Текст книги "Фанфики (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Глава 228

Подняли за смоленское боярство. Чтобы лучше боярилось. Тут казначей и вздумал юмор проявлять:

– Вот, Аким, ты боярство получил. Радость для тебя. Все друзья-знакомцы твои – подарки тебе подарили. Ну, какие ни есть, а всё ж честь. А чем тебя сынок-то твой лысый порадовал? Чем своего батюшку-боярина почествовал?

Чем-чем… «Я подарил ему себя»… Кабы не я – не бывать Акиму боярином. Но хвастать этим… – не поймут-с, Азия-с. Виноват – Русь-с.

А Акима зацепило. Нет, он всё понимает, но… обидно ему. Вот же ж – по глупой злобе сказано. А осадочек у деда останется. Ох, не хотел я «на себя одеяло тянуть», но надо выворачиваться.

– Ай верно говоришь, гость дорогой, казначей яхонтовый! Чтоб от сыночка любящего да батюшке доброму, да к шапке, самим князем даденной, да не было бы ни прибавочки, ни довесочка? А и худой бы я был Акиму сын, кабы заботой об том не обзаботился, не придумал бы – чем порадовать. Не перебить мне подарков людей княжеских, не перещеголять мне дары людей вятших. Да и охота мне подарить Акиму свет Янычу то, чего у него отродясь не было. То, чего и в нынешних подарках-то не сыщется. Уж простят меня гости дорогие – чего и им-то самим никогда не даривали.

Народ удивлённо зашумел. А я ломлю себе далее:

– Или ныне не веселие, иль не празднество? Где ещё и место песни играть? Так вот тебе, Аким Яныч, от меня песня. Про твою долю, про жизнь твою. Слушай.

Шум, разговоры в зале затихли. Я по старой, ещё из первой жизни, привычки, упёр левую руку в бедро, опустил взгляд в стол, сосредоточился…

 
   «Как на чёрный ерик, на высокий берег,
   Выгнали кипчàки сорок тысяч лошадей.
   И покрылся берег, и покрылся берег
   Сотнями порубаных, пострелянных людей.
 
 
   А стрела первàя, а стрела первàя,
   А стрела первàя дура ранила коня.
   А стрела вторая, а стрела вторая,
   А стрела вторая прямо в сердце у меня.
 
 
   А в деревне жёнка выйдет за другого,
   За мово товарища, забудет про меня.
   Жалко только волю во широком поле,
   Жалко мать-старушку да буланого коня.
 
 
 Кудри мои русые, очи мои ясные,
   Травами, бурьяном, да полынью порастут.
   Кости мои белые, сердце мое смелое,
   Коршуны да вороны по степи разнесут.
 
 
 А Рябина знает кого выбирает,
   Сотню пополняет да уходит без меня,
   Им досталась воля, во широком поле,
   Мне ж досталась пыльная, горячая земля
 
 
 Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!
   С нашим да с Рябиной не приходится тужить!
   Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить!
   С нашим да с Рябиной любо голову сложить!»
 

Переделал малость: пули на стрелы, атамана на Рябину. Эту песню много раз переделывали в русской истории. Но смысл остаётся. «С нашим – любо голову сложить».

В исходном варианте описывается бой казаков Платова с ногаями и крымчаками у реки Каралах (по-русски: Великая грязь) в 1774 году. Изначально первая строчка так и звучала:

 
   «На Великой Грязи, там где Чёрный Ерик
   Татарва нагнала сорок тысяч лошадей…».
 

«Товарищ», за которого «жена выйдет» – сам легендарный атаман Платов. Который донских казаков в Париж водил. Граф Российской империи и первый русский – почётный доктор Оксфордского университета. А ведь чуть не выгнали мужика со службы… «За пристрастие к горчишной водочке».

Как у меня обычно получается, после второго куплета поднял голову, развернул плечи, оглядел застолье. «Глянул ясным соколом».

Ну что, сотоварищи-собутыльники, или голосов нет, языки проглотили? Мои начали подпевать припев. И Акимовские друзья втянулись. Всё громче, всё слаженней. Всё… душевнее. А души у нас такие… Хрен заткнёшь!

Припев после последнего куплета – уже в сорок глоток да на голоса да с присвистом! Аж до слез. Ох, хорошо!

И сразу ко мне с обидой:

– Неправду поёшь, малец! Ну, что «уходит без меня». Аким никогда своих людей не бросал!

– Спасибо, друже, на добром слове. Только я ж Переяславльский бой помню. Скольких я там оставил…

– Помянем… славных.

Выпили не чокаясь, тут с поварни уже чего-то притащили, ветераны снова вспоминать начали. Яков подошёл, в глаза посмотрел.

– Спасибо. Порадовал.

И ушёл.

Ребята, ну нету у меня из кармана «светлое будущее» вытащить! Или – «светлое прошлое» – вашу молодость. И поднять друзей ваших старых я не могу. Не вернуть время вспять. Только песни поются.

«Чем богаты – тем и рады» – такая вот наша русская народная мудрость.

Эта песня ходит за мной многие годы. Слова в ней временами меняют. Как перешли во Всеволожск до стали меня звать воеводой Всеволжским – стали гридни мои петь «С нашим воеводой не приходится тужить!». А «сорок тысяч лошадей» на речном берегу я только один раз в жизни и видал. В своём Переяславльском бое. Но об том – после.

Народ общается да радуется, а у меня под боком сидит казначей и злобствует. Уже и уходить собирался, так нет – песня его разозлила. Опять я виноват – гостю не угодил.

Дядя хоть и служилый, а не воинский. Как-то он про воинскую славу – как в себя плевок. Будто его кто в трусости винит. От своего странно ущемлённого гонора всякие гадости произносит не подумавши. Напрягает это меня.

И заставляет вспомнить классику. Я ж ведь предупреждал по-хорошему: я в школе учился, книжек читал. «Фанфик – орудие попандопулы».

Старый гадкий городской казначей, молодая красавица жена. И я без денег. Ничего не напоминает? – Правильно! М.Ю. Лермонтов, «Тамбовская казначейша»!

Уточняем. Визуально:

 
   Он «… был старик угрюмый
С огромной лысой головой».
 

Подходящего под описание субъекта – наблюдаем. Лермонтов про бороду ничего не писал. Так что, чавкающее у меня над ухом безобразие… не противоречит.

А как у него с женой?

 
   «В Тамбове не запомнят люди
   Такой высокой, полной груди:
   Бела как сахар, так нежна,
   Что жилка каждая видна».
 

Мда… Как там, в Тамбове, высший свет определял видимость «каждой жилки» в дамских грудях… и цвет… под одеждой…

Рентген? Или – ультразвуковое просвечивание? Или – инфракрасное сканирование? А потом 3D моделирование с заполнением лакун по общим правилам? И немедленно оповестить прибывшую уланскую бригаду… о местных достопримечательностях.

У меня тут такой техники нет. Но какой контур! Какой рельеф! А цветность? – Да хоть в полосочку, хоть в клеточку!

Михаил Юрьевич, явно, любил эту рифму:

 
   «Земля тряслась как наши груди
   Смешались в кучу кони, люди…»
 

Это не отчёт о походе женского клуба на ипподром, а поэма «Бородино», если кто запамятовал.

Итак, русская классика форева! Работаем очередной фанфик.

Осталось только сообразить – во что с придурком так сыграть, чтобы выиграть.

У Лермонтова казначей играет в карты и шулерничает:

 
   «Его краплёные колоды
   Не раз невинные доходы
   С индеек, масла и овса
   Вдруг пожирали в полчаса».
 

Не мой случай: здесь из всех карт – только гадальные. Костяными картами таро не поиграешь. Из азартных игр на деньги – только игральные кости. Но это настолько… ин, извините за выражение, шалла. В смысле – воля божья…

Бильярд, на котором проигрался будущий муж «Капитанской дочки», я ещё не спрогрессировал.

И остаётся у меня… снова классика. Теперь американская – «три листика»:

«Я… достал скорлупки от грецких орехов и стал катать по столу маленький шарик. Потом, посвистев немного, я сказал старинную формулу:

– Ну джентльмены, подходите поближе и смотрите на этот маленький шарик. Ведь за это с вас не требуют денег. Вот он здесь, а вот его нету. Отгадайте, где он теперь. Ловкость рук обманывает глаз…

– Дальше рассказывать нечего, – продолжал Энди. – Он имел при себе только восемьсот шестьдесят долларов наличными».

Цитата – по американской классике 19 века, но уже с собственным жизненным опытом: в 90-х толпы напёрсточников крутились во всех местах скопления людей в России. Очень интересно было смотреть, когда они перебирались на другую площадку: работает-то 10–15 человек. И не всегда в толпе распознаёшь подельников. Освоил я и кое-какие простейшие приёмы при работе с горошиной. Из самого примитивного: зажимаешь горошину между кончиками пальцев. Теперь на какую бы скорлупку клиент не указал – горошины там нет.

Тема организации азартных игр в «Святой Руси» мною несколько раз продумывалась. Вплоть до уровня казино с рулеткой. Но строить бизнес на этом нельзя – церковь против. А вот рывок-хапок… можно попробовать.

Из Рябиновки приволок и доску, и скорлупки с горошиной. Там было время восстановить навыки, пальчики размять. Девчушек-наложниц своих поразвлечь игрой на желания. Но реальной игры я ещё не делал.

Ну что? – Работаем фанфик в фанфике.

Велел принести реквизит. «Подсадного» у меня нет – показываю Гавриле:

– Игра требует внимательности. Нужен точный глаз. У вас-то, у воинов, он есть – кто важного не разглядел, того уже схоронили. Это вон ему, казначею, можно и глаз не открывать – слуги сами скажут.

Казначей предсказуемо лезет в бутылку:

– Ты! Молодь бесштанная! Да я…! Да мне…! Да на моём месте…! Мне за казной следить! Да я каждую мелочь вижу! На всякую лжу нюх имею! За всякой серебрушкой доглядываю! У меня глаз – острей орлиного! А ну покажь свою доску!

 
   «Проворнее макаки,
   Выносливей вола,
   А нюх, как у собаки,
   А глаз, как у орла».
 

Клюнуло. Как гласит отечественная уголовно-финансовая мудрость: «Выпьем за лоха сладенького. Без глупости и жадности которого нам бы и хлеба купить не на что было».

Я к Гавриле:

– Дядя Гаврила! Дай денег хоть сколько. У нас ни у кого ногат да гривен нету. Всё на стол пошло. Отдам вдвое.

Момент… шекотливый. «Лучший способ потерять друга – дать ему взаймы» – народное международное наблюдение. Попросить – аналогично.

Смотрит на меня эта… «бурятская» физиономия и ничего не выражает. Послать меня… да без проблем!

Тут, редкий случай, Яков без вопроса голос подал:

– Лысый против лысого. Забавно.

Что он имел в виду – не знаю. Наверное, что при любом исходе волосы рвать неоткуда будет. Будда хрюкнул, достал кису.

И пошла игра.

Особенность: сплошной импровиз. Команды – нет, роли – не расписаны, «провокаторов» – нет, «сбросить навар» – проиграть своему – не могу. Но есть масса остроумия со стороны широких народных масс отставников в адрес казначея.

Как известно: «военный – это не профессия, это сексуальная ориентация». Сейчас отставные гридни – казначея зае… зашутят насмерть.

– Казначей! Как же ж ты казну берегёшь, ежели горошину углядеть не можешь? Куна-то по-менее будет.

– А он кунами не считает – только сундуками. А в сундуках – камни для веса наложены! Гы-гы-гы… Сундук-то, коли украдут, разглядишь?

Внешние условия почти идеальные: темновато, на доске пляшут тени от зажжённых факелов, все подвыпившие, сам игрок – поддатый и разозлённый. И гонористый. Думал над ветеранами посмеяться, пригнуть их. А тут наоборот – они посмеиваются да остроумничают. Только что меня на место ставил, теперь ему – только выиграть.

 
   «От юных лет с казенной суммой
   Он жил как с собственной казной.
   В пучинах сумрачных расчета
   Блуждать была его охота,
   И потому он был игрок
   (Его единственный порок)».
 

То ли – «порок», то ли – «гонор»… Плевать – дядя рвётся в игру. А ещё он точно знает – слышал только что – у меня всех денег – Гаврилина киса. Будет поднимать ставки – я скоро сам сольюсь.

Играем. Выигрыш, выигрыш, проигрыш. Народ разочаровано вопит:

– Ванька! Не сдавайся! Дави гада! Он, жлоб плешивый, за нынешний поход к Киеву нам до сих пор за овёс не выдал!

Сейчас начнут скандировать «шайбу-шайбу!». Только бы без мордобоя…

У Гаврилы в кисе несколько мелких серебрушек: куны, резаны, ногата… Я их и проигрываю. И здоровенная длинная плоская палочка с какими-то буквами, царапинами и сколами – «ветхая» гривна. Последняя, она же – единственная. Вот её и выложил:

– Ставлю в четыре гривны кунами.

Казначей высыпает свою кису. Играем. Выигрываю. Удваиваю. Дядя стаскивает перстень с руки. А я знаю что это? Ювелира звать? Да и проверять по запарке… «Самое страшное – потеря темпа» – говаривал «отец всех времён и народов».

– Играем под запись. Николай, бери складень вощёный, записывай.

Картинка… по Лермонтову:

 
«Теперь кружок понтёров праздных
Вообразить прошу я вас,
Цвета их лиц разнообразных,
Блистанье их очков и глаз,
 
 
Потом усастого героя,
Который понтирует стоя;
 
 
Против него меж двух свечей
Огромный лоб, седых кудрей
Покрытый редкими клочками»
 

Усов у меня нет, очков – на «Святой Руси» нет вообще, свечей – так и не принесли. А так… похоже.

Семь выигрышей подряд. Конечный результат – 256 кунских гривен. Можно было бы и дальше, но… семь – число критическое. Как-то на седьмой раз – смысл происходящего… «раздевания» доходит даже до лоха. Виноват – до казначея.

Дядя сильно переживать начал, меня за руки хватать. Кричать, что углядел как я мошенничаю… Короче, я доску на пол сбил. Чисто случайно рукавом зацепил. Своей безрукавки. Потом снова на стол выложил и на глазах у всех – скорлупки раздавил.

– А…! Ты…! Ублюдок недоношенный! Ты чего сделал?! А отыграться?!

– «Била мама сына не за то, что играл, а за то, что отыгрывался» – русская народная мудрость. Тебя, дядя, матушка твоя, видать, в детстве мало била. Игра кончилась – плати.

Дядя в ответ неразборчиво – матом, слюнями и соплями. И руками. А вот это зря: публика на моей стороне. Гости подвыпившие, хорошо разогретые. Завернули дяде рученьки, положили мордой в салат. Или что там перед ним стояло.

«Карточный долг – долг чести» – русская народная мудрость. Враньё полное – какая может быть честь у карточного каталы? Но, Вронский, например, готов не платить портному за его труд, потому что приятель проигрался шулеру (дурак), а Вронский выступил гарантом (второй дурень).

Здесь, на «Святой Руси», как и во многих древних и средневековых социумах, игральный долг обеспечивается всем имуществом игрока, включая его самого и членов его семьи. Известна история одного древнего китайского купца, который последовательно проиграл имущество, детей, жену и себя самого.

Сейчас будем на казначея ошейник одевать. Интересные имущественно-правовые коллизии возникают…

Казначей в ошейник не захотел. Охолонул малость, снял с лысины квашеную капусту и, уже внятно, сообщил:

– Ладно. Отдам. Схожу до дома и пришлю. Где баба моя? Пойду уж.

– Пойдёшь. Как долговую грамотку выпишешь. Что отдашь в три дня. А дальше – реза исполу за всякую седмицу.

– Чего?! Ты моему слову не веришь? Да я… Я казначей смоленский! Моё слово в городе – в цену с золотом…!

– Извини, дядя. Но мы люди дикие, деревеньщина-посельщина. Только из болота велезши, только с дерева спрыгнувши… Коль слово у тебя такое… золочёное, так и процарапай его на бересте. Тута вота.

Народ хихикает и подначивает. Казначей шипит и потеет. Вытирает свой голый череп, но сразу снова начинает «пускать зайчиков» – факела на мокром отблеск дают.

Пыхтит, но царапает долговую грамотку. Я прикидываю – а не сильно ли я за дядю взялся?

Оценочно баронский лен даёт в Европе около ста фунтов серебра годового дохода. В наших кунских гривнах – семь сотен. С учётом разницы в ценах – две-три сотни.

Точно не скажу, но в следующем столетии летописец стыдит бояр, которые за две сотни годового жалования служить не хотят: «говорят – мало, де, даёшь княже». И приводит в пример «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой»: раньше, в предыдущем столетии, и бояре были скромнее, и вода мокрее.

Насчёт казначейских приработков… тут только фантазии.

Вроде, не надорвётся.

Так, что я ещё из фанфика пропустил? Что-то важное… А!

 
   И просит важно позволенья
   Лишь талью прометнуть одну,
   Но с тем, чтоб отыграть именье,
   Иль «проиграть уж и жену».
 

Как-то я отклонился от Михаил Юрьича. Игра закончилась, скорлупки я раздавил. А жена осталась у казначея. Точнее – они с Аннушкой в её покоях болтают. Надо как-то… ближе к первоосновам, к классике, к школьной программе…

– А залог какой оставишь?

– Какой тебе «залог»? Я тут вот! Усадьба у меня – вона тама по улице! Меня тута все знают!

– Это хорошо. Поэтому и залог невелик – твоя жена. Как долг вернёшь – залог назад получишь.

– Твою… разъедрить черешней! Будь по-твоему. Но оставлю без прикрас. Покрадёте же!

 
   «О страх! о ужас! о злодейство!
   И как доныне казначейство
   Еще терпеть его могло!
   Всех будто варом обожгло».
 

Лермонтов описывает реакцию Тамбовского высшего общества второй четверти 19 века. Уже произошло и, в немалой степени, проникло в российскую провинцию «повсеместное смягчение нравов». А вот за полвека до того довольно часто чиновники с Алтая, например, отправляясь по делам в центральную Россию, занимали у сослуживцев деньги под заклад своих жён. Да и Кузьма Минин говорил, поднимая нижегородцев: «Заложим жён и детей своих». Так что, я вполне в рамках исконно-посконного.

Казначея возмутило моё недоверие к его слову, а не судьба его супруги.

Позвали казначейшу. Похоже, ей ещё не сказали о текущей ситуации. Тут он её с порога и ошарашил:

– Сымай с себя всё, дура.

– Господи! Да как же это?! Да…

– Живо, бестолочь! Это всё из-за тебя! «Поедем-посмотрим… я нигде не бываю, никого не вижу… старую подружку раз в год посмотреть-поболтать…». Дурак старый! Послушался бабских бредней! Привела-заманила в притон воровской! Серебра-то сколько потерял! Из-за тебя всё! Твоё-то и пущу в продажу первым! Голая ходить будешь! Перстни-висюльки давай сюда. Платок у тебя дорогой, платье… чоботы с Булгара привезённые. Давай-давай. А то возьмут в шелках, а вернут в дерюгàх. Тати все, шаромыжники. Гридни они… вертопрахи да шелкопёры… перекати-поле… ни отца, ни матери… набродь безродная… Как были лихи на руку, так и остались. И как это светлый князь таким золоторотцам гривну боярскую даёт…

Не по классике. Там сцена строится иначе:

 
   «Она на мужа посмотрела
   И бросила ему в лицо
   Свое венчальное кольцо»…
 

Не мой случай – здешний казначей венчальное кольцо сам с жены снял и в свой кошель положил. До подходящего случая.

Продолжая злобно бурчать себе под нос, он сдёрнул с головы жены богатый платок, свернул его узелком и начал ссыпать в него её украшения: перстни, кольца, серёжки, колты, браслеты, цепочки, включая её нательный крест, подёргал и стянул шитый серебром поясок, сдёрнул с плечей вышитый по полам жемчугами летник и с головы повойник, заставил вытащить из кос вплетённые туда атласные ленты, и, таская её за волосы, сдёрнул через голову дорогое верхнее платье. С обычным для замужней женщины декоративным передником и вышитыми рукавами сложной формы.

Свернув ком тряпья, казначей отправился к выходу. На пороге остановился и, повернувшись лицом к благородному собранию, резюмировал:

– Ну, хозяева хлебосольные… ну, бояре новоявленные… Я вам этого никогда не забуду! Вы у меня кровавыми слезьми плакать будете! За такое моей чести умаление да к казначею славного города неуважение! Что б вам всем… ни дна, ни покрышки! Тьфу на вас!

Плюнул на наш порог и, с гордо поднятой головой удалился, преисполненный праведного гнева и такового же, но – возмущения.

Кое-кто из самых горячих гостей кинулся, было, вдогонку – спустить наглеца с лестницы. Но старшие товарищи лифтёров-энтузиастов остановили, и всеобщее внимание переключилось на казначейшу.

Товарищи из Тамбова не обманывали: имеет место быть пятый-шестой размер. В одну ладонь не взять. Двойной «цвайхандер». Как на рояле – только «в четыре руки». И с цветом тамбовские глазные рентгены вполне угадали: сияют «ледниками Гималаев» даже в полутьме нашего пиршественного зала. А пляшущие оттенки факелов придают этому… «горному пейзажу» жизненность и динамичность.

 
   «Горные вершины
   Спят во тьме ночной;
   Тихие долины
   Полны свежей мглой;
   Не пылит дорога,
   Не дрожат листы…
   Подожди немного,
   Отдохнёшь и ты».
 

«Горные вершины» очень даже не «спят». А нервно туда-сюда… и долина между ними… уже блестит от нервного пота. Ещё немного… и, похоже, начнётся… «отдых». Очень активный.

«Пейзаж» всё острее воспринимается мужской частью аудитории. То есть – всеми присутствующими. И самой носительницей этих… «казбеков и эльбрусов».

После проведённой мужем экспроприации, женщина осталась в нижней рубахе – «срачнице». На мой взгляд – вполне пристойно: длина чуть ниже колена, тонкое полотно, через которое чуть просвечивают контуры тела, пара лямочек на плечах, нормальный вырез, правда, в данном случае… только частично прикрывающий… «горные вершины». Которые ещё и трясутся как в девятибалльное землетрясение.

Добавьте к этому полурастрёпанные волосы, что придавало её облику оттенок домашности, отсутствие обуви – муж забрал сапожки, выражение крайней обиды и полной растерянности на лице.

Хорошо видно, что перед нами девчонка лет 16. Мне видно. Остальным видно привычное для «Святой Руси» – взрослая замужняя женщина, «молодка». В смешной, неприличной ситуации, которой грех не воспользоваться. Хотя бы просто для… группового «землетрясения».

Первая «мисс Америка» тоже была девчушка примерно такого возраста, с переразвитой грудью и спущенными чулками. Что и привело в восторг тогдашнее жюри конкурса. Здесь вместо чулок – полусползшие портянки: муж забрал только сапожки. И здешнее «жюри» тоже… восторгается.

Она стояла, прижавшись к бревенчатой стене нашего зала, пытаясь одновременно прикрыть ладошкой свои выпирающие груди сверху и одёрнуть сорочку снизу.

Драпировок по стенам… я же говорил – пожаробезопасность. А когда она попыталась сдёрнуть скатерть с одного из столов – её руку перехватили и настойчиво попытались усадить на колени к развеселившимся гостям. Она вырвалась и отскочила к стене.

Тамбовскому прототипу и, соответственно, Михаилу Юрьевичу, было легче:

 
   «И в обморок. Ее в охапку
   Схватив – с добычей дорогой,
   Забыв расчеты, саблю, шапку,
   Улан отправился домой».
 

Как я уже говорил: в «Святой Руси» женщины корсетов не носят. Поэтому в обморок так регулярно не падают. Я – не улан, «в охапку» мне её не снести. Сама пойдёт. И – быстро. Потому как мы, конечно, сплошь благородное собрание, но… такое количество мужиков… приняв такую дозу спиртного… после ссоры с её мужем…

Стоило мне подойти к ней и попытаться взять за руку, как начался крик с истерикой.

 
   И, вспыхнув вся, она рукой
   Толкнула прочь его: «Довольно,
   Молчите – слышать не хочу!
   Оставите ль? я закричу!..».
 

Да я-то… я молчу. А она… как заорёт. Как… как недорезанная свинья с вот такими титьками…

Аж испугался. Тьфу, блин! Опять бестолочь попалася! Дура! Я ж помочь хотел!

 
   «Он смотрит: это не притворство,
   Не штуки – как ни говори —
   А просто женское упорство,
   Капризы – чорт их побери!».
 

Женские капризы решаются ведром колодезной воды. Наружно и орально. Но не здесь же! Потому как если её… срачница станет ещё и мокрой… и облепит это всё… «гималайское»…

Тогда работаем очередной фанфик.

Даже не фанфик, а просто сквозной стереотип всей романтической литературы. «Благородный рыцарь» – называется. С предварительно подготовленным сценарием, реквизитом и персоналом. Сначала, естественно, пролог:

– Господа! Спокойно! Прошу всех оставаться на местах! То, что вы видите… я знаю что вы видите! Но это – залог. В самом скором времени она будет возвращена мужу. И тогда за всякие… вольности придётся отвечать по закону. Может, кто забыл, чего стоят… вольности в отношении боярских жён? Гости дорогие! Прошу соблюдать спокойствие! Сейчас я её отправлю к Анне Дормидонтовне, к подруге её. Там она и пребудет в целости и сохранности до выплаты долга. Позовите служанку – пусть отведёт к боярыне. А пока… подымем тост за прадедушку нашего светлого князя, великого и мудрого Владимира Всеволодовича, прозываемого Мономахом! У всех налитò? За здоровье… э-э-э… за добрую память славного Мономаха!

«Пролог про залог» прошёл успешно. Народ переключается на близкое: то, что под носом стоит и в руке плещется, а не у стенки дрожит да трясётся.

Я отхожу к нижнему концу стола. Из моих людей – никого, все в делах – кто на верхнем конце за гостями присматривает, кто – во дворе пасёт. Чего-чего… Коней и слуг пасут.

А кого ж в массовку-то поставить? «Коня! Коня! Полцарства за коня!»… Ерунда! Рыцарь и без коня – рыцарь. А вот без злодеев рыцарь – просто мужик с придурью в голове и в железе по всему телу.

Два молодых купчика из Николаевых партнёров радостно поднимают кружки мне навстречу. Осчастливлены приглашением на боярский банкет, и хотят получить все удовольствия сразу.

– Ну чё, боярич, выпьем?

– С удовольствием, ребята. С вами… за Мономаха… – с превеликим. Но батя пить не велел – годами не вышел. А вот есть у меня просьбишка. Как вам казначейша?

– Дык! Ну! У ей же такие! Во! А мужик у неё – гнида. А вот если б… И так это, ухватить покрепче… подержаться за эти… люли… полюлюкать бы… туда-сюда… и прочего чего… да поглубже… чтоб у ей и глазки закатились…

– Ну, всего-то – нельзя. А вот подержаться…

Излагаю сценарий, предупреждаю об ответственности. Ребята – прелесть сообразительная, рвутся поработать задарма.

Купчики, заглотив «бражки на дорожку», выдвигаются на исходные. Появляется немая служанка Аннушки. Тут ещё проще: взять вон то, что у стенки трусится, вывести по гульбищу вправо. Спуститься с тамошней боковой лестницы. И идти в опочивальню госпожи, не отвлекаясь и не оборачиваясь на возможные шум и крики…

Гульбище, если кто забыл, это круговой балкон на уровне второго этажа в боярских и княжеских теремах. Сюда снизу, со двора, идут лестницы и выходят двери парадных помещений.

Служанка уводит казначейшу, меня чуть отвлекли разговором да поздравлениями. Выскочил на гульбище, а там пусто. Темно уже. Глубокий летний вечер. Добежал до угла терема. Лестница – пустая. Сверху глянул – в этой части двора никого не видать. Дальше отдельное строение, где Аннушкины покои. А где ж? – А нет никого! Во, блин!

Усадьбе три года. Ремонта никогда не было. А уж последний год… Короче: в досках пола гульбища – щели. И там что-то белеет.

«Бела как сахар»? Нет, какая-то другая часть тела. И… возня с пыхтением.

Спускаюсь под балкон. В темноте… купчики увлеклись. Полное вживание в сценический образ. Образ называется: «злодей-насильник». Завалили девушку на землю, задрали рубашоночку, один за плечи держит, другой между ляжек устраивается. Вот одна из них и посветила мне через щель. Всё-таки, цвет имеет значение: была бы в крапинку – не заметил бы.

– Брысь отсюда.

Ноль внимания, фунт презрения. Нет, тот, который её груди мнёт да крутит и от восторга чуть не блеет, голову поднял: в темноте зубы вижу – улыбается придурок. А «междуляжковый»… целеустремлённый такой попался. Всё пытается в свою цель попасть. Ну я и помог. Левой, пыром.

На мой памяти только Яков после своих мухоморов смог отреагировать на такой удар чисто механически. Здесь индивидуй сразу ко всему мирозданию интерес потерял. Кроме своих «мячиков».

Я уже про импульс рассказывал. Тут чуть иная физика, но импульс передаётся – с тела снесло обоих. А дальше – боевое товарищество. В смысле: небитый битого тянет и приговаривает:

– Потерпи маленько. Может и обойдётся.

«Благородного рыцаря» я отработал – «плохих ребят» прогнал. Сейчас мне будет благодарность. Где она тут? Присел, разглядываю в темноте.

Мычит чего-то, отпихивается, елозит.

Как она мне… ногой в… Уй-ёй…! Или правильнее – «по…»? Куда я сам только что… Ой-ёй-ёй… А нефиг на корточки садиться! О-хо-хо… Это оно и есть? Выражение искренней признательности за проявленные мною благородство и отвагу? О-о-очень запоминающееся выражение… Фух… движением. Может она… у-у-ой блин… в темноте не разглядела? Что я «рыцарь»? Бля-бля… городный.

Пришлось доставать свой огнемёт. Теперь понял, почему она только мычит. Они её упаковали. Её же собственными портянками. Повилы называются – я про такие рассказывал.

Она в них шла да путалась. На лестнице отстала от служанки. А тут ребятки из засады. Одной «повилкой» – стянули локотки за спиной, другую – свернули и в рот забили.

Интересные ребятишки, сообразительные. Почти как советский народ: нам тоже постоянно приходилось находить общеизвестным предметам неочевидные применения. «Социализм – экономика дефицита». И – «школа изобретательства». Дамские портянки для ограничения «свободы слова» их хозяйки… явная инновация. Надо будет к этим купчикам присмотреться.

Погасил зажигалку, ухватил красавицу за… вот именно – за «горные вершины». Показания тамбовских – подтверждаю: очень нежная кожа. И вполне упругая… консистенция.

Она мычит, дёргается, пытается оттолкнуть. Только когда за соски плотно ухвачено и в натяг тянут вверх… не очень-то. Поднял на ноги, прислонил к стенке. У неё лямки «срачницы» с плеч сползли, поправить она не может. В темноте под гульбищем всё это… богатство – гуляет на свежем воздухе. Ничем не прикрытое, никак не стеснённое. Будто серебро светиться. И чего мне с ней делать?

Наверное, то самое, чего так усиленно требует мой юношеский организм.

Требовал. Совсем недавно. Пока она свою «благодарность» не проявила. О-хо-хо… Как-то и интерес пропал… Просто выпрямиться… блин, больно…

Пошли спать… «закладная». Да не в том смысле! Да что ж ты так дёргаешься!

За спиной раздался скрип камешков на дорожке. Глаза у казначейши распахнулись ещё шире. Кого там черти принесли? А, Сухан подошёл – не оставляет меня одного. Вот теперь её поведение стало более… удовлетворительным. Всё-таки, «размер имеет значение». Да я не про то, о чём вы подумали! Просто, вид взрослого здорового мужчины с колюще-режущим предметом в руках – внушает уважение. И стабилизирует всё. В смысле – всех.

Пришлось замотать сорочку у неё на поясе, а то сползла – наступает и падает носом в землю. Ухватить за волосы, опустить ей голову до уровня своего бедра и в таком полусогнутом состоянии повести к Аннушке.

Хоть посмотрю. Как интересно висят эти… «кордильеры»! И всё это серебро… туда-сюда… Нет, всё-таки динамика интереснее и цвета и формы. Да ещё в таком… ракурсе. Сплошная эстетика. Чисто визуальная. В силу особенностей моего восприятия и мироощущения в данный момент.

Как же она неудачно попала… Или правильнее – удачно? Теперь опухнет всё… Вот так ходишь-ходишь… прогрессируешь-инновируешь… а тут тебе раз… И – всё… неинтересно.

Никогда не встречал рассказов про кастрированного попаданца. Наверное, потому, что… не кошерно. Охохошеньки… Песню, что ли, спеть? Нежную такую. От полноты ощущений…

 
   «Белеет тело одиноко
   В подворье пьяненьком моём.
   Его тащу я недалёко
   Ладошкой хлопаю по нём.
 
 
   И блеет голос мой высокий
   Которым в раннем детстве пел
   Белеет тело одиноко
   А я его – не поимел».