Текст книги "Фанфики (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 222

Лежу себе, никого не трогаю, «примусы починяю». В смысле: размышляю над единственным числом в грамматической конструкции «одному Отцу и Духу». Вдруг – кричат. Кричит женщина, слезливо и ругательно.

Сколько раз я себе говорил:

– Ванька! Не лезь в туземные дела. От твоего сочувствия – люди дохнут.

Но… Святая Троица навеяла – пошёл доброго самаритянина изображать.

Рядом с нашей полянкой – овраг. По дну оврага идёт тропинка наверх. Добрые люди выложили её булыжником, чтобы вода не размывала.

Добрая женщина на таком добром булыжнике от добрых людей – добре навернулась. Сидит на земле, держится за ногу и описывает весь мир божий… в очень недобрых визгливых выражениях.

Я ещё весь в Святой Троице, в размышлениях о том, кто же конкретно так круто сам себя поимел на кресте. Поэтому выражаюсь миролюбиво:

– Что ж так, тётенька, неаккуратно. Под ноги надо смотреть. Ну, ничего, до свадьбы заживёт. Помочь чем?

– Ой, деточка, ой помоги старой да невдалой. Помоги встать-то, ручку-то подай.

Тут следом за мной из кустов вываливается мой неразлучный Сухан. Со своей неразлучной рогатиной.

Тётка сразу замолкла, глядит опасливо, пятится, да с первого же шага об корзинку свою споткнулась и на задницу села.

– Не, не… спасибо вам люди добрые… идите себе куда шли… я и сама дойду… мне тута недалече… за мною подруженьки идут, с ними слуги сильные, у них ножи булатные…

Ну – «нет», так – «нет». Солнце уже высоко, пойду-ка я съем чего-нибудь. Обходим тётку спуститься к нашему постою. Тут она, уже в спины нам, и спрашивает:

– А вы чьих будете? Что-то мне обличье ваше незнакомо.

Так-то господа попаданцы! Любые надежды на приватность и анонимность в «Святой Руси» – глупость и наивность. Я это умозрительно понимал. Но чтобы вот так, прямо в каком-то проулке, первая попавшаяся женщина во втором по размеру в стране городе беглым взглядом определила неместного…

Она уверена, что всех городских жителей в лицо знает. И абсолютно уверена, что человек сам по себе не бывает: «чьих будете»…

Что радует – я здесь уже полтора года и могу квалифицированно сформулировать свой «ай-ди»:

– Смоленского столбового боярина Акима Яновича Рябины сын Иван. Это – слуга мой. А ты кто?

– Рябины сын? Какого Акима? Который сотником был? Славных стрелков смоленских? Живой он?

– А что ему сделается? Вон там, полста шагов, на постое сидит, бражку, поди, дует. Давай, тётя, мы тебя доведём. Посидишь, отдохнёшь, со старым знакомцем перемолвишься. Ножка твоя отдохнёт. А там Аким Яныч и коня запрячь велит – довезут тебя до дома как боярыню.

Тётка хромает, на каждом шаге отрывая мне плечо. И молотит без перерыва.

А я из ощущения собственной благостности – вот, добровольно и чистосердечно помог человеку – перехожу в стояние злобной радости: экую я Акиму подлянку нашёл!

Баба-то вздорная, глупая да надоедливая. Из прилипчивых сплетниц, «переносчивая». Эта-то Акиму плешь проест, будет «рòдный батюшка» знать, что с людьми надо по-хорошему.

Под «людями» я, естественно, подразумеваю себя любимого.

Только Аким и сам не пень трухлявый. Лишь углядел бабёнку – велел бражки подать, нашей фирменной, которая княжьим не продалась, да меня за стол посадил:

– Посиди, дитятко, послушай – чего люди бывалые вспоминают, на ус наматывай, ума-разума набирайся.

Вот же жучара! Теперь и мне придётся бабский глупый трёп слушать!

Послать? Да запросто! Но не в присутствии городской сплетницы. Иначе завтра на торгах кумушки местные в крик кричать будут, что «Рябина с рябинёнкам ножами булатными за обедом режутся!».

Сижу-терплю-слушаю как гостья четверть века назад с молодыми стрелками кусты задницей мяла, да что Аким тогда высказал.

Колебания воздуха – мимо, лицо – внимательно-уважительно, в голове – как бы построить поддув в кузнечный горн. Обычная здесь схема мне не нравиться, вот и пытаюсь изобрести чего-то новенькое, хотя всем известно: надо ставить мехи кузнечные и качать ими воздух. «Как с дедов-прадедов бысть есть».

Тут молотилка зацепилась. По ключевым словам: Анна, вдова, гробница.

Ничего не напоминает? – Правильно. Мольер, «Дон Жуан». В варианте «Каменный гость», А.С. Пушкин.

Только статуи командора нет. Поскольку статуй на «Святой Руси» нет вообще.

«Не сотвори себе кумира» – старинное еврейское правило. Со времён Исхода и «золотого тельца».

Российское правительство в начале 21 века подарило Иерусалиму статую царя Давида. Умники поставили её около тамошней иешивы. Тут будущие раввины толпами ходят, «не сотвори себе…» в обраввиненные мозги забивают, а тут голый идол стоит… Вот его и… деформировали.

Можно сказать: «акт вандализма», можно: «защита традиционных ценностей».

Почему кусок камня, в котором наше воображение при определённом освещении, находит сходство с человеческим телом или животным – «нельзя» – грех идолопоклонничества, а доску с пятнами разных оттенков, в которых наши фантазии видят чего-то типа трёх мужиков со стаканом – «можно» – святая икона?

Здесь – не Мольер: статуи нет, вместо командора-покойника – покойник-кречетник.

Ну что тут непонятного?! Есть – соколы, есть – кречеты. Их и в «Слове о полку Игореве» вспоминают. Есть княжеская соколиная охота – важный элемент придворного образа жизни.

Нет ещё лучших кречетов – исландских белых, за которым датские короли ежегодно специально посылали корабль. Нет «красных кречетов», которых Московским государям будут под особой охраной привозить с Русского Севера.

Такого размаха, как при Алексее Михайловиче Тишайшем, который был просто фанатом этого дела, у которого было две сотни сокольничих, причём каждому давалось и немаленькое поместье с деревенькой, и очень неплохой оклад, раз в 10–20 выше стрелецкого, и освобождение от налогов и повинностей, у Смоленских князей в 12 веке – нет.

Но, честно говоря, когда над замкнутым, обозримым здесь, в отличие от Киева, простором Днепровской долины, под удивительно синим небом, вдруг раздаётся хриплое «кьяк-кьяк-кьяк», и кречет падает из поднебесья на клин уток, превращаясь из точки в пятнышко, в пятно, в различимого красивого охотника… В смерть летящую. И бьёт какую-нибудь крякву клювом в затылок… От утки летят перья. Комок, только что бывший большой птицей, кувыркаясь летит вниз. А кречет вдруг, внезапно, распахивает крылья, крутым виражом уходит в сторону и, поймав восходящий поток воздуха, начинает снова набирать высоту, «возлетеша подъ синие небеса позвонять своими позлачеными колокольца»… дух захватывает. У людей на лицах – радость, восторг и… зависть. Радостная, восторженная зависть к невозможному. К свободному полёту в поднебесье.

Ростик это занятие любил, и толк в нём понимал.

В сокольничие брали молодых людей незнатного происхождения со специфическими талантами. Здесь говорят: «понимать язык птиц и зверей».

Специально для попаданцев: дрессировщик пернатых хищников в «Святой Руси» – очень востребованная специальность. Условия найма – вполне приличные.

И этот кречетник служил-служил да и выслужил. Князь пожаловал боярство, вотчину, усадьбу в городе и жену молодую. Тринадцатилетнюю девчушку из древнего, но захудалого рода выдали за пятидесятилетнего княжьего ближника.

Молодые жили… прилично. Кречетник пропадал на своём птичнике, девчушка гуляла по усадьбе, хозяйство боярское как-то функционировало.

Вскоре после той свадьбы, три года назад, Ростик перешёл в Киев.

А Благочестник к соколиной охоте… Не благолепие, однако. Иисус-то с соколами не охотился…

Соколиную службу не то чтобы ликвидировали – Ростик бы не одобрил, а просто забросили. Новых птиц не ловили, молодёжь отправили в Киев, содержание подсократили.

Кречетник от безделья загрустил, заболел и через два года помер. Вотчину князь отдал каким-то двоюродным племянникам умершего, а городская усадьба отошла к молодой, просто юной – 15 лет, вдовице.

Немедленно сыскалось великое множество разного рода кандидатов в утешители. И – в имения управители. Но… год карантина.

В православной традиции вдова не может выйти замуж раньше, чем через год. А для вятших да ещё в этом, столь благочестивым князем управляемом, городе… Кому-то охота вызвать неудовольствие местечкового монарха?

Конечно, есть и через-постельные пути. Но верховая дворня друг за другом следит и никого к боярыньскому телу не пускает. Заняли круговую оборону по всем азимутам. Поскольку хозяина им никакого ненадобно, с такой-то хозяйкой – лучше не бывает.

Племяннички покойного прикидывают, как бы вдовицу к себе переманить, да и забрать усадьбу. Церковники, для которых вдовы да сироты – лакомый кусок со времён Петра и Павла, набивают девчонке мозг религиозным туманом, имея в виду перспективу ну очень большого вклада на ну очень благие дела.

Ситуация – штатная. Называется – «вынужденно отложенный передел имущества».

Девчушка эта, Аннушка, попала замуж дитя-дитём, на мужа своего смотрела раскрыв рот – он ей в деды годился, а старших надо уважать.

Как часто бывает, вскоре после похорон, когда память о бытовых мелочах и неурядицах стёрлась, уважение перешло в поклонение. Этому немало способствовал и усадебный иеромонах.

Я уже говорил, что большинство боярских усадеб имеют собственные церкви или часовни. Здесь тоже довольно приличная часовенка.

Хотя в часовнях нет алтарей, а уважаемых людей в православии хоронят именно под алтарями, но… упокоившегося кречетника положили в каменном гробу в подвале часовни: «последняя воля покойного».

В часовнях нет постоянного попа, службы служатся нерегулярно, часть ритуалов вообще произведена быть не может. Но когда речь идёт о таком куске движимого и недвижимого… Попа прислали.

Рассказчица наша раскраснелась, платок уже распустила, говорит всё громче, жестикуляция всё шире.

Как известно: «Молчащий мужчина – думающий мужчина. Молчащая женщина – злая женщина». Наша гостья была совсем незлой. Просто очень злоязычной.

Аким морщится в сторонку, но терпит.

А я уже в повествовании всей душой: ну как же?! – Классика же! Мольер же с Пушкиным же! Интересно же!

– А он-то чего…? Да ну…! А та-то как на это…?

И потихоньку ей кружку с бражкой – к руке поудобнее.

Объясняю: покойник был не командором, а кречетником, я его не убивал. И вообще: я – «ходок», а не «донжуан» – тратить время на совращение вдовы…

 
   «Что было для него измлада
   И труд, и мука, и отрада,
   Что занимало целый день
   Его тоскующую лень…»
 

Какая лень?! Что я – Онегин?! Некогда мне – у меня ещё «дерижополь» не полетел.

Но уж очень мне нравится расположение недвижимости этой… «доны Анны». Её усадьбу от нас видно: чуть левее на самом краю долины висит заплот из уже потемневших брёвен. Башенка там какая-то, с двух сторон овраги поднимаются…

Аким не стерпел – велел уже и коня для гостьи запрягать, а тётка никак из-за стола вставать не хочет. Всё молотит и молотит. А я подливаю да помогаю:

– А вот на дорожку. А вот на посошок. А вот стремянную… Извиняюсь – «тележную». В смысле – чтоб конь не спотыкался, и телега не ломалась. А вот, Ходыновна, ты давеча сказывала будто ключница ваша…

«Ходыновна» – это её прозвание. По покойному мужу. Мне, почему-то, Ходынку напоминает. Тоже – начиналось шумно да весело…

Ходыновна – тоже вдова, только давнишняя. Этой Аннушке – троюродная тётка. Живёт в приживалках. Таких там с десяток. Между ними идёт непрерывная грызня за милость боярыни. И – за доброе отношение верховых слуг. Которые реально и дела делают. Где спать, что есть-одевать – они решают. Ходыновну это бесит, это ж она сама – самая-самая…

– А они-то… – злыдни да злопыхатели… а я-то этой Аньке, бывалоча, и сопли вытирала и крапивой по попке… а теперь она… из себя невесть что строит… а сама-то как была… эти-то все перед ею… а за спиной-то… а поп – вообще… тащат и тащат… а дурында эта и слушать не хочет… без моего-то присмотра всё бы прахом пошло…

Аким уже выпроваживает, уже чуть не в спину выпихивает. А я ей ещё полкружечки:

– За доброе здоровье, тётя Ходыновна.

Выскочили на крылечко.

– Э-э-э… Ванятка, а где тут у вас… кустики?

– А вон – нужник стоит.

Она к характерному строению пошла, а я негромко мужикам командую:

– Коня – распрячь.

– Чегой-то?

– На переднем колесе обод с трещиной.

– Гдей-то?! Да целый он! Помстилось те, боярич.

– Тебе моего слова мало? Я при тебе о вытяжке Хохряковичу рассказывал? Хочешь попробовать? Бегом! Теперь… Ивашко, как тебе эта бабёнка?

– Дык… ну… баба как баба.

– Выгоняй из зимней избы кто там есть, стели постель. Встречаешь нашу гостью из сортира. Рассказываешь про колёсный обод с трещиной. Типа: слуги исправят, а пока – отдохнуть. Ведёшь… на постелю. Она хромает – ногу на тропинке потянула. Разминаешь болезной ножку. И – между. Она нынче пьяненькая – сильно дёргаться не будет. Ублажаешь ласково.

– Дык… У нас же по этому делу… ну, по бабам – Чарджи.

– Чарджи против неё вдвое моложе. А ты по её понятиям – муж добрый. Тебе она скорее даст. Как кончишь – громко скажешь… «аллилуя» скажешь. Тут и мы войдём.

Опять фанфик? – Да, «Опасные связи» Шодерло де Лакло, но не по оригиналу, а в киношном варианте.

Разница… Как между французской аристократией 18 века и нашими представлениями о ней.

В оригинале:

«Вы знаете моего егеря… ему назначено ухаживать за горничной… Он только что открыл, что госпожа де Турвель поручила одному из своих людей собирать сведения о моем поведении и даже следить за каждым моим шагом…».

Форма: лёгкая интрига на фоне любовных приключений слуг, информация получена из болтовни сексуально удовлетворённой служанки. Егерь – милый ходок, горничная – милая болтушка, маркиз – милый бонвиван. Все – мило играют в любовь. Такой аристократический стиль жизни: лямур, гламур, «секшен революшен».

Через семь лет – уже настоящая революция, Французская. Якобинский террор, гильотина, гражданская война, иностранная интервенция… Доигрались.

В фильме строится сцена жёсткого шантажа горничной, застуканной в постели с этим егерем.

Милый слуга-пройдоха, «персонаж из комедии», превращается в подлеца-провокатора. Легкомысленная служанка-болтушка – во внедрённого информатора. Функционирующего на поводке страха: угроза доноса работодательнице и последующей неизбежной потери места в силу «твёрдых моральных принципов» госпожи. Цена молчанию маркиза: перлюстрация частной переписки.

Это технология вербовки агента на шантаже, «взлома», а не сбора лёгкого трёпа на фоне любовных приключений.

Я уже говорил: представления о норме, о допустимом, в разные эпохи – разные. Наше, в 21 веке – после-гильотинное. И – сильно неоднократно.

Мне ближе киношный вариант. Поэтому мы стоим под стенкой и ждём. Оконных стёкол здесь нет, а через открытый душник всё очень хорошо слышно. По ключевому слову – топаем внутрь и видим…

Разница с французской горничной – существенная. Я не только про габариты и формы…

Ходыновна, затуманенная хмелем и сексом, замедленно поводит глазами, нецеленаправленно шевелит руками, пытается найти одеяло, свою одежду. Потом, утомившись, просто закрывает глаза.

«А поговорить? – Иди отсюда мальчик, тёте не до тебя».

Ну уж нет уж!

– Хохрякович! Промежду ног побрить, перевернуть, повторить.

– А чего повторить-то?

– Того самого. По-николаевски.

Во время гигиенических процедур Ходыновна начала похрапывать. Но когда Хохрякович, вспомнив наглядные уроки Николая, вздумал «над нею восторжествовать»… Противоестественным, как здесь думают, и довольно болезненным, без подготовки-то, способом… Пришлось дуре пасть заткнуть.

Есть в физики понятие «импульс». Он – передаётся. В жёстких системах без деформации – передаётся без потерь. Классическая демонстрация: вешают несколько металлических шариков на нитях. По крайнему стукают, все – висят неподвижно. Кроме последнего, которые, получив по цепи соседей импульс – подскакивает.

Ходыновна, при толчках Хохряковича, несколько деформируется. Но импульс – передаётся. Отвисшие груди её… как крайний шарик в той демонстрации. Но… демонстративнее.

Как не познавательно это зрелище с точки зрения школьной физики, но у меня задача информационная – пришлось кляп вынимать.

Баба – не француженка: начала наезжать.

– Я на вас…! Самому князю…! Владыко Мануил вас всех…!

– Ходыновна, ты – дура. Ты только мявкнешь – тебе со двора сгонят. И не важно – будет твоим словам вера или нет. Княжий суд, епископский… Всяк судия тебе подол задерёт да на бритый срам поглядит. И тебе в усадьбе больше не жить. А больше тебе жить негде. Дошло?

Замолчала. Только охает от Хохряковича да взвизгивает от моего дрючка – я им по разным местам похлопываю. По болтающимся. Тут такая волна идёт… По ягодицам, по жировым складкам на боках, по второму подбородку… Жаль, я с гидродинамикой мало знаком – очень интересные солитоны возникают.

Баба вся ушла в «последнее задание Золушки» – познаёт самоё себя. В разных местах. Поэтому ответы на мои вопросы идут из глубины души… Ну, или где там у неё мысли сосредоточены. Уровень достоверности получаемой информации несколько выше обычного.

Темы для вопросов я почерпнул из предшествующей застольной беседы, теперь пошли уточнение и детализация.

Получается, что усадьба Аннушки закрыта практически наглухо. Вход – только по явному приглашению через одни жёстко контролируемые ворота. Посторонних – не бывает, сама со двора – не выходит.

Дону Жуану было легче: он встретил дону Анну в публичном месте – на кладбище. Незнакомый мужчина может там хотя бы учтиво поклониться. Обратить на себя внимание. А здесь как? За забором хоть закланяйся – не увидит.

Хохрякович рапортует: «процесс закончил». Как говориться в древних арабских книгах: «и на её ягодицах расцвели алые розы любви». Мда… Мыть придётся.

– Ещё хочешь? Тут у нас на подворье 18 мужиков и дед-хозяин.

– Не-не-не…! Ребятки миленькие! Родненькие-хорошенькие…

– Жаль. А то вон у меня сколько молодцев. Застоявшихся. Но, так и быть – отпущу тебя. И даже помогу. И до дому добраться, и в дому устроиться. А ты мне сослужишь службу. Сослужишь?

– Сослужу-сослужу! Всё что хошь сделаю! Только отпустите! И никому не сказывайте. А я уж расстараюсь, я уж ужом вывернуся! Чтобы тебе, Иван Акимович отслужить-пригодиться!

– Сделаем так. Нынче среда – постный день. Племяшка твоя нынче вечером пойдёт в часовню, к гробу мужа своего, на всю ночь молится. Как ты говорила: в простом рубище, простоволосая, ложиться она ничком на землю в подземелье, где гроб стоит, и, раскинув руки крестом, лежит так до самого утра. Слуг же прогоняет, дабы не мешали молиться о ниспослании милости божьей душе покойного мужа ея?

– Так. В точности так! Вот кажную середу и пяток она туда идёт…

– Помолчи. Этой ночью и ты туда пойдёшь. С такой-то задницей… не проспишь. Тихонько спустишься в подземелье, чтобы никто не видал. Анна, полагаю я, или спит, или в моления свои глубоко погружена. Подойдёшь тихохонько. Вот эту штуку положишь ей на шею. Вот так повернёшь до щелчка. И уберёшься, чтобы никто и не видал.

– Ой! А… А что это?

– Ошейник. Видишь – написано «рябинино». И лист рябины процарапан. Сделавши это, тихонько вернёшься на своё место в усадьбе. И про деяние своё – забудешь. Понятно?

– Ой. А ну как проснётся? Учует, закричит… Не, я лучше не на шею – на крышку гроба. Ну, прям перед ею. Как подымет глаза – а оно вот.

Не так эффектно. Но и не так рискованно.

Насколько можно верить этой брехушке? – Ни насколько. Дело она сделает – из страха огласки. А потом сама же и оповестит мир. «По секрету всему свету». «Самозакладушка».

Она готова болтать даже против своих интересов, себе во вред. Это про таких сказано: «слово – не воробей, вылетит – не поймаешь».

У неё «не-воробьи» – стаями по любому поводу. Она обязательно перескажет эту историю, просто потому что знает её.

Сплетничать, хвастать и жаловаться – вредные для здоровья привычки. Но… очень хочется.

Есть только слабенькая надежда: фактор времени и форма воздействия.

Анальный секс и интимная брижка на «Святой Руси» воспринимаются не только как нечто стыдное, позорное, но и как что-то невиданное. А новизна, смотри выше «Палею», есть бесовщина.

Боль в заду придержит её язык на день, страх позора – ещё день. И страх Сатаны – ещё сутки. Три дня молчания – максимум.

Потом надо или – убивать, или – выбивать. Выбивать «информационный повод» более сильным. Как выбивали из мирового информационного пространства «минет Левински» – бомбёжками Белграда.

Подают возок и, постанывающую на каждом шаге Ходыновну, увозят к постоянному месту жительства.

А я предупреждаю Акима:

– Может статься, тебя завтра в гости позовут. К хозяйке усадьбы, откуда эта брехушка. Ты поломайся да не отказывайся. И меня с собой прихвати.

Я ожидал гостей прямо с рассвета. Но солнце уже высоко поднялось, а гонца не гонят. Или Ходыновна испугалась, или не сложилось, или попалась…

Другие дела внимание занимают – надо для возможных «добровольцев» лодейку прикупить. Сходил на пристань, потолковал с лодейщиками… такие дела не враз делаются.

Возвращаюсь, слышу издалека – Аким на мате разговаривает. У ворот – телега с запряжённым конём, из ворот вылетает чей-то слуга. Следом летит шапка и Акимовы слова:

– Ещё сунешься сюда – голову оторву!

Возчик по конику вдарил, слуга уже на ходу запрыгнул, только пыль по улице.

– Аким, а чего это было?

– Ты глянь, Ванька! Ты смотри какие тут всякие…! Ни стыда, ни совести! Мне! Стольному боярину! На телеге ехать! Да за такое бесчестье…!

Точно – из Анькиной усадьбы слуга был. А насчёт «бесчестья» мне объяснили: ехать на телеге для вятшего – позор. Так только в ссылку везут. И откуда такие заморочки знать попаданцу? Хотя, если подумать…

Часа через два подкатывает уже приличный возок тройкой. Слуга другой и одет дороже.

– Не соизволит ли славный сотник храбрых смоленских стрелков, достопочтенный боярин Аким Янович Рябина посетить бедную вдовицу боярыню Анну Дормидонтовну в её убогом жилище по её скромной просьбе за-ради великой ея нужды и для доброго совета?

Аким поломался для приличия, две тройки у нас уже наготове стоят. Погрузились да толпой и покатились.

Мне толпа не сколько для «силовой поддержки», хотя… «бережёного бог бережёт» – наша народная мудрость. Мы с народом насчёт мудрости – всегда заодно! Да и купленные кольчуги надо «обносить».

Но важнее «информационная поддержка» – пусть ребята посмотрят усадьбу изнутри. С людьми поговорят, заборы пощупают… А то мне одному не разорваться.

В усадьбе на воротах предсказуемый хай:

– Эт что?! Мы одного боярина звали, а тута орда припёрлася…

Аким рычит как КАМАЗ на прогреве:

– Вашумать! Итить всех растудыть! Таких приглашальщиков в гробу в белых тапках…! Ванька, подвинься, поехали с отсюдова!

Был бы только возок боярыни – пришлось бы Акиму домой пешком идти. Это… не по вежеству. Причина поговорить-послушать-поторговаться. Но у нас и свои тройки есть, мы пересели, и «гуд бай, бэби». Или по батьке Махно: «Хрен догонишь».

Аборигены туда-сюда бегают, меж собой грызутся. Наконец, пустили.

Всё, ребятки, хана вам пришла! Пустить меня во двор… Злого, раззадоренного… Хорошо, если только без штанов останетесь…

Ведут в господский терем, заводят в залу. Помещение… десять на двенадцать, потолки – метр семьдесят, освещение – три дырки в стенах, лампадка перед иконкой да пара свечей. Вдоль стен – лавки, на лавках – народец. Человек 20, две трети – бабки. Все в тёмном, чёрном или коричневом. Все – пожилые. У мужиков бороды либо уже седые, либо ещё пегие. Шушукаются, сморкаются, подкашливают, шуршат. У торцевой стены на крытой чёрной тканью лавке – «дона Анна». Вся в чёрном от пола и пальцев до макушки. Только нос торчит. Нос опухший, глазки красные. Наплакавши.

Рядом стоит бабища – «змея двухметроворостая». Это характеристика здешней ключницы от Ходыновны в формулировке от Маяковского. Под такими потолками… ну точно – кобра, изогнувшаяся перед броском. С другой стороны – попик козлиной бородкой трясёт. «Хорёк вонючий» – по народному.

Бабища головой мотнула – слуги скамейку принесли. Размером с табуреточку. Посередь зала поставили:

– Не изволишь ли присесть, боярин Аким Янович?

А я? А остальные? Не ребята, мудрость народная гласит: «в ногах правды нет».

Мне лжа противопоказана – пошёл к краю лавки, что вдоль стены, посмотрел в глаза бабульке, которая там сидела, дрючком своим… так это, махнул в сторону. Она подвинулась, Якова посадил, она ещё… они все ещё…

Я про «импульс» из школьной физики рассказывал? – Ну вот, импульс у меня – мощный. На том краю кто-то и с лавки слетел.

Наконец, расселись. Следующий шаг – ритуал здоровканья. «Дона Анна» дрожащим голоском вопрошает:

– Как дошли-доехали? Как спали-почивали?

Аким добросовестно отрабатывает свою часть и задаёт аналогичные встречные вопросы. «Здоров ли твой скот?».

Бли-и-ин! Столько народу бездарно тратит столько времени! И так – всё средневековье!

Может быть, успехи древних Рима и Греции есть следствие отсутствия в этих социумах, на ранних стадиях развития, изощрённой культуры столь любимого разными около-историческими авторами этикета? Сложнейшие византийские и китайские цырли-мырли съедали столько времени, что на полезную деятельность его не оставалось? Поэтому буржуины победили феодалов, протестанты – католиков, а демократы – коммунистов?

О, пошло осмысленное. Это уже поп с подготовленной версией описания событий.

– …в нынешнюю же середу, ночью, госпожа боярыня Анна пошла ко гробу мужа своего, дабы вознести…

 
   «В тот день шептала мне вода:
   «Удач всегда»,
   А день, какой был день тогда?
   Ах, да, среда».
 

Что не ново. А вот подробности интересны.

– … пришедшие служанки были весьма испуганны увиденным. Ибо крест медный, прибитый ко входной двери часовни, был сбит и лежал на земле. Cама же дверь была перекошена и так туго вбита в раму свою, что вдовица и не открыла бы её. Внутри же обнаружились упавшее на пол молитвенное покрывало госпожи, прежде висевшее на стене, погасшие свечи в часовне и в подземелье, следы грязи на ступеньках и, наконец, странное кольцо, явившееся незнамо откуда прям на гробе покойного…

Мда… Наследила Ходыновна. Когда в заднице печёт – не до наведения порядка. Двери за собой не закрыла – под утро поднялся ветер, вот и хлопало.

– …рассмотревши сиё кольцо пристально, увидали мы на нём слово процарапанное: «рябинино» и подобие рябинового листа. Нам доподлинно известно, что подобные кольца приказчик ваш купцам смоленским предлагал под видом ошейников холопских. Вот и позвали мы сюда тебя, Аким Рябина, дабы ты обсказал: как сей предмет оказался на крышке гроба. И какое умаление чести бедной вдовицы ты сим знаком хотел явить?

Это ты, поп недоношенный, зря так сказал. Аким здесь – ни сном, ни духом. А на него нынче наезжать… неумно.

– Ты…! Морда кобылячья! Ты меня винить смеешь?! Да как ты хайло своё поганое в мою сторону раскрыть-то посмел…?!

– Однако ж кольцо на гроб попало же! А кольцо-то ваше! Не отопрёшься!

О! Кандидат в покойники прорезался. Судя по описанию Ходыновны – местный вор-стольник.

Народ дружным сморканием, квохтанием и кряхтением выражает согласие с очевидным утверждением. Аким, не находя слов, подскакивает с табуретки, напяливает шапку, плюёт на пол:

– Вот вы значит как! Хозяева хлебосольные! Меня! Стольного боярина! Как какого-то… Ноги моей здесь не будет! Пошли с отседова!

Яков поднимается следом. А я сижу и кручу свой дрючок. Силой они нас не остановят – во дворе мои люди. А вот нужен ли нам скандал с мордобоем?

Аким, уже почти дойдя до дверей, оборачивается:

– Ванька! Чего сидишь?!

– Похоже на бесовщину, Аким Яныч.

Тишина. Потом нарастающий недоуменный шум присутствующих. Аким поражённо спрашивает:

– К-какую бесовщину? С чего взял-то?!

– Какую – не знаю. Нюх у меня. Как с волхвами Велесовыми, как с ведьмой цапленутой. Покров Богородицы жжётся. Ну, ты понимаешь. А тут… Покойник неупокоенный? Не знаю… Надо глянуть.

– Тебе-то, недорослю-то, чего глядеть!

Придётся. Придётся местному стольнику сделать яркое будущее. Непродолжительное. А пока не обращаю внимания: «хай клевещут».

– Надо осмотреть место происшествия – часовенку, склеп. Может, следы какие остались, проявления эманаций, отпечатки сущностей. Само кольцо взглянуть. Вдруг – имитация? Или – фантом. Или – наведённая галлюцинация.

«– Да, Сашенька, – вздохнул Роман. – Ты даже представить себе не можешь, я вижу, что такое настоящая, подробная, тщательно наведенная галлюцинация…

Потом Эдик вдруг сказал:

– Всю зиму у нее цвели орхидеи. Они пахли самым лучшим запахом, какой я только мог выдумать…».

Народ, загрузившийся набором незнакомых слов, несколько приутих. Но служитель культовый не мог допустить такого ущемления собственного авторитета:

– Нету на подворье никакой бесовщины! Нету и быть не может! Все обряды исполнены! Все молитвы отчитаны!

– Экий ты, поп… благодушествующий. Это, мил дружок – гордыня. Грех смертный. А враг-то рода человеческого того, не дремлет. Хоть какое упущение, хоть какая щёлочка… а ему-то дорога торная. Вот на той неделе был солнцеворот. А ты-то молитву особую противу диавола и присных его отчитал? А?

– К-какую такую особую? С чего это?

– С того. Отцы церкви отмечают в трудах своих, что в три дня летнего солнцестояния запреты, не пускающие всякую… бесовщину и прочие… сущности в мир подлунный – слабеют. И великое множество их на землю является. Мудрецы спорят: от этого ли начинает день умаляться, а тьма пребывает, или же наоборот, предчувствуя удлинение ночи, бесы да нежить в восторг приходят. Однако же все сходятся в том, что силы, человеку враждебные – усиливаются. Вспомните-ка, какие ещё странности случалися на подворье в последние дни?

После короткой паузы собрание обрушило на мои уши обширную коллекцию историй, в которых, без всякого сомнения, сквозило проявление потусторонних и, безусловно, враждебных сил.

В их числе был, естественно, крик петуха в неурочный час, появление жалобно мяукавшего кота с прокушенными яйцами, внезапное облысение кобеля, козлобородая тень на стене поварни в прошлую полночь… Были несколько вариантов странных стуков-бряков – полтергейст на «Святой Руси» повсеместно. Пропало около десятка мелких предметов, включая мешок с мукой.

Мутная волна накатывающейся белибердени захлёстывало помещение, раскрасневшиеся члены и членки диспута «по следам чертей и бесов» – брызгали друг на друга слюной и махали руками. Осторожные сомнения в форме:

– Неужто правда?

Вызывали бурную реакцию:

– Да нешто я те врать буду?! Своими же глазами видала! Да кого хошь спроси! Вот те крест святой!

Накал дискуссии нарастал. Поскольку никто и не возражал, то ораторы, подхлёстывая друг друга своими откровениями, всё глубже уходили в этот самый «на-кал».

Впрочем, маразм тематики диспута позволял участникам свободно проявлять, а мне – наблюдать, свойственные им личностные комплексы, играемые социальные роли, занимаемые в местной иерархии позиции и наличествующие амбиции.