Текст книги "Зверь лютый. Книга 15. Стрелка"

В Усть-Шексну пришли хорошо засветло. Поставили нас выше самого устья, Резан с ребятишками за речку в город пошёл – молебен там, торг какой. А мы с Суханом остались лодку с барахлом сторожить.

Мне, знаете ли, на люди выходить... Хоть у меня и панцирь в кафтане зашит, а вся спина в синяках – народный восторг в таких дозах выражается болезненно.

Пейзаж: река, песок, бережок, тропка на горку. На песочке – лодки вытянутые, на бережку – мы лежим. На горке какая-то деревенька подгородная. Под горкой, там, где тропка с берега вверх поворачивает – лесок. Чуть зеленеть начал. По тропке, по бережку, за версту, верно, идёт пара – мужик да баба. Мужик тащит на плече две жердины, баба – в переднике какую-то траву.

Рядом с нами, шагов в 20, валяются у костерка четверо новгородцев, тоже – своему ушкую охраняльщики. Их старшой, немолодой солидный приличный мужичина, вдруг поднимается, оглядывается по сторонам, внимательно рассматривает топающую к нам по пляжу пару туземцев, что-то говорит своим коллегам.

Один из них подбирает на траве гальку, укладывает в середину сушившейся портянки, заматывает жгутом. Нет, камень маловат, чуть дальше, в паре шагов – галька покрупнее.

Все поднимаются. Старший извиняющимся тоном обращается ко мне с просьбой:

– Э... Уважаемый. Не сочти за труд – присмотри за вещичками нашими. Мы тут отлучимся ненадолго. В деревеньку и назад.

Меня теперь все знают, по разным делам обращаются, почему – нет? Лежу, загораю.

Парочка с жердями на плече и лопухами в переднике проходит, тревожно на нас поглядывая, мимо, сворачивает по тропиночке с берега к себе в деревню. Дальнейшее происходит в 20 шагах от меня, на первых метрах подъёма на горку.

– Э... Уважаемый. Не сочти за труд...

Новгородцы уже возвращаются, хотя, по времени даже и дойти до дворов не успели. Их старшой озабочено спрашивает туземца:

– Не подскажешь ли – есть у вас добрые плотники? Мы б хорошо заплатили. Серебром полновесным.

Парень с жердями останавливается, перекладывает палки поудобнее, от чего его супруга, слишком близко подошедшая, отшатывается назад. Один из новгородцев подходит к ней, добродушно улыбается, отводит в сторону торчащие перед её лицом концы жердей, что-то спрашивает, заглядывая в травяную охапку в переднике.

Парень мимолётом оглядывается, но внимание – на собеседнике. Дело-то – из наиважнейших: серьёзный человек толкует об "отдать серебро".

– Дык... мы и сами... у меня батяня на всю нашу деревню – первый плотник... а что за работа-то?

Собеседник подхватывает парня за локоток и постепенно ведёт вперёд. Я слышу, как он внятно, убедительно объясняет:

– Мы ж лодиями идём. Поход-то дальний. Ну, ты парень головастый, сам понимаешь. Припасу много брать пришлось. Лодейка-то гружена, сидит низко, под борта. А как быть коли господь победу над ворогами даст? А? Вот. Правильно понимаешь! Нужно ещё чего-то придумать. Нужно корыто большое. На привязи тащить. Для хабару. Такое... объёмное. Но – не тяжёлое. Но крепкое. Мы б за такое и полугривну бы не пожалели. Потому как край нужно. Возьмёшься?

– Эта... Чего, целую полугривну?! Кунами?!

– Точно. Вот такими. Нашими. Новгородскими горбатыми.

Мужчина развязывает кошель, достаёт и показывает серебро. Парень чуть не втыкается носом в ладонь новгородца.

– Ну как? По рукам? Но надо быстро. Мы ж утром уйдём.

– Как утром?! Да где ж мы такую колоду-то возьмём?! Чтобы из неё такое корыто исделати?

– А что, готовой нет? Мда... жаль... а я уж понадеялся... Знать – не судьба. Ежели у лучшего на деревне плотника нету... Придётся в другом месте спрашивать. Ну, бывай здоров.

Мужчина откланивается и неторопливо спускается по дороге. Парень расстроено смотрит ему вслед. Потом озадаченно озирается:

– Э... Эй... А жёнка моя где?

– Твоя? А кто ж знает? Верно, домой пошла, пока мы тут разговаривали.

И новгородец также спокойно топает к бережку. Парень растерянно оглядывается, потом зло поджимает губы: как это жена без спросу у мужа – ушла? И быстрым шагом отправляется в деревню, сыскать и наказать дуру-бабу.

Не думаю, что ему это удастся. Пока шёл торговый разговор, пока крестьянин со всем напряжением умственных и душевных сил, вслушивался в обстоятельную беседу потенциального заказчика, переспрашивал, уточнял, повторял, соображая как бы не упустить выгодный заказ, не продешевить, но и не отпугнуть, за его спиной происходил другой процесс.

Вытащив листик из вороха травы, стоящий перед женщиной новгородец, что-то говорит ей, улыбаясь. Вот так, с улыбкой, он берёт из передника ещё пучок зелени и суёт ей в рот. Женщина, в растерянности реагирует с запозданием, взмахивает одной рукой – вторая держит передник, чтобы не рассыпать этот... щавель. Один из прошедших только что мимо неё подельников, перехватывает вскинутую руку. Второй сзади накидывает скрученную портянку так, что галька оказывается у неё рту, поверх заткнутого туда силоса, затягивает хвосты и сдёргивает ей на лицо платок. Баба, наконец-то отпускает свой передник – снять помеху с глаз, убрать портянку изо рта, но, улыбающийся ей в лицо вегетарианец, одной рукой уже держит передник, другой – её руку. Которую отдаёт напарнику за её спиной. Тот успевает ещё дёрнуть поясок передника на спине женщины, и тряпка с травой остаётся в руках улыбающегося вегетарианца. Он аккуратно сматывает передник, чтобы не просыпать травку на дорогу. А его партнёры, быстренько сматывают бабёнке локоточки за спиной. Разворачивают и, придерживая под руки, втроём, закрывая своими телами с боков и сзади, спокойным шагом ведут к леску у тропки.

Они идут ко мне, и я вижу, как правый опережает события – начинает лапать бабёнку, хватает за груди. "Шарит дуру за титьки". Кажется, только теперь она начинает понимать – что происходит. Рвётся, мычит. Звук негромкий, муж в десятке шагов, занят исступлённым разглядыванием серебра на ладони своего собеседника. Она упирается босыми пятками, мотает головой, её чуть приподнимают, чуть ускоряют ход. Вся процессия ныряет в лесок. Там-то... и леса-то... Я ещё успеваю понять, что бабе на голову надевают мешок, переворачивают, так что из завязанной горловины торчат только грязные босые пятки. Ноги – заматывают, мешок вкидывают на плечи, пару раз бьют кулаками... Всё – за стволами деревьев уже не видно.

***

Мы в Пердуновке отрабатывали скрадывание людей, но там цель была другая – снять дозорного, убрать сторожа. Сходно с делами охотницкими. А вот так, по-городскому, практически на улице, в десятке шагов от законного мужа, в прямой видимости от поселения...

Не знаю в деталях как скрадывали, например, ту же Роксолану – она, всё-таки, была дочерью большого начальника, вела другой образ жизни, но людей в Средневековье, воруют постоянно. Основное отличие от 21 века – отсутствие эффективных транспортных средств. В 21 веке достаточно притормозить рядом с девушкой...

Так предоставляли "наложниц под заказ", например, из Ростов-Дона в Чечню. Интересно, что и "производители товара" и приобретатели – не столь давно были нормальными советскими людьми, учились в советских школах, где по одной, в общем-то, для всей страны программе сеялось "разумное, доброе, вечное". Руководили колхозами и предприятиями, служили в сов.учреждениях, проходили срочную службу, заведовали отделами по реализации компьютеров или учили детей в ПТУ и техникумах...

Потом – раз... и стали работорговцами и рабовладельцами. "Во имя аллаха" или кому что понравилось.

Сходно, в смысле транспорта, брали агенты царской охранки революционера-народовольца Германа Лопатина.

Зная, что жандармы регулярно перетряхивают его имущество на квартирах, где он останавливался, Лопатин, продолжая активную организационную деятельность, носил все списки членов "Народной воли" на себе.

6 октября 1884 года жандармы провели первый в России "арест на улице": к идущему по Невскому Лопатину подъехала пролётка, два прогуливавшихся по тротуару господина, вдруг подскочили, завернули "объекту" руки, прямо на глазах изумлённой фланирующей публики, втолкнули в пролётку. И – укатили.

До этого арестовывать всегда приходили на дом.

Инновация оказалась эффективной: найденные на Лопатине документы и записи позволили раскрыть всю сеть революционной организации.

Здесь – ни автомобилей, ни пролёток. Поэтому новогородцы, вероятно, используют концепцию "необорудованного места временного хранения и складирования".

Очень интересно, надо запомнить.

***

Мой сосед возвращается на своё место и вежливо благодарит:

– Спаси тебя бог, боярич, за присмотр.

Провожает мой взгляд вслед ушедшей в лесок группе, заговорщицки подмигивает:

– Эт само собой. Как чуть в чуйство приведём – тебе завсегда. Без серебра и вперёд остальных.

– А не боишься?

– Кого? Этих сиволапых?! Да они шапку у себя на голове полдня ищут!

Он, посмеиваясь, напел мне куплет из песенки про жителей Пошехонья:

"Лаптишша-то на ем, черт по месяцу плел,

Зипунишша-то на ем, решето-решетом,

Поясишша-то на ем, что кобылий хвост,

Шапчишша-то на ем, что воронье гнездо".

Как раз про местных. Пошехонье – «местность на реке Шехонь», Шехонь одна из форм названия реки Шексна, от древне-угорского названия птицы – «дятел».

"Дятлы" прибежали часа через два. Два десятка мужиков с кольями.

– Во! Вот етот! Вот он мне глаза отводил! Вот он мне помороки забивал! У, образина ушкуёвая...

– Но-но! Не замай!

Дальше были крик и толкотня. Много громких слов и летящих по сторонам слюней.

У нас пока народ не накричится, не заведёт себя до истерики, до "писать кипятком" – драку не начинает. Почему ж им так моё молчание на "поле" в глаза сразу бросилось, почему и это погоняло появилось: "немой душегубец".

Покричали, поплевались, потолкались... А потом стало поздно – мои из города подошли, у других стягов народу прибавилось. Прибежал и дежурный боярин по лагерю:

– Ты у хрестьянина жёнку увёл?

– Не, ни дай боже! Да на цо мне тая лахудра?! Я её вблизи и видал-то только мельком, за его спиной. А уж куда евоная бабёнка курвёная – гулевать пошла... Вот как перед иконой святой перекрещусь!

– Так с какого... хрена, ты, смерд сиволапый, войско православное беспокоишь?! Шум бездельный подымаешь? По батогам соскучился? А ну, брысь с лагеря!

Забавно: не я один на "Святой Руси" умею правду говорить. Вот же дядя: ни словечка не солгал.

Разженённый муж ругался, рвался... ещё с кем-то... чего-то... кому-то... дать больно... кажется, плакал. Земляки подхватили его под руки, поддерживая и подпихивая, утащили в деревню. От греха подальше.

Мой собеседник презрительно хмыкнул в спину местным и, наконец-то, неторопливо отправился к леску. Посмотреть на результат своего "анализа рынка колод для корыт". "Пощупать воз не вредно" – вот и пощупает. До места "складирования" всего-то метров 100, там, наверняка, слышали весь этот хай и уяснили необратимость сделки.

Всю ночь у костра соседей шла какая-то невнятная возня, какие-то смешки, прогулки до леска и обратно...

Поутру, прежде чем отчалили, поинтересовался:

– Уважаемый, на что тебе такие заботы?

– С этой-то? А ты прикинь: боярин-то у нас старый, ленивый. Так только, из-за шапки взяли. Тут же поход княжеский – боярин надобен. А так-то мы ушкуйничать сами ходим. Он и не чешется. На ушкуе три десятка добрых молодцов. Молодые, здоровые, сытые... Горячие. Если им бабу не дать – они друг другу зубы выкрошат. А то налезать на молодших начнут.

– Так на каждой же стоянке бабёнки подкатывают.

– Это – покудова. Дальше по всякому будет. А и нынче цена-то... по ногате. Тридцать ногат – полторы гривны.

– Ну, не каждый-то день.

– Да хоть как! Хоть через два на третий! Всё едино – корову отдай. А без этого будут в артели... негаразды. Боярин наш... хоругвь веду я. Удальцы из своей кишени серебро сыпать... Да и нету у многих. Пока дойдём – я на этой дуре столько серебра сберегу... Это первое. А второе... Тут же и другие идут. То я по корове в день растранжиривал, а то по две – киса прирастать будет. Ежели эта... доходяга костлявая потянет. Ты на ус мотай, боярич. Или где оно у тебя там мотается. Резаться ты горазд, а вот денюжку к денюжке прилеплять... Это купцом новогородским родиться надобно.

Естественно, когда вечером снова встали рядом, я поинтересовался:

– Ну, как? Ты ж говорил – без серебра и без очереди.

– Да путём всё, нормально. Учим. Ещё денёк и будет гожая.

– А поглядеть? На научение.

– Да чего там глядеть? Подстилка и подстилка. Дырка ушкуйная. Ей же не петь-плясать, гостей развлекать. Всей науки: чтоб не ныла, подмахивала, да не бегала. Страху научаем.

– Покажи. Насчёт страха – мне интересно.

Новгородец недовольно хмыкнул, но повёл меня к лежащему на берегу ушкую.

После прежнего своего опыта с усмирением Варвары на Днепре, после уроков Якова, я предполагал, что и здесь активно будут использоваться речная вода для утопления и женские косы для фиксации.

Отнюдь.

В наступающей темноте я сперва заметил мальчишку лет 14 – самого мелкого среди ушкуйников. Парнишка уныло смотрел за корму, на текущую воду Волги, и меланхолически стегал прутиком – то по лавке рядом с собой, то по лавке напротив.

– Как тут она? Живая ещё?

– А хрен её знает...

Последовавшая тяжёлая оплеуха, от которой пацан чуть не улетел за борт, послужила убедительным напоминаем о нормах вежливого обращения к старшим. Парнишка быстро-быстро залепетал, оправдываясь:

– А цо?! Я ни цо! Мыцала цегось. А я – как ты велел...

– Цыц. Глянь, боярич. Мы ж лодеей идём, не посуху полон гоним. Потому первым делом – пяточки. Батожком. И под пальчиками. И вокруг. После, как перевернём – и по подъёму. Всю стопу и лодыжки. Но не сильно – косточки здеся мелкие, дробить-ломать – не надобно. Так только, чтобы обезножила денька на три. Чтобы не бегала сдуру.

Только сейчас я понял, что, собственно, вижу в сгущающихся сумерках. На скамейке лежали, подошвами вверх, две небольших женские стопы с уже выраженным омозолением. Прихваченные ремнями за лодыжки к скамейке, они чуть дёрнулись от очередного удара батожком, когда парнишка продемонстрировал свою рвение в исполнении приказа старшого.

Интересно: техника принципиально отличается от степной. Степнякам приходилось совмещать "воспитание" – приучание к покорности, с "транспортированием" – бегом полона в сторону безопасных становищ. А вот лодейщики работают в более льготных, более стационарных условиях. Хотя, конечно, до "полного стационара" – до боярского поруба... Но зато – одновременное перемещение товара. Почему негров так не возили? Через Атлантику-то – долго, можно было многому научить. Я помню только, что им танцы устраивали. Для поддержания общего мышечного тонуса живого товара.

Остальное тело было прикрыто каким-то тряпьём. Как я понимаю, не из соображений стыдливости, а по причине вечернего похолодания и множества комаров. Сдвинув эти... зипуны, я смог оценить всю конструкцию.

Бабёнка была поставлена на колени на дно лодки. Животом – на одну скамейку, пятками – на другую. Коленки – широко разведены, между ними привязано поленце, так, чтобы свести колени она не могла. Предусмотрительность "дрессировщика" простёрлась столь далеко, что на дно лодки под коленки была положена ребристая доска с ручкой, типа стиральной, только поуже.

Это из древнерусской прачечной утвари. На ней ещё музыку играют. Рубель называется. Не путать с денежной единицей Республики Беларусь.

Положена, естественно, ребристой стороной вверх.

– А это зачем?

– Это... после чуть за коленку тронул – она враз в разброс разводит.

– Оп-па... А это что?!

Мне показалось, что между ляжек женщины торчит... конец оглобли. После найденной мною утопленницы с забитым берёзовым колом...

– А это, вишь ты, зажимное поленце. Берёшь тонкое полено, снимаешь, стал быть, кору, верхний конец ножом расщепляешь. Этак вершка три. Теперя берёшь бабу за еёную потаёнку. Ты-то хоть видал когда? Ну, тады внятно будет. В ращеп – ножик вставляешь, поглубже. Наружные губки срамные её – разводишь, а внутренние – в ращеп влаживаешь. Вставил, ножик вытянул, поленце – хлоп – зажало. Всё, жди-отдыхай.

– А долго?

– Да не, полсотни Богородиц. Это нынче мы чуть дольше, чисто для науки. После опять – ножичек вставили, разжал, отцепил.

– И чего?

– Оно ж кровь-то пережало. Затекло всё. Тут ты раз – снял. Бабьё на стенку лезет. Воем воет, головой обо что есть – колотится.

Мой лектор продемонстрировал процедуру снятия.

Женщина не лезла на стенку исключительно из-за отсутствия оной. Воя не была, поскольку рот, явно, зажат, а головой ей ни до чего не дотянуться. Но мычание и поток попыток движений – наблюдался.

– Теперя что... теперя у её всё горит. Болит, опухло, глянь – аж в багровое отдаёт. Берём, к примеру, палец...

Новгородец обмакнул палец в принесённую мальчишкой в шапке речную ледяную воду.

– И делаем ей милость великую: холодным пальцем по сраму её горячему. Во, глянь! Она уже не отдёргивается, не зажимается – сама прижимается, да подставляется, да надевается. Хочется сучке дурной чтобы, стало быть, жар её нутряной утишили, чтобы боль-то её поуспокоили. Сразу, дура, согласилась бы, а то... "я – мужняя жена, я – мужняя жена...". Ты – дырка ушкуйная! А муж твой – тебя на звон поменял. Ему-то, олуху пошехонскому, серебром позвони – он и отца родного продаст. Он-то ныне, поди, себе другую жёнушку выглядывает. Из подружек твоих, кто помоложе, да по-красивше.

Очередной приступ мычания подтвердил реальность выдвинутой гипотезы.

– Понятно. А зачем её малой ваш – батожком по заднице охаживал?

– А чтоб качалося. Он стукнет – она дёрнет, полешко-то свободно висит – туды-сюды на губках-то и покачается. Чтоб дура не просто колодой замерла, а судьбу свою понимала и прочувствовала. На телеге, к примеру, когда везёшь – там дорога сама трясёт, там и другие приёмы-способы есть. А тут вот малька посадил.

– А с плечиками не пробовали? Полено расщепить не надвое, а натрое. Боковины подрезать, середину – внутрь, чтобы – как в жизни, а губкам – каждой по расщепу?

– Чего? Во... Ну ты и умён боярич! Мудростей у тя, видать... Не. Не пойдёт. Занозы. Это ж кому ж охота – в бабской потаёнке на занозу... Хотя... Тут я нож вставил, чуть разжал, снял. А там надо в два ножа... В четыре руки... Можно попробовать...

– Ещё вопросец: ты на мужиках так не пробовал?

– На мужиках? А как это? У их же ж нету...

– А какая разница? Кровь-то у всех бежит. Ты своими защепами ток крови перекрываешь. Потом снял – пошла боль. Понятно, что на руку или ногу так не подойдёт. А вот на что поменьше...

Нету на них Мигеля Сервета с концепцией двух кругов кровообращения!

Я сам, кстати, кроме самой концепции и не знаю ничего по теме. Но, рассуждая по аналогии, имея общее представление... Два часа – предел для жгута на конечности. А вот, если, к примеру, зажать поленцем... Ухо, а не то, что вы подумали!

Мой "просветитель" пришёл в полный восторг. Хорошо его понимаю: когда ученик вдруг настолько воспринимает смысл излагаемого материала, что готов, пусть даже и коряво, но продолжить тему, предложить что-то своё – это очень радует.

– Ну, лих, ну, сведущ! Откуда ж у тебя, боярич, такие-то премудрости?! Я-то, по-молоду к пруссам хаживал, на Янтарном берегу зимовал. Пруссы-то деревами с полячками своими полонянками – такие шутки уделывают...! Враз и веру свою забывают, и язык, и мужей-детей-родителей. Только водичка течёт. С какой – слёзки ясные, с какой – желтенькое, а то – красненькое.

Где-то я что-то похожее слышал... Насчёт пруссов... Не от Кастуся – у нас другие разговоры были, не от Фанга – голядь пруссов не любит.

– А ещё чему тебя те пруссы выучили?

"Экскурсовод" скинул остальное тряпьё и продолжил:

– Тута под пупком поленце положено. Ты глянь как она поставлена: весь вес – на коленки да на пупок. Брюшко-то у неё слабоватенькое. Три десятка добрых молодцев на нём как по-гукаются... Полежит в напряг – брюшко-то и окрепнет. Только корму давать не надо – обделается. Задок у её... перестаралися малость в прошлую-то ночь. Ни цо, нынче отболит – завтра годна будет и с этой стороны... На сиськах – защепы такие ж. Сиськи у ентой дуры... одно название. Надувать надо.

"Эксперт по надуванию" повторил манипуляции по снятию. Даже в темноте был виден фиолетовый оттенок, маленьких, в размер лесного яблока, грудочек этой крестьянки.

– А главное, конечно, вот.

Я сперва не понял. Экскурсовод показывал на голову женщины.

Какой-то ременной намордник, стягивающий ей челюсти, так, что только мычать может? Хорошо затянутый ошейник с закруткой? Наглазники?

– Главное – кос-то нет! Всё – ей теперь на люди не выйти. Только в омут. Вот отойдут у ей ножки, кинется она сдуру в побег. А куда? До первого же прохожего-проезжего. Ну мужики-то... понятно – зае...ут. Но не сразу. А бабы-то – сразу дубьём забьют, в клочки порвут. Или, примеру – к начальству. Да кто ж с сучкой обскубанной говорить-то будет? И на порог не пустят. Ножней у нас нет – так, ножиками откочерыжили. Да, вот ещё: ты елки-сосёнки для таких дел не бери – смолятся они да занозятся. Березу бери, дуб...

Разве мог я тогда, в темноте Верхней Волги, выслушивая советы опытного «эксперта по деревоприменению», предвидеть, что через семь лет на другом краю страны буду перебирать кучу полешек, отбрасывая еловые, дабы «привести к послушанию» немолодую рюриковну? Королеву, мать трёх королей... Что от этого «щепного товара», порушится одно из сильнейших королевств христианских, что миллионы людей погибнут или будут угнаны...

Планы, предвиденья, прозрения, предсказания... ерунда всё это! Да, я строил планы. Когда было из чего. И предвидения случались. Когда было что. А так-то... просто шёл, смотрел, думал. Учился. Учился у туземцев, у «Святой Руси». «Мне учиться – что с горы катиться». И поняв, восприяв науки разные, применял их по моему понятию уместности.

Не надо из меня великого пророка да чудотворца строить. Стройте ученика прилежного.

«Коллега-эксперт», кажется, предполагал, что я немедленно приступлю к реализации его технологии на других... субъектах. Но насчёт ёлок-сосёнок он зря сказал. Потому что я вспомнил. Потому что была у меня такая наложница с «деревянным именем» – Елица. И приключилася с ней историца...

Мы выбрались с лодки, малёк закидал бабёнку тряпками, побежал, пока старшие присматривают, до ветру.

– Э... Милейший, скажи мне – нет ли у тебя брата? А у него – сынка взрослого?

– Э... Уважаемый, могу ли узнать – откуда такой вопрос?

Мир – тесен. А особенно для той малой доли людей, которые в нём двигаются. Бывалые воины, истовые паломники, дальние купцы-гости...

Почти все люди живут в своём тесном "мире" – деревенской общине. Но и те, кто вышел в "большой мир", кто топчет дальние дороги – скоро узнают, что и на другом конце света всегда сыщется такой "подорожник", который тебя знает, или о тебе слышал, или вёл дела с твоими знакомыми...

– Такой молодой мужичок, очень исполнительный и деловой, хорошо грамотен, женат, с женой своей весьма в любви и согласии...

– Он тебе денег задолжал?

– Что ты! Как можно! Ну, если не родня – извини...

– Стой. Ты ж... ты ж смоленский! Как я раньше... И имя-то у тебя – Иван Рябина! А Рябиновка, часом, не ваша ли вотчина?

– Точно. Угадал. Значит, это твой племяш ко мне с обозом тогда из Новгорода пришёл? Толковый – я думал его приказчиком в имении поставить, да не схотел он. В офени выпросился.

"Эксперт" разулыбался, едва ли не обниматься кинулся:

– Племяш – он такой! Как он там? Пойдём к костру, посидим-потолкуем. Мы ж там всем семейством запереживались вовсе. Баба его всё слёзы выплакала, на дорогу глядючи. Как расскажу ей – такая радость будет...!

Восторг и благожелательство. Только я помню рассказ тогда, в моём пытошном застенке: именно этот человек подтолкнул своего племянника "сбегать посмотреть на тот конец", откуда пришёл в Новгород мой хлебный обоз. Тесен мир, тесен...

– Расскажу, не велик труд. Только ты мне сперва девку отдашь.

– Да я ж говорил: тебе – завсегда, без серебра и очереди...

– Насовсем.

– А? Не... Ты чего?! Это ж не по-людски, не по-человечески.... то – сказ, а то – баба... да ну, окстись!... я на ней по корове в день сберегу, по две заработаю... да ты подумай, у тя ж головушка светлая, ты ж вот ныне сходу такую штуку интересную... Не, ты сравни в цене...

Я ждал. Не умён. Хитёр, опытен, выучен... а – не умён. Не может понять, что торга не будет.

А я-то – "умён"? Только та же "корова в день", ну "пол-коровы", и в нашей хоругви. Пока мы её решаем дополнительными строевыми и физкультурными упражнениями. Резан старается. Но времени мало – кусок вечера от швартовки до отбоя. Минус ужин и гигиенические процедуры. По-настоящему – парней не умотать. Чуть ребятки втянутся... Да и самому... на мозги давит.

Может, не надо было открываться этому... "эксперту"? Так он и сам мог в любой день додуматься! Теперь я хоть чётко знаю – к кому спиной...

– Ну как – по рукам?

– Бабу отвязать, завернуть, отнести к моему костру. Потом – сказ.

– Не, ну мы ж договорились!

– Твои договоры – твои заботы. Другой цены у меня для тебя нет. Я спать пойду. Тебе "дырка ушкуйная" дороже племяша? "Дырку" – и другую найдёшь, а племяш у тебя... Говоришь, баба его все слёзы выплакала? Значит, и дальше... ей писать нечем будет. Решай.

В самом деле, я развернулся и пошёл к своему костру. На условной границе между нашими стягами дядя догнал, схватил за рукав.

– Ладно, согласный, забирай. Ну, чего там у племяша?

– Повторяю медленно: бабу отвязать...

Он всплёскивает руками, мечется, фыркает:

– Ну что ж ты такой... недоверчивый?! Ну прям как нерусский! Ну я ж сказал – согласный...

Дядя, тебя в 90-х не кидали? А меня кидали. На ломщиков не натыкался? Тебе дальше по списку, где я опыта поднабирался? Это ж чисто случайно, что я в Хопер-Инвест с МММ... а уж на улицах, в подъездах, поездах, подворотнях... Задержки с зарплатой... задержки с доставкой... турфирма вылетает вместе с офисом... со всем экс-совейским народом... Я уже лапшу с ушей не снимаю, я из неё – обед варю.