Текст книги "Фанфики (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава 227

Полчаса он рассказывал – какой я плохой. Какие мы все плохие. И как у нас всё плохо. «Плохо» – было, есть и будет. И у родителей моих тоже… очень нехорошо было. И дети мои, если случиться такое несчастье, будут… нехорошими.

Потом соблаговолил. Продать обсуждаемого холопа за 60 гривен.

Николаю даже дурно стало – начал за сердце хвататься. Отдать столько серебра за вот это… чудо недокормленное? Оно, что, золотое? Да мы за такие деньги четверых-пятерых-десятерых таких же…

Поздно – седобородый иконописный работорговец завёлся. Он внушал, стыдил и проповедовал. Его отсылы к Святому Писанию, сравнения меня с различными представителями живой природы и характеристики моих личных качеств наполнялись яркими образами и излагались хорошо поставленным голосом.

Мои уши горели, местные зеваки ахали и хихикали. Здорово дед пришлых развёл. Так им и надо, боярам сиволапым.

Как говаривал царь Соломон: «И это пройдёт». Царь иудеев снова оказался прав: «это» – прошло.

Нам пришлось вытрясти все кисы. Не только ногаты и куны, но и кое-что из безделушек. Ивашко даже перстенёк с пальца снял.

Дед ещё повыкаблучивался, повыпендривался и повыёживался. Наконец, ударил с Николаем по рукам. Бросил пренебрежительно:

– Отвязывайте. Верёвку… так и быть – дарю.

И величественно удалился в сторону своей резиденции.

Мне было стыдно. Мне было очень стыдно от услышанного.

Можно сколько угодно повторять, что это квакала тупая туземная лягушка, которая сдохнет за восемь веков до моего рождения, что он представления не имеет ни о дискурсе, ни о гламуре. Вообще – примитивная, ограниченная, средневековая…

Мне было стыдно. От того, что мне пришлось вытерпеть всё это перед лицом моих людей. Перед местными зеваками. Теперь на торг просто не являйся. И ругать нужно только самого себя: не предусмотрел, не подготовился, полез в бутылку.

Нефиг было Николаю мешать. Он-то правильно бы торг провёл – по кусочкам:

– Ноги стёртые? – Гривну долой. Спина порота? – Ещё три. Побеги были? Минус пять за каждый.

И вывел бы цену на что-нибудь приемлемое. А я вздумал «методом половинного деления»:

– не по твоему, не по моему – пополам.

Вот и выскочил за «границы допустимого». Ну откуда попаданцу знать – какие у русских работорговцев «границы допустимого» в ценообразовании?!

Древние греки в надгробных эпитафиях по аналогичным случаям выражались интеллигентно: «Не преуспел».

Весь мой трудом и кровью наработанный авторитет… все убиенные мною или по моему приказу мужчины и женщины… на хрена было…?

Терентий испуганно посматривал на меня, пока я угрюмо разматывал верёвку на его ошейнике. Вокруг ещё стояли зеваки, стражники, мои люди.

Понурые, уныло, как оплёванные, мы собрались уходить домой.

Вдруг из пристройки, куда удалился иконный дед с приказчиком и деньгами, раздался крик.

Из дверей появился размахивающий руками и вопящий приказчик. Вопил он неразборчиво, но… «набатно». Потом вдруг кинулся к стенке и начал блевать.

Все вокруг напряглись. Николай, было, намылился сбегать-посмотреть.

– Всем – стоять!

Негромкая команда дошла до моих людей. Десятник стражников непонимающе поглядел на нас и, оставив пару своих людей, во главе остальных потрусил к источнику крика. За ним ломанули и зеваки.

Мы рассматривали, как Терентий заматывает тряпками разбитые ноги, когда из пристройки резво выскочил десятник. Будто его в задницу чего клюнуло. И явно удивился, увидев нас на прежнем месте. К нам он подошёл уже не спеша.

– Ну, отроче, сказывай: твоя работа?

– О чём ты, добрый человек?

– Тама купец мёртвый лежит. Ты душегубство сотворил? Сознавайся!

Не фига себе! Как это, как это? Не понял я.

– Ты, десятник, весь наш разговор – рядом простоял. Всё видел, всё слышал. Как купец ушёл – я здесь остался, люди мои тоже. Снова: ты всё видел. Ну и как я мог этого купца… Как?! Чем?! Кстати, а от чего покойный… ну, дуба дал?

Десятник и сам пребывал в сильном смущении. Сильная взаимная вражда… недостаточная основа для обвинения.

Вот если бы меня увидели ночью возле того места, где случилось преступление, тогда, по «Русской Правде», есть причина для подозрения. И тестирования подозреваемого раскалённым железом.

– Приказчик говорит: вошли в горницу. Купец за стол сел, велел квасу принесть. Кошель вытащил, стал серебро перебирать, на зуб пробовать. Приказчик сбегал за кваском, вернулся… Купец на земле лежит. Приказчик к нему, а тот уже… весь розовенький и слюни изо рта. Вот, стало быть…

– Да уж… Вот только что – нас жизни учил, а сам уже… На всё воля божья.

Я стянул шапку с головы, найдя взглядом купола церкви, широко, троекратно перекрестился.

Крайне недоверчивый взгляд десятника требовал объяснения. Я ответил честно, смущённо-испуганно-растерянно:

– Тут, господин десятник… Такое дело… Вот ты говоришь: «сознавайся». А в чём? Я ж там не был. Ты ж сам видел. И ведь я ж его предупреждал! Ну, насчёт цены… А он… Ты ж сам тут был! Он же ж и слушать не хотел… Ай-яй-яй… Поди, и вдовица с сиротами остались?

Десятник напрягся, его люди вокруг взялись за оружие. А я продолжал:

– Я-то не душегубствовал, не убивал его. Да и не мог никак – ты же сам всё видел. Но вот же ж… Тут дело такое… Заборонено мне покупать хоть какого человека, холопа ли, робу ли, христианина ли, поганого… дороже 2 ногат за голову.

Народ вокруг… удивился. Десятник подозрительно меня рассматривал. Но я же не убегаю, не отнекиваюсь – бить-хватать… вроде нет причины.

– И кто ж на тебя такую… епитимью наложил?

Несколько издевательский тон вопроса не мог скрыть его растерянность.

«Епитимья», как известно – церковное наказание. Это «правильное» слово в «правильном поле ассоциаций».

– Кто-кто… Об высших силах слышал? А про «Покров Богородицы»? А чего спрашиваешь тогда?

Я старательно поправил свою косыночку и накрылся шапочкой.

Начнут приставать – отопрусь. «Ваньку поваляю», придурок я. Верую в Пресвятую Богородицу! А что, нельзя?

Мне лжа заборонена, ни слова неправды!

Кто мне, Ивашке-попадашке, есть «высшая сила» более высокая, чем я сам? – А никто! Две ногаты я себе сам и установил. Просто потому, что в самом начале меня лекарка Юлька боярыне Степаниде Слудовне в Киеве за такие деньги продала. Меня! Ну и кто тут, во всём этом мире, может быть дороже?

– Я-то думал, за нарушение заповеданного – мне какое наказание будет. А оно, вишь ты как – по продавцу ударило. По деньгам плаченным. Не хорошо это. Опасно. Как бы оно и дальше не пошло. Ну, знаешь же – как в Библии сказано: по четвёртое колено. Охо-хошеньки… Вот же забота-несчастие… И как отмаливать – ума не приложу.

Я ещё раз, уже вдумчиво, перекрестился на крест ближайшей церковки. Под наряжено-растерянным взглядом десятника.

Тут самое главное – не рассмеяться. А то будет как с тараканами в бородатом анекдоте:

«– Тараканов в доме полно. Как бы вывести?

– Да просто! Пришёл домой и командным голосом: – Тараканы! Пошли вон! – они испугаются и уйдут. Главное: не смеяться.

Через день:

– Ну, как? Ушли твои тараканы?

– Нет. Пришёл, сказал. Они испугались, в колонну построились и за порог. Так смешно маршируют. Я и засмеялся. А последний как закричит: – Братва! Назад! Хозяин пошутил!».

Я не рассмеялся, а скорбно возвестил окружающим:

– Люди добрые, пойдём-ка мы до дому. Столбовой боярин Аким Янович Рябина ныне на постое стоит на подворье покойного кречетника. Ежели что – зовите. Чем могу – помогу. Ну, бывайте здоровы.

Десятник как-то дёрнулся. Но… не бегут же. Серьёзные люди, вон сколько серебра высыпали. Боярина отпрыск, слуги его…

И главное: как?! Ведь своими же глазами видел… И ещё куча народу, на кресте поклянутся. Недоросля этого винить… так не поверит никто. Смеяться будут. Как-то оно… странно. А может, просто обрадовался дед такой продаже? Вот сердце-то…

Мы уже уходили с торга, когда я, оглянувшись, увидел стражников всё ещё смотрящих нам вслед.

Извините ребята, но до синильной кислоты – ещё 600 лет, в вашей правоприменительной практике таких случаев не предусмотрено. А увидеть можно только то, что уже знаешь.

Конечно, мой прокол. Я оказался совершенно не готов к конфликтной ситуации на торгу. Теперь-то, назад глядючи, видно: можно было как-то мягче, как-то не засвечиваясь, без столкновения лбами с летальным исходом.

А насчёт деда… Видите ли, у меня льна много в вотчине. Какая связь? – Так очевидная! Мы из него полотно делаем, верёвки маленько вьём, масло давим…

А жмых остаётся. Много его остаётся. А куда его? Тут мне на глаза попалась Мара. Я ей весь этот жмых… Как татарскую дань – «за 12 лет». Дальше – поташ и водяным паром. А у меня просто ничего другого нет!

Я уже говорил, что я её… опасаюсь? И это правда – сам же научил. Ей очень нравилось смотреть на судороги у Кудряшка…

Технология производства оказалась несложной. Выход продукта, правда… Перед уходом в поход «богиня смерти» сделала мне подарок. В своём стиле. Нашла ладанку – «жёлудь» из золочёной бронзы, залила туда этой жидкости и плотно заткнула.

Когда дед заставил нас вытряхнуть всё, я эту штуку нашёл у себя в потайном кармане. Дед пренебрежительно согласился посчитать её за две ногаты. Я и отдал, «до кучи».

Расстроился я сильно, заволновался, не подумал…

Хотя… я ж Антон Палыча помню: «Если вы в первом акте повесили на сцену пистолет, то в последнем он должен выстрелить. Иначе – не вешайте его».

Где я тут пистолет возьму?! А что оно третьего акта не дождалось… так, сами понимаете, «аллах акбар». В смысле – на всё воля божья.

Перебирая серебро, дед, видимо, решил глянуть – что внутри. Золочёно ли и там? И на зуб проверить – здесь так принято.

Открывший синильную кислоту в 18 веке швед-химик тоже имел привычку всё пробовать на вкус. Отчего и помер.

Синильная кислота на воздухе разлагается быстро. Да ещё по торгу гуляет ветерок – пристройка продувается.

 
   «Свежий ветер он не зря прилетал
   Пыль стряхнул и выдул напрочь циан
   Злой купец с чего-то в ящик сыграл
   Доброты моей глотнув океан».
 

Вернувшийся с квасом приказчик, увидел труп и сразу выскочил наружу. Кому-то достанутся головные боли, тошнота, рвота… – объясняется нервными переживаниями от столь скоропостижной…

Третий закон Ньютона гласит: «Всякое действие вызывает противодействие». Дополню Ньютона: «… и другие последствия».

Что, красавица, рот раскрыла? Да, это тот самый Терентий. Вот так мы с ним и повстречались. Не было никакого знака особого, гласа небесного. Было немножко удачи в том, что я в этот именно день на торг пришёл. Немножко интуиции, что вот именно к нему привязался. И много моей глупости да упрямства, что торг до конца довёл. А вот то, что во Всеволжске я на него заботы свои сваливал, покуда мне по Руси бегать приходилось, что и город и Русь, почитай, наполовину его трудами поставлены – так это его свойство. Ему более других Господом дано было. Я лишь дозволил данное – явить. Такие вот «другие последствия».

Понятно, что событие не осталось незамеченным «широкими народными массами». Три дня весь город бурно обсуждал произошедшее.

Потом с колокольни Петра и Павла свалился пьяный пономарь, и общественный интерес переключился на более животрещущее.

Пока я был самой «горячей новостью» – с усадьбы не выходил. Но дайджест мне донесли: Аким Рябина, озлобившийся на недоброжелателей своих, вырастил сыночка-колдуна. Отдавал его в обучение волхвам богомерзким и ведьмам проклятым. Сыночек учителей нечестивых превзошёл и погрыз их насмерть.

Дальше мнения разделялись: одни полагали, что «и сам Сатане душу продал». Другие же приводили очевидные аргументы: кречетника – упокоил, чертей – выгнал, крест – носит, на церкви божие – крестится. То бишь: изучив волшбу сатанинскую, обратил умения свои во славу церкви христовой с помощью силы небесной.

Резюме в обоих вариантах: от «лысого рябинёнка» надо держаться подальше.

Аким вздыхал и переживал:

– Эх, Ваня, да что ж у тебя всё так коряво-то получается? Теперь же о тебе по всем землям худая слава пойдёт. Люди-то от тебя шарахаются.

Я уже расчувствовался от проявленного сочувствия, но Аким сокрушённо продолжал:

– Опять же – на веселие моё не придёт никто. Забоятся с тобой за одним столом сидеть.

– Тю. Аким, а на что нам боягузы? Смелые-то не струсят. Вот и поглядим – кто тут храбрецы.

Очень нервничал Терентий. От чертовщины со смертью своего прежнего хозяина. Но больше – от суммы.

– Господине, мне таких денег никогда не отработать. Хоть всю жизнь недосыпать-недоедать – а столько прибыли от меня никогда не будет.

– Терентий, ты – чудак. Сам же говорил – не столяр, не плотник. Ты тиун, управитель. Это от работника такой отдачи ждать без толку. А от ключника на усадьбе – и поболее будет. Иди, принимай хозяйство. Как отведём банкет боярский – найдём человека, да пошлём искать твою жену с детьми.

Парень, не долежав, не долечившись, «вступил в должность» и кинулся «строить усадьбу».

А дело-то дрянь: усадьба запущена, людей нет, денег нет… Я ведь последнее за него выгреб.

«Когда бог закрывает одну дверь – он открывает другую». Я это уже говорил? Ну и что? – Оно ж правда! Только надо «порожки подметать».

На третий день к вечеру зовут к Акиму. У него гости: давешний приказчик-падалиц, молодой мужчина, похожий на иконописного покойного работорговца, и наш попик о. Никодим.

– Вот, Ванюша, сынок покойного пришёл. Дескать, прости и обиды более не держи. Просит назад всё забрать. А то – несчастия от этого серебра. Как покойного в дом принесли – хозяйка замертво упала. По сей день не встаёт, только охает. На другой день любимый кобель покойного, упокой его душу господи, кидался-кидался, да в ошейнике и задавился. А ныне похороны были. Жёнка его, невестка, стал быть, покойного, на кладбище упала, дитё скинула. Жива ли будет – незнаемо. Ты уж прими всё назад да прости их. Упроси Богородицу, чтоб не гневалась.

«Законы мисс Паркинсон» здесь не читали, но помнят русскую народную мудрость: «Беда не приходит одна». Разница – в оценке причины. Можно: «Ляг, поспи и всё пройдёт», а можно – помолиться, попоститься, откупиться…

Я сразу в сторонку сел, ладошки – под задницу, сижу – издалека разглядываю. «Я – не я, корова – не моя». Что-то моего «жёлудя» не видать. А, вон он, с другой стороны кучки серебра лежит.

Тут попика под ребро толкают, и он свою лепту… лепит:

– Господин Иван… эк-кхе… Акимович. Был я нынче на похоронах… эк-кхе… безвременно усопшего. Помогал там… По нашему, по церковному. Вот, услыхал, значится… ну… опять же… жена его… прям у моих ног… помилуй господи! Ну, я им и говорю: откуда пришло – туда и ушло. Вот… Я ж сам видал как ты с бесами-то! Тока так их всех! Опять же – плат твой. «Покров Богородицы»… эта ж такая силища! Ты уж прости их, а то вымрут же нахрен! Господь велел прощать! Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!

– Моё прощение вам без надобности. Простила бы Пресвятая Дева. Никодим, берёшь серебро… да не так! Через епитрахиль. Идёте все трое в часовенку. Никодим! Если опять святой воды не будет – шкуру спущу! Там по очереди читаете «Богородицу». По сто раз с каждого. И окропляете. Потом зовёте меня. Ну, начали.

Интересно было бы посчитать цену суевериям в денежном выражении.

«Вера размером в горчичное зёрнышко двигает горы»… А в валютном эквиваленте?

Надо ввести количественную оценку «силы веры». Можно раздельно: индивидуальной и общественной.

Андрей Боголюбский вбил в «крашенную доску» 40 фунтов золота. Какая доля его состояния была на это потрачена? А по сравнению с валовым национальным продуктом в масштабе всего Отечества?

Вот осиротевшая семья отказывается от огромной суммы. Исключительно по религиозным основаниям. «Заплати и спи спокойно». Что налоговая инспекция, что господь бог. «Спасибо тебе боже, что взял деньгами».

Никодимке я доли в возврате не дал. Я не предложил, а он не попросился. Будем считать, что радость от соучастия в благом деле по отъёму достояния у вдовицы, есть достаточное вознаграждение для истинно верующего православного человека.

А на сэкономленные деньги купили лебедей. Не в пруд для любования, а на стол для поедания.

Здесь едят лебедей и журавлей. Если на Западе «гвоздём» стола является жареный бык, или вепрь, то на «Святой Руси» – лебедь. В сказках и былинах хозяйка «рушит лебедю» – разрезает на куски для гостей.

Цены… умом понимаю, а инстинктом вздрагиваю.

«Жила-была курочка Ряба. И снесла она яичко. Да не простое, а золотое».

Я думал, это – сказка. А это жизнь. «Простое» означает – «серебряное». По здешним ценам.

На «Святой Руси» едят преимущественно говядину и телятину. Две трети костных остатков на городищах – крупный рогатый скот. Ещё четверть – свиньи. Всё остальное…

Курица стоит по «Русской Правде» – две ногаты. 5 г. серебра. Хоть вирнику её скармливай, хоть виру за покражу плати. А я столько за Терентия давал. Человек по цене курицы.

Лебедь или журавль – как овца – 30 кун, 30 граммов серебра. А корова – полгривны – 25 кун.

Причина понятна: на Руси постоянно не хватает хлеба, птицу надо подкармливать зерном. А вот коровы питаются травой.

У древних ацтеков индейки были слишком дороги из-за потребляемого зерна. Специально выведенная порода мясных собак – тоже накладно. Поэтому ритуальное людоедство в Мезоамерике сохранялось столь долго – элите не хватало животных белков. В Теночтитлане проигравшую футбольную команду съедали не фигурально, а натурально-ритуально.

…

Моя слава – «Ванька-колдун» – людей сперва оттолкнула, а после народ к Николаю валом повалил. Типа бизнес-переговоры. Но с обязательным:

– а этого-то… ну… «лысого рябинёнка»… поглядеть бы… а то моя спрашивать будет, а я на дворе-то был, а самого-то и не видал…

Первый раз я не понял: позвали на рукобитие. Партнёр Николая поглядел на меня, повздыхал, ничего сильно сатанинского не углядел, полез, было, мне глазик выковыривать. Но тут Николай произнёс:

– И, стало быть, ты, Мусий Карпыч, пригоняешь 12 овец добрых по 20 кун. Об чём и руки бьём.

Хлопнули по рукам. Тут до купчины, увлёкшегося моей лысиной, дошло. Он проморгался и возмутился:

– Дык… Как же ж… Мы ж по 30 сговаривались… Не, нечестно! Голову задурил, вокруг пальца обвёл…!

– Мусий, ты ж хотел на «Зверя Лютого» посмотреть? Вот – за посмотр денег берут.

– Хотел. Но… Николка! 120 кун! За один погляд!

– Чего это за один? За три: «Зверя Лютого» живьём поглядел – раз, «живого мертвеца» ходячего – вот он, с копьём стоит, на ходу посмотрел – два. И главное: Покров Богородицы! Ты где от него хоть нитку увидишь? В Влахернах? А ну-ка скатайся в Царьград да прикинь – во что тебе встанет! Не, это ты мне голову задурил, надо было втрое с тебя взять!

 
   «По улицам Слона водили,
   Как видно напоказ —
   Известно, что Слоны в диковинку у нас —
   Так за Слоном толпы зевак ходили».
 

Немалое количество попаданцев ошиваются в коллективах бродячих цирковых и прочих артистов. Предполагается, что среди этой братии – маргиналу легче адаптироваться. Как-то я сомневаюсь, что мои современники поголовно умеют глотать шпаги, ходить по канату и жонглировать тремя и более предметами.

А вот работать уродцем на показ… Ну и плевать – мне не стыдно. За эти деньги на стол и четырёх лебедей поставим.

Честно говоря, как-то раньше никогда средневековых банкетов не организовывал. Как-то даже растерялся.

Нет, понятно, что украшать помещение бумажными цветами и плакатами типа: «Привет участникам автопробега по бездорожью и разгильдяйству» – не нужно. Картин на стены – тоже. А оружия памятного – у нас тут нет. Может, драпировки какие? – Нельзя. Пожаробезопасность. Там факела гореть будут. Зажигаемые пьяными слугами.

Я не понял – переспросил. Объяснили придурку двадцатьпервовековому. Банкеты, и в Древности, и в Средневековье, идут с утра. Отсутствие или дороговизна источников искусственного освещения требует проведения мероприятия при освещении естественном. Все древнегреческие и древнеримские вакханалии и оргии происходили при солнечном свете.

На «Святой Руси» – аналогично. Но есть детали: сбор проводится около полудня. Как колокола к обедне прозвонили, так и начали. К закату приличная часть гостей разъезжается. А «неприличная» продолжает квасить и орать песни. Под светом факелов, воткнутых в держатели на стенах. Прислуга к этому времени уже пьяная. Поэтому под каждый факел ставят ведро воды.

Вы думаете: главная проблема – как гостей рассадить? – Фигня! Главное – куда коней поставить. И чем занять прислугу гостей, чтобы с безделья не напились. Потому что трезвый возчик пьяненького боярина до дому довезёт, а наоборот – нет.

И так – на каждом шагу. Плюс оттенки «вежества» в данный конкретный момент времени-места-социума.

Коням гостевым овса давать? – Да. Вволю. Иначе – скупердяи живут. Некоторые умники по гостям для того и ездят, чтобы коней накормить. Хорошо – здесь шестериков нет, максимум – тройки. Стол скоблить или скатертью накрыть? – Скоблить и накрыть. Без скатерти – бедные или жадные, скатерть на грязной столешнице – ленивые да нерадивые.

Всё – бегом, всё – быстрее. Людей – нет, те же скатерти вытащили, а они… год не стираны. Нашли прачек в городе. Но – плати. Гляжу: Яков к Николаю заходит:

– На.

Подаёт браслет серебряный.

– О! А откуда? В какую цену писать?

– Снят с битого мадьяра под Теребовлей. Цену… сам придумаешь.

Я, после покупки Терентия, велел Николаю записывать – сколько мои люди в мои дела своего личного имущества вложили. Так что, у нас уже складчина получается.

Очередная инновация: по здешним обычаям для боярина – позор. Но я же демократ! И мотивация у людей усиливается. «Ничто так не спаивает коллектив, как совместный труд на мою пользу». Или – вложение капиталов.

Акиму-то хочется… покрасоваться. Уесть всех. Но… «по одёжке протягивай ножки». Даже если одёжка – боярская. Слава богу – у меня старшие опытные товарищи есть – урезонивают «новооглашённого столбового». Постепенно планируемое литроприятие сползает на нормальную пьянку: чтоб было выпивки вдоволь, чуток закуски, в начале чтоб побренчали… а дальше нам бы поговорить по душам.

И вот, пришло то, чего на фондовых и валютных биржах не бывает: «чёрное воскресенье». Вполне по Шаову:

 
   «Как мне не выпить! Бегаю, как маятник,
   В глазах горят бенгальские огни.
   Ну, выходные, сами понимаете —
   У мужиков критические дни».
 

Начал народ собираться. Прислуга наша вся в дорогих одеждах ненадёванных – из сундуков, что осталось, повытаскивали. Аким мытый, благостный, с цепью серебряной, в шапке собольей – с этих ещё времён мода пошла. Дорогущая, зараза! На крыльце стоит – гостей встречает, поклоны принимает да возвращает.

А я по службам надворным – мелким бесом: ой, этого нет, ой, не сварилось – не сготовилось, ой, того-сего-третьего не хватает… Да и пофиг – выше головы не прыгнешь, всего надобного не переделаешь.

Что внушает оптимизм – «бражки креплёной» у нас вволюшку. Как гласит русская народная мудрость: «сколько гостя не корми – он всё равно напьётся».

От позора нас спасло опальное положение Акима. Из двух сотен приглашённых гостей явилась треть. И ещё треть прислала всяких «младших помощников третьего дворника» – поблагодарить за приглашение и отдариться по мелочи.

Только колокола отзвонили – гость валом пошёл. Встречаем, рассаживаем, о здоровье, о погоде… подарки принимаем, отдариваемся… Ну, это не моё. Не хочу светиться, неуютно мне недоросля-ублюдка изображать. Я больше по коням, да по возчикам, да по прислуге… Такие смешливые служаночки попались… Не дали ближе с девчушками познакомиться – зовут за стол.

– А вот сынок мой Ванечка. Хоть и в грехе прижит, а мне старому на радость. Прошу любить и жаловать. А теперя, гости дорогие, поднимем чаши наши, да и выпьем за здравие светлого князя, милостивица и благочестника, нам всем правителя и земель устроителя, за Романа свет Ростиславовича!

Тост должен быть коротким. Как говорил классик: «лучше пять часов на морозе ожидать поезд, чем пять минут ждать выпивки». Хоть и лето, и до железных дорог семь веков, но народ классику уже понимает.

И понеслось.

За папу его, Великого Князя Киевского. За семейство светлого князя. За семейство князя Великого. За «Святую Русь». Отдельно – по землям. Но не по всем. За церковь святую православную. Отдельно – за епископа. За славный город Смоленск и его население. За процветание, благорастворение и «мир во всём мире».

К этому времени подарки всякие подсылы уже отдали. Большинство уже и свалило. Отвалили и люди степенные или себя за таковых почитающие.

Аким надирается нешуточно. Дело-то обидное: с княжеского подворья из первой двадцатки только Гаврила-Будда. Да и то – не по приказу, а по старой дружбе. Из городских – старший казначей с женой. Опять же: не по чину, а по жене – Аннушке подруга давняя. Из епископских – игумен Свято-Георгиевского монастыря. И монастырь из небогатых, и повод родственный – нашему Никодимке дядя.

Ой, не любят нас здесь! Ой, не ценят! Не уважают – не величают. Ну, так вам хуже будет, люди русские вятшие! Что я маргинал и сволочь – я про себя и так знаю. Мне, попаданцу, другим не быть и обижаться не с чего. Мне-то от вас чести не надобно, а вот Акимом брезговать да помыкать…

Да, мужик попал в «ураган по имени Ванька». Но вы ж от него косоротитесь не с моих дел, а с его собственных. С княжеского неласкового к нему отношения.

Не люблю шавок, что с чужого голоса подгавкивают. Как сладко да весело стаей – одного травить, стадом – одного топтать – я уже говорил. Только – Акима не отдам. А когда у меня ещё и нервы сдают… Шаов правильно поёт:

 
   «Мы не шведы, не голландцы, и невроз у нас иной,
   Мы народ пассионарный, в смысле – очень уж дурной.
   То княжну швырнём с досады в набежавшую войну,
   То пожар Москвы устроим, то гражданскую войну».
 

Не будите «Зверя Лютого» на свои головы!

Дело к вечеру, скоморохи отскоморошничали, гусляры отгуслярили. «Лебёдушку порушили», скатерти перетряхнули. Народу уже половина. В большинстве своём – соратники Акима из не сильно удачливых. Кому на княжеское неудовольствие плевать, а вот со старым другом-товарищем выпить да поболтать – важнее.

Тут прибегает бывшая кривая служанка Аннушкина, мы её поварихой поставили. «Бывшая» – в смысле – «служанка», а не в смысле – «кривая».

Валится мне в ноги и орёт как по покойнику:

– Рыба погорела! А-а-а! Карасики! В уголья запеклися! У-у-у! Третья перемена! Дымом ушла! Казни-убивай меня смертию злой-невиданной!

И что? Из казнённой дуры – рыба жаренная на столы повалится?

– Не ной, приберись там. На стол давай холодных закусок. Да чего приличного из недоеденного. Ивашко, выкатывай на столы нашу бражку. А я пока сам людей веселить начну.

Сначала было довольно много местного хмельного. Мы его на столы и поставили. А часть – развели спиртом. Креплёная бражка, креплёное пиво… «Малёк запущен». Теперь пришло его время. Выставляем.

Заскочил в зал, командую переменами блюд.

Тут казначей городской влез. Мужик уже хорошо в годах. Толстый, вредный, злой. Вот жена у него… молодая. И сама – очень даже… Жаль, за столом с мужиками не засиделась, ушла к Аннушке в покои поболтать. Они давние подруги, чуть ли не с девических времён, разом замуж выходили.

Аннушка тоже только показалась да ушла – болит у неё всё. Как они будут болтать, если у неё «жёлудь» под языком? Епитимью я не отменял: пусть лучше слушает.

Женщин за столами и сначала очень мало было, а теперь и вовсе не осталось. Народная мудрость: «Дам не надо – жанры и напитки смешивать нельзя» – ещё не сформулирована, но уже общеупотребима. У Акимы жены нет, поэтому и гости жён не берут. А молодёжь берут вообще только на семейные праздники.

Кстати, в Европе – аналогично. Совратить незамужнюю девицу практически невозможно – её нигде не показывают. Банкет, на котором познакомились Ромео и Джульетта – семейный праздник, на котором из-за посторонней, случайно попавшей молодёжи, хозяева не начали поднимать скандал исключительно по политическим мотивам. Ромео был, по сути, участником глупой детской провокации.