Текст книги "Пристрелочник (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Глава 356

Три плана я придумал – с которого начать?

Я как-то никогда не изучал тактику боя на реке. Не в смысле: «река как рубеж обороны», а в смысле: «атака речного корабля другим».

Морские битвы… Слышал, как во Вторую мировую тяжёлые крейсера и линкоры долбали друг друга дальнобойными через горизонт, видел описания морских сражений Первой мировой или русско-японской. Попадались рассказы о сражениях парусного флота, типа Трафальгарского боя, Абукира, Гогланда, Наварина…

Классически два парусных флота, выстроенные в кильватерные колонны, часами, а то и сутками, маневрировали, стараясь перехватить ветер, сближались, «наваливались» на противника. Построение «в кильватер» в этом смысле удобно: вся артиллерия одного борта работает по противнику. При Абукире французы были абсолютно уверены в направлении подхода англичан – другой борт завалили мусором настолько, что и доступа к пушкам не было.

Или «бой на якорях»: флот, развёрнутый в линию, накатывался на вражеский, стоящий на якорях и, либо пробивал вражеский строй, либо, развернувшись бортами, молотил своими батареями.

Линейное построение обеспечивало наибольший разовый «вес залпа». Отсюда и название – «линкор» – линейный корабль. Но это пушечные корабли.

Раньше греческие триремы пробивали днище подводными таранами, ломали противникам вёсла носами и закидывали к ним на борт «ворона» – мостик с клювом-крюком. По которому к врагу приходили «гости» – гоплиты с неприятностями.

Викинги тоже сваливались в абордаж. Тактика: догнали, зацепили, перескочили, порубили.

Это общие правила: хоть – на реке, хоть – на море. А специфически речные есть? – Есть! Сам додумался!

По аналогии тактике авиаторов:

 
«Пускай судьба забросит нас далеко, – пускай!
Ты к сердцу только никого не допускай!
Следить буду строго,
Мне сверху видно всё, – ты так и знай!».
 

Забраться повыше! Очень даже военно-речная песня! Тот же смысл, что и у парусных эскадр. Только не – «перехватить ветер», а – «перехватить течение». Забраться выше противника по течению реки – «Пускай судьба забросит нас далеко». И – «высоко». Это даёт выигрыш в скорости атаки. Соответственно – в свободе манёвра.

Это – для безмоторных плавсредств. Если у тебя под палубой дизель ревёт – тебе без разницы. А вот вгрёбывая лопатой… приходится учитывать мелочи. Типа скорости течения великой русской реки.

* * *

– Салман, ты – устал. Перейди на моё место. Порули – отдохнёшь.

– Кандай?! Э… Сахиби, Салман – воин! Салман – батыр! Салман… э… весло коптеген…

– Верю. Что коптеген. Но сейчас ты уступишь место мне. Потому что впереди будет бой. И нам потребуется вся твоя сила. Давай пересядем. Осторожненько.

Мы пересекли реку, прижались к низкому правому берегу и пошли вверх.

У меня было время понаблюдать за моими гребцами, за их манерой держать весло, делать гребок, совмещать движение с дыханием. Теперь я быстро приспособился к манере Сухана. И мы не столь азартно, как раньше, более размеренно, монотонно погнали лодочку против течения Волги. Не столь быстро, но значительно легче. Не вспарывая речную гладь, но скользя по ней. Те недели от самой Твери, когда мы с Суханом сидели на одной банке, синхронно опускали и поднимали вёсла, не прошли даром – мы поймали музыку, ритм нашего движения.

«Каноёвина» легко проскакивала мелководье, пролетала над песчаными мелями, частыми у этого берега. Через час мы увидели ушкуй. Он шёл вдоль другого берега. И шёл тяжело. Пара вёсел из нормального полного комплекта – была не видна. Это не значит, что у них только десять человек. Скорее – больше. Но остальные – раненые или вятшие.

Они заметили нас, но никаких действий не предприняли. Мы – аналогично.

И так всё понятно:

 
«Мы вас догнали.
Сдохнуть кому-то».
 

Теперь они могут только умереть. Не потому что мы сильнее, многочисленнее, умелее… Мелочь мелкая – скорость хода.

С кем я тягаться собрался?! – С мастерами речного разбоя в фиг знает каком поколении?!

Все эти расклады они просекают на уровне инстинктов. Там, где я напрягаюсь, думаю, прикидываю, рассчитываю… – они просто перебирают давно и хорошо известное. Как «Дед Мороз» вытаскивает подарки из мешка:

– А вот такой подарочек… А вот такой приёмчик… А вот это мы ещё не пробовали…

Для реализации нашего преимущества – скорости – нужно пространство. Вот они и решили нам его ограничить.

Я не сразу уловил, что ушкуй вместо поворота к берегу, после обхода очередного берегового мыса, продолжил движение по прямой.

Как на автомобиле: полоса поворачивает, а ты нет. Ну и кто ты после этого? Прямо-едущий или полосу-меняющий? – А это как суд решит.

Тут на ушкуе вдруг переложили кормило, развернулись поперёк течения, ещё больше – уже ближе к нам навстречу и подняли мачту. А на ней – парус!

Факеншит уелбантуренный! Когда гонишь лодочку – в лицо дует ветерок. Называется – встречный. Очень естественно. Из-за этой «естественности» я совершенно пропустил, что на реке уже и нормальный ветерок появился. Тоже – встречный. Такой… здесь говорят – осенник, северо-западный. Лёгенький. Помочь убежать – не поможет, а вот помочь нас догнать…

Превратить встречный ветер – в попутный, вред – в пользу, не убегать – атаковать…

Умные мужики. Смелые. Даже жалко. Убивать.

Мы развернулись и сначала попытались выскочить на стрежень. Но теперь скорость была выше у них. Тяжело груженый ушкуй дрейфует по течению быстрее, чем наше корытце – сидит глубже, парусность в воде больше.

Через полтысячи лет путешественник, попавший в сильный встречный ветер в Обской губе, будет с удивлением описывать, как потомки нынешних новгородцев «нарубили деревьев с ветвями и привязали их к бортам струга, вершинами вниз. Течение речное, в глубине более сильное, превозмогло действие встречного ветра и потащило наш струг в нужном направлении».

Здесь ничего не привязывают. У их ушкуя осадка и так аршина на полтора больше, чем у нашей «пироги».

«При столкновении с сильным противником следует показать свои слабые места и ждать его там».

Эта мудрость от Сунь Бина произвела на меня неизгладимое впечатление: мы показали новогородцам наши задницы. И стали их там ждать. Не теряя, конечно, чувства меры. В смысле – угрёбывая во весь опор. Но так, чтобы не оторваться.

Они нагоняли, мы в панике, уходя со стрежня вправо, летели мимо низкого бережка, поросшего разнокалиберным лиственным лесом, прижимаясь туда всё ближе и ближе…

Тут, постоянно оглядывавшийся назад наш рулевой Салман, сказал:

– …здец. Тузакка тусин.

Интересно: жаргонное слово «тусовка», «тусить» – от тюркского «тусин» – попасть? А попаданцев следует называть – «тусин-заде»?

Уже не интересно: купаться в доспехе не хочу. От слов Салмана я сразу впёр весло в реку, а Сухан гребанул, и наше корытце… ничего страшного, только воды черпанули.

Ушкуй сидел на мели. Хорошо сидел – нос задрало, самого перекосило. Похоже, нашли себе замоину. (Замоина – лежащее в русле под песком затонувшее дерево; карша, или карча – то же самое, но поверх песка).

Мы же здесь только что, полчаса назад, прошли вверх! Мы – наше мелкодонное корытце. И я, вгрёбывая, стоя на колене – каноёвина же! – глядя в воду перед собой, просто видел отмели, над которыми мы проскакивали! А они-то шли вдоль другого берега!

Теперь, при погоне, глубокосидящий ушкуй, гоняясь за нами, неизбежно должен был застрять на этих мелях. Что он и сделал. Со всей дури, обеспечиваемой мастерством своего экипажа, позволившим сложить три скорости: течения, ветра, гребцов.

Забавно: они сильнее, многочисленнее, опытнее, искуснее. Только мелочь мелкая: я эту мель углядел. И построил своё бегство так, чтобы они на неё наскочили. Ну совершеннейшая ерундовина, ну совсем не героически, не по-былинному!

Так ведь и я здесь – просто живу, по-простому. Не геройничаю. – Разница?

Я здесь и дальше – жить буду. А вы – нет.

С приехалом, ребятки!

Понятно, что сами по себе они вешаться не собирались. Попрыгали в воду и пытались стащить своё судёнышко на чистую воду. Тут и мы подоспели. Хорошие стрелки у них: одна их стрела – в борту нашего ботника, другая – у меня в подмышке. Спасибо кованым колечкам в подкладке. Сухан поймал вскользь в оплечье, Салману руку сквозь ватничек поцарапала. И у них – один раненый.

Раненный, упавший даже в мелкую воду – редко выживает, если его не вытянут. Его вытягивают, Сухан снимает стрелой прямо в маковку тыковки «вытягальщика», тот, махнув в воздухе голыми пятками, рушится на голову чудаку в воде, и на ушкуе начинается… какая-то возня. Двое вылетают через один борт, двое – через другой. И по мелководью бегут к недалёкому берегу.

Факеншит! А я и забыл! На этом же ушкуе должно быть двое моих мужичков!

Народ бывалый: как врагов поуменьшилось – сбежали. Идти к ушкуйникам холопами – никому неохота.

На лодейке – крик, пара умников встаёт в рост, разворачивается к беглецам с луками в руках… И к нам – спиной. За что и получают. Ещё суетня, ещё пара стрел… Подходим ближе, я снова закидываю кошку, подтягиваю лодку, стукаемся о борт ушкуя и… Выскочивший из-под борта чудак лупит топором прямо передо мной, прям в борт нашего осинового корыта. Я только и успел отшатнутся из-под топора. И «пришатнуться» – поймать высунувшегося придурка за шиворот и дёрнуть мимо борта в воду. А Сухан уложил второго стрелой в упор. Просто – насквозь. Аж оперение в мясо вмялось.

Сухан перешагивает через борт, уже с топорами в руках, с кормы переваливается на ушкуй Салман, а я никак не могу отпустить утопляемого мною героя-топорника.

Не судьба. Не бывать мне первым в абордажной команде. Нет во мне достаточного уровня развития орангутангнутости, макакнутости и мартышкизма. Лазить по пальмам, прыгать по ветвям, скакать по заборам… не, не моё.

Дальше, как всегда, дорезание и обдирание. Злокозненный «стрый новгородский» – уже умер. Даже жаль… Стрела, ещё при первом контакте, пробила верхушку лёгкого, истёк кровью. Их толстый старый боярин… дорезали. Вообще-то, я в этой хоругви многих в лицо знаю. Но некоторых уже и не узнать. После отмашки Салманом его палашом в голову. Или – топорами Сухана…

«Лучше в Волге быть утопимому

Чем на свете жить… не законопослушному».

«Сказав это, честный, но неумолимый разведчик обошел всех убитых гуронов, вонзая в грудь каждого свой длинный нож с таким спокойствием, словно перед ним лежали жестяные каркасы.

Между тем Чингачгук успел снять с неподвижных голов эмблемы победы – скальпы».

В моём случае – уши.

Разгрузили малость ушкуй – мертвецов выкинули. Худо-бедно, а полторы тонны мяса – долой. Тут и мужички-беглецы с берега подошли. Взялись впятером…

Раз-два… Эх, дубинушка ухнем! Ещё раз, еще разик…

Потихоньку-полегоньку – сдёрнули ушкуй с замоины.

Освобождённые полоняне подтвердили мою гипотезу: вдохновителем нападения был «новгородский дядюшка». Ушкуйники дорогой от Всеволжска ругали его за неудачный налёт, за отсутствие обещанной добычи и неожиданное сопротивление ограбляемых. Дядюшка отгавкивался, обещался вернуться и дограбить на следующее лето.

Мораль: иудейский бог таки прав – «по четвёртое колено». По восходящей, нисходящей и всем боковым линиям.

Его племянник вздумал меня «кинуть». Дурень нарвался до смерти. Так извинись! Ну, хоть прими к сведению, исчезни и не отсвечивай.

Так нет же! Мстя у него взыграла! Эскалатор изображать вздумал! Эскалация конфликта прошла естественно – дядя стал усопшим. Кормом для волжских раков. Очень мило, закономерно, и дальше так делать буду.

Но! У меня на Стрелке теперь лежат покойники!

Безногий бондарь, нормальный мужик – мог бы жить, делать полезное – те же бочки.

Вылетел огнём мой рыбий жир… Сволочь! Чем я зимой детей выхаживать буду?! Гадина гадская!

Аборигены нормальных слов не понимают, воображением не владеют, «лезут в гору без напору». Убивают моих людей и уничтожают моё имущество. Насильственным способом мешают прогрессу всего человечества.

Главное: мешают мне жить. Мне!

Вывод: надо давить гадов с упреждением. В смысле: видишь – «гад»? – Дави. Не дожидаясь явного и недвусмысленного проявления его гадостности.

Обвинительный уклон? Наказание по подозрению? И – родню его. «Яблоко от яблони…», «они все…». Коллективная ответственность? Террор? Как в «Писании»: «истреблю всех, мочащихся к стене…».

Ох, как мне это противно! Гуманист-террорист… Ещё можно стать либеральным тоталитаристом и демократом-монархистом. Как же мне вся эта «Святая Русь»… душу выворачивает! «Делай что должно…» – так ведь тошненько! Вырезать всех «по четвёртое колено», или, там, «мочащихся к»… к чему-нибудь.

Я промывал Салману рану на руке, когда один из освобождённых мужичков, вздумал меня укорять:

– Неправильно живёшь, боярин. Сам раба своего обихаживаешь, кровищу смываешь, тряпки мотаешь. Опять же – сам вдогон побежал. А на что? Мог бы и людишек своих послать. Сам с веслом вон махал… Не, настоящий боярин так не делает. Народ бояться перестанет, уважение, стало быть, потеряют. Скажут – ты, де, ненастоящий. Слушаться не будут. Замятня однако…

– Первое запомни: я не боярин. Я – Воевода Всеволжский, «Зверь Лютый». Боярин – родовитостью своей гнёт, а я… сам по себе – любому хрип перерву. Второе заруби: кто что скажет – мне плевать. Честно. Третье: вот он (я кивнул на привалившегося к борту Салмана) – жизнью мне обязан. Я его в Янине от лютой смерти спас. А теперь прикинь – у меня в ближниках почти все такие. Если человеку его собственная жизнь, мною спасённая – не причина меня слушать, такого гнать надо. Поганой метлой. Поскольку – скотина неблагодарная. И ещё: у меня воля да смерть – рука об руку. Не хочешь меня слушать – вольный человек, вот – бог, вот – порог. Обязался да передумал – изменник, враг. Врагов моих – вода волжская качает (я кивнул за борт, где, постепенно отставая от нас, плыла по реке прорубленная новгородская шапка пирожком).

Мужичок несогласно похмыкал и занялся делом – кровь отмывать с бортов, а я задумался ещё об одном аспекте своего нового, Всеволжского, «сидения».

* * *

Как-то моё нынешнее понимание «Элефтерия и танатос» («Свобода или смерть») несколько отличается от общепринятого анархического или национально-освободительного. У меня получается: приходи (свободно), проваливай (свободно) или сдохни. В промежутке: «делай что должно». В смысле: я – сказал, ты – сделал.

«Назвался груздем – полезай в кузов» – русская народная мудрость.

Чисто для знатоков: «кузов» здесь – не часть корпуса «воронка», а плетёная, обычно – из лыка, корзинка для сбора грибов и ягод.

Наказывать можно только за неисполнение обязательств. «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать» – это экология, а не правосудие. Значит – нужно эти обязательства от людей получить. В явном, осознаваемом, зафиксированном виде. Нужно приводить новосёлов к присяге.

Оп-па…

Я понимаю пренебрежительное отношение людей 21 века к этой процедуре. «Да мало ли чего я там болтанул! Сегодня присягнул, завтра отсягнул…».

Господа попандопулы! Не следует забывать – вокруг дикое, тёмное средневековье. С ихними архаическими допотопными предрассудками: здесь таких продвинуто-пренебрежительных… убивают. Часто – в детстве.

«Лёгкость» в отношении человека к собственному слову возникает не мгновенно, не по одному поводу-эпизоду. Если человек врёт – он врёт постоянно. Слушатели – всю жизнь одни и те же. Один-два случая клятвопреступления – «чёрная метка» на всю жизнь.

– Эй, соседушка, позычь веревочки онучи подвязать. Я те завтра еловых жердей на двор притащу.

На завтра:

– Где жерди, сосед? Обещался же… А сосед-то у меня… брехло. Придёт кусочничать – спустить собак.

Утрата «родовой чести». Это – не увольнение губернатора в Демократической России по основанию: «утрата доверия президента», это – «увольнение из жизни».

– Покос? – В болоте. – Пашня? – На песке. – Жрать охота? – Бог подаст.

Отторжение общиной, впадение в нищету. Не только тебя, но и потомков. Навечно.

Твои дети становятся омегами изначально: «батя твой – барахло лживое». Драка «один против всех»? – Можно. Голову не оторвут, но почки вывалятся.

А бечь из своего «мира» – некуда. Только в холопы. Где за обман бьют плетями. Часто – до смерти.

И церковь долбит постоянно: клятвопреступление – смертный грех, будешь гореть в аду, будешь лизать дьявольские сковородки лживым языком.

Если человек – слабак, обманщик, то община его гнобит. Такие – здесь не живут, потомства – не оставляют. Девку-дуру улестить-обмануть – не проблема. Но брак – по родительскому благословению. А взрослого смерда обмануть… больше одного раза не получится.

Если навыка обмана нет, то человек будет следовать присяге. Ну… как правило, по традиции, исконно-посконно, до форс-мажора, в меру собственного понимания… То есть – почти всегда.

Попаданцы форсируют материальные стимулы:

– Я же тебя на оклад взял?! Зарплату выплачиваю в срок. За что ж ты меня убиваешь?!

– А на что мне твой оклад помесячно, когда я сразу всё взять могу? А что будет через месяц… аллах акбар, господь ведает.

Кто вляпался в тело какого-нибудь средневекового мажора, тиражируют существующие феодальные формулы. Типа:

– Ты мне, герцогу д'Хрен-знает-чего, присягнул? – Делай.

А что я – не я, что ты присягал телу, в котором уже другая душа… замнём для ясности.

Попандопуло-сюзерен изначально, совершенно походя, обманывает туземца-вассала. Это – ловится. Не факт обмана, а готовность обманывать, пренебрежение клятвами. Верность – дорога с двусторонним движением. Если на одной стороне – «наплевать», то и на другой стороне… мысли возникают. Дальше – смерть. Я уже говорил – без надёжного туземного окружения попаданец – покойник сразу.

Во многих романах Позднего Средневековья элементом сюжета является предательство слуг. ГГ – в полной ж…: лакей со служанкой взяли деньги, драгоценности, документы и сбежали. Это – катастрофа. Почему сбежали? – Потому что это нанятые слуги, не присягнувшие.

Наоборот, уже и в 19 веке звучит восхищение:

– Джордж – преданный слуга нашей семьи. Ещё его дедушка служил нашему роду.

Здесь нет словесной клятвы – есть история жизни, ряд поколений. Кто из попаданцев готов столько ждать?

Удержать туземцев страхом… Оторвать голову любому – можно. Но власть на чистом страхе – непрочна. «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца».

Нужно дать людям свободу, сделать их подчинение добровольным, учесть их личные мнения. Заменить «изнасилование» – «супружеством». Атрибутом чего и является добровольная клятва. Присяга.

Кому?

Ивану Юрьевичу, эксперту по сложным системам из 21 века? Ивану Акимовичу, лысому недобоярскому псевдоублюдку из 12 века? Воеводе Всеволжскому? «Зверю Лютому»?

Я – кто? И кем я стану через годы? Присяга-то, как невинность – отдаётся один раз в жизни.

Есть клятвы венчальные, торговые, служебные… Есть – вечные, срочные и разовые. Отдельная тема, точнее – целый многовековой культурный и юридический пласт – собственно феодальная присяга.

Так, чисто кусочек: личная феодальная присяга этих людей мне, превращая меня в сюзерена, выводит на один уровень с князьями, эмирами и ханами.

Ещё хуже: над Андреем есть Князь Киевский. Над Ибрагимом есть халиф. Надо мной, формально – никого. Вводя феодальную присягу лично мне, я сразу выскакиваю на уровень императоров.

«Не боится никого, кроме Бога одного».

Реакцию окружающих правителей – представляете? Кто в истории сам, не по наследству-родству провозглашал себя императором? Петр Первый, Наполеон, Максимилиан в Мексике, Педру Первый в Бразилии, Симеон в Болгарии, Карл Великий.

Почему? Почему сотни других королей не приняли этот титул? – А бьют за это. Больно.

Вводя личную присягу мне, не присягнув сам никому, я превращаюсь в мишень. Потому что для всех коллег-правителей становлюсь самозванцем, наглым выскочкой.

Ещё: вот я помру… Не дай бог, конечно, но всё же. Что будет с моими людьми? Кому они будут служить? Князю Андрею? Эмиру Ибрагиму? Акиму Рябине? Ольбегу? Без лидера, легального, законного, «по присяге» – их раздёргают. Да они и сами передерутся! Смута будет… Как и случается часто при смене феодального владетеля.

Нужно уходить от «культа личности», нужно устанавливать «порядок замещения». Иначе, при всяких коллизиях – будут негоразды.

Итого: присяга – необходима, присягать мне – нельзя, других кандидатур – нет.

И чего делать?

Мы добрались до места, где оставили первый ушкуй, вытащили его в Волгу, связали лодки. Пошли потихоньку вниз, стремясь держаться стрежня. А я всё думал. И додумался. Точнее – вспомнил.

Присягу граждан Херсонеса своему городу.

В третьем веке до РХ они клялись:

«Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девою, богами и богинями Олимпийскими и героями, кои владеют городом, областью и укреплениями херсонеситов:

я буду единомыслен относительно благосостояния города и граждан и не предам Херсонеса, ни Керкинитиды, ни Прекрасной Гавани, ни прочих укреплений, ни из остальной области, которою херсонеситы владеют или владели, ничего никому, – ни эллину, ни варвару, но буду охранять для народа херсонеситов;

не нарушу демократии и желающему предать или нарушить, не дозволю и не утаю вместе с ним, но заявлю демиургам, правящим в городе;

буду врагом злоумышляющему и предающему или склоняющему к отпадению Херсонес, или Керкинитиду, или Прекрасную Гавань, или укрепления и область херсонеситов;

буду служить демиургом, и членам совета как можно лучше и справедливее для города и граждан;

и? А?ТНРА народу охраню и не передам на словах ни эллину, ни варвару ничего тайного, что может повредить городу;

не дам и не приму дара ко вреду города и сограждан;

не замыслю никакого неправедного деяния против кого либо из граждан не отпавших и никому злоумышляющему не дозволю и не утаю вместе с ним, но заявлю и на суде подам голос по законам;

не вступлю в заговор ни против общины херсонеситов, ни против кого-либо из сограждан, кто не объявлен врагом народу;

если же я с кем-либо вступил в заговор или связан какою-либо клятвою или обетом, то нарушившему да будет лучше и мне и моим, а пребывающему – обратное;

и если я узнаю какой-либо заговор, существующий или составляющийся, то заявлю демиургам;

и хлеба вывозного с равнины не буду продавать и вывозить с равнины в другое место, но только в Херсонес.

Зевс, Гея, Гелиос, Дева и боги Олимпийские, пребывающему мне в этом да будет благо и самому и роду и моим, а не пребывающему – зло и самому и роду и моим; да не приносит мне плода ни земля ни море, женщины да не рождают прекрасных детей и да не…».

Значение слова? А?ТНРА («састер») остается неясным. Богов этих – здесь нет, география – другая, «демократия» – не сейчас, «демиургов» заменим на себя, любимого, с ближниками, эллинов здесь не живёт… А так… подсократить, подправить, добавить пост, омовение, крёстное целование… Кстати, там и запрет на взятки… И насчёт монополии хлебной торговли – они хорошо придумали…

* * *

Это был удар. Серия ударов. На «Святой Руси» не присягают земле, общности людей. Никто, кроме князей. Я же потребовал, что бы эту присягу («княжескую!») принимали все пришедшие ко мне жители. Народ понял. И возгордился чрезвычайно.

В Новгороде избираемые начальники – посадники, тысяцкие – принимают крестное целование на службу городу. Это временные чиновники на службе у «коллективного феодала»-средневекового города. «Слуга народа». Но не сам народ.

В Падуе в правление подесты господина Джиберто ди Дженте в 1263 г. установлено, что присяга граждан городу должна возобновляться ежегодно в ноябре месяце. И все граждане должны присягнуть заново в установленные сроки. Кто не присягнет – не считается гражданином. Так – будет. Через сто лет, за тысячи вёрст.

Остальные присяги здесь – личные. Я уже говорил: феодализм – куча культов личностей разных размеров. А я не требовал присягать мне лично!

Я – нелюдь, «не такой» – звучало постоянно. Теперь получило новое подтверждение. Для каждого моего новосёла – личное.

Ещё: присягу государю в Руси/России до императора Павла приносила только аристократия и госслужащие. У меня – все. Так я сразу поднял статус моих новосёлов до уровня бояр и служилых.

Ещё: женщина клянётся только в церкви – в верности мужу. Я же требовал гражданской, государственной присяги и от женщин. Ибо множество из них приходило ко мне без мужей.

Всего лишь словами новыми да ритуалами непривычными возвышал я свой народ, свой город, отделяя его от прочих, привлекая всё новых и новых людей. Не куском хлеба, не златом-серебром, но – честью, уважением. Или, ежели кому нравится – новым ярмом, обязанностью.

Древним, но для Святой Руси неслыханным словом – «сограждане».

Волга вынесла нас к Стрелке, ребята подтянули трофейные ушкуи к остаткам пристани. Ивашко, так и ходивший по жаре в боевом прикиде, осмотрел, обнял и обругал:

– Да что ж ты не притащил никого? Они тут – набезобразничали, теперь заново делать. Вот и отработали бы свою мерзопакостность.

Уже за спиной услыхал его довольный, не скрывающий удовлетворения, голос:

– Чего вылупились-то? Воевода сходил, судил, казнил. Трое против сорока? А у нас завсегда так. Ежели чего серьёзного – может и меня в помощь позвать. Но такое редко бывает. Два ушкуя барахла с верхом приволок? А как ты хотел? У нас завсегда так. Кто к нам со злом – от того мы с добром. С евойным. Хватит болтать – солнце высоко, работать пошли.

На ушкуях Николай хлопотал как наседка над яйцами, отгоняя посторонних, пытаясь одновременно и разобрать хабар, и составить перечень, и рассовать по местам хранения, и оценить ущерб:

– О! Наше! А это что…? А! Теперь и это наше! Мужики, ну нельзя ж так! Ну нешто в другую сторону хрип рвать нельзя было?! Весь тюк кровищей залили!

А я вытащил из ушкуя приметную, потёртую уже, но видно – богатую шубу. Подарок князя Муромского. Подошёл к посланцу Живчика:

– Ты мне давеча выговаривал, что я княжий подарок не сберёг. Вот про эту шубу речь вёл?

«Илья Муромец» смотрел мрачно: признавать свою неправоту никому не интересно. Но мне и не надо.

– Князю перескажешь от меня благодарность великую. За доброту, за приязнь. За шубу его тёплую. Велели мне князья русские Волгу от разбойников вычистить. Вот – сорок шишей уже в речке лежат, раков кормят. А уходить-то не спеши – мне ж отдариться надо. Утром пойдёшь.

Утром «подарун» с сопровождающими отправились вверх по Оке. Захваченный у ушкуйников хабар позволил подобрать достойные подарки. Нет, не самому князю – тот и так из похода упакованным вернулся. А вот кое-какие мальчиковые вещички для его сыновей и дорогие платья для его жены…