Текст книги "Зверь лютый. Книга 15. Стрелка"
Автор книги: В Бирюк
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Фокус в том, что эти мелкие династические разборки подзатянулись, и в стране сформировались довольно устойчивые партии.
Как вы понимаете – "партии гражданского действия" и им же – противодействия.
Одна из них получила, за нищету обмундирования, прозвище "лапотники" (биркебейнеры – березовоногие). Позже они разгромят слиттунгов ("оборванцы") и риббунгов ("разбойники"). А пока ковыряются до крови с баглерами ("посошниками").
Мне это всё... малоинтересно. Но три года назад команда сторонников Инге Горбатого, убитого в битве при Осло, побежала куда глаза глядят. Как я понимаю, глядеть им надо было далеко: остатки партии Инге попали в руки крутому местному лендерманну Эрлингу Скакке. Который и врагов победил, и своих больно построил.
***
Наши нурманы, а это, фактически, родственники из одного клана, добежали аж до Твери. Где и нанялись на службу к уже удельному, но ещё бездружинному Володше. Тому-то это подарок: своих "янычар" у него нет, местным он не верит. А вот такие дальние... пока платишь – не предадут.
Глава команды попал даже на должность княжьего конюшего. То есть – главнокомандующего войсками княжества.
Дядя... звать Сигурд. Среди всей этой длинномерной братии – карлик. В смысле: чуть ниже нормального среднего для Руси роста. Немолод, худощав, сутуловат. Прозвище – "сука белесая", губами плямкает, говорит мало и тихо. Постоянно зол и очень конкретен. Типа:
– Десять плетей. У шатра перед отбоем.
– За что?!
– На поясе шов разошёлся. Не зашьёшь к вечеру – 20.
Это – не мне. Но я же – не просто умный, а чуток уже и мудрый! Я же и на чужих ошибках способен учиться!
И не я один: вся хоругвь враз "помудрела" – всю амуницию через пальцы пропустила.
Резан, он у нас типа прапора или сержанта, уточнил одну деталь:
– Дурака-то перед княжьим шатром выпорют. А вот боярину его суке этой белесой – подношение нести. Так что, дурню ещё и свой господин на спине отыграется.
У тридцати княжьих гридней – тридцать княжьих отроков-оруженосцев. Остальное – свита из вятших и слуги. Часть – пассажиры. Лекаря княжеского на вёсла не посадишь – староват. Княжеского кузнеца – можно. Но он даёт в морду. А на веслах трудится его подмастерье. Сам князь, сударушка его, еёная служанка, писарь, походный спальник, поп, повар... – есть кому задарма прокатиться.
Три княжеских ладьи с гриднями и четвёртая со слугами идут впереди. По науке, в воинском походе положено иметь два комплекта гребунов. Потому на воинской лодии должно быть 25-30 человек. Вот и получается в княжеской части каравана – за сотню голов. Лодочки битком набиты – поход дальний, припасу прилично взято, барахло горками лежит, да пассажиры сидят.
Нурманы – лбы здоровые, мы бы за ними и не угнались, но они тянут дощаники с лошадьми. Гридни в бой пойдут на добрых конях, сеунчеи (вестовые) – на резвых. На дощаниках ещё и сено везут. Крестьяне своё-то всё поели, трава ещё не выросла, а кормить одним зерном лошадь нельзя.
Хорошую вещь новогородцы придумали. Это я про дощаники – лет пятьдесят как в Новгороде появились. Раньше-то – всё корыты долблёные. Как у византийцев о Руси было сказано: "Спускают к Киеву по весне колоды во множестве. И ладят из них лодии". В смысле – долбят.
Вторым сортом у нас в войске – боярские дружины. Их ещё хоругвями называют.
У каждой боярской хоругви есть свой стяг. Когда бить будут – нужно к нему бежать. А пока мы его над лодкой поднимаем. Когда становимся на берегу – тоже ставим, чтобы все видели. Княжеские стяги бывают ну очень большие. Их пока установишь, да закрепишь...
В летописях есть выражение: "не поднявши стяга". В смысле: "внезапная атака", "с марша в бой". У нас – флаг нормальный. Эту палку с тряпкой наш знаменосец, молодой парень – в одиночку таскает.
Стяги на "Святой Руси" – треугольные. Прежде были хвостатые, типа бунчуков, теперь просто сильно вытянутый от древка полотняный равнобедренный треугольник преимущественно красного цвета. Хотя встречаются желтые, зеленые, белые, черные. Иногда бывает специальное навершие (полумесяц или иное) – челка стяговая, и рисунок на стяге.
В отличие от более поздних времён, в рисунках нет Спаса. В отличие от печатей – нет Богоматери и надписей. Много коней, птиц.
У нас, например, на красном поле чёрный петух вышит.
Лазарь целую лекцию прочитал. О глубоко сакральном смысле фона и рисунка. Типа: мы такие петухи, что, как прокукарекаем – так для ворогов чёрный день наступит, а к нам "радость красная" придёт. "Критические дни", что ли?
Петух вышит с таким... стелющимся хвостом как у степного жеребца. В этот хвост его дружинники и целовали. Ну, когда присягу принимали.
Воинов у нас, как положено – 15 человек, "большой десяток". А ещё – я и Сухан. Мы с ним не дружинники, а товарищи. Путешествуем совместно по собственной надобности. И, в рамках этой надобности, подчиняемся командиру – бояричу Лазарю. Он, как и я, боярской шапки не получал ещё, поэтому не боярин, а боярич.
Над воинами главный – старший десятник Резан. Отличается резано-рубленной мордой, склонностью к мордобою и мрачным характером. И, почему-то, нехорошо на меня косится.
Остальные бойцы... не бойцы. Молодые крестьянские парни из вотчины. Есть пара бобылей постарше.
Кроме не-бойцов, ещё десяток совсем не-воинов: слуги разной степени непригодности. Кашевара, к примеру, нам боярыня Рада такого всунула... лучше я водицы речной похлебаю.
У нас хорошая "рязаночка" – плоскодонка на 6 пар весел. По головам получаются две смены гребцов. Но это когда все гребут.
Я сразу за весло сел. Лазарь начал, смущаясь, толковать, что, де, дорогому гостю невместно со смердами в общий ряд...
– Вот князь же... И бояре, и ближники... Они ж думу думают, ворогов извести помышляют...
– Лазарь, у меня с каждого гребка – сил прибавляется. По золотнику. Покуда до места дойдём – я во какой в ширину стану. А на носу сидючи, да в чистое небо глядючи – от тоски с ума сойду. Тебе нужен псих бешеный в лодии?
Понял, отстал. Подумал и сам на весло сел. Типа: за меня вступился, чтобы другие не насмехались. Спасибо друг!
Тут этот чудак, остряк наш Басконя, вздумал шутки шутить со мной как с ровней. Воды речной за шиворот плесканул.
Ну я и вышиб дурня за борт. Рефлекторно. Я – даже и подумать не успел, он – и не чирикнул. Только матюкнулся. На лету. И завизжал. Когда долетел. Еле успели назад втащить – вода-то ледяная.
Помогло? – Нет. С одного раза народ не понимает. Туземные "эскалаторы" прорезались. В смысле: пошла эскалация конфликта.
Вечерком отошёл в лесочек отлить. Подваливает компашка:
– Чегой-то ты, паря, наших ребят забижаешь. Добрых молодцов в Волгу-матушку помётываешь. Ты вот это видел?
Здоровущий лось. Типа этих мутантов-нурманов. Кулак мне под нос суёт.
Кулачище такой... гранитно-монументальный. Как в парке скульптур Вигеланда в Осло. Да видел я такие! Нашёл чем удивить.
– Я тебе не паря, а смоленский боярич. Звать Иван Рябина. А ты кто?
– А я... это... Афоней кличут.
Про свой ассоциативный кретинизм я уже рассказывал? Реакция... даже подумать не успел:
– А батяню Никитой зовут?
– А... Ну... Ага... А ты откуда знаешь?!
– Да так... Ну, здрав будь, тверской купец Афанасий, Никитин сын. При случае – бате привет передавай.
– Ага. Ну. Передам. Только мы – не купцы. Мы тама, в вотчине, ремесленничаем малость.
– Тю. Какие твои годы. Подойди после, за жизнь потолкуем.
Про наследование имён в средневековых семьях я уже... Хотя, конечно, случайность. А вот что следом Лазарь прибежал меня выручать – закономерность. Что меня надо не выручать, а держать... а лучше – держаться подальше, соратникам стало ясно прямо с утра.
Так, опять надо объяснять.
Я – "мышь генномодифицированная". Уже много раз сказано было. Да ещё и сплю по-волчьи. Поэтому мне хватает 4-5 часов сна.
Это я ещё пока росту. А что будет, когда выросту? Совсем спать перестану? При том, что само это занятие я очень люблю. Но "сон – не водка, организм лишнего не примет" – русская народная мудрость.
У меня дома хорошо. Я это уже говорил? – Так это правда.
У меня дома, в Пердуновке, всё устроено и обустроено под меня. И под мой короткий сон – тоже.
С вечера можно девушку чистенькую позвать, поиграться. Утомил красавицу – книжку какую почитать, своих мыслей по-записывать, на станочке пожужжать. С народом потолковать.
Я не Сталин, людей среди ночи по телефону не дёргаю. Да и телефонов пока нет. Просто люди разные: одни ложатся поздно, другие встают рано. Я и к тем, и к другим поспеваю.
С утречка можно в физамбар сбегать. Такой амбар, в который я разных тренажёров, из брёвнышек понаделанных, поставил. Зимой ещё и отапливается – красота!
Как было правильно сказано: "Всё – во имя человека. Всё – для блага человека". А человек здесь, как уже неоднократно было объявлено – я.
А тут – поход. И это... напрягает. Дело не в деле – грести мне уже нравится. Тем более, я вырос и гребун ныне – из лучших. А вот мелочи... задалбывают.
В Пердуновке горячая вода – во всякий час. А здесь – набрал котелок, разложил костерок, подождал часок... Потом котелок отмывать холодной водой с песком.
Не смертельно. Но после дня с веслом на солнышке – хочется быстренько сполоснуться. Очень хочется.
Спать на земле, овчинку на лапничек постелив да кафтаном накрывшись – без проблем. Но эти же придурки вопить начинают:
– Боярич взбесивши! Боярич по ночам ходит! Глаз не открывает, рычит по волчьему!
Насчёт "рычит" – костровой врёт нагло. Я сплю тихо. Хотя и подвижно: каждые четверть часа встаю на четвереньки и делаю круг по постели в разные стороны – девчонки мне всё про меня рассказали.
Но остальные же воины вовсе в испуг впали!
– Бесноватый! Бесами обуянный! Оборотень!
Крест показываю – не помогает.
– Во! Оборотень с крестом! Осину! Осину ищи! Кол вырубим и...
Лазарь кинулся успокаивать – не слушают.
– Ты, боярич, ещё молодой, жизни не видал, с нежитью не воевал...!
Ну, конечно. Они тут все – сплошь ветераны сражений с зомбями и некромантами! Мантикор с василисками сапогами запинывают! Пара дурней вопит, остальные стоят глаза выпучив. А старшой, Резан, помалкивает.
Тут уже и я обозлился. Экие невежи! Оборотня – нежитью называют! Ты ещё вампира покойником назови! Он же живой – только спит в гробу.
Вытащил свои "огрызки заспинные", давай перед собой лезвие об лезвие потачивати:
– Ну что, дурни стоеросовые, кому охота поиграться-побегати? На один нож насажу, другим розочку вырежу. Подходи, не толкайся. Всяк свое получит, всяк своей кровушкой умоется. Где там обещанный кол осиновый? Долго ль ждать добру молодцу угощения? Ох, попотчую я вас – вашим собственным! Засажу дреколье крикунам в задницу, хорошо вобью – сопли с носа вылетят.
Народ приутих малость. А у меня за плечом Сухан топоры свои вытаскивает. Грустно так. И начинает, повторяя мои движения, водить лезвием по лезвию.
Тут снова Лазарь влез:
– А ну осади! Он мой гость! Он мой друг! Прекратить безобразие! Я – ваш командир! Присягу помните? Прекратить!
Мда... командир из него... Не те слова, не в той тональности... Не хватает нашему петушку басовитости.
Побухтели, осинку на дрова порубили. Сошлись на том, что мне надо к попу идти. Чтобы окропил. Святой водой, а не тем, что вы подумали.
Отвели меня, мало – не под конвоем, к нашему походному батюшке. Обретается сей слуга царя небесного поблизости от царя земного – у шатра княжеского.
– Оборотень?! Бесноватый?! Ахти мне! Тьфу-тьфу-тьфу! Святый боже, святый крепкий, спаси мя и помилуй! Изыди-изыди-изиди!
– Ну что мужики? Удостоверились? Дымом не изошёл? С вонью под землю не провалился. Чего ещё надо?
Попец понял: все – нормальные. Начал вещички свои собирать – караван вот-вот сдвинется, да вопросы спрашивать:
– А ты хто? А на исповеди давно ли? А у святого причастия...
Но когда до него мой ответ на первый вопрос дошёл:
– Иван Рябина, смоленский боярич, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков Акима Яновича Рябины...
– тут его и переклинило. Бородёнкой своей трясёт, воздух заглатывает:
– Ап, ап... Смоленский?! Смоленского?! Боярина?!!! Сотника стрелков?!!!
Рожок пропел, народ забегал быстрее: "До отправленья поезда осталось пять минут". В смысле – каравана. И мы – разбежались.
Мне всё это – очень не понравилось: я же беглец от князя Смоленского. В здешней терминологии – вор государев. Мне сильно отсвечивать... нежелательно.
Но я ж ничего не делал! Просто спал так, как мне удобно. А аборигены чуть кол осиновый в брюхо не загнали! Придурки предканутые...
Пришлось со служителем культа пообщаться. Теперь он кинется к Тверскому князю: "У нас в войске – вражий соглядатай!".
Смоленские рати лет семнадцать назад здесь не худо прошлись, весь Волжский верх – в пепел выжгли, только полону семь тысяч взяли. Помнят смоленских здесь, помнят. И конкретно – стрелков. Вот, конкретно, на этом месте. На холме пепелище уже заросло, но, пока свежая листва не закрыла, видны обгорелые венцы домов бывшего селения.
Место это... в моё время и не увидишь – устье Шоши, дно Московского моря.
Болотистая низина с несколькими холмами. Сейчас, в половодье – залита под края, лес вокруг – "по колено в воде" стоит. А тогда, зимой, стрелки подошли вплотную к поселению.
Ещё один город постройки Долгорукого, так и назывался – Шоша. Был.
Аким тогда наглядно продемонстрировал превосходство своих "новогородских берестяных луков" над местными. Почти все защитники так на валу и остались. Потом смоленские, новгородские, волынские ратники лезли через верх как к себе домой.
Нехорошо получилось, начальство теперь загрузится – кто я и зачем я? Придумает себе страшилку, и будут мне от этого разные бяки. А что делать? – Врать-то мне нельзя. Сам запрет придумал – сам исполняю.
Гребу, грущу да на ушкуи любуюсь.
Кроме четырёх княжеских лодий с тремя дощаниками, в караване идёт шесть лодей с пятью боярскими хоругвями. А третьим сортом у нас – охотники.
***
На "Святой Руси" всегда есть люди, которым заняться нечем. Или, в данном случае – охота сразится за веру православную, за князей добрых, за землю Русскую. И прибарахлиться маленько.
Гридни воюют – за жалование, бояре – за вотчину. А охотники – за свой интерес. В формате – хабар и полон.
На самом деле, и боярские хоругви состоят, в немалой части, из "охотников" – из тех, кто своей охотой пошёл.
Вокруг каждого боярина – куча народу. Слуги – теремные и дворовые, смерды в вотчине, вольные крестьяне и горожане.
"Клиентские отношения" – не только в Древнем Риме. Живёт себе сапожник в городе, шьёт сапоги боярскому семейству. А тут у него сынок подрос – надо бы отделять. А имение-то отделять... не хочется. А тут – поход.
Идёт сапожник к боярину – просит сынка в хоругвь взять. Сходит сынок на войну, принесёт хабар. Глядишь, и девку гожую приволочёт.
Найти себе жену в "Святой Руси" – не просто. А притащит полонянку... Тогда и на свадьбу сильно разорятся не надо.
«В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза».
И не важно, что будут трепать бабы по посаду:
«Хоть бы баба была, а то так... Ни заду, ни пуза, одна страма. У нас девки глаже ее выгуливаются. В стану – перервать можно, как оса; глазюки – черные, здоровющие, стригеть ими, как сатана, прости бог».
Лишь бы полонянка порчу не навела:
«Шепотом гутарили по хутору, что Прокофьева жена ведьмачит. Сноха Астаховых божилась, будто на второй день троицы, перед светом, видела, как Прокофьева жена, простоволосая и босая, доила на их базу корову. С тех пор ссохлось у коровы вымя в детский кулачок, отбила от молока и вскоре издохла».
Вот такая была бабушка у славного русского казака Григория Мелехова. Да и у него ли одного?
"Тебя не тронем, а бабу твою в землю втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всему хутору без скотины гибнуть...
– Тяни ее, суку, на баз!.. – гахнули у крыльца.
Полчанин Прокофия, намотав на руку волосы турчанки, другой рукой зажимая рот ее, распяленный в крике, бегом протащил ее через сени и кинул под ноги толпе. Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса".
Одна ли она такая была? Полонянка, убиенная доброхотным собранием простых русских людей.
В нашей хоругви охотников нет: у Лазаря нет ещё славы, нет примеров успешного грабежа, удачливости. В других хоругвях – и поболее половины бывает. Бояре своих слуг берегут, дома придерживают. Опять же: своего бойца надо в поход собрать, вооружить. «Охотник» – приходит со своим оружием и припасом.
После удачного похода, вернувшиеся в свои "миры" крестьяне крестьянствуют дальше, вспоминая по праздникам во хмелю, свои храбрости да товарищей боевых.
Но не все: часть, попробовав иной жизни, подаются из "мира". Кто в слуги боярские да купецкие, кто в охранники или разбойники. А из разбойничков иные назад – в "охотники". И в караване такие есть – видно по характерным захмычкам, происходящим от специфического образа жизни.
Опять-таки – не у нас: мы и бесславные, и небогатые.
Вот чего в караване нет – чисто "охотничьих" хоругвей.
Время наёмных "компаний" ещё не наступило даже в Европе. На "Святой Руси" есть отряды, которые воюют за деньги и преференции при грабеже. Но это отряды племён (торки, кипчаки) или государей. Так наёмничали Мономах с Гориславичем в Чехии.
Нанимают не воинов, но аристократов – князей, ханов. Это – люди. Остальные – "пушечное мясо", быдло, с которым договариваться бессмысленно.
Даже наши новогородцы, "охотники из Торжка" идут под боярскими стягами. Вот на их два ушкуя я и любуюсь, щурясь от речного блеска. Кораблики сходны с нашими "рязаночками". Чуть длиннее, чуть уже. Главное отличие – килевые. Похожи на "Заморских гостей" Рериха. Глубина корпуса – под два аршина, осадка – один.
В этом-то и беда: на волоках да перекатах с такими лайбами... утомительно. Но новогородцы больше ходят по северным рекам, которые такого низкого меженя не имеют, да по озёрам. Это у нас каждый лишний вершок – чей-то рваный пупок.
Кроме дюжины воинских лодий идут в караване и купеческие. Есть просто попутчики: купцам идти с княжьим караваном безопаснее. Кто в Ярославль идёт, кто в Кострому, ко во Владимир да Суздаль. Дальше – дорога закрыта, дальше – война. Дальше Бряхимов на Стрелке.
В этот год Мордва и Булгар, Ширван и Мазендеран... останутся без русских товаров.
***
Но основная часть купеческого каравана – торг для воинов. Маркитанты речные. Всё, чего не пожелаешь. Ну, в разумных пределах. И в неразумных ценах – от городского торга втрое-впятеро-вдесятеро.
У них лодочки всякие, от больших, типа нашей, до маленьких распашных двоек. Подплывает такая метров на десять к борту, на корме пацан лет 12 орёт истошно:
– Дядя! Дядя! Купи! Щука нонешняя! Утром ловленная! Икряная! Сама в рот просится!
Подымает на руках рыбину. Здоровущая. Чуть его самого меньше.
– Купи дядя! Даром отдам!
Конечно – "даром". Щука на нерест пришла. Сейчас её... хоть обожрись. Через месяц – будешь по штучке выискивать. А пока возле каждого куста затопленного – шевеление, плавники торчат и колышутся. Самцы об самку трутся.
– Эй, малой! И почём же?
– Ногата.
– Дам резану за двух.
– Гоже. По рукам. Принимай.
Лодочка подходит к нам с кормы, перебрасывают рыбин, мужики разглядывают, ругают, из одной вылезает икра.
Кто-то бурчит:
– Продешевил наш боярич. Можно было бы и три взять. С таким головой – голыми останемся.
Цену сбили впятеро. Но мнения об успешности сделки – неоднозначные. Продавцы – малолетки, им можно было пол-цены и кулаком по шее отдать.
Кухарь, толстый, ленивый, вечно ноющий мужик с постоянно слезящимися глазами, поминает господа с присными, удручённо оставляет весло – ещё бы кто и поверил в его удручённость – перебирается на корму, начинает потрошить и чистить рыбу. Его периодически матерят: лодка плотно набита барахлом, что-нибудь да испачкает.
***
Вообще-то, по календарю – Великий пост. Приуготовление душ христианских к Пасхе. Но как вы себе представляете день гребли, если в понедельники, среды и пятницы – холодная пища без масла один раз в день в вечернее время; во вторники и четверги – горячая пища без масла один раз в день – тоже вечером?
Вот мы, зубами лязгая, с бережка, где ночевали-почивали, подскочили, на зарю перекрестились и в вёсла впёрлись? Ага. На пустой желудок.
Поэтому "идущие по путям – поста не держат". Соответственно, и запрет на рыбу – мимо. Но главное, конечно, солонина. Какой дурак придумал, что сало – украинская еда? Может, потому, что в Центральной России её всегда едят, а на Украине – только по праздникам?
Энгельгард приводит очень точное понимание мужиками соответствия состава пищи и характера работы:
«Известно, как поедаешь, так и поработаешь. Ешь картошку – на картошку сработаешь, ешь кашу – на кашу сработаешь... при косьбе, например, требуется пища прочная, которая бы к земле тянула, потому что при косьбе нужно крепко стоять на ногах, как пень быть, так сказать, вбитым в землю каждый момент, когда делаешь взмах косой, наоборот, молотить лучше натощак, чтобы быть полегче».
"Мужик главное значение в пище придает жиру. Чем жирнее пища, тем лучше: "маслом кашу не испортишь", "попова каша с маслицем". Пища хороша, если она жирна, сдобна, масляна. Щи хороши, когда так жирны, "что не продуешь", когда в них много навару, то есть жиру. Деревенская кухарка не скоро может привыкнуть к тому, что бульон должен быть крепок, концентрирован, а не жирен, ее трудно приучить, чтобы она снимала с супа жир; "что это за варево, коли без жиру".
"По-мужицкому, кислота есть необходимейшая составная часть пищи. Без кислого блюда для рабочего – обед не в обед. Кислота составляет для рабочего человека чуть не большую необходимость, чем мясо... Отсутствие кислоты в пище отражается и на количестве работы, и на здоровье, и даже на нравственном состоянии рабочих людей. Уж лучше червивая кислая капуста, чем вовсе без капусты".
***
Рада – умница, вкинула нам кадушку кислой капусты. С клюковкой! А другие у торговцев прикупают.
Народ, вырвавшись из "холодная пища без масла раз в день" – трескает всё. Тем более, хранить негде, большинство припасов надо съесть быстренько. Но у нас... где ж она такого дурня в кухари нашла?
Я – человек тихий. Про таких говорят: "в еде – не переборчив, в одежде – экономен". Нашёл себе куль со ржаными сухарями и грызу помаленьку. Потому как половина нашей хоругви весь вечер сидит в кустах, издавая "запахи и звуки".
Обычно нас ставят на деревенский выгон возле селения. С вечера выгребаем к чистому, чуть подёрнувшемуся свежей яркой зеленью, месту. Утром уходим от вытоптанной, "убитой" земли, с язвами-пепелищами костров, от порубленного, поломанного, ободранного леса.
Лес – голый: листья обдирают со всего – новых лопухов ещё нет. Уходим от полосы дерьма, окружающей воинский лагерь за одну ночь по всему периметру. Две ночи на одном месте – не стоим. Толпа людей настолько отравляет природу в месте своего пребывания за одну ночь, что на другую – можно и самим потравиться.
Воинство "по-большому" обычно бегают "в кустики". Но "малую нужду" – "богатыри святорусские" сливают в реку. Часто – по-хоругвенно. Выстраиваются строем и сравнивают: у кого струя дальше добьёт. Юнцы, блин. Дети, мать их...
Отсюда же, из реки, набирают воду для похлёбки, для мытья и питья.
"Выше по реки живут плохие люди. Когда наши женщины идут по воду – плохие выходят из своего города и мочатся в реку" – это не только записки путешественника о Тибете 19 века, это будни православного воинства. Впрочем, воинства любого вероисповедания в эту, во все предшествующие и большую часть последующих эпох.
Коллеги-попаданцы! Вы из унитаза напиться не пробовали? А что ж так? Там-то чистый белый фаянс, который можно надрать до желаемого уровня чистоты, там всяких... пиявок нету.
Кипятить? – Кипяти. На сыром зелёном лесе, от которого лезет во все стороны едучий дым, ещё более усиливающий раздражение голодных, злых, намахавшихся за день веслами, мужиков. Знакомых, малознакомых, совсем незнакомых...
У каждого – свои тараканы.
В такой толпе – индивидуальные тараканы собираются в стаи и перекрёстно размножаются. Чья-то глупость, особенность, просто манера говорить или делать – вдруг распространяется, "овладевает массой". Какое-то время все вдруг начинают говорить при встрече:
– Привет, братан!
И совать кулаком под микитки. Или носить поверх одежды маленькие иконки. Именно – Димитрия Солунского. Или требовать на завтрак обязательно конского щавеля:
– Чтоб стоял! В соседней хоругви мужик есть. Так он кажное утро пучок съедает. Сказывал – наипервейшее средство!
Глава 313
Через несколько дней эта мода пройдёт. Но пока – прислугу, младших и подчинённых, каждую ночь, через "полосу минного поля", гоняют в лес – искать в темноте эти листики. А там...
За средневековыми армиями постоянно идут волчьи стаи, летит вороньё. На месте стоянки всегда остаётся куча объедков. То, что не сгрызли зубы "лысой обезьяны" вполне сгодиться какой-нибудь мохнатой или пернатой морде.
Падальщики, мусорщики, "санитары леса".
Среди двуногих, кроме птичек, есть и бесхвостые. Которым довлеют те же основные инстинкты. Как воронью – у тех всё это тоже чётко выражено. Только силы у хомнутых сапиенсов – больше, и соображалка – мощнее.
Со стороны глядючи, иной раз, и не отличишь – с какой стороны полосы дерьма проживает конкретная обезьяна. Наша она, лагерная, или приблудная. Пока "обезьяна" не начнёт себя "вести". А это уже бывает поздно. Особенно – для слабых и малых. Больных, пьяных, отставших...
Впрочем, и "наши"... бывают странноваты.
***
Я не люблю толпу. Не так – я прекрасно чувствую себя в толпе. Поймав темп, "музыку" её движения, прохожу её совершенно свободно, "как рыба в воде". Я хорошо знаю, какой это кайф – энергетика толпы. Когда мы все... дружно как один... единым движением... слитным возгласом. Когда все вокруг – тебе рады, потому что ты – один из нас, ты – такой же, чувствуешь – так же, хочешь – того же. Ура! Давай! Вперёд! Шайбу!
А потом вдруг... распоротый карман. Монетой работали – профи затачивают монетку, даже бритву в руки не берут.
Но водятся в толпе и дилетанты. "Пернатые" – с "перьями". Вдруг над ухом:
– Не дёргайся. А то дружка твоего...
И кивает в сторону. А там – товарищ-лох с выпученными глазами и двумя... "собеседниками". Один из которых чуть отводит моему приятелю полу куртки. Чтобы я видел прижатый к печени лоха "ножичек нулевого размера".
А вокруг толпа – густая толпа кассового зала одного из московских аэропортов, "лихие девяностые" и не одного мента в поле зрения.
– Сумочку отдай.
В сумочке – "северная" зарплата для бригады вахтовиков. Без которой семьям нашим не прожить следующие два месяца. А то и больше: ребятам просто не на что вылететь "на севера".
Как лучше? Утирать потом слёзы новоявленной сиделке у одра больного лоха-калеки, на рождении сына которой недавно отплясывал, или смотреть в глаза десятка голодных женщин, за которыми детишки. Некоторых из которых сам из роддома на руках выносил. Которым в следующий месяц-два-три – ни мяса, ни молока.
Нас тогда спасла чисто глупая случайность: вдруг в аэропорт заявился со свитой кто-то из дерьмократических боссов. И наши... "собеседники" мгновенно рассосались. "Вот оно былО и нету". В толпе... если умеешь – не проблема, в два шага.
Дальше... "бережёного – бог бережёт" – я летал один. Трое суток "в одну харю"... нормалёк, держим. Только к концу – зубы звенеть начинают.
«Один в поле не воин» – русская народная мудрость. В «поле» идут толпой. Идут долго, притираясь и примеряясь друг к другу. Знакомясь, завязывая «паутинки» дружбы и вражды, подчинения и начальствования, взаимопомощи и взаимоненависти. Создавая себе репутацию глупости, вздорности, трусости, бестолковости... Или – разумности, храбрости, основательности...
Это происходит непрерывно, часто – независимо от твоих осознанных действий, от основных свойств личности.
Вылезал из лодки, зацепился, споткнулся, плюхнулся в воду на виду у всего войска...
– Бестолочь, раззява, шагу ступить не умеет...
Всё – появился повод для насмешек, кто-то из добровольных шутников ещё и подтолкнёт при случае.
– Так он же раззява! Он же с борта завсегда падает! Это ж все знают!
Парень стоит по колено в воде, утирает лицо, растерянно смотрит на своих "боевых товарищей". А те – ржут, тычут в него пальцами.И вёслами, не выпуская на берег:
– Давай, карасик, попляши! Ты ж у нас плясун. А ну-ка – в присядочку! А ну-ка – по речке раком!
Обычно начальники, просто воины постарше, прерывают такие игрища. Хотя бы потому, что вода холодная, в такой поплескавшись – можно заболеть нешуточно. "Небоевые потери" – постоянный бич любой средневековой армии. И не только: уже в наполеоновскую эпоху обычный корпус русской армии терял за кампанию до четверти личного состава. Без каких-нибудь серьёзных сражений.
Судьба Чарльза Гамильтона, первого мужа Скарлетт О'Хара, умершего в военном лагере от кори даже не успев вступить в первый бой, оставившего 17-летнюю вдову с ребёнком на руках – довольно благостна. Корь убивает всего в две недели.
***
У нас пока потерь нет. А вот чужих утопленников я уже повстречал. Я же говорю: что меня надо не – выручать, а – держать, соратникам стало понятно быстро.
На следующую ночь после обнаружения моего "оборотничества", встали у Дубны.
Ещё один "голядский след". "Dubus" – глубокий. Ещё один "китеж-град". Из крепостей Долгорукого, построенных для защиты Верхней Волги от смоленских да новогородских ратей.
Дубну тумены Батыя выжгли начисто. После татар – столетиями деревушка была, так и не могла подняться. Пока уже в 30-х годах не пришёл "Дмитровлаг", выкопал, закопав 1-1.5 миллиона человек-зеков, канал имени Москвы, Московское море и построил посёлок Большая Волга. А уж после войны сюда перебралась секретная "Гидротехническая лаборатория", которая стала "Институт ядерных проблем АН СССР".
***
И вот я, как дурак, раньше всех выспавшийся, надумал с утра побегать по леску. Мышцу на ногах погонять. А то руки, спина – нагружены, а ноги – нет.
Выскочили мы с Суханом тихохонько, пробежались до бережка. Речка там, Сестра называется.
Лес на берегу полузатопленный стоит. Темно, мокро, холодно. На сухом месте дерево подходящее нашёл. Делаю себе растяжечку типа "вертикальный шпагат", считаю про себя и тупо поглядываю по сторонам. А там что-то белеет в воде. Что-то такое... странное. Какая-то... звезда с хвостом. Хвост как у нашего петуха на стяге. Только белый. Не видать ни хрена.
Но я же умный! Я же прогрессор! Итить меня... Достал свою "зиппу" и, так это, с понтом, щёлкнул.
