Текст книги "Фанфики (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Часть 42. «Такой высокой, полной груди…»

Глава 226

Лодейка ушла. Надеюсь, дойдут без особых приключений. Там и семейные, и вообще – не «зачинщики», а «пособники».

Ходыновну я тоже оправил: «завод на помалкивание» вот-вот закончиться.

Новую тему ей задал: подслушивание и подглядывание. Роль доверенного стукача её увлекла. По Бубе, «оригинальному одесскому куплетисту»:

– Вы посылаете меня агентом в Аргентину. И там, в танце, я передаю вам секретную информацию.

Теперь либо научится молчать и говорить только в нужные уши, либо – свои же пришибут.

 
   «Под насыпью, во рву некошеном
   Лежит и смотрит, как живая,
   В цветном платке, на косы брошенном,
   Красивая и молодая».
 

Очень даже возможно. Ну, кроме последней строчки. Тут уж – увы…

Пустынно стало в усадьбе. Главари, которые «с ключами» – в порубе сидят. По внутренним делам уже основное понятно. Но есть внешние связи: скупщики краденного, контактёры, должники в городе.

В русской классике второй половины 19 века о персонажах часто говориться: «держал закладную». Здесь – так же.

Украл человек чего-нибудь. Ну, например: «седло персидское изукрашенное». Продал. А дальше? Банков-то нет. Инвестиционных, трастовых, пенсионных… – аналогично. И куда эти куны с ногатами? В горшочек да в погреб?

В мирной ситуации разумный человек вкладывает свободные средства так, чтобы они прибыль давали.

Не надо думать, что в Средневековье финансы строятся исключительно на повелительном наклонении от архаического глагола «ховать»: «Вот тебе золотой портсигар и х… в карман».

Векселя запускают в этом веке тамплиеры: они организуют трафик паломников из Западной Европы в Палестину, и им нужна такая форма ценных бумаг.

Закладные, как и само понятие «trust» – из предыдущего века.

Рыцари отправлялись освобождать «Святую Землю», выдавали закладные иудеям-ростовщикам (владение основным видом собственности – землёй – иноверцам запрещены: какая вассальная клятва от нехристей?), а управление имуществом поручали деревенским старостам. Которых и назывались этим словом «trust».

«Песнь о моём Сиде» чётко показывает: ни одно серьёзное богоугодное дело без аккумуляции денежных средств невозможно. Вот и приходиться «рыцарям веры христовой» кланяться иноверцам, людям «подлого сословия», пускаться в мошенничество как Сиду Кампеадору… Аристократы – что взять. Сами-то накопить не могут.

На «Святой Руси» сходные проблемы решаются долговыми грамотками. Схема такая: тиун у боярина что-то украл, продал, деньги дал в долг купцу или ремесленнику. 20 % ежегодно ему капает. Не «капнуло» – пошли в суд. В покрытие долга обращается всё имущество, включая персону самого должника и его семейство. Жёстче, чем при обычном разбое: у татя семья, если не доказано соучастие, остаётся на воле.

Мои «порубки», которые в порубе сидят, надавали в долг немало, грамотки я сыскал. Но получить процентные платежи, взыскать долги… нужно время. А у меня банкет на носу!

Ещё в усадьбе Аннушка осталась.

Совсем девушке нехорошо – лежит, стонет. Сильно я её обработал. Вечерком забегаю поболтать. Приучаю к себе, диагностированием занимаюсь:

– Здесь болит?

– Ой!

– А покажи-ка ты мне: правильно ли ты мужнину ладанку вложила? Не жмёт? Не натирает? Не выпадает? Давай попробуем встать и пройтись. Ай-яй-яй. Давай-ка на место вставим. Ленишься ты, Аннушка. Держать надо крепче.

Один из тестов для начинающих наложниц в гареме османских султанов состоял в следующем: в девушку наливали немного красного вина и предлагали исполнить обязательную танцевальную программу на платке белого шёлка перед приёмной комиссией. Если после танца на шёлке появлялись винные пятна – соискательницу отчисляли и отправляли трудиться в казармы янычар. Такова суровая турецкая специфика гаремного кастинга.

Судя по нашему с Аннушкой подземному опыту – девушку надо готовить. Пусть она об этом всё время думает. И соответствующую мускулатуру развивает.

Заодно я слушаю много интересного про местную элиту. Кто, с кем, как… Какие они все дуры, уродки и воображалы…

Остаётся, собственно, исходная задача: организовать Акиму дастархан.

Надо и дёшево, и… весело. Как-то взпзд…ся. Но – без уелбантуривания!

А людей-то нет! Простой обед – проблема. Двор ещё подметается, а кони нечищеные стоят.

Нету у меня людей! Нету! И взять неоткуда. Брать местных… на руководящие должности… А они – бздынь… и свалят.

 
   «По руке пригнать перчатку —
   Дело Гроша! Всюду вхож,
   Он туда протиснет взятку,
   Что руками разведешь!».
 

«Грош» – исконно-посконная мелкая славянская монета. Тут таких «грошей»…

Это я к тому, что и в суд такого туземного «гроша» притащивши, буду иметь одни неприятности: у них тут родня, друзья-знакомые, соседи-подельники… «ну как не порадеть родному человечку?». Судейские… по родству или за мзду… А я – чужак. «Мздите сильнее»…

А что говорит Маугли – «Закон предков»? А «Закон предков» в формате «Русской Правда» говорит мне, что на пост ключника или тиуна надо ставить холопа.

Которого можно казнить, по всякому поиметь, хоть бы и кнутом до смерти, который меня в суд не потянет и сам в суде выступать права не имеет. Который даже и убежать не очень-то рискнёт. Потому что каждый, кто хотя бы дорогу ему показал, становится преступником.

Осталось только найти такого, который это понимает. А ещё имеет мозги и желание работать. И опыт руководителя крупного хозяйства, и нормальное здоровье, и без заморочек по любым темам, и… и чтобы чувство юмора было. Поскольку работать с «человеком, который не смеётся»… Отвратительно.

Ваня, а луну с неба не надо? – Ну вот: сам спросил, сам ответил.

Но деваться-то некуда!

– Николай, где в городе луной торгуют?

– ?!

– Ой, извини – где невольничий рынок? Завтра торг будет? Вот и сходим.

Поутру топаем на Рачевский конец. Название такое. Предместье называется Рачевка. То ли раки здесь когда-то водились, то ли местные по понедельникам раком ползают.

Традиционно невольничьи рынки выносятся из городских стен. Из соображений безопасности. Не столько социальной, сколько эпидемиологической – мрут холопы часто.

Пришли-посмотрели. Я-то думал… А оно-то… сплошная рутина.

Место, огороженное высоким забором. Навесы, сараи какие-то. Под навесами сидят на земле люди. Немного, с полсотни. Большинство – семейные, с детьми.

У одной стены кучка женщин и девушек.

О! Гурии-гейши-баядерки! Сейчас танец живота плясать будут!

Не-а. Тоже сидят. Одетые. Шагах в трёх – несколько покупательниц. Осматривают и щупают груди продаваемых рабынь.

Не понял. «Святая Русь» – страна лесбиянок?!

Разговаривают, спрашивают:

– Сколько детей было?… Хорошо ли кормила?… Умеешь ли вышивать бисером?…

В Древних Афинах рабов и рабынь выставляли на продажу голыми, с выбеленными от ступней до коленей ногами, привязанными за руки к столбу или к потолочной балке. Здесь такого стриптиза нет – климат другой, отношение к обнажённому телу – иудейско-христианское, а не греко-римское.

Самый спрашиваемый товар – кормилицы. Искусственного детского питания нет, санитария здесь… Короче – не дашь детёнку титьку, хоть чью – похоронишь в три дня.

Вторая категория: белошвейки-вышивальщицы. Именно что мастерицы. Так-то шить должна уметь каждая баба, а вот вышивку… золотой-серебряной нитью или, там, цветным шёлком или жемчугом… По договорам помню, что такой мастерице с дочкой киевский боярин в эту эпоху дал дом и гривну содержания на год.

А вот наложниц здесь… Типа как Анжелику к султану в гарем торговали… Я бы посмотрел… Но смотреть не на что.

Ванька! Я зачем сюда пришёл? – Искать раба-тиуна. Ну и нефиг на девок заглядываться!

Пошли на другой край этого навеса. Посередине семейных продают. Похоже, смерды и горожане из неисправимых должников. Дети малые вопят, бабы замученные сидят, мужики потеют.

А вот у другого торца – чисто мужская зона. Ну-ка, ну-ка, поглядим-ка как выглядит здешний Maxim…

Блин! Ошибся адресом. Смотреть нечего: мужики в рванье, привязанные за ошейники.

Да ещё и больные! Этот – косой… ещё – косой. Факеншит! Да как же он с таким… с такими секторами обзора… ходить-то может?!

У входа сидит парень с туберкулёзом. Эк как он свои лёгкие выхаркивает! Тьфу-тьфу-тьфу! Оборони господи от заразы, инфекции и прочих продуктов межчеловеческого общения!

Вот у этого – бельмо на левом глазу. А у этого – на правом. А у этого – на обоих. А у этого ещё нет, но скоро будет. В тёмных глазах прогрессирующая катаракта хорошо ловится просто по разнице насыщенности цвета радужниц.

На Руси, как и вообще в Древности и Средневековье, полно людей с катарактами. Хотя почему только в Средневековье? В России в некоторых областях уровень заболевания доходил до 20 % взрослого населения. В Мордовии в 20-х годах 20 века, например. Инфекция, факеншит. Санитария, итить её ять. В смысле – наоборот. В смысле – она всех и «итить», и «ять».

Этот – сухорукий, этот – колченогий, ещё – кособокий, одноглазый, беззубый, немой… Этот – просто псих. Похоже – буйный. Единственный в железных цепях. Может, хозяину наручники предложить? Этот – тоже псих, но, кажется, тихий. Просто молотит башкой в стену. Этот с паршой – полбороды отсутствует.

Стоп. Интересно.

Полбороды, потому что вторая половина выдрана. Сидит у стенки на земле с закрытыми глазами. Сам – битый, очень замученный, тощий. Одежда… с чужого плеча. Может, и нормально – так экипировать холопа на продажу?

Босые ноги торчат из коротких штанин. А ноги-то привыкли ходить обутыми! Нежная кожа, хватанувшая вдруг солнца выше крыши, свежие, чуть подсохшие, кровавые мозоли…

А руки? Осторожно дрючком подцепляю его ладонь и переворачиваю. Мужик не открывает глаз, только морщится. Не то – от боли, не то – от отвращения ко мне.

Ага. Ручки нежные. Нет характерного обветривания и загара от работы на свежем воздухе, нет обычных для крестьян и ремесленников застарелых плотных мозолей. А есть… бурое пятнышко на сгибе указательного пальца.

Ещё интереснее! Здешние чернила имеют не чёрный или фиолетовый, а бурый цвет – от ржавого железа. Но чернилами пишут только важные документы на пергаменте. А на бересте – процарапывают без чернил.

– Встань.

Ух какой взгляд! Ненависть пополам с тоской. «Чтоб вы все сдохли!». Осторожно поднимается.

Так, это я уже понимаю – мужика пороли по спине. Струпья под рубахой сейчас лопаются от движения, и его лицо перекашивает от боли.

А так… нормальный молодой мужчина лет 20–22, среднего роста, на двух ногах, с двумя глазами… Уже редкость.

– Эй, малой, чего холопа тревожишь? Иди отсюда, товар не засти. А ты, ублюдок, сядь. А то опять завалишься. Гы-гы-гы…

Я как-то не отнёс эти звуки к себе. Только поймал: «ублюдок». Привык, знаете ли, к этому изысканному, в своей биографической точности, святорусскому обращению в свой адрес. Но когда рассматриваемый мною раб начал, кривясь от боли и держась рукой за стенку садиться, сообразил: «ублюдок» – это к нему.

Окончательную ясность внесла рука. Чья-то длань опустилась мне на плечо и попыталась повернуть. Придурок какой-то?

Ребята! Как на духу! Я не виноват! Просто у Сухана болевой порог… очень не скоро срабатывает. А мы с ним освобождение от разных видов захватов отрабатывали до автоматизма.

Меня поворачивают? – Я поворачиваюсь. Я же воспитанный мальчик! Носком левой ноги – наступаю на подъём его стопы, заваливаяcь ему на грудь, кончиком дрючка в левой – втыкаю в его печень. А правой – стряхиваю эту дрянь… Виноват – длань. И, чисто инстинктивно, хватаюсь за то, что торчит. Здесь конкретно – его большой палец. Который и толкаю с проворотом через его собственную… длань.

Дяденька издаёт серию звуков типа «у!» и «ё!» и опрокидывается на спинку. А потом переворачивается на животик, поскольку я его ручку не отпускаю. А бегаю вокруг и укладываю его поудобнее.

Он и втыкается носом в то самое место, куда плевал местный чахоточник. Где и воет матерно.

Ну что сказать? – Аллах, как известно, акбар.

В смысле – на всё воля божья. Даже на палочку Коха. Так что, лучшее средство для отныне болезного – поставить свечей. Пудовых. В разные места. В смысле – к разным чудотворным иконам. А вдруг поможет?

Тогда я запишу себе очко – как создатель предпосылок для проявления чуда господнего. Не поможет – тоже бал добавлю. За что-нибудь другое.

Мужичок вопит, из пристройки рядом выскакивают, дожёвывая на бегу, два чудака типа «стражники рыночные». Бегут ко мне с явным желанием выразить своё несогласие с моими хватательно-ронятельно навыками. Бегут-бегут…

И вдруг задумываются: а туда ли они бегут? А надо ли им туда спешить?

 
   «Не спеши, когда глаза в глаза,
   Не спеши, когда спешить нельзя.
   Не спеши, когда весь мир в тиши.
   Не спеши, не спеши!».
 

Потому что Сухан опустил рогатину как раз перед грудью старшего. И смотрит в глаза. И молчит. Даже мимически. «Весь мир в тиши»… Но не долго.

– Ты…ля! Ты чего?! Сху…л?! Ты на кого копьё наставил?! Мурло сиворылое! М…дак недоё…ный! Да тебя! За на городскую стражу с оружием! Ж… пу на православный осьмиконечный…! Сгниёшь в порубе! Тараканы по кусочкам раскусают заживо!

– Зря орёте, уважаемые. Это ж «живой мертвец». Ему хоть какая стража… Его и тараканы не едят… Да что ж оно там такое? Не, ты глянь, боярич, как не выйду на торг – полные ноздри всякой дряни. А в усадьбе у нас – такого нету. Чисто потому что.

Это Ивашко доводит до сведения. До моего – что у него опять «коза» в носу, до остальных – мой социальный статус боярского сына.

Сам-то я… одет несколько непрезентабельно. Шапочка-косыночка, рубашонка-безрукавочка, порточки-сапожки. Что у меня сапожки с железными вставками… так это исключительно для здоровья. «Беру в ноги» как говорит народная мудрость насчёт «лишнего в голову».

Судя по тому, как отпущенный мною хвататель-отпадатель пытается хромать отсюда – я правильно «беру». Носить мягкие сапоги нужно дома, а не на людях. Ишь, завели манеру, будто официантка в придорожной забегаловке – на службу в домашних тапочках!

Вот Ивашко – он-то «да»! Выглядит внушительно. И кафтан дорогой, и сапоги с носами. А главное: вытерев пальцы о штаны, он разворачивает брюхо на стражников и сдвигает пояс. Чуть поигрывая рукоятью гурды.

Мимо! Стражники… бестолочи – гурды в ножнах не понимают! Но брюхо явно указывает им путь-дорожку: отсюда и до «не видать вовсе». Другое название: «от греха подальше». Куда они и удалились. Вслед за самопадающим придурком-приказчиком.

А я присел возле холопа на корточки и задумался. Что ж это за птица?

– Тебя-то как звать?

– Терентием кличут.

– Ну, рассказывай, раб божий Терентий, как ты дошёл до жизни такой.

– До какой – «до такой»?!

Ещё и щерится! Битый, а – наглый. Интересно – говорок-то не местный, киевский.

– До ошейниковой.

– А я не дошёл – я так родился.

Терентий был потомственным рабом. В пятом или шестом поколении. Его предки появлялись на свет, проживали жизнь и умирали во славу своего господина. Только, в отличие от хозяйского боярского рода, родословная Терентия шла по женской линии.

Лет полтораста тому назад, очередной киевский боярин, пристыженный христианской проповедью о вреде разврата и греховности внецерковного зачатия, выдал свою очередную беременную наложницу за холопа.

Стандартное господское решение на «Святой Руси» и в Императорской России при аналогичных изменениях женской фигуры.

Родилась девочка. Естественно – роба. Спустя некоторое время, боярин обрюхатил и её – свою молоденькую дочь-рабыню. Потом, по стандарту – и её выдал замуж за холопа. Дальше процедура повторялась из поколения в поколение. С некоторыми вариациями «святорусского» инцеста.

Автор «Белого раба», «зомбируя» своих читателей – англо-американских протестантов – на отвращение к институту рабовладения, осторожно упоминает, что отец (и хозяин) раба-мулата, воспользовавшись временным отсутствием героя, взял к себе в постель его жену – свою невестку и собственную рабыню.

«Ах! Ах! Какой ужас!» восклицает пуританская мораль по обе стороны Атлантики.

Не наше это, не исконно-посконное. Об устойчивости «снохачества» в тысячелетней истории русского общества, и безуспешности борьбы с ним православной церкви – я уже писал.

А брюхатить своих крестьянок – для русского «лучшего человека» – норма жизни. «По Ясной Поляне толпами бегали крестьянские детишки как две капли воды похожие на великого русского классика».

Патриархат, однако. Глава рода может и хочет трахнуть всех членов рода. И – членок.

Это отнюдь не «чисто русское» явление: командир полка шотландцев перед Ватерлоо с гордостью показывает свой полк Веллингтону и, посмеиваясь, уточняет:

– Многие из этих парней доводятся мне не только арендаторами.

Объективно полезно: глава рода, обычно, человек пожилой. Поэтому распространяется набор генов, обеспечивающий долгую и активную жизнь.

На киевском боярском подворье – гены долголетия активно распространялись. Беременные рабыни – дочери, внучки, сёстры, тётки и племянницы очередного куска «соли земли русской» отправлялись под венец с очередным «орудием говорящим».

Приносили приплод, умножая господское достояние, растили законных господских и своих незаконных, но тоже господских, отпрысков, вели хозяйство, старели, уступая место под солнцем и под своим очередным господином более юным родственницам, умирали… Род продолжался.

Терентий, родившийся в одни год со своим будущим хозяином, был при нём постоянно в услужении. Чему учили боярича, то и холопу приходилось учить.

Плюс ведение хозяйства – род Терентия постоянно занимал ведущие должности в этом боярском мирке.

Парня женили. На холопке, естественно. Жена оказалась доброй, жили мирно, прижил с ней двух сыновей. Часть – от «соседа по парте».

Глава рода достаточно успешно провёл свой «корабль» через бури четвертьвековой смуты. Но под конец обмишулился – встал не на ту сторону.

Его отца Изя Давайдович когда-то выкупил из половецкого плена. Выкупленный дед уже помер, но… «долг платежом красен». Что и было исполнено.

А Ростик склерозом не страдает.

Терентий был под Белгородом в боярской дружине старшим слугой. После разгрома киевских ратей оказался в плену у смоленского боярина.

Жена с детьми оставались в Киеве, поэтому пошли на торг как «конфискат». Городских купили, большей частью, «гречники» и увезли вниз по Днепру.

Полонённого слугу новый хозяин погнал в другую сторону – вверх по реке, в свою усадьбу под Смоленском.

Мирный человек. Не воин, не вятший, потомственный холоп. Не всё ли равно кому служить? Лишь бы кормили да не били… Терентий бежал с дороги. Его поймали, выдрали, забили в колодки. Он пытался сбежать сразу по прибытии в Смоленск. Его поймали, избили, привезли в усадьбу и бросили в поруб. Он попытался убежать и оттуда. Рефрен дополнился фразой: «и продать его нахрен!». Хозяин-боярин продал парня купцу-работорговцу. А тот вывел раба на рынок.

Что мы и наблюдаем.

Краткое «сиви» Терентия было завершено дерзким взглядом и задиристым тоном:

– Ты побереги куны свои, сын боярский. Я и от тебя убегу.

«Колобок-колобок»… А ведь и его съели.

Терентий прав: держать его на привязи – смысла нет. Жаль – по кондициям подходит. Просто редкостная удача. Где я ещё такого найду? Образованный, обученный, имеющий опыт, не имеющий посторонних «завязок», вырванный из своего привычного мира, возвращаться ему некуда, молодой… Типичная «моя сволочь». Но – «бегун».

Это-то и непонятно:

– А чего ты бегаешь-то? Это ты так сильно своего господина любишь?

Терентий аж поперхнулся.

– Ты чего?! Издеваешься?! Эти придурки… Я же им говорил! Ведь понятно же сразу было! А они: «честь, честь». Идиоты! Я через их… дурную честь – всего лишился! Ни родных, ни дома, ни семьи, ни детей! Всё прахом пошло. Всё!

Он чуть не бросился на меня с кулаками. Потом, отвернувшись к стене, продышался и продолжил уже спокойнее:

– И куда я теперь? Я ж не плотник, не столяр. Не кузнец или, там, скорняк. Ремесла-то в руках… Так-то я знаю – что да как, а навыка нет. Ну и куда меня сунут? Или – навоз кидать, или – подай-принеси. А я – тиун. Знаю – как усадьбу обустроить, как пахоту разметить. Но сам-то… за плугом раз в жизни ходил. А кто меня тиуном поставит? – Никто. Потому как никто здесь меня не знает и доверия ко мне не имеет. Затычкой быть? Пятым колесом в телеге? Да чего ради?! Обрыдло мне всё. Остохренело! Одно только в жизни и осталось: жена да детки. Вот решил: убегу, найду их. Потом… как-нибудь устроюсь.

Чем-то похоже на моё состояние после «вляпа». Как-то не думал, что положение – «по уши в дерьме» – столь распространено на «Святой Руси».

Но ему легче. Я-то вообще тогда… как слепой на пожаре. А он – местный, и у него цель есть. «Целеустремлённая моя сволочь»… это хорошо. «Цель» – это «поводок».

– Пойдёшь ко мне?

– Ты чего?! Глухой?! Я же сказал – сбегу! Тоже, придурок нашёлся – кто ж у холопа спрашивает: «пойдёшь – не пойдёшь»… Я смотрю у тебя с головой… Косыночку носишь, чтобы последнее ветром не вынесло?

А парень-то занервничал. Хамит. Боится. Боится, что я его куплю, и ему придётся меня… обманывать для побега? А отношения-то уже человеческие как-то устанавливаются: он мне про себя от сердца рассказал, кусочек души своей в меня вложил.

– Э-э-э… Боярич? Очень удачный выбор. Этот холоп обладает массой редких качеств, которые особенно ценны именно в вашем случае. Слава храброго сотника смоленских стрелков… э-э-э… да. Широко известна. И все местные жители весьма обрадованы награждением э-э-э… достославного героя вполне заслуженным боярством. Наш светлый князь вновь явил столь присущие ему мудрость, благородство и щедрость.

К нам подошёл продавец выставленной двуногой скотинки. Довольно высокий благообразный старец с длинной аккуратной белой бородой. Не старик Хаттабыч, а что-то из иконных ликов. В состоянии благорастворения, всепрощения и умиления. Хочется прослезиться и приложиться. Если бы не просматривающееся желание заломить цену.

Старец заглянул в подсунутый ему давешним приказчиком складень, и продолжил как по писанному. Хотя почему «как»?

– Сей раб, именуемый Терентием, вполне обучен вежеству, и может быть даже использован как учитель хороших манер. Ибо всю жизнь свою прожил в верховых слугах в весьма высокородном боярском доме в славном городе Киеве. Видал живьём даже и Великих князей и об том может многие поучительные случаи порассказать. Обучен он также грамоте и счёту, что в вашей вотчине, по нынешним временам весьма полезно будет. Понимает поганский и латинский языки. Хотя, конечно, оно в ваших-то турлах… Однако же, довольно ещё молод и, ежели новому господину охота будет, и иное выучит.

Рекламовещатель остановился, переводя дух и соображая: чего вещать дальше для поднятия цены? А я обратился к Терентию:

– Сизин сигир иуй ми? (Здоров ли твой скот?)

Терентий непонимающе уставился на меня. Потом дошло, и он, несколько неуверенно, ответил:

– Гундогуму хичбир гунбатими бенир коуин ичир (от восхода и до заката нигде нет моих овец).

Ишь ты! Немного сказано, но понимающий – поймёт.

Парень имел дело со степняками, склонными к образному поэтическому мышлению. Поэтика звучит рифмами окончаний.

Восхитительная многозначность: возможно – речь о времени суток, возможно – о пространстве (от Востока до Запада), возможно – о намерениях и возможностях (хорошо спрятал, ищи-не ищи – не найдёшь даже при свете дня).

– Реши задачу. Задумай любое число от 40 до 80. Задумал? Утрой это число. Получилось? Отними 17. Отнял? Прибавь 11. Сделал? А теперь закрой глаза. Закрыл? Темно?

Присутствующая публика тоже старательно исполняла моё задание. У купца шевелились губы, приказчик что-то считал на пальцах.

Терентий шевелил губами только отнимая 17. С устным счётом знаком. А вот концовка… Он медленно открыл глаза и недоуменно уставился на меня. Потом лицо его начало расплываться в улыбке.

– Ага. Точно. Темно.

Порядок – у парня есть чувство юмора. Это, знаете ли, большая удача в любую эпоху. По моим наблюдениям, без этого свойства ни совместная деятельность, ни нормальное общение, ни, даже, супружеская жизнь… А уж в его-то битом состоянии…

– Слова мои подтвердились. И языки, и счёт холопу сведомы. Я отдам этого, столь полезного для боярина… э-э-э… Берёзы раба, почти задаром. За каких-то тридцать гривен кунами. Можете забрать его прямо сейчас. Так с кем по рукам бить?

Вокруг довольно много народа. Стражники в количестве уже семи штук. Николай с нагруженным покупками Хохряковичем подошли. Куча зевак. Все дружно начинают хмыкать, цокать и вздыхать. Но мне интереснее реакция Терентия: он же только что говорил мне – «не покупай меня». А тут… разочарование, обида, злоба. В адрес продавца.

Купец исполняет пожелания парня, а парень злится. И наоборот: продавец должен быть рад избавиться от такого… «озлобленного товара». А он ломит совершенно несусветную цену. По «Русской Правде» вира за убийство чужого раба – 5 гривен. За вот таких, обученных, «верховых» – тиунов, ключников, кормильцев и ремесленников – 12.

Так это вира за «своего»! За надёжного, выученного, привычного… А тут… – «кот в мешке». Причём – битый, драный, облезлый…

Дедок действует против своих коммерческих интересов – сделки не будет, цена нереальная. Смысл ценника не торговый, а душевный: наказать, восторжествовать, показать мне – «моё место».

Обида за наезд на его приказчика, зависть к нашему новому боярству, неприязнь к моему юношескому виду, раздражение от моего «человеческого» разговора с холопом, от моей шутки с устным счётом…?

Я ещё ничего толком не сделал, а поводов не любить меня уже… список. И перечисленные – ещё не все.

Какое именно шило у него в заду жмёт – не интересно. Мне здесь жить, дела делать. Надо деда обламывать. Работорговцы… у меня положительных эмоций не вызывают. А этот – особенно. Выглядел бы как сволочь – не так сильно бы раздражал. А то… благочестивый, благолепный, благонамеренный, благополучный… гад.

Николай уже вылез вперёд, уже, в обычном при покупке стиле, хает товар. Раб – худой, битый, поротый, многократные побеги, стёртые ноги…

– Николай, погоди чуток. Добрый человек, ты назвал свою цену. Мы её услышали. Позволь и мне сказать нашу. Две ногаты.

Общенародный хай на мгновение замирает и сразу резко усиливается. Тут уже не торговля – тут два оскорбления. Дед завысил цену раза в три-пять. Я провалил его цену в триста раз. Первое ещё можно списать на жадность, презрение к чужакам, пренебрежение к покупателю… Моя цена – просто плевок.

– Что?! Да как ты…! Да что ты вообще…?! Это у вас что за сопля?! Хто его сюда пустил?! Не будет у нас торга! Не будет никакого разговора! Молоко ещё на губах…! Пороть таких! Ты этому… Осине так и скажи: пороть выблядка! На горох и пороть! Чтоб ни лечь, ни встать! Да как же язык-то повернулся?! Всё – торгу не будет. Пошли отседова, неча гляделки вылупливать!

– Э… Добрый человек. Могу цену добавить.

– Чего?! С этого и начинать надо было! Что такое – «могу»? Ни хрена ты не можешь! Тоже мне – выпускают всяких недоделанных… От них одни безобразия…

– К двум ногатам добавляю твою жизнь. Она-то, поди, для тебя дороже тридцати гривен.

Народ снова ахнул. Продавец, несколько поуспокоившийся, немедленно взвился матерно:

– Ты! Ты хто?! Ты тля безмозглая! Ты кого пугать вздумал?! Да я таких как ты… на ладонь посажу – другой шлёпну! Мокрое место останется. Нет, люди добрые, вы гляньте! Всякая посельщина-деревенщина, тока-тока с дерева слезшая, окромя болота ничего не нюхавшая, мне, купцу доброму, всякие слова пугательные говорить осмелилась!

Не хорошо. Наезд не прошёл. Размяк я как-то среди своих. А тут… жаль упускать этого Терентия. И денег нет…

А, фигня – серебра я уже видал много, а вот такого мужичка – первый раз. Надо брать, выкрутимся.

– Да ладно, дядя, чего разорался? Нет – так нет. Было бы предложено. Не хочешь – будем по твоей цене. Николай, отдай дяде 30 гривен да бей по рукам.

Фиг там. Дед решил выспаться на нас по полной.