Текст книги "Пристрелочник (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Глава 374

Обычная аварийная команда «выкидышей человечества»: магометанский бес, живой мертвяк и нелюдь попандопульская.

«Решаем вопросы. Находим выходы. При потребности – создаём».

Разбавленная для пристойности святорусским былинным богатырём Ильёй Муромцем.

Илья в хозяйстве Мараны отлежался вполне. Уже грустить от безделья начал – брёвна таскать норовит. А мне нужен местный житель. Потому что Русава порассказывала, но есть детали…

Ботник побольше, снаряги кое-какой… на всякие случаи. Это очень здорово, что мои из Пердуновки всякого чего притащили. Как же это я про «нейтронную бомбу» придумывал…?

– Ну, мальчики-девочки, не поминайте лихом. Не шалите без меня. Вернусь – уши надеру.

– Надрать – не отрезать. Ты, главное, возвернись. Живой.

Лопату в воду и копай. Виноват: весло и греби.

Общенародное ополчение и высший совет племени собрался в довольно приметном месте на Оке – заводь Калы.

«Кала» по-фински – рыба. Вот только не надо глупых шуток по поводу созвучия с русским названием совсем другого общенародного продукта!

«У нас всегда много свежего кала!» – слоган рыбного финского магазина, ориентированного на русских туристов. А не на знание русской грамматики.

Довольно далеко, вёрст сорок. Там, по левому берегу, ещё деревня будет. В 19 веке – Растяпино называлась. Потом – Дзержинск. Хорошо, что в Демократической России «декомунизацией топонимов» занимаются без фанатизма. А то, знаете ли, Растяповский горсовет… Или правильнее – Растяпнутый?

Впрочем, и в классике американской фантастики описана детективно-романтическая околокомпьютерная история, в результате которой поселение получило, после тяжких и опасных трудов, название «Унылая Грязь». Герои очень старались.

Впереди у меня… полная заводь. Кала. По правому берегу Оки идут горы, Ока отходит от гор, делает «косынку» – треугольный полуостров. Низкий, плоский, намытый рекой, поросший лесом. С нижней по реке стороны у основания «косынки» – «мешок с открытой горловиной», заводь. Глубина «мешка» – около версты. Ширина «горла» – шагов триста. С обеих сторон по берегам – костры и шалаши в разброс. За «днищем мешка» – большая поляна. Святилище. Белые сухие стволы деревьев, белые черепа животных и рыб. На сучках висят и так – россыпью вокруг. Апотропеи – отвращающие беду.

Слева, ближе к горе – домишко с крышкой. Там шаманы живут. Справа – длинная полуземлянка. Там совет собирается. Там Русаву и мучили.

Ограды, рва, вала – нет. С полтысячелетия назад, нахлебавшись войн с сарматами, гуннами, булгарами и прочими степными находниками, мордовцы внедрили довольно эффективную технологию расселения.

Весной и летом реки, озера, болота, леса делают территорию непроходимой для степной конницы. В это время люди живут в селах возле полей и рек. После сбора урожая, когда наступают холода и замерзшие реки из преград превращались в удобные пути набегов врагов, уходят в зимницы в глубь лесов. Здесь занимаются охотой, заготовкой пушнины, промыслами.

Ещё одни «землепашцы-кочевники». Не такие, как славяне – сезонные.

У больших рек мало мордовских городков – они внутри страны. Их – укрепляют. Рвы, валы. На валах частоколы из длинных и толстых дубовых бревен. Бревна заострены сверху и обложены глиной от огня. Скаты холмов и оврагов заливают водой – сплошная ледяная гора. Под крепостями – лабиринты значительной глубины. О подземном ходе Абрашки на Стрелке – вспоминает фольк, про подземелья другого городища общей длиной в 700 метров – археология.

И сами леса. Дремучие, снегом занесённые. Летописи упоминают, как били мордовцы в этих лесах русские княжеские дружины, сдуру сунувшиеся туда в поисках городищ.

Здесь ничего этого нет – летнее святилище. Реки ещё не встали, снега нет, последние недели чернотропья. Через месяц Яксярго заляжет в свои лесные берлоги. Вытащить их оттуда на большую войну – тяжело. Поэтому тюштя и торопится.

Мы заночевали в лесу на той стороне Оки верстах в 5 от «точки рандеву». Как начало светлеть – двинулись.

Теперь, в утреннем тумане наш ботник тихо скользил через горло этой Калы к «дну мешка». Что нас встречают – сомнений не было. Поверху, с невидимого от воды гребня обрыва, раздался противный крик выпи.

– Сопляков в дозор поставили. Болотной птицей на горах кричать… дурни. Правее бери.

Илья Муромец углядел в тумане очертания купы деревьев и скорректировал курс.

Спокойно. Без резких движений. Тут вокруг три сотни убийц. Которые только и ждут.

Доминиканец Юлиан в 1235 писал:

«Мордвины – язычники и до того жестоки, что у них считается никуда негодным тот, кто не убил много людей. Если кто-нибудь у них идёт по дороге, несут перед ним головы всех людей, убитых им, и чем больше голов, тем лучше он сам. Из черепов делают чаши и охотно пьют из них. Жениться тому нельзя, кто не убил человека».

Здесь полно молодёжи, которая только и мечтает жениться. Да и взрослые… Что-то мне не хочется. Чтобы меня несли перед кем-нибудь. В смысле: мою лысую голову.

Впереди два раза бухает бубен. Что-то начинает стучать. Кости какие-то. Может, и черепа человеческие. С них станется.

– Первая бесовщина пошла. Малая. На приход чужака. Мертвяков своих зовут. Из тоначинь веле (потусторонней деревни). Совета просят.

 
«Шаман за скверную погоду
недавно в бубен получил».
 

Похоже. Ишь как теперь наяривают.

– Илья, а их много? Бесовщин этих?

– Много. Последняя – когда стоймя в могилу закапывают. Они могилу два раза зарывают. Сперва – стоя. Потропить яму покойнику. Обычно – из своих, деда какого или девицу. Но и славный враг – тоже годится. Потом откапывают и уже мертвеца кладут. У них могилы – куда глубже наших. А всё едино, говорят: не гуляй по погосту – мордвин за пятку ухватит.

Ну и тема у нас. Как раз весёленькая.

– Стой. Ждём. На берег нельзя. Увидим, поговорим, позовут… А так – их земля, ступить – обида.

Во, блин. До берега метров 25–30. Если они тут скомандуют типа: «Залпом! Огонь!», то, факеншит…

– Балоболят чегось. Не слышу.

Вот же проблема: Илья понимает эрзянский. Но не слышит. А Сухан слышит, но не понимает. Ну, почему я зомби на иняз не отдал?! Сейчас бы он у меня и шпрехал, и спикал. А, здесь же угро-финны! Тогда – пухуевал. От puhua – говорить. Надо, надо активнее способствовать. Этому… пухуеванию. В смысле: интеллектуальному развитию живых мертвецов, их росту над собой. «Растущий зомби»… никогда не слыхал.

– Сухан, ты можешь услышанное – тихонько повторить Илье?

Зомби-ретранслятор, богатырь-переводчик… А что? Законам физики не противоречит.

– Один говорит… убить. Другой говорит – нельзя. Сперва выслушать – потом убить. А то люди скажут… ага… скажут – испугались. Скажут… нам интересно, а вы сразу… Шаман говорит… слова – обман… Другой говорит: знаю. Послушаем – убьём. За обман.

Ну, так это почти успех! Ибн Фандлана в аналогичной ситуации огузы предполагали не только разрубить на части, но и отнять всё имущество. Без разговоров.

 
«За мгновеньем мгновенье – и жизнь промелькнет…
Пусть весельем мгновение это блеснет!
Берегись, ибо жизнь – это сущность творенья,
Как ее проведешь, так она и пройдет».
 

Ребята! А давайте повеселимся? Я уже готов.

– Азё! Самс!

– Илья! Твою… бабушку! Не спи! Чего ему?

– Эта… ну… типа иди сюда.

– Ну, типа идём. Без резких…

Дальше пошёл дипломатический ритуал. В стиле «забитой стрелки»:

– Ты кто?

– А ты?

– Я – тюштяй уток.

– А я – Воевода Всеволжский. (Нет, не было, не знаем такого… – выкрики из зала).

– Мы посовещались с предками, мы сегодня спали на могилах героев, мы видели сны. Надо бы перетереть… (Пургенгаз вас сожжёт, убьёт и выпотрошит… – комменты экзальтированных).

– Так я – «за»! Где?

Тут были разные мнения. Но к главному столбу с черепами медведей, я не пойду. Крестик, знаете ли, на мне противозачаточный. В смысле – христианский. Дохлые медведи – обидятся. А прямо на пляжу – народ подтягивается. Дипломатия же – дело тонкое, келейное. «Публичная дипломатия» – это много потом. Тогда – в домик. В смысле – в здание Верховного Совета племени Яксярго, великого, мудрого, победоносного и достославного. Такое… полуземляное.

Народу набилось! Тюштяй, покштяев штук семь, кудатей с полсотни, три шамана, два панка – военных вождя, охрана, прислуга. А – я один. Они ещё и моего Илью Муромца не пустили, во дворе оставили! Говорят, у них свой толмач есть – получше. Не по регламенту, но я согласный.

Начали на меня всякие слова говорить, угрозы угрожать, лезут чуть не в лицо со всех сторон, ножи даже вытащили… Э-эх. Разве ж так дела делаются?

«Есть три правила, о которых надо помнить в драке. Изо всех сил старайся показать, что ты трус, слабак и дурак. Молчание – лучшее оружие воина. Сердитые взгляды и злые слова еще не выиграли ни одной битвы, зато кое-какие проиграли».

Что ж вы на меня так беспорядочно зубками-то лязгаете? Не ребята, давайте по Рабиновичу: «Администрация порта – со своей стороны, а Рабинович – со своей». В смысле: структурированнее.

Толмач как-то насчёт Рабиновича перетолмачил. Потом тюштяй говорил, потом рявкал. Рявкал долго, ему отрявкивали. Расселись, наконец. В два ряда. Менее авторитетные – на земле сидят, поважнее – у них за спинами на лавках задницы наслаждают. У меня за спиной в двух шагах э… выходное отверстие. Занавешено рогожей. За ней, как я знаю, два чудака с копьями наголо – отгоняют толпу, чтобы воздух не застила. Рядом толмач, мужикашка неопределённого возраста, веры и национальной принадлежности. Но лепечет резво. Дальняя от входа половина полуземлянки – почётное место – плотно набито атями разных уровней атятнутости и сообразительности. Посреди, как классный руководитель на выпускном фото – вождь «уток». Орёл наш грозный. В смысле – селезень. Глядит… державно. Тюштяй. С ним и разговариваем.

Да, к слову: земля утоптанная, ковриков нет, печки нет, из окошек – два душника в стенах посередине помещения. Сквозняка – нет, крыша – целая, из осветительных приборов – коптилка малая. Темноватенько и душноватенько. Ну, факеншит, почти идеал…

– Достопочтенный тюштяй. Какие ваши доказательства? Изложите кратко суть претензий в мой адрес.

Не, на Шварцнегера я точно не тяну. После перевода пошли разнообразные дипломатические, с элементами русского мата, оры и выкрики. Но аудитория сумела как-то взять себя в руки, собраться, сосредоточиться и вернуться к теме. Устами своего предводителя:

– Мы хотим, чтобы тебя не было. Чтобы ты сдох, чтобы ты ушёл, исчез, испарился.

– Почему?

Ребята! Я же хороший! Беленький и пушистенький. В смысле – гладенький. Давайте жить дружно!

– Потому что это наша земля! Мы живём на своей земле по своим законам! А ты припёрся. Незваный-непрошеный. Сгинь! Сгинь нечистая!

За точность перевода – не ручаюсь. Там орали многие, толмач аж пропотел от напруги, бедняга.

– Достопочтенный тюштяй, позволю себе детализировать ваш тезис. Вы хотите трёх вещей. Вы хотите жить. На этой земле. По своим законам. Вы хотите не одного – трёх. Сразу.

Дождался окончания перевода и старательно растопырил перед аудиторией три средних пальца.

Нет-нет! Вы неправильно подумали! У меня не растёт на руках по три средних пальца! И совсем не тот жест! Хотя…

Помахал. Народ фигурой полюбовался, загрузился, задумался. Продолжаю:

– Вы хотите трёх вещей. Это много. Но я не хочу ссор. Я согласен. На две. На любые две из ваших трёх. Смотрите – я пришёл к вам, я хочу мира, я уважаю народ Яксярго. Я отдаю вам бОльшую долю. Две трети того, о чём мы спорим. Больше того: я отдаю вам две любых трети. На ваш выбор. Решайте: что вы выберете, и я соглашусь с этим. Вы – свободный народ, вы – уважаемые люди, для меня – честь говорить с вами. Давайте жить мирно. Я – за мир.

Тема раздела добычи, возникающие при этом споры, типовые обороты… поход научил.

«Делить шкуру неубитого медведя» – привычное русское народное занятие.

Но я тут круче загибаю: предлагаю поделить шкуру их собственной, ещё неубитой «коровы». От которой щедро предлагаю бОльшую половину. По сути: наглость. Но ассоциативно – типично.

Ассоциация сработала: половина присутствующих сидела с открытыми ртами. Вторая половина судорожно строила разнообразные фигуры из трёх пальцев. Используя не только те три средних, которыми помахивал я, но и все остальные. Кто-то, кажется, собрался и портянки расшнуровывать. Однако, поскольку оба множества – рты и пальцы – частично пересекались, то остались и разговорчивые индивидуумы:

– Непонятно. Объясни.

– Две любые из трёх. Комбинаторика называется. Например: можно жить. На своей земле. Но – по моему закону.

– Нет! Никогда! Ни за что! Он больной?! Он сошёл с ума?! Испугался нашего вида?

«– Яша думал, что Софочка таки без ума от него. Оказалось, она была без ума и до него».

Уважаемые «утки», не делайте из себя «Яшу». Я здесь псих задолго до встречи с вами. Прямо с момента вляпа. Прогрессизм у меня, знаете ли. В остро-зачаточной форме.

Продолжаю. Острить и… и зачинать. В смысле – трахать атятские мозгИ:

– «Никогда»? – Да нет проблем! Комбинаторика – это очень свободная, очень дружелюбная система! Предлагает другие варианты: можно жить, и – по своему закону! Но не на этой земле. Все, кто захотят уйти в другие страны – могут сделать это по нашему договору совершенно свободно.

– Нет! Это наша земля! И это наш закон! И мы никуда не уйдём, и ничего не будем менять! Вот так! Это наше последнее слово!

– Глас народа – глас божий. «Нет» – так «нет». Ибо есть и третья пара: на своей земле, со своим законом. Но – не жить.

Увы, я не могу зачитать каждому из присутствующих его права, предоставить последний звонок и государственного адвоката. Я могу лишь соболезнующе улыбнуться этим людям. Которые не поняли, что пускать в свой дом «Зверя Лютого» – смерти подобно. Уже – без «подобно».

– Лови!

Я кидаю в тюштяя стеклянный флакон уже без выдернутой пробки. Сосудина летит через всё помещение, вращаясь и разбрасывая струйку прозрачной жидкости. Тюштяй перехватывает её в воздухе около своего лица. И остатки жидкости вылетают из флакона. Ему на лицо, на соседей. А я кидаю второй такой же флакон влево. Там народ как-то… поздоровее. И числом побольше.

А теперь – два шага назад, нащупать край рогожки, выскользнуть и закрыть за собой. И не дышать. Потому что синильная кислота… всасывается любой слизистой. Например – трахеями. А оно мне надо? После моего «хриповырывания» я к трахеям… Тьфу.

Снаружи мне в спину немедленно упёрлись два копья. Главное: «улыбаемся и машем». Но – не резко.

Я ласково улыбнулся двум молодым, напряжённым, как трёхдневный запор, охранникам, приложил палец к губам.

– Илья, переведи. Совет будет говорить с духами предков. Слышите крики? – Шаманы начали камлание. А это грохнул стол – предки пришли. Просили не беспокоить.

И, снова развернувшись спиной к копьям, осторожно закрываю стоящей рядом у стены толстой дубовой лядой дверное отверстие. Тяжёлая зараза.

Поклонился двери и, снова улыбнувшись охранникам, потопал к ботнику.

Тихо.

Спокойно.

Не бежать.

Шаг деловитый, но без спешки.

Не бежать! До самого последнего шага.

Сел.

Столкнули. Весла взяли.

Не бежать! Спокойно.

Не на регате! Мать! Не гнать!

Долго это не продержится. Но мне долго и не надо. Синильная кислота в качестве ОВ имеет кучу недостатков. Но срабатывает быстро. От единиц секунд до единиц минут. Все в Совете, кто хватанул – уже.

Ребятки, я не буду выдавливать вам глаза, как вы сделали с Русавой. Не буду насиловать, ломать или выжигать. Мне… не нравится. Но царапанье в горле, горький вкус во рту, головная боль, тошнота, рвота, боли за грудиной, одышка, судороги, потеря сознания, смерть… Всё чем могу.

Не мною сказано:

«Жизнь надо прожить так, чтобы всем вам было мучительно больно».

Извините. Если что не так.

Мы уже выходили из горловины Калы, когда на берегу началась суета. Несколько фигур отвалили поставленную мною ляду и кинулись внутрь.

Мои искренние соболезнования: синильная кислота довольно активно разлагается в присутствии воды и углекислоты. В бытовых терминах: водяного пара и открытого огня. Сырости в воздухе здесь полно, а вот огня в домике не было. На 200 кубов помещения два по 0.3 литра… по 3 грамма на кубометр воздуха. ПДК в СССР было 0.3 мг. Превышение в четыре… не, не раза – порядка. Хватит всем, даже с учётом естественной вентиляции. «Всем» – включая спасателей.

Аккуратно получилось: выскочили из «горла», а за мыском – лодочки на бережку лежат, молодёжь толчётся. Но команды не было. Проводили нас взглядом. А мы всё сильнее… воду копаем. Илья начал, было, напрашиваться. На весло.

– Ты, раненый. Ляг в ноги. Сейчас взлетать будем. Ну, мужики, ходу.

Как на гонках! Версту за четыре минуты. Ну, за пять. Но, блин, с ветерком. И не одну.

К полудню выскочили к Всеволжску.

– Ваня! Ну! Что там было?! Как ты спасся?!

 
«Каждый лез и приставал
Но Ванюша только трясся
И невнятно посылал».
 

Потом понял: не отстанут. Поднапрягся и резюмировал.

– Спокуха! Уток пощипали. Теперь они на яйца сядут. В смысле: в зимовья.

Русава умерла через день. Она сильно мучилась. Мара сбивала боль своими снадобьями на пару часов. Потом снова.

Как же она тогда говорила? «Поклянись, что не сделаешь нам зла»? Смертельный яд – это «зло»? Или – уже «добро»?

Пришлось дать… того же самого – синильной кислоты. Она дёрнулась в судороге. И – успокоилась. Скрюченные искалеченные пальцы разжались, лицо разгладилось. Умиротворилось.

– Не грызи себя, лягушонок. Ты ей ничего не обещал.

– Знаю, Мара. Но я… утратил. Потерял надежду на возможность. На возможное общение с интересным, сильным человеком. Мой мир стал чуть-чуть… не изукрашеннее.

А ночью пришлось выгонять из своей постели её малолетнюю дочку.

– Мама сказала… она велела… чтобы я с тобой… чтобы я под тебя…

– Дура! Вон пошла! Стоять! Как тебя зовут? Плевать. С этого дня ты – Русава. Это твоё имя.

– Но… как же… Я же… не «русская женщина»…

– Точно. И не русская, и не женщина. Но – будешь. И смотри у меня! Чтоб… соответствовала!

– А как же… Я ж яксярго…

– Уже нет. Забудь. Стань Русавой.

* * *

Яксярго – опоздали навсегда. Их ошибка, мучения, которым некоторые из них подвергли Русаву, что взбесило меня совершенно, обернулось катастрофой этого народа.

По сути: конфликт этических систем. Для меня Русава – умная, смелая, просто – красивая женщина. Героиня. Которая спасала свой народ. Для них – чужая, приблудная подстилка, которая народ предала. «Гадюка, пригретая на груди». Они наказали её в рамках своей племенной этики: «чужой – виновен».

«– Хто всрався?!

– Та нивистка.

– Так вона ж у поли!

– С видтеля и несе».

А мне на эти стереотипы – плевать, мне дерьмо убирать надо. И: «аз – воздам».

Племя одномоментно потеряла значительную часть своей элиты. Утратило боеспособность и структурированность.

Правил автоматического замещения должностей здесь нет. Я об этом уже… Здесь – ещё хуже.

Сначала торжественные долгие похороны. С могилами в «полный рост». С кучей громких слов и клятв. Типа: «Не забудем! Не простим!». Потом воины разбрелись по своим «кудам» и начали мериться «авторитетами».

– Кудатей буду я!

– Нет, я! Я – кудатней!

Тут лёг снег, стали реки. Неизбежная откочёвка в зимницы сопровождалась невиданной сварой. Обычно старейшины гасили эти ссоры. Они все хорошо знакомы друг с другом, какие-то личные отношения, взаимные обязательства… Очень многих из них – не стало. А для нового лидера…

– Я тебе обещал? Нет? Значит, этого не было.

Пошёл передел обще-племенной и обще-родовой собственности. На это наложилась толпа беженцев.

Два рода, из ближайших к Стрелке, потеряли своих мужчин, бросили свои селения, в значительной мере, своё имущество. И – утратили свои традиционные права в ряду других родов. Если бы я их убил или угнал в полон – о них бы погрустили и забыли. А живых – надо кормить. Кому?

Скученность населения в зимницах, присутствие «своих чужих» – беженцев, создавала поводы для ссор постоянно. Яксярго были слишком заняты своими внутренними делами, чтобы гадить мне. Только к середине зимы они смогли выбрать нового тюштяя. Но ситуация у меня уже изменилась. Разговор пошёл по-другому.

Пример Яксярго оказался поучителен и для других местных племён. Хоть и не сразу, но до них дошло: надо выбирать.

* * *

Принцип: «выбери два из трёх» – повторялся мною многократно. Это было невиданное свободомыслие. Ибо давало свободу выбора.

Степнякам нужны пастбища. «Уйди или умри». Без вариантов. Религиозные войны ведутся на уничтожение иноверцев. «Вера или смерть». Князья воюют за данников: «Закон – мой».

Но я не нуждался ни в чём! Зачем мне чужая земля, если любой кусок своей – я могу превратить в «золотое дно»? К чему мне чужие жизни? Я – не мститель, не проповедник, не нацист. Зачем мне данники, зачем отбирать, когда сами отдадут?

Я получаю нужное – иначе. Не «по-людски». Потому что – сам иной. Нелюдь. «Зверь Лютый».

Снижение внешней опасности на Стрелке увеличило и внутреннюю стабильность. До многих дошло: «бечь – некуда». Что позволило интенсифицировать все работы. Да и по сути: куча начатого стала выходить в режим готовности.

Вдруг у Христодула заработала печка. Офигеть! Масса дел откладывалась «на потом», потому что нет кирпича. И тут – кирпич пошёл! И какой кирпич! Совейский! Звонкий!

На «Святой Руси» основной типоразмер кирпича – плинфа. С «плывущими» в историческом процессе габаритами. «Инфляция кирпича». Я про это уже… Здесь, в Суздальских землях последние годы есть и немецкий – «брусковый». У «немца» – длина каждой грани вдвое больше ширины. Должна быть. Точнее: 6х3х15 вершков, или 267х133х67 мм. Будет стандартом в русском строительстве с 1847 по 1927 г. При том, что императорский вершок с 1835 года – 44,45 мм. Как это соотнести? – А никак. «Вот такое у нас фиговое лето». В данном случае – вершок.

Но преимущество очевидно: из-за соотношения длины/толщины «немец» тяжелее ломается, чем плинфа.

А мне довлеет «юность комсомольская моя». Поэтому ближе к привычному: 250х120х65 мм.

И понеслось! Тысяча кирпичей каждые два часа! Печь-то круговая! Это не прежние – с фигурной укладкой дров, первых и последних рядов кирпича, старт-стопным режимом, с сушкой в «банкетах» по две-четыре недели…

Цикл работы «святорусской» печки – 10–15 дней. Я про это уже…

А здесь-то! Доступ для загрузки-выгрузки – другой. Укладка не поштучно, а железными поддонами от Прокуя. Человеку не надо в то пекло, 4 метра диаметром, залезать. Значит – печь ниже 300 градусов нигде не остывает. В один сектор ещё сырец загружают, а из соседнего уже готовый вынимают! Хоть завались!

Прогресснул… веков эдак на семь. И враз полезли все нестыковки. По песку, воде, людям… Лепка кирпича – тяжёлое трудоёмкое занятие. Дополнительная оснастка? Двусменка-трёхсменка…?

«– Кем вы работаете?

– Я специалист по вопросам.

– По их решению или по их созданию?

– Одного без другого не бывает».

Я эти «вопросы» – создал, мне их – и решать. Ничего принципиально нового.

Новое у Домны: Альф сделал печку в хлебопекарне. Теперь Всеволжск ест не лепёшки в ограниченном количестве, а свежий горячий хлеб «от пуза»! На Руси такой ржаной хлеб делают, что на эклеры и смотреть… да, уже рассказывал.

Дождик постоянно срывается. Но у меня с конца августа сидела команда инвалидов и тупо клепала деревянную черепичку. Про свой шиндель я уже…

Р-раз – и плотники смётывают амбары, ставят стропила с обрешёткой, накрывают черепицей, а внутри уже Альф печников гоняет. Полов, правда, нет, потолки из половинок брёвен с земляной отсыпкой, стекол… факеншит… Не сейчас.

В бараках – уже тепло. Уже можно нормально рукодельничать. Ещё чуть-чуть, ещё месячишко и можно выводить людей из зимниц.

Вдруг похолодало. Резко. Потом пошёл снег. К утру – всё белым-бело.

Понятно – плохо, помеха работам. Но… как-то веселее стало. Светлее, празднично. А льда на реках ещё нет. Тяжёлая, стылая вода медленно течёт мимо моего города.

Есть я – она течёт, нет меня – она течёт. Свойство у неё такое.

Как-то Гафт придумал стих про море. А я его про реки переделал:

 
«Ну успокойся, подремли
В тяжёлых думах постоянно
Вы, реки синие, – земли
Не заживающая рана».
 

Заживают. Забереги пошли, ледок по краю, по лужам. Моё утреннее ведро… пришлось кулаком лёд разбивать. Все тропки по косогорам… Эх, прокачусь!

Что-то успели, что-то нет. В устье Свияжского оврага успели вбить сваи. Теперь там можно доделать нормальную плотину, ставить мельничку. Типа как у меня в Пердуновке была. Но – другую. Хочу верхнебойное колесо попробовать. Рельеф позволяет. И с формой лопастей поиграться. А вот с корчёвкой… Не успели и не успеем. Корчевать по мёрзлому грунту… дурное дело.

Фольк, конечно, прав:

 
«Вечер был. Сверкали звезды
На дворе мороз трещал
Шёл по улице малютка
Посинел и весь дрожал».
Но мне больше по душе классика:
«Идет волшебница-зима,
Пришла, рассыпалась клоками
Повисла на суках дубов,
Легла волнистыми коврами
Среди полей вокруг холмов.
Брега с недвижною рекою
Сравняла пухлой пеленою;
Блеснул мороз, и рады мы
Проказам матушки-зимы».
 

Ну, что? Рады? Пойдём-попроказничаем? С лопатами и топорами.

Конец шестьдесят восьмой части