Текст книги "Фанфики (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Тролеподобная ключница крепилась пять-шесть реплик – неуместно в болтовню дур ввязываться. Но не стерпела и выдала очень выразительный рассказ, содержащий все 16 признаков наличия призрака, включая «серьёзные психокинетические проявления» и эффект ППО – (Появление Пропавшего Объекта).

Вообще-то, моя жена, в 21 веке, в таких случаях просто обращалась к домовому с исконно-посконным пожеланием: «пошали, поиграй и нам отдай».

Бертран Оккам был совершенно прав со своей бритвой: «Не умножай сущностей». Зачем впутывать падших ангелов из пекла, когда достаточно привычной земной нежити?

Попик довольно уныло сообщил, что полив святой водой – «одним махом всех побивахом». От него отмахивались – не интересно.

«Дона Анна» несколько раскраснелась и тоже порывалась вставить слово. Но, увы – остановить потоки мутного красноречия «бесовидцев» и «чёртозрителей» было невозможно. Пока не взвился Аким:

– Да что вы херню несёте! Это у вас на чертей управы нет, а мы-то… Вот же живой мертвец стоит!

Присутствующие в точности исполнили ремарку Гоголя, обращённую к гг. актёрам и касающуюся сцены после знаменитой реплики в «Ревизоре»:

– Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе!

Общее внимание, обрушившееся на моего Сухана, было им совершенно проигнорировано. Когда же я, по просьбе Акима, предъявил присутствующим висевший у меня на шее костяной палец – общество впечатлилось окончательно.

Кабы здешние дамы носили корсеты – половина попадала в обморок. Но свободу дышать у благородных женщин на «Святой Руси» ещё не отобрали. Поэтому оттаскивать и в штабель складывать никого не пришлось.

Глава 223

Оставив Акима просвещать общество рассказами о моих подвигах на поприще борьбы с теологическими извращениями, я, прихватив попика, отправился осматривать место происшествия.

Как и говорила Ходыновна, поп был племянником игумена одного из здешних мужских монастырей. Не удивительно, что в интеллектуальном плане он представлял собой граммофон с одной пластинкой.

Песенка знакомая: «Дай мне, детка, дай…». Здесь на роль «дающей детки» предполагалась «дона Анна», а «дай» относилось к совокупности движимого и недвижимого имущества. Попрошайничество, завёрнутое в обрывки плохо выученных православных текстов и подпирающееся дубовым костылём «страха божьего».

Я произвёл в часовне и в подземелье целый ряд бессмысленных действий, заставляя попа держать мерную верёвку и записывая на вощёную доску результаты измерений. Задал кучу идиотских вопросов типа:

– А бабы, которые здесь полы моют, на исповеди когда последний раз были? – Так-так… А пыль кто протирал? – Понятненько… Масло-то в лампадках когда меняли? Ай-яй-яй… Как это – «доливаем»?! Там же гарь остаётся! В ней же – вся таблица Менделева!

Поп с Дмитрий Ивановичем лично знаком не был, но какими-то таблицами во время обучения его мучили. От чего он ещё больше проникся.

По умному – так не делают. Надо бы тишком-ладком, поговорить мягенько да добренько, доброжелательно да уважительно. А я наезжаю с гонором, понты кидаю, нарываюсь на конфликт. – А куда деваться? Мне всю эту… мичпуху надо под себя нагибать. Ещё не знаю как. И вообще: я – сын столбового боярина. Noblesse oblige – положение обязывает. Вот я и «столбею».

По возвращению в терем попросил Аннушку отпустить своих слуг и домочадцев. Что было немедленно неисполнено с множеством препирательств и, даже, толканий.

Народ жаждал присутствовать, дабы приобщиться.

Что ж, вот вам моя версия:

– Осмотрев дотошно место произошедшего, и произведя необходимы измерения, могу предположить следующее. Дух покойного господина кречетника воспользовался солнцестоянием, когда ослабевают преграды между мирами. Смотри отцов церкви. Cподвигнулся он на это не каким-либо бесовским наущением, а единственно заботой об оставленной в нашей юдоли жене своей, честнòй вдовице Анне Дормидонтовне. Ибо ныне исполнилось ей 16 лет, стала она уже женщиной вполне взрослой, в опеке старших, по закону, более не нуждающейся.

Спасибо Ходыновне – сболтнула о такой мелочи.

– Однако закон-законом, а покойный супруг твой, госпожа боярыня, понимая, сколь тягостна судьба бедной вдовицы в нашем, весьма от совершенства далёком мире, посчитал надобным найти тебе защитника. Ты ж, Аким Янович, с покойным знаком был? Приятельствовали? Вот то-то и оно. Как известно, призраки, воротясь на землю, следуют теми же путям, по которым при жизни хаживали. Покойный многократно ходил прямой тропкой с усадьбы вниз, к речному берегу. Возле этой тропки он и нашёл наш постой нынешний, и новинку – обруч с хитрым замком. Сиё кольцо одевают тем людям, которые находятся под защитой рябиновского владетеля. Как знак неизбежности наказания всякому, кто против человека такого – худое учинит.

Я внимательно оглядел присутствующих. Слова о защитнике вызвали раздражение у местных. Они предпочли бы и далее сами «защищать» свою госпожу. Но странность ситуации, предположение чертовщины, заставляли их, хоть и кривиться, но помалкивать.

Разделённость дворни на партии, столкновение разных интересов находились, до нашего появления, в неустойчивом равновесии. Эта местечковая вражда не позволяла им дать единый отпор. Они выжидающе поглядывали друг на друга: кто же воспротивится первым? А я вовсе не собирался давать им время на обдумывание, согласование, утопление моей идеи в разных словесах да отсылах.

Однако и «ломать об колено» сразу – нехорошо. Надо дать им надежду. На то, что всё это ненадолго, что они старого, калечного, из глухих дебрей лесных явившегося Акима – перехитрят. Меня же они и вовсе воспринимали как смешное недоразумение: сопляк малолетний, только и годен леших по болотам гонять, городского обращения не знает, с отцова голоса поёт.

Перетерпят нас, да и вышибут. И будет как прежде: «у нас всё получится!».

Пусть и дальше так думают: поддержание необходимого уровня иллюзорности в окружающих – обязательный элемент управления коллективом. Переключим их внимание на новую проблему, сформулировав её в конструктивной форме:

– Первое, что надлежит сделать истинно верующему православному христианину – вернуть душу господина вашего из мира нашего, дольнего, в место, ему по воле божьей уготованное.

Как приятно говорит очевидные истины: никто и не вякает. Хочется вякнуть, а… не с чего.

– Это не злой бес, противу которого следует применять средства наисильнейшие, дабы отбить слуге Сатаны охоту к совращению людей православных, но душа мятущаяся, обеспокоенная. Её следует упокоить. Мирно и необратимо. Для сего, полагаю, надлежит три ночи подряд читать молитвы над гробом господина кречетника. А творить этот обряд надлежит Анне Дормидонтовне. Ибо забота духа об ней именно. И мне. Ибо дело сиё опасное, рисковое. А я, худо-бедно, с демонами всякими уже справлялся.

Ничего не вспомнилось? Конечно, ситуация – не вполне по Гоголю. Аннушка не тянет на панночку-ведьму. А я… льщу себя надеждой – не философ Хома Брут. «Мы-с семинариев не кончали-с». А вот три ночи с «деткой» в погребе…

«– Месье, у вас в постели была мёртвая француженка!

– Да? А я решил, что это живая англичанка».

Разберёмся. Главное: не заявилась бы какая-нибудь чёрная железная морда с криком:

– Поднимите мне веки!

Шахтёр-подглядыватель… Сразу вспоминается прейскурант из публичного дома:

«1. Секс – 10 тугриков

2. Подглядывание за сексом – 20

3. Подглядывание за подглядывателем – 30».

А пока туземцы мешают мне следовать русской классике. Хому на отпевание силком тащили, а эти наоборот, возражают:

– Не… На что нам… У нас свой поп есть. Пущай он и молится. Чего его, даром, что ли, кормят?

Попик несколько задёргался. Дела с демонами… явно – не его. На рукаве его рясы было видно пыльное пятно – славно я его в часовенке погонял.

– Это само собой. Псалтырь надлежит читать непрерывно все три дня. Поп это и сделает. При солнечном свете. А вот ночью… Вслед за душой мятушейся, по следам её, в мир земной могут придти и иные… сущности. Я ведь про демонов неспроста вспомянул. Однако же, коли хозяйка считает моё участие излишним, то позвольте откланяться.

Народ забухтел… разнонаправленно. «С одной стороны нельзя не признать, с другой стороны… и рыбку съесть».

– А плату какую за работу свою возьмёшь? А, боярич?

Решение – типичное. «Не знаю – что это и какая от этого польза, но… дорого».

– Плату? Плата будет такая: Акиму Яновичу, батюшке моему, надлежит устроить веселие великое. По случаю княжеской милости явленной, жалованной шапки боярской, гривны и вотчины. Своего места для празднования и нашего светлого князя чествования у нас в городе нет. Расходы-то мы оплатим. С лихвой. А вот место да обслуга – и будет платой. Что скажешь, Анна Дормидонтовна?

Фраза: «расходы – оплатим» произвела ожидаемое действие. Взгляды нескольких присутствующих несколько… расфокусировались. Казалось, в глазах у них, как в окошечках «однорукого бандита», бешено замелькали цифирьки:

– Гостей… сотни две… Не – три… поросят на стол… десяток… не – два. Каждый… ну пусть – по ногате… не – по три…. А битой посуды… и вдвое… или – втрое…

Вдовица, заслушавшаяся моих речей, быстро-быстро закивала. Потом опомнилась, оглянулась на стоявшую рядом ключницу. Но я воспользовался паузой, проистекшей от общего увлечения устным счётом и делёжкой шкуры неубитого медведя.

– Вот и славно. Тогда, Аким Янович, пошли вещи складывать да сюда перебираться. Мне бы ещё вздремнуть перед ночным-то бдением. А то… невесть кого судьба послать может. С той-то стороны грани. Надо с силами собраться.

Народ очень не хотел шевелиться. Манера: «и говорят в глаза – никто не против, все – за» – распространена на Руси чрезвычайно. Пробивается, как я уже не раз говорил, методом конкретной долбёжки. Конкретно берёшь конкретного человека и долбишь его конкретным вопросом. Типа как я дворника:

– Сними запоры с ворот, мы майно возить будем.

– Чегой-то? А… ну… да… давайте-возите. Как привезёте – я велю. Сразу ж и отопрём. А то ведь… покудова… может нынче и вовсе…

– Ты плохо слышишь? Сейчас. Снять. Запоры.

Я уже объяснял: дворник в боярской усадьбе – отнюдь не человек с метлой. Тот так и называется – подметальщик. А дворник – из старших слуг. Вот в таких, недобоярских вдовьих усадьбах – фактически шеф силового блока. Ещё может быть конюший, или псарь, или ловчий – если в господах мужчины. В полных боярских усадьбах – там дружины есть.

А здесь народ мирный, самые военные – сторожа, воротники. Вот местному силовику мозги и вправляю.

Вдруг стук-грюк-крик и с высокого теремного крыльца летит Аким. Спотыкается и падает носом в землю. Руками-то ему не опереться. А следом вальяжно спускается гориллоподобная ключница. И очень довольным, «плотоядным» тоном сообщает:

– А постоялец-то наш… на ножках-то… нетвёрденько стоит. С лестницы сам спуститься не может, а ещё мне указывать вздумал.

Мой собеседник давит в бороде смешок, полный двор местной дворни хихикает в тряпочку.

А вот мне… Мне не смешно.

Акима обижать?! С-сука…

– Сухан, комлём в солнечное, в силу.

Я уже несколько раз говорил: здесь не принято бить чужих женщин. Для мужчины это занятие неприличное, стыдное. Но я – демократ, мне другой хомосапнутой особи любых гендерных характеристик врезать – не стыдно.

Она и не поняла. Пока Сухан не подошёл и, глядя ей в глаза, не приложил. Ключницу враз – и согнуло, и снесло. Дворник возле меня только нож цапнул, а я уже один из своих в пальцах кручу. Улыбаюсь ему. И командую в сторону:

– Сухан, Ноготок. Дуру на подвес.

Мы с Акимом как святые: в гости с мечами не ходят. А вот люди наши с оружием, Чимахай у ворот уже топоры достал и воротникам показывает: вынимайте бревно заложенное, не поняли, что ли?

Здорова бабища – как вздохнуть смогла, так обоих моих мужиков и посшибала.

Не демократы у меня мужики: удара от бабы не ждут. То-то она одного – в одну сторону, другого – в другую. Да ещё у Ноготка секиру выдернула и на Сухана:

– А! Сволота! Меня бить!

И замахом от своей спины да ему в пояс.

Баба с топором… Забыла тётенька «своё место», «возомнила о себе невесть что». Эмансипнулась «до топора»? В смысле: до полного равенства? До… «фаллического символа» в руках? – Ну и на тебе… по-мужски.

Она ко мне левым боком стояла, а левая рука на топорище ниже правой ложится. Плечо опущено, висок открыт. Зря я, что ли тренировался? С 8 шагов. Она так за секирой и пошла. Уже мёртвая.

Оборачиваюсь к собеседнику. У него уже нож широкий в руке. А у меня – второй, из-под полы вытянут.

Инвентарь новый, а разговор прежний, вполне конкретный:

– Ну так как? Откроешь ворота?

– Дык… эта… ну… ходить всякие будут.

– Сторожей поставь. Если кто ненужный войдёт. А паче – без моей воли выйдет…

Тут бабулька какая-то орёт истошно:

– А! Душегубы! Погубили-зарезали! Да что ж ты творишь то, ирод окаянный?! Да за что же ты людей добрых режешь-убиваешь! Ответишь за злодеяния свои! Страшной мерой тебе взыщется!

– Почему «страшной»? Ключница – роба. Цена мёртвой робе из верхней челяди по «Правде» – 12 гривен кунами. Нынче же хозяйке и отдам. А ты (это уже дворнику) человек вольный, тебе цена – 40 гривен. Мы столько в Елно за три дня наторговали. Кстати, кого-то надо на замену поставить. Ключницей. Или ключником? Ты-то как думаешь? Хозяйство-то стоять не будет. А пока… будешь дело делать да боярского сына слушать? Или как?

«Кнут и пряник». И – поманил, и – припугнул. Озадачил и загрузил. Давай, дядя, быстренько. Как тебе твои социальные инстинкты подсказывают?

– Оно конечно… дело делать.

– Да что ж она орёт-то так?! Ноготок! Дуру – на подвес.

Куча суеты, неразберихи и бестолковости. Бабульку подвешивают на перекладине возле ворот, задирают платье на голову. Ноготок расправляет свой палаческий кнут. Бабулька орёт и… замолкает. С первого удара из её несколько дряблого старческого тела летят кровавые клочья.

Степан Разин кричал в толпу:

– Я пришёл дать вам волю!

Но не уточнял – чью.

Я сюда пришёл – дать свою волю. Я морально готов к конфликту. Вплоть до – «с летальным исходом». Даже провоцировать не пришлось – всё сами сделали.

«Встречают по одёжке, провожают по уму» – русская народная мудрость. Одёжка у меня… так себе – безрукавочка потёртая. Вот они меня тк и встретили. Но «провожать» местных – буду уже я сам, по моему «уму».

Понятно, что в тайне такие дела не удержать, городские власти не сегодня-завтра обязательно заявятся. Морально-то я к конфликту оказался готов, а вот юридически… Поэтому особенно важно, чтобы хозяйка все наши действия подтвердила. Не со страху, не «из-под топора», а добровольно и от всей души.

Наши люди барахло перетащили, в усадьбе разместились. Дело к вечеру, Аннушку вывели. Заплаканную, от слёз опухшую. Это она по ключнице так переживает или вообще?

«Вчера весь день проплакала. Придумайте мне причину».

Приживалки под белы ручки ведут «дону Анну» к часовенке. Будто на заклание. Впереди попик с кадилом вышагивает. Я следом топаю. «Как дурак с вымытой шеей» – убедили новую однорядку одеть, сапоги смазные. Всё проверяли, высматривали. Ни безрукавки, ни торбочки моей – не взять.

«Что это? – думал философ Хома Брут, глядя вниз, несясь во всю прыть. Пот катился с него градом. Он чувствовал бесовски сладкое чувство, он чувствовал какое-то пронзающее, какое-то томительно-страшное наслаждение».

Когда завариваешь кое-какую не вполне традиционную операцию… «бесовски сладкое чувство». Рейдерство с привкусом мертвечины и православия.

Сперва – молитва в самой часовенке, после свели девушку вниз, сняли с неё верхнюю одежду, платки, уложили на землю перед саркофагом. Снова попик молотит что-то из Псалтыря.

Иоанн Златоуст говорит:

«Вид гробницы святого, проникая в душу, и поражает ее, и возбуждает, и приводит в такое состояние, как будто сам лежащий во гробе молится вместе, стоит пред нами, и мы видим его, и таким образом человек, испытывающий это, исполняется великой ревности и сходит отсюда, сделавшись иным человеком».

Вот чего мне не надо – «сам лежащий во гробе… стоит пред нами». Покойников подымать… такое к ним неуважение – мне не свойственно. Особенно, в варианте «Каменный гость».

Поставили пюпитр-аналой, Псалтырь на него грохнули.

Ну, Ванюша, запевай.

А называется это Неусыпаемая псалтирь. Потому как читают непрерывно. Вот я ночь отмолочу, потом попик придёт. А начнём мы… с простенького начнём, с канона об усопшем:

 
   «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь.
   Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас. (Трижды)
   Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
   Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради.
   Господи, помилуй. (Трижды)
   Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.
   Господи, помилуй (12 раз)»…
 

Чем-то напоминает протоколы заседаний римского Сената времён поздней империи:

«Император Валентин… («Слава императору» покричали 12 раз)… победил армян («Слава императору» – 18 раз) и вскоре прибудет в Вечный город («Слава императору» – 23 раза, всеобщее вставание – 4 раза, рукоплескание – 6 раз)».

Хомосапиенсы любят долбиться. Не в том смысле, как вы подумали. Хотя… тоже про любовь.

«Тема сегодняшней лекции: любовь. О любви мужчины и женщины вы и так всё знаете. О любви мужчины к мужчине говорить запретили. Поэтому поговорим о любви народа к партии».

На моей памяти только Владимир Семёнович мог сказать в зал:

– Не надо аплодисментов. Чем больше вы хлопаете, тем меньше я успею.

И зал замолк.

Такой уровень народной любви недоступен ни президентам, ни генсекам, ни императорам. Ни самому ГБ.

 
   «Небеснаго круга Верхотворче, Господи…
   Господи, помилуй (40 раз)».
 

А господь-то у нас того… – с одного раза не понимает. Вот и долбишь. Как долбодятел. Виноват – как служитель культа.

Попик, услыхав знакомые напевы, отвалил – ему сегодня работы выше крыши: над ключницей и бабулькой молебны петь. Бабулька-то того, преставилась. Сердечко у неё… Местный плотник уже домовины строит.

Хорошо, когда есть готовые наработки: отвечаешь не задумываясь. «Два гроба всегда иметь про запас» – правило моё народу уже возвестили.

«Верховая дворня» кучкуется – соображают, как бы место ключницы поделить. Хорошую я им приманку подкинул: они же уверены, что мы банкет для Акима отгуляем и свалим. Они останутся, и будут жить-поживать, как и раньше.

Не, ребятки, тут пришла «индейская изба» в моём лице: что моё – то моё. Я уже решил эту усадьбу себе забрать, у меня на неё уже планы планируются.

Что забрать – решил. Теперь бы понять – как…

Аннушка – существо настолько наивное, что моих хитроумных построений просто не поймёт. Напущу на неё страхов – она испугается. И – побежит к ближникам. Пойдёт звон да трёп. Ей-то потом будет плохо. Но она этого не в состоянии сразу предвидеть. А потом – будет уже поздно. Нет ничего, о чём бы она не разболтала.

Может, жениться на ней? Ради приданного… Ага, рекламная акция «два в одном» – женишься на усадьбе и невесту в придачу бесплатно…

Скоро набегут родственники с клириками, начнут вставлять… Именно, что «палки в колёса». Дальше будет конфликт с участием светских и церковных властей. Конкретно: князь Ромочка Благочестник и епископ Мануил Кастрат. При таких судьях – я проигрываю. Таков реал «Святой Руси».

А как у нас с виртуалом? Хома Брут, например, ничего из своего виртуала не рассказывал. А ведь было что:

«Она была страшна. Она ударила зубами в зубы и открыла мертвые глаза свои. Но, не видя ничего, с бешенством – что выразило ее задрожавшее лицо – обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец, остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб.

… гроб вдруг сорвался с своего места и со свистом начал летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух… грянулся на средине церкви и остался неподвижным. Труп опять поднялся из него, синий, позеленевший…».

Я ещё размышлял над вредом пьянства применительно к Хоме Бруту, когда до ушей моих донёсся скрип. Кто-то, явно стараясь не шуметь, ходил наверху, в часовенке. На короткое время шаги стихли. Потом чуть слышно заскрипело дерево лестницы, ведущей в подземелье…

Факеншит, однако… Нехорошо мне как-то… Тревожно чего-то…

Сквозняк, вдруг взявшийся откуда-то, прошёлся по язычкам пламени на свечах. Две, стоявшие на земле у углов саркофага, мигнули, потрепетали и выровнялись. Две других, прилепленные у аналоя, погасли и зачадили, выпуская тонкие струйки тёмного дыма. В усыпальнице резко потемнело.

Скрип наверху прекратился, стало тихо. Абсолютно тихо. «А вдоль дороги – мёртвые с косами стоят… И – тишина».

Во блин! Хорошо, что я атеист. А то – точно бы испугался. Сильно. А так… – не сильно. Как там Васька Буслаев говаривал:

 
   «А не верю я ни в сон, ни чох, ни в вороньий грай.
   А я верую в свой червлёный вяз».
 

Дур-рак! Ни ножиков в безрукавке, ни гвоздодёра в торбочке… Даже дрючок свой оставил! Чего-нибудь такого… потяжелее в руки…

Я лихорадочно пошарил вокруг – ничего такого… убойного. Бли-ин! Подхватил Псалтырь, шагнул в сгустившуюся темноту подземелья к стенке у входа. Пытаясь одновременно поднять воротник своей однорядки, натянуть поглубже на голову тёмную шапку, вжаться в стенку склепа и поднять повыше эту здоровенную книгу.

Выражение: «прочесть от доски до доски» применительно к здешней литературе не является иносказательным. Доски – обложка… Между ними – толстые листы пергамента… А главное: медный оклад. Украшения, окантовочка… Святая книга. И – тяжёлая.

Нечто козлиное, с острым горбом, судя по тени, отбрасываемой на стену в полутьме, едва рассеиваемой двумя оставшимися свечами, задерживающее дыхание и от этого периодически громко всхрапывающее, всунулось в дверь на уровне пояса. Подёргалось из стороны в сторону, явно что-то вынюхивая. И, как-то удовлетворённо хрюкнув, не увидев меня возле аналоя, начало продвигаться внутрь, одновременно перетекая через порог и становясь всё выше.

Тут я не выдержал. И поступил по совету покойного коллеги Брута:

«– Что ж, – сказал он, – чего тут бояться? Человек прийти сюда не может, а от мертвецов и выходцев из того света есть у меня молитвы такие, что как прочитаю, то они меня и пальцем не тронут».

Молитв у меня… целая книга. В моём исполнении можно и не читать: поднятый на вытянутые руки Псалтырь со всех сил опустился на это… козлобородое.

Бздынь случился знатный. Но – не убойный. Всё-таки отработанного навыка бить человека молитвой по голове – у меня нет.

Вот марксистско-ленинской философией – всегда пожалуйста: мы на ящике токайского так натренировались пробки из бутылок учебником выбивать – никаких проблем. А Псалтырью или, там, Евангелием… Надо учиться.

Ещё один навык, отсутствующий у типового попаданца – местной литературой не владеем. В смысле ударно-забивательном.

Новоявленный «Вий» взвыл, будто он, вправду, как писал Гоголь: «у малороссиян начальник гномов», и его послали искать сланцевый газ в Донбассе. Упав на четвереньки, он кинулся вперёд, вопя и вереща. И, очень закономерно и вполне не метафизически, наступил на лежавшую на земле «дону Анну».

Она проснулась и тоже заорала. Впрочем, в последовательности её действий я не уверен.

Вопящий и возящийся в темноте перед саркофагом комок тел и конечностей на мгновение распался, что-то серое неестественно быстро метнулось ко мне на уровне колен.

Люблю, знаете ли, бадминтон. Так это снизу ракеткой… бздынь. Подача прошла. Тень оказалась вполне материальной, судя по звуку столкновения с Псалтырём. От удара она, подобно волану, изменила траекторию движения и полетела, точнее – очень быстренько побежала, к каменному ящику саркофага.

Давненько я не брал в руки ракеток… Через сетку не перебросил – раздался характерный звук столкновения лба и камня. Который перешёл в скрежет сдвигаемой каменной плиты.

Неудивительно – я уже рассказывал про закон сохранения импульса. Масса у этого «волана» – существенная. А по скорости полёта такой спортивный снаряд ненамного отстаёт от хоккейной шайбы.

От произошедшей возни обе остававшиеся гореть свечки погасли. Темно. Темно, как у негра в… в подземелье. Какой-то шорох, скрип… Скрип-скрип… И грохот падающих, сталкивающихся, рушащихся камней! И совершенно дикий, истошный женский визг. Внезапно оборванный на полу-ноте спустя некоторое время уже после окончания каменного грохота.

Звенящая тишина в… в негритянской темноте.

Да, факеншит уелбантуренный, понимаю Хому.

Так это передо мной ещё никакая нечисть не «ударила зубами в зубы»! И гроб левитацией не занимался. Крепкий мужик был – поседел только со второго раза. Мне это вообще не грозит: лысый я.

«Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше ты пойдёшь…». Спасибо Беллману – напомнил: надо ж выбираться!

В подземелье ещё что-то негромко шуршало и сыпалось. Пахло гарью от погасших свечей и цементом. Свечи – понятно. Но цемент? Хотя, может, просто известняк? И – ни звука, ни вздоха. Они все умерли?

Я опустился на четвереньки и отправился на поиски.

Очень не хотелось оставлять Псалтырь. Такая могучая штука оказалась. Без неё – как голый. Пришлось положить. И от этой святой книги, влево, по кругу, держась за стенку рукой…

Под руку попалась какая-то ткань. Это у нас что? – Покрывало, подстилка, часть одежды, драпировка…? Под тканью обнаружилось нечто живое.

Длинное. О! Голое! Гладкое… Нога?

Может, Вий?

Не, если Гоголь не врёт, то:

«Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки».

Землю какую-то, точнее – каменную крошку – чувствую. Цвет… всё чёрное. А вот «жилистые»… не наблюдается.

Гендерную характеристику Вия Гоголь определяет через грамматические формы русского языка:

«Подымите мне веки: не вижу! – сказал подземным голосом Вий».

Раз «сказал» – должен быть мужик. Проверяем. «Всё выше и выше…». Да что ж я так трясусь-то?! Или, правда, ожидаю встретить этого… «героя народного предания»? Ухватить «главного шахтёра малороссиян» за яйца…? Это будет… забавно.

Уф! Аж вспотел. Не Вий. Поскольку – баба.

Я всегда радовался, обнаружив обнажённую женщину. Даже под одеждой. Но в этот раз особенно приятно: начальник малороссийских гномов мне тут… не очень.

Берём «бритву Оккама» и отмахиваемся. Во все стороны от всякой нечисти.

Хотя какая-то сюда же всунулась! Я же кого-то Псалтырью бил! Что-то ж ведь гремело и падало. Что-то отреагировало на мои мускульные усилия.

О! И здесь есть реакция. «Здесь» – в смысле – «там». Откуда растут эти ноги. В смысле – на мои мускульные усилия. Очень даже не сильные усилия. Одними, знаете ли, пальчиками. Даже, если быть точным, просто одним пальчиком.

«– Хочешь, я научу тебя жизни? По простому, на пальцах? Видишь средний?».

Вот где-то как-то… Потихоньку-полегоньку… Только способствуя и споспешествуя… предлагая и предполагая… поглаживая и завораживая… рекомендуя и ракомдуя… Нет! Этого не надо! Несвоевременно… пока…

Оп-па! А обморок у предполагаемой «доны Анны» уже закончился.

Дону Жуану было легче – он хоть что-то видел:

 
   «Ее совсем не видно
   Под этим вдовьим черным покрывалом,
   Чуть узенькую пятку я заметил».
 

А я только на слух – дыхание изменилось, чуть дёрнулось, сдвинулось тело. А остальное – пресловутое мужское воображение. По русской классике, по Пушкину:

 
   «Довольно с вас. У вас воображенье
   В минуту дорисует остальное;
   Оно у нас проворней живописца,
   Вам все равно, с чего бы ни начать,
   С бровей ли, с ног ли».
 

В полной темноте, у гроба её мужа, среди бесов, чертей и нежити, после столь сильного стресса, столь интимно ласкать женщину… «С чего бы ни начать».

Гениальное пушкинское описание начала процесса, естественно переходит к завершению в виде «Песни о Соколе»:

 
   «Летай иль ползай – конец известен:
   На землю ляжешь, там трахать будут».
 

Она уже лежит. На земле. Может и мне пора…? Пока она ещё не пришла в себя полностью – в темноте это происходит медленнее. Такое… пограничное состояние.

Она уже чувствует, но не осознаёт. Чуть откинула в сторону ножку, чуть повернулась. Дыхание становится глубже, ритмичнее. А вот и первый, чуть слышный вздох-стон. Чуть потянулась, изгибаясь…

Но ведь не отталкивает! Не сжимает колени, не кричит. Дышит, постанывает, тело её начинает двигаться. В такт моим движениями, навстречу моему пальцу. Темп нарастает, тон звуков повышается.

Звучит… повторяется… продолжается… тянется…

Да сколько ж оно будет тянуться?! Что-то мне скучно стало. Как-то оно… не переходит в новое качество. Год поста так подействовал? Или обстановка? А может, она и вообще не умеет? Как у неё с мужем-то было – я ж не знаю.

А вот то, что она переходит к осознанию действительности – плохо.

Восприятие, понимание, запоминание… Потом будет болтовня со слугами… Утром она поделиться с горничной, в обед об этом будут кричать на торгу… Ночевать я буду у светлого князя в порубе. По статье: «совращение беззащитной вдовицы».