Текст книги "Пристрелочник (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

От моего «сейчас» – 10 лет.

В 1181 году новгородцы завоевали территорию на Юме, мари – снова уходят. Юмский князь Коджа Ералтем строит на Ветлуге город-крепость Якшан. И меняет ориентацию (политическую): принимает крещение под именем Елиазар. Зовёт русских поселенцев, в Якшане строится первая на Ветлуге церковь Николая Чудотворца.

Где-то в этом ряду – Китеж-град.

«Благоверный князь Юрий Всеволодович (племянник Боголюбского, погибший на Сити в битве с монголами – авт.) приехал к озеру, именем Светлояр. И увидел место то, необычайно прекрасное и многолюдное. И по умолению его жителей повелел благоверный князь строить на берегу озера того Светлояра город, именем Большой Китеж, ибо место то было необычайно прекрасно, а на другом берегу озера того была дубовая роща…

И город тот, Большой Китеж, на сто сажен в длину и ширину был, и была эта первая мера мала. И повелел благоверный князь Юрий Всеволодович ещё сто сажен прибавить в длину, и стала мера граду тому в длину – двести сажен, а в ширину – сто сажен».

Озеро Светлояр – метеоритного происхождения. Вокруг центральной котловины (образовалась 1100–1200 лет назад) – две подводных террасы, расширяющихся в северной и сужающихся в южной частях озера, имеющих глубины соответственно 18–20 и 9-10 м. Погружение нижней террасы произошло примерно 700–800 лет тому назад, что довольно точно соответствует времени Батыева нашествия.

Такие городища у мари – пока редкость.

В описании своих путешествий (1535 г.) Ремасье сообщает о мощном укреплённом ирокезском поселении, известном под названием Ошлага, состоящем из 50 строений («длинный дом»), построенных на каркасе из крепких шестов, покрытых корой. В деревне обитало приблизительно 3 600 человек.

Поселений такого размера у мари нет. При том, что экономика несколько продвинутее ирокезской. Причина очевидная – соседи придут и всё выжгут.

Мари известны почти все сельхоз. культуры, возделываемые в лесной полосе Восточной Европы. Но сотен акров под кукурузой, (на 9 километров вокруг) как у ирокезов – нет. Огороды по илистым берегам рек. Хотя земледелие как у ирокезов – мотыжное. Двузубая соха с палицей, коса-горбуша – в следующем столетии. Гончарного круга нет, а вот керамика с круга есть – русско-мерская. В дополнение к местной – довольно кособокой, плотной ручной лепки.

Нет чёрной металлургии – всё покупают. Насчёт отсутствия в этом регионе «местной сырьевой базы»… Не видят они её. Я уже говорил – здесь есть места, где и в середине 20 века из болотной руды будут промышленно делать сурик. В следующем столетии в этих краях построят несколько нормальных варниц. Когда Коджа Ералтем станет Елиазаром.

Цветной металлургией занимаются женщины. Типичная операция: пробить в дирхеме дырку и повесить на шею. Но есть и литьё, и ковка – те же конячьи подвески.

Численность марийцев к XVII–XVIII вв. составляла от 70 до 120 тыс. человек. Нынче я оцениваю её тысяч в 30. Треть – горные, остальные – луговые.

Основа общества – семья («еш») в составе «большой семьи», состоящей из 3–4 поколений родственников по мужской линии. Такие семьи в 20–40 человек сохранятся до начала 20 века. Брак патрилокальный, характерны сороратные и левиратные отношения. Ну, вы поняли…

Патриархальные семьи объединяются в патронимические группы (насыл, тукым, урлык), те – в поземельные союзы – тиште. Основаны на соседстве, на совместном культе, в меньшей степени – на хозяйственных связях, ещё менее – на кровнородственных. Тиште, кроме всего прочего – союзы военной взаимопомощи.

Знать называется «кугыза». «Кугуз» – «великий хозяин», «он» – «вождь», старейшины – «кугураки».

Селения, вплоть до середины XIX века – кучевые. Типичная для русских уличная, рядная застройка – отсутствует.

Постройки размещаются произвольно и несвязанно друг с другом. Жилая изба (п?рт), хлебный амбар (кинде клат), клеть-кладовая для одежды и имущества (вургем клат). Двухэтажный амбар (кок пачашан клат) с жилой (летом) галереей-спальней и встроенной лестницей – фирменный знак марийских селищ.

В «большой семье» – несколько изб и кладовых. Погреб (н?реп) с шатровой напогребицей из жердей, сараи-навесы (леваш) для размещения хозяйственных орудий, транспортных средств, хлев для скота (вЪта).

Летнее жилище-кухня (кудо) – центр культово-обрядовой жизни семьи.

Что основная жизнь у человека в России происходит на кухне – я уже говорил. Это давняя, в том числе, и марийская, традиция.

Кудо – сруб с двускатной крышей, без окон, пола и потолка, с открытым очагом посредине. На уровне потолка между торцовыми стенами – два параллельных бревна: опора для передвигающегося по ним Т-образного шеста с крюком в нижнем конце, на который подвешивали котлы. У луговых марийцев дверь прорубается в торцовой стене, у горных – иногда в боковой. Вдоль стен – лавки (олымбал), в дальнем от входа углу – обеденный стол.

В кудо проводят семейно-обрядовые моления и обряды, летом готовят и принимают пищу.

Я в Пердуновкой поварне до Т-образного шеста не додумался. Надо сделать Домне в помощь. Пище-раздача с козлового крана… На колёсиках каких?

В задней части кудо – небольшое помещение (изи кудо), где хранят ритуальные принадлежности. Место обитания семейно-родового духа-покровителя (кудыводыж).

На задворках – огород, гумно (идым), хмельник (умлавече), иногда коноплянник (кыненур). У горных марийцев – плодовый сад. Там же, на задворках – рощица для семейных молений.

На гумне – хлебные клади из снопов (кинде каван) на подмостках (каван шаге) для предохранения от мышей, открытый ток (идым чара) или крытый сарай (идым леваш) для обмолота.

Состоятельные хозяева часть урожая не обмолачивают, сохраняя его из года в год на случай неурожая. Старые клади (тошто каван), на которых вырастают молодые березки – показатель благополучия семьи, предмет гордости.

Рядом с током овин (авун): яма с топкой, сложенной из камней, над которой конусообразный остов из жердей. Сбоку – лаз с лестницей к топке. С другой стороны – ствол дерева с обрубками сучьев для укладки и привязки снопов.

В задворной части усадьбы – баня (монча), клетушка для хранения мякины и отрубей (арвагудо). Обычная для лесной полосы парная баня с печью-каменкой, с топкой по-черному и полком для парения.

Неразделенным семьям нужны дополнительные, хотя бы – летние жилые помещения: верхний этаж двухэтажного амбара, клеть с подклетью, чулан в сенях. До середины XIX века основные типы жилища – двухраздельный («изба + сени») и трехраздельный («изба + сени + изба»). К ним позднее прибавится трехраздельный тип («изба + сени + клеть»), характерный для русского населения.

Поселение огораживается общей изгородью (ял йыр пече), при въезде – полевые ворота (пасу капка). Связаны с полевыми изгородями, защищающими посевы от выпускаемых на вольный выпас домашних животных.

Серьёзные поселения существенно используют рельеф местности – крутые склоны мысов и оврагов. Напольная сторона перекрывается рвом 2–3 метра глубиной-шириной и, таким же валом. По верху вала часто идёт плетень. Стен – не строят.

Во всей этой этнографии меня тревожит экономика. На огромном труднодоступном лесном пространстве от Унжи до Ветлуги живёт сотен пять-семь «больших семей». Живёт настолько бедно, что взять у них нечего. Гоняться за ними по лесам… себе дороже. Укреплённые городки – чуть позже. Когда русские начнут приходить и оседать в этих лесах. Буквально – через 10–20 лет. Пока «ял йыр пече» – достаточно.

Из трёх стратегий обеспечения безопасности: убежать, оборонятся, нападать – чаще реализуют первую. Услыхали и разбежались. Фиг найдёшь.

Тут есть тонкость – они вернутся. У мари, в отличии от славян, очень мощная привязка к месту. Из-за болот или из-за каких-то культовых заморочек, мари очень тщательно выбирают место для селения. И всегда возвращаются. Археология марийских селищ – многослойная, пригодная для жилья площадка используется многократно.

Торговать с ними… Чем? Горшками? У них гончарного круга нет – они возьмут. Сколько? Тысячу, две в год? А у меня Горшеня выдавал сотню. Ежедневно. Я вкладываюсь, учу людей, строю печи, повышаю производительность… Рынок сбыта – как щёлочка.

Так – во всём. Мой конёк – массовое индустриальное производство – мари не нужен.

Вторая неприятность – местная политика.

В 1152 году Долгорукий основал Кострому, Галич Мерьский и Городец Радилов. Два первых города – «ошейник» для костромской мери. Городец – препятствие для операций булгар на Волге. По сути: отсечение племён (мери и части мари) от «агентов иноземного влияния», от денег, оружия, идеологии. Одновременно – базы собственной колонизации.

Русское продвижение реализовывалось разными методами, летописи дают 4–5 вариантов. От силового «примучивания», до добровольного «приголубливания».

А вот запереть Унжу, построив напротив её устья Юрьев-Повольский (Юрьевец), удастся только через 60 лет тёзке и внуку Долгорукого.

Унжа – граница между Костромской меря и мари. Граница… «горячая». «Унжамырэн» – меря из-за Унжы – в марийцах вызывает страх.

Среди моих современников очень немногие понимают разницу между гуронами и ирокезами. И там, и там – языки ирокезской группы, союзы «пяти племён». Родственники. Но резались они между собой до почти полного уничтожения. Здесь, до крепостей Долгорукого, было схоже.

Булгары, начиная Бряхимовскую эскападу, были уверены в поддержке Костромской меря. Но поднять антирусское восстание не получилось: «настоящих буйных мало – вот и нету вожаков». Точнее: вожаков – много. Чересчур. Убедить их действовать совместно – невозможно.

«Нет пророка в своём отечестве».

А уж «генерала»… Воевать под эмиром местные князьки-«оны» согласны. Но не под кем-то из своих. Из-за русских крепостей на Волге разрозненные отряды не рискнули ни на восстание, ни на удар в спину русским ратям.

Лезть лесным воинством на Кострому… Там и поляков будут обламывать!

Унжа в верховьях близко подходит к Ветлуге – там «друзья эмира» и прошли, присоединяясь к войску булгар. Мари тоже у эмира в друзьях – прошли мирно. А вот после Бряхимовского боя… Брошенная эмиром армия мгновенно развалилась на племенные отряды. Большинство ополчений просто драпали вдоль реки «до дому, до хаты», но озлобленным, битым, костромским меря пришлось топать через земли таких же, да ещё и традиционно враждебных, «ирокезов»-мари.

Разгромленная армия не опасна для противника. Но очень опасна для гражданского населения. Следы мы видели по дороге к Янину: сожжённые поселения на берегу. Что там внутри, дальше от берега – не знаю. Но есть надежда, что разгром союзников-булгар и грабежи союзников-меря «вправили» части аборигенов-мари мозги.

 
«Только мне ль тебя учить,
Как необходимо жить,
С кем не спать, а с кем дружить,
Все гадая,
Что такое слово честь,
А где-то чушь, а где-то лесть,
Ведь ты права, какая есть, молода,
Молодая».
 

Этот молодой, всего полвека как сформировавшийся народ, мне учить: «Как необходимо жить» – не с руки. Забегаюсь по лесам. Может, похлебав собственной крови, подышав дымом на отеческих пепелищах они сами поймут: «С кем не спать, а с кем дружить»?

Вот почему я и отпустил Мадину. Да ещё и с подарками. Чтобы она рассказала, что я – хороший. Или – плохой, но – лучше «жить дружно».

На Марину (Малинче) – наложницу Кортеса, которая «через немногие дни выучила кастильский, чем избавила Кортеса от многих затруднений, что казалось чудом и было очень важным для обращения туземцев и утверждения нашей святой католической веры» – она не тянет. Или русский сильно сложнее кастильского наречия?

Но есть надежда. «С людьми надо разговаривать» – обязательный элемент агрессивного маркетинга. Из серии: «Как бы эффективно продать наш, типа нестандартный, продукт?».

Мой продукт: сильно прогреснутая нерусская Русь. Ну и как это продвинуть без разговоров? А для этого надо хотя бы язык знать. Хоть кому-то. Как попандопулы без этого…?

Так, об этом я уже неоднократно…

* * *

Забавно. Мы оба с Ильёй оказались правы. Мадина с Гладышем не вернулись в установленный срок. Мне это вспоминали, упрекали ошибочным решением. Я многозначительно хмыкал: «ещё не вечер». Потом она пришла. И не одна.

Мадина стала для меня, хоть и не наложницей, но достойной заменой Малинче для Кортеса. И положила весь народ, весь край – к моим ногам. Не по желанию, а по неизбежности. Но это уже другая история.

Конец шестьдесят пятой части

Часть 66

«И назовёт меня всяк сущий в ней язык…»

Глава 358

Язык знать не обязательно. Это я понял на другой день после ухода Мадины. Потому что пришли другие туземцы. С глубокими познаниями в разных иностранных языках. Включая русский матерный.

Я сам – ценитель и употребитель. Но стилистическое и грамматическое однообразие в изложении аборигенов – задалбывает. Такой, знаете ли, «kitchen english».

Среди позднего утра через Оку выгребают два ботника с шестью наглыми мордами нерусской национальности в охотничьем прикиде. Почему в охотничьем? – Рубахи короткие.

– Гля! Цуканы явивши. Вот же литва болотная! Жмеи.

– Не понял. Объясни.

Мужичок с Клязьмы объясняет. К нам гребут аборигены ещё одной здешней разновидности – мещера, мещеряки. Лесной народ, возникший от смешения местных угро-финнов с группами литваков из верховьев Оки, с Десны (из-под Брянска), других угро-финнов, булгар-тюрок и славян. Жили в болотах между Окой и Клязьмой, но в последние века приняли христианство, расселились шире, восприняли русский язык в цокающем варианте (цуканы). Другими группами здешней угро-финно-литовско-тюркско-славянской смеси, которая называется «русские люди» – воспринимается негативно: «жмеи» (змеи).

Ну как тут не вспомнить, что «ирокез» означает – «настоящая гадюка»!

По текущему административно-политическому статусу… есть разные мнения. Суздальцы считают их своими подданными – мещера платит дань князю. Но сами себя они считают союзниками – «держат руку князеву». В Бряхимовском бою – участвовали, в походе – нет: разошлись по домам. Типа: Боголюбский отпустил.

Деваться некуда – пошли встречать дипломатическую миссию. Кафтанчик свой бронебойный, «огрызки» заспинные. Ну и морду… доброжелательнее.

Дипломат из меня… как бегемот в посудной лавке.

– Здрав будь боярин.

– И вам, мещерякам, не хворать.

Их сразу перекосило.

Я вижу, что что-то не то сказал, а понять не могу.

Позже мне объяснили, что слова «мещера», «мещеряки» – нынче обидные. Так их зовут жители Окского правобережья в смысле «тупые», «деревенщина».

Так что переговоры я начал сильно – с оскорбления послов.

Главный их головой дёрнул и попёр буром:

– Тама… твои… рыбацили на озере. Озеро наше, мещерское. Плати. Твоих мы повязали. Выкуп давай.

Наезжает гонорово. Но – без рук. Пропущенные мною матерные вставки… как у Черномырдина. Не конкретно, в обиду, а так – для связки слов. Типа: «их бин, мать, по русскому понимать, мать».

У меня в голове этнография с уголовщиной воюют. Одна даёт картинку: криминальная разборка, другая: первый контакт с аборигенами. Кто не понял – это две большие разницы. И по целям, и по методам, и по границам допустимого.

Я молчу, думаю. Молчание при повествовании… в зависимости от культурных традиций. Если японец-слушатель не подтверждает каждую пару произнесённых фраз междометием – оскорбление говорящему: его не слушают, «в упор не видят». Если финн-слушатель издал звук, кроме пука, до истечения 3–5 секундной паузы по завершению последней фразы – хамло невоспитанное, прерывает и не уважает. Древнеримское: «молчание – знак согласие», исконно-посконное: «мели Емеля – твоя неделя»… Разные варианты бывают. А как с этим у мещеры?

Тут хмырь из ихних – цап моего гридня за пояс:

– Красивый! Подари!

Снова: вставки для выражения эстетического восторга, расцвечивания предложения и усиления образности речи – пропускаю.

Хмырь дёргает парня. А парень молодой – растерялся. Их тут несколько стоят – изображают силовую составляющую достойной свиты Воеводы Всеволжского.

Дипломатии их Артёмий не учил. А тут, типа, послы. Приказ бы был, или драка завязалась, или, там, на меня напали… А то помощник посла, «атташе мещерский по морде», в смысле: «по морским делам». Ну или ещё каким. Ухватил за пояс и таскает. Это уже повод для международного конфликта или как? Уже началось или что? Бить в морду? Рвать хрип? Или – вежливо с выподвывертом локтевого или плечевого? А как это будет Воеводе…?

Хрыч пояс дёргает, а развязать не может: на поясах моих людей завязок нет – пряжки. Тогда он нож у парня с пояса из ножен вытащил:

– Це-це-це! Красивый! Ай, какой! Подари! Каждому подари – каждый тебе другом будет. Хорошо жить будешь. Мы тебя не тронем, людей твоих отдадим. Сам целый будешь. Мир будет. Карасёёё…

– Вели своему нукеру вернуть ножик. (Это я – их главному)

Главный посмотрел, забрал у хмыря ножик, покрутил, заточку на ногте проверил. И убрал к себе за пояс.

– Хороший нож. Цто гостю понравилось – хозяин подарить должен. Так – по вежеству, по обычаю. Как отцы-деды заповедовали. Не хоцешь дарить – жадный. Скупой – ай-яй-яй, плохо. Щедрый – да, мы любим. В выкуп пойдёт. Давай ещё.

Хамло. Сволота. Не уважает. Вежеству меня учит. Нехорошо: с моим таким молчанием – сползаем в обдиралово. Однако же, факеншит, придётся вежество уелбантуривать. И, пожалуй, даже заелдыривать. В моём личном понимании.

Я улыбнулся, извиняюще развёл руками, сделал шаг к нему. И ударил. Ногой снизу. Прямо под обрез короткой рубахи. И – замком по согнувшемуся передо мной загривку. Что характерно – молчки. В два выдоха.

Я ж – «Немой убивец». Надо соответствовать народному мнению.

Стыдно признаться, но криминальные разборки в меня вбиты сильнее этнографических. Вот спопадировал бы я из другой страны, из другого времени, а так… реакция на «давай ещё»… Однозначно – «на!». Вплоть до гранаты.

Остальных сбили с ног, повязали. Не всех. Один шустрый оказался: когда я главного по затылку бил – сунул в меня копьём. И получил от Сухана топором в холку. Обухом, но в силу. В смысле: наповал. Ещё двоих копейщиков Салман с Чарджи развалили. Мгновенно.

Вот тот самый, страшный, из книжек, сабельный удар: от плеча до бедра. В исполнении Салмана и его палаша. С разлётом каплями всякого… жидкого. И скрипом стали… по всякому твёрдому.

С другой стороны туземной массовки – поперечный «развал». От живота до белеющих мгновение в ране костей позвоночника. В исполнении Чарджи и его длинной столетней кавалерийской сабли.

М… мать!

Факеншит же уелбантуренный!

Ё…!

Можно энергично повторять: ё!.. ё…!! ё…!!! Стирая с лица брызги чужих… жидкостей.

Ребята, как же это? Это ж типа переговоры… Были.

Вместо итогового коммюнике – меморандум в три мертвяка.

Мертвяков обдирают, пленных мордами в песок воткнули. Три чудака живые: главный, которого я… с двух концов обиходил, юнец, которому Ивашко саблю к носу сунул, и хмырь. Этот сам лёг и заблажил.

Эти-то – ладно. Но – три покойника. Необратимо. «Пролитая кровь», «взятая жизнь»… Итить меня молотить… коромыслым сучковатым…

«Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее – небывшим».

* * *

Тошненько… Не знаю как другие попандопулы насчёт производства мертвецов, а меня временами…

Вот представьте: есть у вас сосед. Козел вонючий. И он – прискрыпался не по делу. А вы ему – от души по рогам. Он и копыта откинул.

Нехорошо. Но – заслужил. Теперь надо правильно сообразить, чтобы не влететь на много. А по душе… ну чище же стало! Козлом – меньше!

Это – истинно, когда вокруг современники. А вот попандопуло…

Я ж будущее прозреваю! Туманно, мутно, некачественно, но… Я же вижу «эстафету поколений»! Происходящих «от семени его». Вот мы троих козлов завалили, и три ветки, по 30–40 поколений в каждой, исчезли. Возможно. Я ничего гарантировано сказать не могу! Но… Вдруг вот этот «чудак с копьецом» – предок Козьмы Минина? В каком-нибудь там… шешнадцатом колене? Нет, конечно, Русь – людьми богата.

«Свято место – пусто не бывает» – русская народная мудрость.

Будет и Минин, и Козьма, и всенародное ополчение. Но… а вдруг у здешнего Козьмы не хватит красноречия? Или сумасшедшей храбрости, когда он:

«взяв с собой ротмистра Хмелевского и три дворянских сотни, переправился через Москву-реку и выступил в сторону Крымского двора».

Нуклеотид какой-нибудь в цепочке генов – не тот? Или, там, зрение ослабело с годами, быстрее, чем в РИ? И литовскую роту заметил с опозданием…

Убивая одного современника – убиваешь одного. Убивая предка – убиваешь его прямых потомков. И меняешь свойства множества других людей, как-то, косвенно, «потомственных» этому. Какую-то девку когда-то не за того замуж выдали. Генная цепочка перестаёт воспроизводится. И на её место придёт что-то иное. Лучше-хуже… представления не имею. Просто здешний Козьма даст в морду какому-то… – кому не дал в РИ. А Трубецой увидит и передумает. А Ходкевич соберётся и ударит…

И эти последствия невозможно предусмотреть! Одна надежда: «Свято место – пусто…».

Так, это я уже…

Раз не могу посчитать – нефиг об этом и думать. Проще-прощее, попандопуло!

Да они сами виноваты! Они первыми «перешли от слов к делу»! Руки распускать начали, чужое себе забирать… Но ударил-то первым я.

Про три стадии эскалации конфликта на Руси – я уже рассказывал. И дело не только в суде Боголюбского, куда может пойти разбор инцидента, но в ощущении внутренней правоты и законности действий.

«Соблюдать закон – прибыльнее» – бандитская мудрость из пост-дико-капиталистического периода.

Как-то я… в растеряшках.

* * *

Чуть в сторонку отошёл, кликнул ближников:

– Что будет дальше?

Чарджи стоит, не присаживается, головой крутит, на тот берег, за Оку смотрит.

– Что, хан, углядел чего?

– Если они не дураки, то вон там, где протока из их озера, должна быть третья лодка.

Ещё один мой прокол. Увёл бы послов наверх – соглядатые не сразу бы поняли. А так… ребята мои ещё и лодки мещеряков перетряхивают, на берег вытаскивают – издалека видно.

Точно, вон ещё один ботник вдоль дальнего берега наяривает. Перехватить – не успеть. В камыши за хвост Гребнёвских песков ныркнул.

Вдоль левого берега Оки, напротив моих Дятловых гор, лежит длинный остров – Гребнёвские пески. Много позже через его нижний конец поставят Канавинский мост. А пока, прямо по линии этого моста, имеется протока. Довольно длинная – версты в две-три, вторым концом выводит в то самое Мещерское озеро.

«Предупреждён – вооружён» – давняя мудрость. Только что я вооружил своих противников.

– Дык известно что. Свара будет. Со шкодой. (Это Ивашко вносит в мои, побулькивающие от этнографии и дипломатии с гумнонизмом и интернационализмом, мозги, нотку примитивного крестьянского здравого смысла. На основании собственного немалого опыта)

– Эт чегой-то?! Чегой-то?! Потолкуем-покалякаем, они на нас наедут, мы им по сопаткам дадим, чем богаты – похвастаем, они – своё выставят, пошумим-потолкаемся… Да и помиримся. Хотя, конечно, ты их, воевода… обидел. Три упокойника… и на остальных бесчестье… Вона, раком на песочке стоят… Опять же, они ж послами пришли… А мы их… Но – не беда. Поговорим… виру, конечно… потом на торгу – втрое вернём… Потихоньку-полегоньку… приголубим… Ещё из рук твоих – есть будут! (Николай излагает коммерческое представление о дальнейшем развитии событий).

– Не балаболь. «Русской Правды» на них нету. Они ж «подручники», а не суздальские. Суд у них свой. По их старине. «Кровь за кровь». За трёх своих жмуриков они от нас троих потребуют. Вон его – точно. (Ивашко кивает на Салмана). Потом подарки. Богатые. А уж потом торг. Да и то – втрое… не скоро. Кто лёг да хвост поджал – с чего ему платить? И так взять можно.

Народу вокруг много. Молодёжь и новосёлы помалкивают: «поперёд батьки в пекло не лезь». И мои ближники молчат: привыкли не перебивать. Спор ведут самые мои старшие слуги – Ивашка с Николашкой. Спорят они всегда, с первых дней своей службы у меня. Давняя наша традиция: воин и купец видят разное.

Это было хорошо там, на Руси. А здесь… мне остро не хватает новых идей, взглядов, смыслов. Не хватает местных. Кто знал бы здешние обычаи, мог бы предвидеть реакцию туземцев…

Сплошное болото. Непонятево.

И спросить не у кого. Не так: спросить – есть, но ответ будет… недостоверный. Тогда… тогда сам. По собственным, абсолютно не пристебайским к текущему моменту, понятиям. Но – с учётом средневековой специфики.

– Так. Всё забыть, слушать сюда. Первое. Ноготок, возьми среднего, хмыря-жадину. Отведи… вон, в сарайчик. Расспроси. Сколько их, какое оружие, где стан, где наших рыбаков держат. Не стесняйся – мне он больше не нужен.

– Ваня, ежели пленного запытать… это ж не случай, вроде ненароком схлестнулись, это ж…

– Николай, не суетись. Своих людей я не отдам. Пляши от этого. Второе: «Русской правды» на них нет – вирой не обойдёмся. Значит – вражда. Забудь про торг – думай про войну. Как сделать её хорошо. Чтобы ворогов не осталось вовсе. Понятно? Третье: наших надо от мещеряков высвободить. Итого: меняем. Потом – истребляем. Думайте – как.

Дальше… народ у меня сообразительный. Насчёт «резаться» – вполне. Сорвали ребят с работ, собрали Пердуновскую хоругвь, добровольцы сбегали лодочкой за Гребнёвские пески – проверили отсутствие остатка дозорных.

Тут уже и хмырь у Ноготка в руках разговорился. Стан мещеряков стоит на середине южного берега озера. Там к нему подходят отроги единственной здесь горки. Место сухое, но у воды. Народу было десятка три. Оружие – охотничье, не боевое. В смысле – нет доспехов, мечей. Они ж на рыбалку шли! Сам посёлок сильно южнее, вёрст двадцать. Там – бабы да детвора. Под полторы сотни голов. Виноват – душ. Крещённые же!

Ну и пошли мы, «рядами и колоннами». В смысле: два ботника идут то – рядом, то – колонной, то этим… уступом.

Чарджи с Ивашкой через Оку «рязаночкой» починенной перебрались, выше поднялись и хоругвь – своим маршрутом повели, посуху. А я, в двух этих… душегубках, с двумя пленниками в наручниках, на дне их собственных лодок скорченных – протокой.

Две версты, неторопливо гребя, внимательно разглядывая прибрежные заросли на предмет… неожиданностей и неприятностей. Были там в конце какие-то шевеления. Я, чисто на всякий случай и во избежание, вздёрнул главного мещеряка за шиворот, показал камышам морду его. Хоть и кляпом перекошена, а узнать можно.

Там что-то прошелестело. Сухан послушал и сказал:

– Ушли.

Потом уточнил:

– Убежали. Двое.

И мы погребли дальше.

Какие чувства испытывает человек, идя лодочкой мимо заросших берегов русских речек, я уже рассказывал. Когда из Вержавска угрёбывал. Так что – ничего нового. «И – пропотел».

Вывалились, наконец, в озеро и, потихоньку ещё пол-столько. Но уже держа дистанцию до берега – стрелу исподтишка не влепят.

Наконец, дошли до лагеря мещеры. Неширокая долина между двумя гребнями, поросших лесом. Повыше три балагана – жерди, крытые корой. Ниже, вдоль берега – сушилы и вешалы. На песочке – штуки четыре долблёнки. Типа нашей. Почему в здешних краях не делают каркасных пирог – не знаю.

Народу – никого, хотя в трёх местах дым от недавних костров идёт.

Подошли на полста шагов к берегу, снова вздёрнул ихнего «посла».

– Эй, на берегу! Давай меняться! Ваших на наших.

На второй лодочке Салман их мальчишку приподнял, над бортом покрутил, назад в лодку сунул. Тишина. Молчат. Они что, думают, что я подойду к берегу, вылезу на песочек, а они тут из-за своих… вешал – по-выскочат, нас стрелами – по-натыкивают?

Ждём. Тихо. Стрекозы летают. Птицы молчат. Рыбы плавают. Раки ползают. Наверное. Время идёт. Ждём.

Парнишка из моей молодёжи – его на второй ботник к Салману взяли – нервничает:

– Господин воевода, может ещё покричать, может, не услышали, может они вообще… нету.

Привыкли ребятишки к порядку. К ясности, определённости. А тут… сплошной «аллах акбар». Опять же: отряд не военный, а рыболовный. Как всегда в артельном труде на Руси: дискуссия с мордобоем без регламента до консенсуса. Мордобоя не видать. Так и консенсуса тоже! Ждём.

Коллеги! «Ждать да догонять – хуже некуда». Так вот: этого «хуже» в средневековье – по самые ноздри. Вы на таможне под Новый Год не отстаивались? По 12–14 часов на морозе с малыми детьми – терпели? Тут терпежа нужно ещё больше. И – чаще.

Что-то там происходит. Вон связка рыбин на сушиле шевельнулась, вон тряпка на двери балагана сдвинулась, переговариваются, вроде…

– Ты кто такой?!

– Я – Воевода Всеволжский. А ты кто?

Из-за сушилы появляется голова в шапке:

– Я – он. Актанай.

Коллеги, вам всё понятно? Титул и имя – марийское. Племенной приёмыш, или скорее – полукровка. Внешность – по литераторам 19 века:

«Что касается до мещеряков, то личность их в этих местах носит грустное впечатление. Народ в этих местах мелок, слаб, не развит».

«Неразвитый» явно нервничает, но хорохорится. Из укрытия вылезает крайне осторожно. Но – без оружия в руках.

– Эй, он. Забирай своих, отдай моих.

Вокруг него за укрытиями, невидимо для меня, сидят больше двух десятков суфлёров. И все… суфлируют. Вам когда-нибудь подсказывали «в три струи»? Тогда вы понимаете: мужичок крутит головой во все стороны. Снизу, из-под сушилы высовывается голая грязная рука и дёргает его за штанину, пытаясь привлечь внимание. Он её пинает, отскакивает. И понимает, что уже весь на виду. Был бы у меня лук – он был бы покойником. Но он ещё жив. И это его успокаивает:

– Эй, Воевода. Где остальные?

– Дома оставил.

Абсолютная правда – они там так и лежат. Не закопанные, а пока только присыпанные.

Дальше начинается длинный и сумбурный торг. Они хотят «дай»: отдай пленников, а потом будем говорить. Рассуждают о чести, о том, что их люди «пошли с миром». Послов бить нехорошо – иначе никто не будет «доносить важные слова до важных ушей».

Я должен отдать всех пленных, выкупить своих (моих рыбачков вытаскивают связанными на бережок, пинают, но не сильно), заплатить за выловленную рыбу, за право лова в озере, в Оке, в Волге, за право жить на этой земле… И тогда он Актанай будет мне братом.

– Вот слова моего народа. Ты слышал. Хау – я всё сказал.

И поза как у Наполеона на Святой Елене.

 
«Глаза у него бонапартьи
и цвета защитного френч».
 

Френча нет. А этот его… азям – да, защитного цвета: в грязи не различишь. Ну и «хау» – от меня. У «она» звучит какое-то другое слово из трёх букв на букву «х». Это мы думаем, что это слово русское, это у нас – мания величия. А словечко-то – угро-финское, исконно-посконное.

– Я – услышал. Теперь услышь ты. Двое моих – идут к лодкам. Когда дойдут – двое твоих пойдут к берегу.

Опять… переговоры. Часть туземцев эмоционально ругается, хватает луки, направляет стрелы в нашу сторону, другие размахивают короткими копьями, палицами…

Гос-с-споди! Какая тоска! И вот ради этих людей я терплю все гадости средневековья? Мерзости и неудобства «Святой Руси»? Чтобы хотя бы дети этих придурков жили чуточку лучше? Против их воли, против даже «воздушных замков», если они случаются у этих… Окско-Волжских гуронов? Или – ирокезов? На что я трачу свою, единственную на весь мир, попаданскую жизнь? Я же мог сегодня сбегать и посмотреть очень приличное глинище верстах в семи от Стрелки. Я мог бы прогуляться по тем же Гребнёвским пескам и прикинуть как поставить наплавные (на плотах) мельницы. Да просто – поговорить с новосёлами, узнать что-то новое о своих людях, лучше их понимать…