Текст книги "Зверь лютый. Книга 15. Стрелка"

***

Абсолютизм потому так и называется, что он абсолютен. Всякий вассал должен исполнить абсолютно любую волю сюзерена. Нужно ли приводить примеры того, как, по воле законного и богопомазанного монарха, мужья и отцы оправляли своих жён и дочерей для развратных шалостей своих правителей? Даже и проливая горькие слёзы, не смели они воспротивится воле своего государя.

Франциск I, считавший, что двор без женщин "что год без весны и весна без роз", услышал о красоте графини Шатобриан и потребовал от её мужа, чтобы она была представлена ему. Однако граф, извещённый о разврате, царившем при королевском дворе, заранее, только ещё выезжая из своего поместья, уговорился со своей красавицей-супругой, чтобы она не доверяла его письмам, в коих нет условной фразы.

Франциск потребовал вызвать в Париж графиню, граф верноподданно исполнил волю монарха, отправил супруге письмо с приказом приехать. Но та, в ответе, отговорилась болезненностью. Подобная переписка продолжалась некоторое время – без такого же результата.

Увы – мир не без добрых людей: один из придворных напоил и "разболтал" графа. Король погрозил пальчиком хитрецу, и пришлось бедняге написать письмо с условной фразой. Франсуаза прибыла в Париж, изумилась, ужаснулась, смутилась, получила пару должностей для своих братьев и стала любовницей короля. Вместе с супругом участвовала она в важнейших придворных мероприятиях, а без мужа – в королевских постельных забавах.

Спустя несколько лет пришлось ей уступить место в королевской постели и в прочих церемониях более юной особе. По возвращению в поместье столь долго терпевший ветвистые украшения, вместе с патентом капитана роты королевских гвардейцев, супруг – исполнил свой супружеский долг: запер жену в комнате, обитой чёрной тканью, где после шести месяцев заключения вскрыл ей вены.

Хотя в нашей ситуации ближе история об одном французском шевалье, который, следуя приказу своего их величества, полез доставать какой-то камзол из сундука. Крышкой которого и был прижат и удерживаем усилиями верных их величеству дворян. Король, опробовав остававшуюся снаружи часть шевальёвого тела, признал её пригодной к употреблению.

Вскоре успешно и вполне верноподданно употребляемый шевалье стал едва ли не самым ревностным из "миньонов короля", герцогом, командующим армией, губернатором... и одним из богатейших людей Франции.

Ещё: одним из самых жестоких и жадных вельмож тогдашнего "высшего общества".

Подобные истории, как в отношении женщин, так и мужчин, принуждаемых к сексуальным отношениям с их повелителями не сколько силой или собственной продажностью, но более всего "божественным ореолом" власти, вбитого "с молоком матери" преклонения перед волей богопомазанника, встречаются во множестве в хрониках почти всех аристократических домов.

То, что мне неизвестны сходные сюжеты о домонгольских рюриковичах... Надо, вероятно, благодарить Батыя и православную церковь: значительная часть письменных свидетельств этой эпохи погибли в пожарах нашествия и в регулярных попытках сделать прошлое – "кошерным". А археология таких оттенков не ловит.

Судя по деталям рассказа Лазаря, князь здесь – не для себя лично утруждается, а просто благоволит своей дружине. Приглашает, наливает – отказаться невозможно: оскорбление государя. И благосклонно оставляет. В беспомощном состоянии.

Похоже на приключения юной Анжелики в Лувре.

***

Парнишка... в моих делах только мешать будет:

– Лазарь, ты ещё больной совсем. Оставайся-ка. А я сам схожу.

Лазарь аж захлебнулся от радости и облегчения. Потом заволновался, забеспокоился. Хороший мальчик – обо мне переживает.

Слуга визуально оценил состояние Лазаря, порадовался увиденному и не стал настаивать насчёт "оба-два". Он шёл впереди, показывая дорогу, чуть приплясывал, крутил задницей, взахлёб рассказывал о ожидающих меня "наслаждениях".

– Наших там трое. Тебя поджидают. Но ты ничего – покрепче этого своего, вчерашнего. Эрик обещал славную забаву. За твою шутку насчёт дракона. Они из тебя такого "дракошу" сделают... И чирикать будешь, и хвостиком помахивать. Войско здесь дневку стоит, так что – ты к нам надолго. Повеселимся...

– Не туда идём, выше надо забирать. Ваши же в городе на верхнем конце встали? Так чего к пристани выходить? Выйдем к речке прямо напротив. Там, наверняка, и лодка найдётся. Быстрее будет, чем на перевозе ждать.

– О! Ждёшь – не дождёшься?! Жжёт-разгорается? Уже и мокренький совсем?

Ручонки тянет – пощупать, проверить. Шалунишка. Но от берега мы уходим, топаем по тропке вдоль Балуевой Горы, то – поднимаясь на её отроги, то – спускаясь в ложбины между ними.

Слева, вдоль берега Волги – полно народу. Плотно горят костры, лежат лодейки, топчутся люди. Справа темнеет лес на вершине этой... Балуевой горки. Впереди, вдоль волжского берега – перевоз через устье Мологи. Куча народу отправляется в город или возвращается из него. Перевозчики машут вёслами на своих лодочках под факелами – перевозят клиентов на городскую пристань.

А вот выше по берегу Мологи... Там темно. Чернеют какие-то постройки, где-то редкие костры горят, музыка, женский визг...

"Над речкою скрипят уключины

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный

Бессмысленно кривится диск".

Кроме «диска» – всё похоже.

Всё, дальше идти нельзя – посторонние будут. Да и место подходящее: тёмная сырая низина, рядом с тропкой – лужа. Я резко присаживаюсь на корточки, разглядываю светлую полосу тропы под ногами.

– Во как...

Мой "Вергилий" останавливается, оборачивается:

– Чего там? Нашёл чего?

– Ага. Куны.

Он возвращается, наклоняется над моей открытой ладонью с несколькими серебряными брусочками. Пытается схватить, но я сжимаю кулак.

– Ты! Отдай!

– Извини, друг, но ты шёл впереди. Если бы ты нашёл – поделили бы на всех. По "Русской Правде", если нашёл последний – всё только его. Тут, наверное, и ещё есть. Куны по одной не ходят.

Я встаю, внимательно присматриваясь к окружающей растительности, убирая серебрушки в кошель на поясе, откуда только что их доставал. Мой проводник напряженно оглядывает окрестности, азартно лезет на четвереньки в ближайший куст хмыжника, потом, ругаясь, пятясь, начинает выбираться, его свитка несколько задирается...

Я уже говорил, что в футбол не играю, но удар пыром мне ставили в ДЮСШ? Подтверждаю – поставили.

Мой собеседник ахает, хватается за гениталии, воет, катается по земле. Точнее: куляется с боку на бок между голыми прутьями куста. Осторожненько, только по корягам, чтобы не запачкать сапоги, обхожу куст. Вынимаю из кошеля небольшую, размером в маленькую сигару, трубочку.

Защёлка – щёлк, поршенёк – тись, капелька – кап. В ротик. В разинутый от боли ротик глупого "дракоши".

Парень быстренько меняет хват: ручки с самого болючего места перемещаются на самое необходимое – на горло. Как это типично... при употреблении синильной кислоты.

Парень хрипит, дёргается, выгибается. Кидаюсь ему на помощь: вытаскиваю из куста, поднимаю, ставлю на ноги, разворачиваю... правильно. Он сгибается пополам, вырывается из моих рук, падает. В лужу носом. Лужа неглубокая, но глубже и не надо. Затылок закрыт – достаточно. Стою-считаю.

Ну не полезу же я в лужу! Топко там, ноги промочу.

Всё, рефлекторные и прочие движения – закончились. Бедняга отдал богу душу. Надеюсь, ГБ найдёт обновке применение.

Какая жалость! Только что стоял тут на тропиночке, кхекал-мекал, такой молоденький... И вдруг – упал. Сам. Я чуть отвлёкся и вот... А вылезти не сумел. И – залился. Сам. Я – не толкал, не держал, не бил, не топил.

Бедненький. Живёшь себе, живёшь... И вдруг – раз... Бывает. На всё воля божья, все под господом ходим...

Ну, Ванюша, пошли дальше?

Никаких вещей с покойника. Топаю вперёд – до берега Мологи. Какие-то пьяные мужики из нашего войска у костра дружелюбно машут руками:

– Эй ты, хрен смоленский, давай к нам! Выпить хочешь?

– Благодарствую, люди добрые, вы тут слугу княжеского не видали? Шли вот напрямки да... Я думал – он здесь перевозиться будет.

Длинной дорогой – вокруг, вдоль берега Мологи и Волги возвращаюсь к своей хоругви. На бережку горят костры, лежат лодейки. Кто гуляет немелко в предвкушении завтрашнего выходного дня – днёвку объявили. Кто спит после сегодняшнего длинного марша.

От моего костра навстречу сразу вскакивают трое: Сухан, Лазарь и Резан.

– Ва...Ваня, ты... уже?! Ты... как?

Аккуратненько. Мне лжа заборонена – только правду. С чего ж я мозги целый день и напрягал – просчитывал да обдумывал.

Не надо мне времени на обдумывание давать, не надо! Это плохо кончается. Для некоторых.

– Я-то? Хорошо. Одна беда – княжеский сеунчей дорогой подевался. Мы с ним не по берегу – выше двинулись, напрямки. Шли-шли... тропка топкая, неровная, темно уже... Выхожу к берегу – нет никого. А куда мне идти – я ж не знаю, он же ж должен был показать. Ну и ладно, я пока спать лягу. Прибежит сеунчей – разбудите.

Не явиться по княжьему приказу – нельзя: измена, смерть.

Прирезать княжьего слугу в походе – нельзя: измена, смерть.

Идти с ним к князю... получить полтора литра "дури" в одном флаконе... Не думаю, что это хорошая идея. Отказаться – нельзя: оскорбление, смерть.

Явиться со слугой в точку рандеву... Мне там обещан... аттракцион с тремя "укротителями драконов". Трёх таких лбов в бою, хоть – в честном, хоть – в бесчестном – мне не завалить.

Если вам не нравится когда "бьют по чём ни попало", то и не ходите, чтобы и не попало.

Ночь прошла спокойно, а с утра... К моему удивлению, Резан не отпустил личный состав в город погулять по случаю дня отдыха. Пугая непроснувшихся ещё воинов своей резано-рубленной мордой, он заставил всех вздеть брони, разобрать щиты и копья, построиться в линию и топать вверх, вниз и поперёк бережка.

Степень гениальности предвидения старшего десятника я оценил через полчаса, когда к нашему стягу вдруг ринулись с Волги две небольших лодки. В одной хорошо торчали три нурманских патлатых тыковки.

Гридни выскочили из лодки и кинулись ко мне. Кажется, как здесь говорят – "имать". Но тут Резан, до того старательно не замечавший гостей, вдруг заорал нашим хоругвенным воякам:

– Вперёд! Копья держать! Сучье отродье! Шагом! Плотнее!

И сомкнутая линия копейщиков двинулась с бережка прямо на пришельцев.

Был такой... острый момент. Я уж решил... мне же – всё можно! Но вылезающие из лодок следом за норвежцами бородатые бояре завопили:

– Остынь! Охолонь! Назад!

Поскольку мы тут все – из одного войска, одному князю служим, в одну битву идём, то никаких худых намерений ни у кого... нет и быть не может. Исключительно повышение боеспособности подразделения путём отработки упражнения на местности... а вы что подумали? Или вы против повышения боеспособности и укрепления управляемости?

На шум начали поднимать головы и подтягиваться воины от соседних стягов, толпа росла и бурчала. Три длинных норвежца торчали в ней, как флагштоки на коровьем выпасе. В смысле: одиноко.

Один из приплывших бородачей начал вопросы задавать:

– А был ли тута вечор княжий сеунчей? А чего говорил-сказывал?

Я – весь как на духу. Был, говорил, пошёл, пропал. Я – пошёл, не нашёл, вернулся, спать лёг. Можно опросить видоков и здесь, и там на берегу. Дороги не помню, поскольку темнело, да и шёл я следом – не присматривался, но общее направление... следите за моей рукой? Вот в ту именно сторону.

Пока я старательно мыкал и мекал, пока тот же набор звуков произвели обязательные и необязательные, но очень добровольные, свидетели всякого чего за последнюю неделю и даже раньше...

Энтузиасты слуго-искательства успели сбегать, принести и положить к нашим ногам. После чего все дружно сняли шапки и перекрестились.

– Гнида, конечно, был редкостный. Но помер сам. Утонул в мелкой луже. Может, головой обо что...? Ран ни на голове, ни на теле нет. Аж странно.

– Чего странного? Собаке – собачья смерть. Бог шельму метит.

Тут у Эрика сорвало крышу, он выхватил нож и кинулся на меня. Двое его коллег в последний момент сумели ухватить и придержать эту... длинномерную орясину.

Похоже, что этого слугу и гридня связывали более... душевные отношения, чем я предполагал. Какой-то вариант Божедара с Шухом? Или святого чудотворца и страстотерпца князя Бориса и слуги его венгра Георгия? Нет, разница велика. Дело не в... деле, а просто... люди плохие. Плохие люди всё делают плохо.

Эрик брызгал слюнями, рвался и орал, страшно искривив рот и щёлкая зубами:

– Киллер! Слактинг! Риве и филлер!

При всём богатстве напрашивающихся ассоциаций, типа: филлер – "филировку делать будем?" – устойчиво узнаю только первое слово.

А мне, знаете ли, и этого хватает. Переходим ко второму акту: на сцене те же и Фемида.

– Господин боярин! Сей человек облыжно обвинил меня в тяжком преступлении – в убийстве княжьего слуги. Сиё есть ложь наглая и поклёп воровской. Посему прошу взыскать с охальника, за умаление чести моей, боярского сына из земли смоленской, 12 гривен кунами. Как в "Правде" и записано.

Эрик – лжёт нагло! Я того сеунчея из куста вытащил, на тропку стоймя поставил. У меня в руках он был живой. А в лужу упал и захлебнулся – сам. Один. Без ансамбля.

Народ ахнул. От наглости требования справедливости.

Как-то я несколько... Земским судится с княжескими... Да ещё с такими, как эти мордовороты... да ещё на походе, когда старший мордоворотов – главнокомандующий... И тут я, со своими дерьмократизмом и либерастией – "закон должен быть один для всех".

Ваня, до этой максимы – ещё века и века. Просто – чтобы додуматься до такой еретической идеи. А уж её применение даже и в моё время...

Спутники Эрика, возмущённые моим наездом, перестали его удерживать. Но он уже и сам... "Держите меня все – двое меня не удержат!".

Его жест, состоящий в ударе ладонью левой руки по бицепсу правой, отчего правый кулак его сжался, а правое предплечье заняло горизонтальное положение в моём направлении, было адекватно оценено всеми присутствующими. Как безоговорочный отказ от платежа.

Была у меня надежда спровоцировать общую свалку... Где мы бы... под сурдинку, под шумок, втихаря и украдкой... Сухана я проинструктировал заблаговременно, но вот же... Боя нет – одна жестикуляция.

***

В русской традиции различаются три уровня конфликтности: коммуникативный, кулачный и оружный.

Если вас "послали по матери", то вы свободно можете ответить тем же. Или – иным словесным оскорблением, в рамках ваших риторических способностей, но не более.

Если вас толкнули или дали в морду, то и вы можете исполнить подобные физкультурные упражнения, но без дополнительного инструментария.

Если на вас кинулись с оружием, то... то зарежьте кидальца нахрен.

Во всех случаях вы правы, если первый ход на очередном уровне – сделал ваш противник.

***

Но Эрик больше нож не достаёт. А жестикулировать... можно до морковкиного заговения.

– Тогда... Коль от лжи своей ты не отступился, коль виру платить – несогласный, то я, боярский сын Иван Рябина прошу... божьего поля. С этим... человеком по имени Эрик. И пусть господь рассудит – на чьей стороне правда.

Народ снова ахнул. И зашелестел... разнонаправленно.

***

"Божье поле", "божий суд" – крайняя, редко употребимая форма выяснения истины между людьми.

Я уже говорил о том, что судебный процесс в религиозно насыщенных обществах имеет иной смысл, нежели в секулярных.

"Правда у бога". Вся правда.

После глубинного восприятия этой идеи любой реальный судья – просто мелочь бестолковая, которая тщится своим хиленьким разумиком прозреть ткань бытия и по каким-то мутным вторичным признакам, типа вещественных улик или свидетельских показаний, узнать какой-то отблеск истины, сделать какое-то предположение.

Но ведь сказано же: не в знаниях правда, но в вере.

Прямое вмешательство, явный вердикт Господа, Создателя и Вседержителя, выраженное в исходе поединка, есть решение даже более окончательное, чем, например, тоже божественное, "испытание железом" – поносить раскалённый металл в ладонях без ожогов.

***

– Замолчь! Воровские речи ведёшь! Не можно воям в походе ссориться да свариться! Не можно, на войну идучи, меж своими – мечами биться! Сиё есть крамола! Воровство противу нашего князя Володши свет Васильковича!

Один из бородачей машет на меня перстами с перстнями. Хороший бы из него вентилятор получился. С такими-то рукавами – только воздух и гонять. По сути – он прав. А вот по деталям-деталюшечкам...

– Ежели князь Тверской того клеветника и клепальщика – мне головой выдаст, то я согласный. А если нет... Извини, боярин. Но мы стоим на Новогородской земле. Какая земля – таков суд. А я – не Тверской боярин, а Смоленский боярский сын.

Надо ли перечислять все расчёты и предположения, которые враз закрутились в головах присутствующих "вятших"? По теме отношений в треугольнике Суздаль-Смоленск-Новгород? А ведь право суда – из весьма болезненных в Средневековье, новогородцы добивались его долго и кроваво. А потеряют ещё... хуже.

Суд Тверского князя над смоленским бояричем на новгородской земле... Я князю – не присягал, не подданный, не данник. Даже в хоругви – не дружинник, а так... путешествуем вместе. Отношение новгородцев к Залесским... особенно – к княжьей дружине... Да ещё и чужакам-нурманам...

– И кого ж ты за себя на поле выставишь?

***

По общему правилу бой должен был быть равный, и поэтому малолетние, престарелые, больные, священнослужители, инвалиды и женщины могут нанимать и ставить вместо себя наёмных бойцов. Если иск подавала женщина против женщины, то наймиты запрещались, бабы резались сами.

Судебник 1497 года (допуская участие в "божьем поле" и свидетелей-послухов) формулирует так:

«52. А на ком чего взыщет жонка, или детина мал, или кто стар, или немощен, или чем увечен, или поп, или цернец, или черница, или кто от тех в послушестве будет кому, ино наймита наняти волно. А исцем или послуху целовати, а наймитом битися; а противу тех наймитов исцу или ответчику наймит же; восхочет, и он сам биется на поли».

***

– Я – истец, этот... моль белая – ответчик. Оба мы воины. Оба в войске идём. К чему нам наймиты? Ты как там, поганка бледная, не обделался со страху-то?

Бешеное рычание Эрика подтвердило его глубоко насущное намерение порвать меня в куски лично и принародно.

– Ну, коли обои согласные... пошли к князю... и к посаднику. Пущай головы решают.

Дальше пошла суетня и тягомотина. Множество ратников подбегали к столпившимся вокруг нас, и шумно обменивались новостями.

Слух о том, что "лысый хрен смоленский"... ну который утопленниц с-под кажного куста... сцепился с "нурманской мордой белесой"... да ты его видал – самая гадская гадина... и будет "божье поле"... ты когда прежде поле видал? Да не ржаное, а божье! ...вот и я только слышал – надо глянуть, домой вернусь – бабе расскажу...

Все пытались похлопать меня по плечу, по спине, выразить восхищение, дать полезных советов... Были среди них и несколько... странные:

«если хочешь быть страшен, убей змею черную, а убей ее саблею или ножемъ, да вынь изъ нея языкъ, да и въ тафту зеленую и в черную да положи в сапогъ в левой, а обуй на том же месте. Идя прочь, назад не оглядывайся. Пришедши домой, положи (змеиный языкъ) под ворота в землю; а кто тебя спросить: где былъ? и ты с им ничего не говори. А когда надобно, и ты въ тотъ же сапогъ положи три зубчика чесноковые, да под правую пазуху привяжи себе утиральник и бери с собою, когда пойдешь на суд или на поле биться».

Какой-то чудак упорно лез ко мне с мало-ношенным сапогом и тремя зубчиками чеснока и очень обиделся, когда я отодвинул его, горящую истинной верой и абсолютной убеждённостью, физиономию.

Кстати, типично. Из-за всяких фокусов с чародейством церковь весьма возражает против таких поединков. Максим Грек будет жаловаться на чертовщину на "поле":

«а обидчики на то и рассчитывают: у них всегда есть чародей и ворожея, иж возможетъ д?йством сатанинским пособити своему полевщику».

Как возможно соотнести веру в бога, в «божью правду» на «божьем поле», в месте-времени наглядного и очевидного проявления божьего правосудия с «действом сатанинским» в тот же момент и на той же площадке...?

В какой-то момент Резан рявкнул. Возбуждённые сопричастностью к происходящему: "полёвщик-то – с нашей хоругви! С одного котла кашу хлебаем! Это в вашей лодии – одне пни замшелые, посельщина с деревеньщиной, а у нас-то... ого-го!" – со-хоругвенники, или как их правильно назвать? одностяжники? – отпихнули доброхотных зрителей, почитателей и советчиков.