевшим".
Я – не снайпер, я просто зануда. Варианты высадки находников на пляже и последующей реакции – моими командирами рассматривались неоднократно. Ещё с того случая, когда я здесь безногого бондаря потерял.
Толпа – валит. И натыкается на Салмана с его отрядом.
– Сахиби! Даже "ку-у" показать не дали! Такие злые люди! Вай!
"Ку-у" он не показал. Он показал двуручную работу длинными палашами. И выучку моих бойцов в рубке палашами строем.
Пляжный народ попробовал этой выучки, передумал, и побежал обратно. Под стрелами Любима. Который перешёл к обучению стрельбе по рассеянным движущимся мишеням.
– Выбор надо производить по порядку. Чтобы не бить двумя стрелами в одно место. Вот кто у нас крайний слева? Ты себе выбираешь тоже крайнего. А ты – следующего. А чего ждём? Выбрали – стреляйте. А то остальным – непонятно. Из чего выбирать.
Толпа, постепенно уменьшаясь, устилая песок телами вопящих на разные голоса "избранных", прокатывается по пляжу. И натыкается на уже спустившегося с горы Чарджи. Который чувствует, что происходящее – плохо, неправильно. Но он, оставшись старшим по команде, обязан проявить рвение. Чтобы никто не посмел заподозрить его в трусости. Глупость – ладно, а вот трусость – ни за что!
Два отряда моих бойцов, рубя людей, постепенно сближаются, сжимая толпу. Наконец, оставшиеся в живых бросают оружие, перестают суетиться, укладываются на песок и закрывают головы руками.
Бой закончен? – Отнюдь. Пошла фаза дорезания и обдирания. Это – тоже... шумно и грязно.
Причём, всякие вопли, типа:
– Братки! За что?!
У моих людей вызывают чисто "рубательную" реакцию. Они все уже "вражьей кровушки попробовали". Каждый – лично и публично. И на любое, хоть бы и словесное, воспрепятствование своей деятельности, реагируют примитивно: либо выпад с уколом до позвоночника, либо – наотмашь.
Гавкнул-мявкнул-кукарекнул? – Покойник.
В этот момент из кучи чуть шевелящихся тел под платформой "фурункулёра" вылезает залитая с ног до головы кровью и мозгами фигура с полуторником. И вытаскивает за шиворот вторую, поменьше. У которой с бородёнки – кровь капает. По счастью – чужая.
Яков всаживает Акима на платформу "фурункулёра", тот, протерев забрызганные кровищей очи, и обозрев залитые – тем же – окрестности, сообщает своё, наполненное исконно-посконной жизненной мудростью и обширным боевым опытом, резюме славного сотника в отставке:
– Эк нах...ли до х... Ну и х... с ним.
Всё. Фанфары – отменяются. За неимением. Переходим к уборке мусора.
С нашей стороны – погибли приказчики, которые были с Акимом в самом начале. Досталось кое-кому из гражданских, кто на пристани работал да пошёл полюбопытствовать. Раненные... Подготовка мечников при противодействии кистеням... имеет существенные недостатки.
В караване из шести сотен человек – осталось четыре. Убитые, раненные, добитые, утонувшие, затоптанные... Могилы ещё и сегодня копают.
– М-мать... Ну и кто мы после этого?!
– Как кто?! Победители! Кучу ворогов побили! Воров истребили!
– Аким Янович! Мы побили кучу русских людей! Дураков. Воров там было – десятка три! Тех, кто эти ленточки купил, чтобы закон обойти. Да и то... Не удивлюсь, что обмануть решили одни, а в поход послали других.
– Соучастник воровства – сам вор.
– Да, Чарджи, я так говорил. Так сужу и судить буду. Но ведь злой воли в этих людях – не было. Вражды к нам – не было. А теперь – стала. За каждым из них – жёны-дети, братья-сёстры, друзья-соседи... Которые теперь к нам... соответственно.
Аким и Чарджи – воины. Для них смысл жизни – найти и уничтожить врага. Они срабатывают по предварительно наклеенной этикетке: "супротивник"? – в прах.
Но я-то – "шпак"! Гражданский, "эксперт по сложным системам". Я-то знаю, что "враг" – лишь одно из состояний человека. Бывает друг, союзник, партнёр, сотрудник, "попутчик", нейтрал, некомбатант, мирное население... серенькое, полосатенькое, в крапинку... И конкретную особь хомнутого сапиенсом можно перевести из одной позиции в другую. Себе – на пользу. Или – во вред.
***
"Теперь не уходят из жизни,
Теперь из жизни уводят.
И если кто-нибудь даже
Захочет, чтоб было иначе,
Бессильный и неумелый
Опустит слабые руки,
Не зная, где сердце спрута
И есть ли у спрута сердце...".
«Спрута» зовут – «Русь Святая». Та самая, которая у поэта «сосёт глаза». Система. Которая посылала, посылает и будет посылать нормальных, ни в чём, кроме принадлежности к этой системе, виноватых людей – на убой. Точнее: на воровство. На неисполнение моего закона в моих землях. За что я убивал, убиваю и буду убивать.
Частью этой системы является работорговля. И вот две сотни вполне приличных русских мужиков – ушли из жизни. Точнее: мои люди их "из жизни увели".
Я. Мои люди – это я.
За что? – За компанию. За соучастие. Уверен, что они, подавляющее большинство из них, даже не понимали, что совершают преступление.
Не так: они не совершали преступление – они его обеспечивали. Путём исполнения обычных, простых, привычных действий. "Как с дедов-прадедов заведено". Наняться на лодейку, махать веслом, броситься подмогнуть своим... Это ж хорошо! Это ж правильно!
Дать начальнику "на лапу"?
– Дык, он же тоже человек! Ему ж тоже кормиться надо!
Везти детей в неволю на чужбину?
– А чё? Им, чего ж, в родном дому с голодухи помирать?!
Воспрепятствовать задержанию купчика-вора?
– Это ж наш, Володимирский, Сил Силыч! Мы ж c одной улицы! Как облупленного знаем! Вор? – Не, спутал, паря. Сила, мужик, конечно, хитроватый, но чтобы воровать... Не...
Как-то вспомнилось... Из совсем других мест и времён...
Через речку тянется цепочка. Ослики и погонщики. По белым галечным отмелям в почти пересохшем, пустом, широком русле реки. Караван. В последней протоке перед нашим берегом их накрывают огнём. Из людей и животных летят ошмётки и брызги.
Потом... Выловленный из воды аксакал. Мокрый. Грязный. Испуганный.
– Зачем ты тащил сюда героин? Зачем ты нёс сюда белую смерть?
Он не понимает. Пришёл "большой человек", попросил отвезти вьюки. Какой героин?! Какая "белая смерть"?! О чём ты, шурави?! Просто помочь уважаемому человеку. За совсем небольшие деньги. Всю жизнь возил грузы на ослике. Честно трудился! И отец возил, и дед возил...
Он бредёт обратно. Единственный оставшийся в живых. В последней перед тем берегом, в неглубокой, по колено протоке – падает. Выстрел. Один. С той стороны.
– Почему?
– Кто знает? Может, чтобы не рассказал своим... однокишлачникам. Что за такой "честный труд" убивают.
«Они были пассивны, жадны и невероятно, фантастически эгоистичны. Психологически почти все они были рабами – рабами веры, рабами себе подобных, рабами страстишек, рабами корыстолюбия. И если волею судеб кто-нибудь из них рождался или становился господином, он не знал, что делать со своей свободой. Он снова торопился стать рабом – рабом богатства, рабом противоестественных излишеств, рабом распущенных друзей, рабом своих рабов. Огромное большинство из них ни в чем не было виновато. Они были слишком пассивны и слишком невежественны. Рабство их зиждилось на пассивности и невежественности, а пассивность и невежество вновь и вновь порождали рабство».
Здесь, на Стрелке, я, кажется, физически чувствую к западу от себя нависающую над моим городишкой громаду восьмимиллионного «русского народа». В котором «пассивность и невежество вновь и вновь порождали рабство».
А чё? Нормалёк! Все так живут!
Я не знаю – где сердце у этого "спрута".
Спокойно, Ванюша. Кому, как не "эксперту по сложным системам" разбираться с конкретным... "головоногим".
Где у него сердце – не знаю. Тем более, их у осьминогов – три. Пока до каждого докопаешься... кровищи будет... Но щупальцы – рубить сразу. У осьминогов более половины мозговых клеток – там. А что "присоски" имеют вид живых людей... Так ведь ты сам – нелюдь!
"Огромное большинство из них ни в чем не виновато. Они слишком пассивны и слишком невежественны". За что и будут наказаны. "Без вины виноватые"? – Для наказания – достаточно.
***
Разгром Клязьменского каравана похоронил надежды на быструю интеграцию с Залесьем. В караване были боярские приказчики и представители известных купеческих родов. Из Владимира, Суздаля, Ростова... Между нами легли не только нанесённый ущерб, но и пролитая кровь. Жажда мести жгла многие русские души. Карательного похода, как предлагали горячие головы, Боголюбский не допустил. Но гадости мне делали.
Это была хорошая школа. Взбучка, прежде устроенная мною Лазарю и Резану, спасла их – посольство смогло перейти на осадное положение.
Рухнули планы по инвестициям из этого региона, открытию представительств, привлечению мастеров... просто – их присутствию в моих землях.
Моё, несколько умозрительное, логически придуманное неприятие туземных элит, неприязнь к русскому боярству, к князьям, к духовенству, дополнилось конфликтом с ещё одной группой – с купеческой верхушкой. Это создавало проблемы. Но выбирая между сотрудничеством с «милыми соседями» и «законом», я выбирал «закон». Мой закон. «Милость хвалится над судом» – пусть Иларион проповедует.
– Побили и побили. Что ты весь... аж с лица спал. А неча воровать! Детишки-то почти все целые. Они, как беготня началась, под стенку береговую забилися. Чего ты смурной сидишь? Четыре ста голов полона! Три ста мужиков здоровых! По пяти гривен – за милую душу! Булгаре с руками оторвут! Мальков возьмут – аж с присвистом!
– Аким Янович, ты не понял. Я не торгую людьми.
– А, да, сказывали. Экая глупость! Ты ж глянь: вон ты дирхемы приволок. ХитрО взял, с Богородицей да с колдовством. А тута, на ровном месте, ни за что, ни про что, оп-па-на – почитай вдвое гривен поднял!
– Ты всем нашим павшим глаза закрыл? Над каждым молитву прочитал? "Ни за что...". За души их, за жизни, до срока взятые.
– Ой, ой! Ты меня учить будешь! Да я против твоего, знашь сколь раз людей в бой водил! Скольким глаза закрывал, землёй засыпал...
– Вот и я про то. Привык ты. Своих хоронить. Как сапог дырявый выбросить...
– Ты! Ты мне такого...! Не сметь!
– Не смею. Вон там – дом твой. Вот и иди туда. А мне дела делать надо.
Аким в очередной раз ткнул меня носом. В финансовую ненужность разнообразных подвигов и приключений. Общая стоимость каравана, даже без пленных и утраченного или испорченного имущества, оценивалась тысяч в пять кунских гривен. Никакие кладоискательства и, уж тем более, шантажо-вымогательства, такой эффективностью не обладали. Правильно организованный грабёж – в разы прибыльнее. Но торговля, если по умному – ещё выгоднее.
Дальше... Дальше я просто захлебнулся. Увы – не в потоке ласки, которым рвались одарить меня мои женщины, а в потоке нерешённых, зависших, сомнительных... вопросов.
Пердуновский караван ещё не был полностью расселён, три сотни пленных – ещё не расставлены...
– Ноготок с ними работает?
– Зачем?
– Там есть люди из вятших. Или близких к ним. Там могут быть чудаки из шишей речных. Надо "потрогать". Широко и глубоко. Особенно – по делам прежним. Особенно – по Волжским. И – по Окским. И – по Клязьменским. И – вообще.
Вспомнилась компашка, с которой у Лазаря на дворе столкнулся. Возможны аналоги. Это ещё не работа с "информационным мусором", бывшая "фигурным болтом" разведки ФРГ, но ширина захвата у меня – как у комбайна.
Общее население Залесья меньше миллиона. Взрослых мужчин, при здешней демографии – тысяч сто. Почти все живут у рек, но на дальние дистанции ходят... тысяч несколько. В этой, довольно немногочисленной общности – лодочники, караванщики, гребцы, кормщики, бурлаки... шиши речные, разбойники, барыги (скупщики краденного) – почти все друг друга знают. Видели, слышали, хаживали... Людей надо знать. Особенно тех, кто имеет склонность отбирать разное чужое. Например – моё.
Тут пришёл Христодул и начал качать права.
Сначала порадовал: выше Дятловых гор, чуть вглубь от реки, нашли, как я и говорил, выходы качественного известняка. Христодул с Фрицем уже план зоны нарисовали, карцер, там, бараки, пищеблок... С Терентием технологическую цепочку прикинули: карьер, помол, гашение, обжиг, отгрузка... Пока я в бумаги смотрел и в каракулях разбирался, пошло "дай". Всего: леса, железа, мастеров, зэков... А ещё надо обустраивать рудные поля на Ватоме, а где это, и как туда...
Фриц от волнения всё сильнее путает русские и немецкие слова. У него несколько крупных строек в разных стадиях исполнения. Кудыкина Гора почти сделана, Лосиный Городок – вчерне. Только что пошла интенсивная подготовка к стройке солеварен в Балахне. А ещё надо срочно в Усть-Ветлуге...
– Стоп. В Усть-Ветлуге стоит караван? Что с ним?
Нормальный Низовой караван. Из Булгара. Вполовину меньше обычного: два десятка разных тяжёлых лоханок. Всё-таки, прошлогодние мои "фокусы" – купцов несколько напугали. Ведёт караван мой знакомый – Муса. Особенность: в грузе три сотни освобождённых эмиром Ибрагимом русских невольников. Похоже, купцы и вовсе бы не пошли, если бы не этот, послужившей затравкой, "государев товар".
Самород караван остановил, но долго их держать нельзя. Караванщики за сегодня отдохнули, завтра ещё постоят, потом... Самород с берега их удержать не сможет.
Запретить им ходит по рекам – нельзя. Нарушение договора. Эмир взбесится. И будет прав. А пускать их... очень не хочется.
Я не хочу, чтобы пришлые торговали с местными племенами, я не хочу, чтобы они торговали с моими людьми, я не хочу, чтобы они вели пропаганду ислама, а она будет просто по их присутствию, я не хочу, чтобы они видели мой город, мои строения и мои предприятия, я не хочу, чтобы они поняли динамику роста Всеволжска...
Я – не хочу. Но запретить – не могу.
Дилемма.
И чего делать?
А как всегда! Выбирая из двух зол, надо выбирать третье. Добро.
Раз я – "не хочу", то пусть и они – "не захотят". По их глубоко собственному и внутренне сильному убеждению. От чего случится у нас полное взаимное согласие и нестерпимая дружба.
Без меня это дело не сделается.
Дальше мы говорили только о самом "горячем". О безопасности. Немедленной. Внешней и внутренней. И о необходимом для... для корректного "разворачивания взад" булгарского каравана. Всё остальное – "на потом".
Разговоры-разговоры... Переселенцев из Пердуновки надо пропустить через Кудыкину Гору – среди них много грамотных и толковых. Поучить, объяснить, проверить и поставить тиунами по весям. Наиболее перспективная категория потенциальных руководителей низового звена в сельских поселениях. Ясно, что не все. Но если десятка полтора-два с сотни получиться, то, с уже имеющимися и готовящимися... потребность обеспечивается.
Среди "примкнувших" к каравану есть типы просто уголовные. Присмотреть. "Выдающихся" – "нагнуть". Парочка легких провокаций. Лёгеньких. Типа:
– Головник? Пошёл сортир чистить.
– Чё?! Да я тя сопля приреченская...
– Взять! – Не взялся? – Ты и ты – тащите придурка свеже-упокоенного на кладбище.
Если "взялся" – к Ноготку. Опять выжил? – К Христодулу.
Для обкатки сомнительных – сформировать бригады и отправить на рудные поля за Ватомой. Объяснить тамошним туземцам... возможные "негоразды". И сразу – установить премии за пойманных "беглых". И отдельно за головы – тоже.
Нормальных – в "строительные цепи". Мастеров – в работу. Молодёжь – в казармы и обучение.
– Николай, опись имущества Клязьменского каравана сделал? – Мне копию. И – Терентию. Терентий, у тебя сколько человек сейчас работает?
– М-м... Половина. Может – чуть больше.
– Бездельных – вышиби. Новых – набери. Посмотри спешно по взятому в караване – что нам самим срочно надо, что – полежит. Что нам "всё надо" – сам знаю, определитесь с порядком потребностей.
Привезённых попов – к Аггею. Пусть помогают. Мне интересно его мнение. "Критика" – на отпевание. Навечно до передислокации.
Шлак обрабатывать начали? – Чего ждём? Почему вышки только до Каловой заводи? Давайте быстрее ставить к Клязьме. "Петухи" мешают? Чуть раскидаюсь – сам туда сбегаю. Пока – подготовка к строительству. И команду с полным оснащением – к Гороховцу. Оттуда в две стороны. Ночное патрулирование в городе есть? А в других поселениях? А куда Огнедар смотрит? Как у нас с черепицей? Христодул! Тебя научить работать?! К осени всё казённое строение должно быть под глиной – шевели людей. Альф, ты увлёкся пятистенками с теплушками. Не спеши – технология ещё сырая. И поставь гостиный двор выше Дятловых гор. Фриц, это – спешно. Караваны в город пускать нельзя. Что – "нет людей"? Гоняй своих шустрее. Окский караван, Клязьменский... Дважды обожглись – не поумнели?
Ночью пообщались с Самородом. По телеграфу. Вещь! Ты ему:
– Как там у вас?
А оттуда через пару часов:
– Да всё путём! Исповедались и чистое надели.
Надо бечь быстренько. Повтора Клязьменского каравана мне не надо, эмир – не Боголюбский, может не понять.
Наконец, утречком раненько, с красными глазами, опухшей головой и совершенно задурёнными мозгами, погрузился в "Ласточку". И – ходу! Софочку к мужикам в общий кубрик – оставлять такую хитро-злобную стерву в городе, среди людей, без присмотра... Курта под бок и...
Часа в четыре по полудню мы старательно маневрировали в виду Усть-Ветлуги. Точнее: перед теми обрывами, за которыми она стоит.
Вот тут зимой я нашёл Алу. Точнее – меня тогда нашёл Курт. И свалился на меня сверху. Потом... было много нервов, криков, глупости, битвы... Я победил – теперь расхлёбываю.
Длинный остров вдоль Волги. По протоке, где устье Ветлуги, у берега стоят булгарские учаны, ладьи и барки. Целый табор развёрнут. С цветными шатрами, палатками. На марийской стороне – только вышка на горах и пара больших корявых невзрачных шалашей на берегу. Разница – по глазам бьёт.
Исправляем.
Собственно говоря – уже начали. Вид идущей галсами "Ласточки" привлёк внимание и произвёл впечатление. С острова начали призывно махать руками, но мы гордо перекинули гик и повернули к своим. Где чуть не застряли на мелководье.
Самород вышел из шалашика уже в бронях. Следом повалили его оружные черемисы и десяток слуг.
Внушает. Царь всея мари собственнолично.
Впрочем, понты с него слетели сразу:
– Опасаюся, Иване. Как бы не побили. Народу-то у них сильно много. И пропустить нельзя: кугырза моя уважать-боятся перестанет. Ты войско-то привёл?
– Тю! На что тебе войско, когда я сам тут?
– Ну... Мои-то жмутся и пятятся... Как бы не разбежались...
– Так займи делом! Вон там – копать канаву. Две. Друг против друга. Землю высыпать на наружные стороны. Четыре локтя вглубь, два – в ширь, сорок – в длинь.
– А... А зачем?
– Надо. Котлы большие тащи. Пяток. Но лучше – десяток. Оборудовать костровые места. Кипятка нужно много.
– Отбиваться будем? Может, лучше смолы?
– Смолы тоже давай. Её варить пока не надо.
– Во! Лодочка бежит. В гости звать будут. Угощениями всякими, подарками заманивать. Пойдёшь?
– Самород, ты, никак поглупел? Я что, девка красная, чтобы сластями да прикрасами соблазняться? Вон бревно поваленное лежит. Притащить ещё два сходных, положить треугольником. Командуй.
Нервишки... играли. На кораблях за тысячу народу. Три сотни... Говорят – русские невольники, отпущенные эмиром. Почти все – старики и калеки. "На тебе боже, что нам негоже". Эмир собрал мусор человеков. Тех, кого кормить – себе дороже.
Ещё сотни две – прислуга, охрана, сами купчики. Шесть-восемь сотен гребцов – здорового боевого народа. Такая команда... С разумным начальником... Усть-Ветлуга – на один укус. Да и самому Всеволжску...
Тем более – нельзя пускать к городу.
Толмач с подошедшей лодочки орал что-то длинное и велеречивое. Пришлось прервать:
– Кто ведёт караван? Муса? Пусть приходит. Один. Без подарков.
Самородовы засуетились, мои с "Ласточки" разгрузились, тут и булгарские подтянулись.
На их острове по берегу между лодок – сплошная стена людей. Любопытствуют.
А к нам лодочка бежит. С переговорщиком.
Муса... нервничает. От непонятности, от отсутствия сопровождающих, от своих пустых рук.
Так дела не делаются. Везде, во всём мире гость приходит со свитой, с подарками. Хозяин принимает, отдаривается, приглашает, угощает. Неспешная беседа, вкусная еда, красивые вещи... Это же все знают! Но плешивый Иван...
Отошли чуть от берега, сели на брёвна сложенные. Только мы вдвоём – ни его людей, ни моих.
– Извини, Муса, за пустой стол. Точнее – за отсутствие стола. Только я – врагам корма не даю. И тебе нынче решать: кто мы друг другу – враги или нет.
– Кха... Эмир Ибрагим, да продлятся годы его жизни по воле аллаха...
– Я знаю. Продлятся. Ещё я знаю договор между ним и князем. И помню то, что он мне обещал. Увы, глупые слуги отвели глаза блистательнейшему и победительнейшему. Конечно, они будут наказаны, и их пустые головы украсят зубцы стен прекрасного дворца несравнимого. Но что мне делать сейчас?
– Э... делать?! Зачем делать?!
– Эмир прислал мне три сотни русских невольников. Три сотни стариков и старух, гадящих под себя, ибо от старости они уже неспособны дойти до отхожего места. Разве это – достойный дар могучего и сотрясающего? Что это, если не злобная хитрость ничтожных людишек и недостойных слуг? Твой караван – оскорбителен. Плевок в сияющее лицо благороднейшего. Да обрушится гнев аллаха на головы презренных и негодных, сотворивших такое!
Оп-па!
Муса был изумлён. Конечно, у него были какие-то ожидания. В нормальном традиционном русле: Воевода Всеволжский скажет – "дай!". Мыто запрещено договором. Но будет канючить. Или – грозить. Выпрашивать или пугать. Придумает какие-то хитрости. Типа прошлогодней связки: "всем сойти на берег – ищу татей" и "всяк на моей земле – вольный".
Это такая интересная игра ума, характеров, изворотливости... Но сути не меняет: караван что-то заплатит и пойдёт дальше. Его, караван-баши, забота, чтобы это "что-то" было поменьше, а стоянка покороче. В подобные игры все торговцы играют все свои жизни. Оттенки, детали... да, бывают интересными.
