Текст книги "Зверь лютый. Книга 15. Стрелка"

Темнело, костры горели всё ярче, пьяные голоса становились всё громче, пошли уже песни с плясками... Уже и покрасневший от выпитой бражки Лазарь, подпевал что-то разухабистое, уже и Басконя поднимал пыль, пытаясь выбить чечёточку на песке.

Моё бешенство, моя ненависть к "убийце с благодатью", к этому "епископу Феде" постепенно распространялась на окружающих, на всё наше воинство, на весь этот народ, так быстро забывший, так легко возлюбивший "плеть ударяющую".

"Если не можешь укусить руку, бьющую тебя – лизни её" – старинная восточная мудрость. Не наша. Наша – то же самое, но с восторгом, с искренней верой, с радостью. Без какого-либо оттенка поиска прибыли, выгоды. Даже – без страха. Мы – бесстрашный народ нестяжателей-облизывателей. Лижем по велению сердца, а не за деньги или из страха.

Ох, и тошненько мне, ох и противненько...

Интересно: до чего первого я допсихую? Инфаркт мне нравится больше, чем прободение язвы...

Пойду-ка я искупаюсь. Говорят, холодная вода – лучшее успокоительное для души. Ну, типа "да": кто в лёд вмёрз – уже ни о чём не беспокоится.

Как обычно, нашу хоругвь поставили на край лагеря. В одну сторону – здоровенный песчаный пляж с кострами и нашим войском, дальше – луг и сам город. А с этой стороны – песчаная гряда с сосенками поверху и невысоким обрывом в нашу сторону. Вот к косе, которой гряда заканчивается, я и потопал.

Поплескался, искупался, поприседал на мелком... Мозги себе прополоскал. В смысле: с головой окунулся.

Вода... бр-р... И правда – помогает. Ярость уже не носом шибает, а так, в сердце огоньком горит. Хочется уже не просто кое-кого в куски порвать, а как-нибудь... преднамеренно и с особым цинизмом.

Пока вытирался да чистое надевал, Сухан снова головой крутит.

– Услыхал чего?

– Там... на горке... Звяк... будто оружие. Шелест... одежда длинная. Один.

Воин-монах?! В рясе и с мечом. Из Федькиных прислужников. А не воздать ли мне – слугам его? Пока до господина не дотянуться. Пусть-ка составит компанию... грешницам.

"Мне – отмщение. Аз – воздам" – это так по-христиански!

У этой фразы – три смысла. Мне нравится четвёртый. Где "Аз" – я, Ванька. Так и работаем.

Мы не стали возвращаться к костру, сложили грязное да лишнее под кустиками – после заберём, и пошли по тёмной, не освещаемой стороне гряды, вверх.

Ходить тихо по сухому сосновому ночному лесу... Я уже об этом говорил. А мы – умные! Мы – по опушке, по травушке-муравушке, по лужку, который за грядой начинается. А вот и прогалина сквозь сосёнки, а вон и монах искомый.

Тёмная, довольно высокая фигура, с капюшоном на голове, стоит на краю обрыва и неотрывно смотрит на наш лагерь.

Сволочи. Пасут паству. Подсматривают да подслушивают.

В лагере пьяные голоса с огромным воодушевлением заорали что-то из "срамных" песен. Фигура дёрнулась от выкрикиваемой православным воинством ненормативной и богохульственной лексики, что-то злобно забормотала, звякнула металлом.

Что у него за оружие? В правой руке какая-то длинная хрень... двуручный меч? Здоровенный. Из серии "воздвигательных"?

"Одна бутылка не звенит". Обо что ж он...? А теперь меч к сосне рядом прислонил... Какое ж у него ещё оружие?

Монах что-то делал двумя руками перед собой. То вскидывая голову и окидывая взглядом наши костры, то снова наклоняясь над своим... рукоделием. Потом, не отрывая взгляда от панорамы, протянул правую к мечу, а левую с каким-то... кинжал в широких ножнах? что-то метательное? рожок к автомату?! – к сумке, висевшей на перевязи через плечо на левом бедре.

Темно, он весь в чёрном, видно плохо, только со спины.

А, факеншит! Двум смертям – не бывать, а одной не миновать! Берём чудака!

Я сделал последний шаг и накинул на запястье монаха открытый наручник. Щелчок защёлкивания почти совпал с моим рывком: его правой – вниз и назад, его левой, ещё пытавшейся не глядя, сунуть эту... хрень в сумку на бедре – назад и вверх.

Монах ахнул от неожиданности, и тут же Сухан накинул ему через голову портянку. Жгут с вложенным камнем. Как новогородцы применяли – я же прилежный ученик!

Чудак рванулся, я вздёрнул вверх скованные за спиной его запястья, он согнулся, капюшон упал ему на глаза, я крутанул его в сторону, одновременно наступив на подол рясы. Монах рухнул в развороте на колени, воткнулся головой в песок, что-то светлое пролетело мимо меча у дерева и резко звякнуло. Меч свалился, упал на хвою, перекатился...

Таки-да. Я – идиот.

Слабое утешение: это – не новость. Слабое оправдание – темно. Можно отослать к общему правилу: "человек видит то, что он готов увидеть". Можно просто... послать.

Это – не двуручник. Это вообще – не меч.

Это посох. Высокий – почти в человеческий рост, с перекрестьем. Поскольку – крест. Поскольку монахи в наших краях – сплошь православные. В верхней трети изукрашен какими-то металлическими накладками. Вот об них и звякнуло.

"Обо что" – понятно. А чем?

Ну, это-то очевидно, это-то я догадался сразу, ещё до того, как сунул руку под пытающегося "встать на рога" служителя культа. Здоровенный крест. Светлый. Наверное – серебряный.

Хотя может быть и оловянный. Другие исключения по русской грамматике – "стеклянный, деревянный"... не, не уместны. Похожий крест я где-то недавно видел... Где-то... недавно...

Я пытался вспомнить, пытался одновременно найти застёжку на длинной цепочке – или там её вообще нет? просто через голову надевается...? Монах вдруг резко взбесился, попытался вырваться. Нам с Суханом пришлось нажать, выбить ему упирающиеся в землю колени, сесть сверху, заставляя вытянуть ноги... Крест остался под телом "борца с умом". Пришлось снова лезть туда. Где-то он там под бок завалился...

"Борец" снова "вышел на татами". Беспощадный поединок. Исключительно – со своим умом: против двоих в такой позиции дёргаться... не умно.

И тут до меня дошло – что именно я держу в ладони и уже несколько мгновений автоматически пытаюсь проверить достоверность ощущений. Потому что...

Я – идиот.

Я это уже говорил? Совсем недавно? И что? Коли это правда – то она... от употребления "не смылится".

Вы следите за моей мыслью? Продолжайте, пожалуйста, за ней следить.

Потому что я сам... потому что мысли у меня... как тараканы от щелчка выключателем на общежитской кухне – россыпью во все стороны... Мне за мыслёй... даже за своей... – никак не уследить. Я слежу только за своей рукой. Поскольку в ней...

И как вы догадались?! Правильно! Ну что ещё может быть в руках у "лысого Ваньки"! Какой там прогресс?! Вы ещё скажите – Золотой Ключик", "Рычаг Архимеда", "Таблица Менделеева"...

Фигня! У меня в руке, конечно же – бабьи сиськи!

Сиська. Одна. Поскольку другая рука у меня занята: выворачивает скованные запястья монаху на затылок.

Монаху?! Факеншит! Мне! Ежевечерне и ежеутренне! Бабу с монахом перепутал!

Так ведь можно и до гей-парада дойти... Ладно – посох от меча не смог отличить: бьют и тыкают и тем, и другим, но бабу...!

А может она... не вполне? Может, тут какие-то... редуцированые формы водятся? Или, там, переходные, промежуточные... То оно – куколка, то оно – бабочка. А между – кокон. В смысле – монах. Чего смеётесь?

"Здесь чудеса! Здесь леший! Бродит!

Русалка на ветвях... мда... сидит".

Вокруг же – «Святая Русь»! Тут такое встретить можно...! Даже уже и вымершее. Опять же озеро это – из древнейших, из доледниковых. Лохнесское чудовище из озера Неро...

А по ночам оно вылезает, принимает обличье и идёт на охоту. В этот раз просто никак не могло решить: какой костюм одеть – мальчика или девочки... Оделось... монахой. Вампирюга оборотенистая...

Однако, по грамматике – баба получается.

Пришлось слазить и пощупать. Нет, все вполне каноническое. В смысле – две. Довольно мягкие, довольно обширные. В смысле – не диким лесным яблочком.

Уступил место на шее этого... этой... Ну, где сидел. Уступил Сухану. И задрал у... у этого – рясу. Пока первичных признаков не увижу...! Потому что по жизни бывают всякие... человеки с вариациями. Пока лично не удостоверюсь... Визуально, тактильно и... и проникновенно...

Ну и пылища! Да такими копытами землю копытить надо! В смысле – вспахивать и выкапывать! Борозды прокладывать! Канавы дренажные и рвы оборонительные!

При такой энергии... Я не понимаю! Почему на Руси ещё остались болота?! И Змиевы валы давно не обновляли!

А что делали в сходной ситуации наши старшие новгородские товарищи?

А они искали поленце. Подходящего размера и формы.

Нашёл. А привязать...? Первый раз вижу здесь нижнюю юбку на женщине. На мужчинах, кстати, тоже не доводилось. Режем её острым ножиком... как сало... режем-режем... на ленточки, скручиваем в жгутики... привязываем к лодыжкам...

Не попала, не попала...! У, копытное!

– Сухан, сними с неё крест, забери сумку, слезь.

Я уже упоминал о "встряхивании курицы": переворачиваешь птичку вверх лапками, встряхиваешь... – всё, лежит – не шевелится. Женщина – не птица. Так и Болгария – не заграница!

Едва освободившаяся от "наездника" дама начала подниматься, как я ухватил палку, привязанную между её лодыжек, и дёрнул. А потом – перевернул... а потом – назад... а потом – снова... а встряхнуть и "пустить волну"...? а – посильнее?... а, в момент отрыва тела от почвы, сдвинуть в сторону?... так, чтобы животом – на сосновые корни? Как там брюшной пресс? Кубиками?... а головой – об древесный ствол... не сильно, но... есть в голове накаченные мышцы?

Понятно, что пилота истребителя подобными манипуляциями не смутить. Но где их тут взять? Я имею в виду – истребители.

Наконец я устал. Устал и трясти, и смотреть. На всё это... смутно белеющее. С тёмным треугольником волос между раздвинутыми – с одной стороны, и округло-вздрагивающими – с другой. Поэтому, в очередной раз, приземлив её животиком на сосновую корягу, ухватил за капюшон и дёрнул. Заглядывая ей в лицо и щёлкая "зиппой".

О! Ну них... нифигасе! На меня смотрела та самая "пляжная певунья"! Которая сегодня днём "струилась мёдом и патокой", выводя из Соломона:

– За-айди, за-а-айди-и... будем упива-аться... будем... до у-утра-а...

Сразу вспомнилась недавняя картинка. Радостная, праздничная, солнечная. Картинка казни грешниц. И "гвоздь программы": высокий чарующий женский голос, игуменья в чёрном одеянии, сжимающая обеими руками крест на груди. Под глухим чёрным платком – глаза, глядящие на блудниц изобличённых, со жгучей ненавистью.

Мда... Истинно сказано: "Бог – не фраер, бог всё видит".

Я совершенно искренне поднял глаза к небу и от души возблагодарил:

– Спасибо тебе, Царица Небесная, что исполнила по желанию моему, что отдала её в руки мои. Аз – воздам.

В свете огонька я видел взгляд пленницы. В нём не было страха. Была злость, ненависть... Презрение ко мне, уверенность в себе... Наверное – это вера в бога. Не может тварь дрожащая быть опасной для праведницы. Господь не попустит.

Только я – в бога не верю.

"А не верю я ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай

А я верю лишь в свой червлёный вяз".

Ушкуйника Васьки Буслаевича – ещё нет, а песен его – у меня уже есть. И я потянул из сапога свою финку.

Меня начинало трясти. Снова звучал в памяти женский крик:

– Не хочу! Не надо! Пожалейте!

Не знаю – кто там кричал: голос Новожеи я слышал только один раз. Когда она имя своё сказала. Но кто-то очень не хотел в царство божье. Через ледяную воду со связанными руками.

Я чувствовал, как кривится, гримасничает моё лицо, как дёргались, обнажая клыки, губы. Дрожал, прижатый к упорно глядящему с непоколебимой ненавистью женскому глазу, нож.

Давненько меня так не колбасило. С Черниговских болот. Когда Марьяша вздумала назвать меня холопом. Когда притормаживала только брезгливость, предчувствие массы кровавой грязи, в которую превратиться это тело, порезанное на ленточки, порванное на кусочки...

Уже – нет, уже – не тормозит. "Святая Русь" сильно снизила мой личный порог в части – "а ну-ка блевану-ка". Слишком много я за годы своего попадизма видел разного – смертей, свежевания, потрошения, разделывания, консервирования... людей, скотов, зверей, птиц, рыб... плоть и кровь... вот так режется, вот так выпускается, отделяется, отбивается, жарится-варится-солится...

Человек? Разве что – говорить может. А эта – и сказать ничего не может, даже не мычит.

– Молись! Молись, гадина! Пришло твоё время. Долгожданное время утешения и любви. Забыла? "Умолкает ныне всякое уныние и страх отчаяния исчезает, грешницы в скорби сердца обретают утешение и Hебесною любовию озаряются светло: днесь бо Матерь Божия простирает нам спасающую руку...".

Я бы убил её. Как и мечталось в холодной озёрной воде: преднамеренно, с особым цинизмом и жестокостью... Этот поющий символ праведности. Палачества "по праву благодати божьей". Утопивших ту девчонку – Новожею. Весь грех которой в том, что она родилась. Родилась девочкой. В русском народе, в патриархальном мире, в эту эпоху, в христианской "Святой Руси". Она же ничего никому...!

"Никому и ничего. Кроме бога одного".

Принцип персональной ответственности, свобода воли, "всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого"... О чём это?! "Ты должна раз – лежать, и два – молча". Грешна не деянием, но изначально – уже одним своим существованием. "Сосуд с мерзостью", "силки дьявола"... просто от рождения.

"Ты виновата тем, что хочется нам... трахать".

И эта здоровая, фигуристая... "невеста христова" с обильными сиськами и ляжками... в своём искреннем, от всей души, возмущении и омерзении, красивым, берущим за душу голосом... отпела. Отпела душу невинную под видом блудницы нераскаянной.

ГБ, он, конечно, разберётся. Он-то всезнающий. Но ты-то, дрянь иноческая, ты-то... с восторгом и радостью... Уверовала. Осудила.

Теперь – твой черёд.

Я бы, и в правду, порезал бы её в лоскуты. Но... пауза затянулась. Я чуть покачивал в руке свою финку, то – прижимая к её скуле спинкой, то – щёчкой, то, осторожненько – точеным лезвием.

Всё никак не мог решить – с чего начать. Глазки выковырять? Ушки отделить? Носик розочкой разворотить?

Её взгляд презрительно скользнул в сторону от ножа. Зафиксировался на огоньке "зиппы". Вздрогнул. Ненависть в глазах сменилась удивлением, между бровей появились складочки – мыслительный процесс в попытке понять никогда невиданное, глаза метнулись по сторонам, к недоумению добавились сомнение, волнение, потом опасение, неуверенность, страх...

Она – успела. Успела испугаться.

***

Она – не боялась. Ни меня, ни моего ножа. Истовая вера – мощный антидепрессант, абсолютная уверенность в себе, в "всё будет хорошо". Она совершенно точно знала: она – праведница, на ней – благодать, господь – боронит и не попустит.

Так – было всегда, так – будет всегда. Нет в мире силы сильнее силы Господа. Её лично – защищающей, наставляющей, оберегающей. В этом уверяли молитвы, проповеди, книги, росписи в церквах, опыт – и собственный, и окружающих. Так – каждый день, везде. Всё, что она видела, слышала, о чём знала...

Но... Её подвело любопытство. Вдруг обнаружилось что-то новенькое. Что-то... не повседневное. Что-то прежде неизвестное, невиданное. Намекающее, что кроме знакомого "всё", которое, безусловно, "будет хорошо" – "это ж все знают!", в мире есть иное, незнаемое.

Зажигалка?! Зиппа?! Какая мелочь мелкая!

Но она никогда в жизни ничего похожего не видела. Никогда!

Трут, огниво, кресало... железячкой по кремешочку... раздуть уголёк, вздуть огонь – пожалуйста. Это – нормально, это – мир божий. А выключить свет, щёлкнуть выключателем... – никогда.

Вот родились вы в СССР, живёте себе в эпоху застоя как весь совейский народ. Ну, загуляли малость. Вполне типично, ничего сверхъестественного. Утром, не открывая глаз, добираетесь до... до умывальника. А там... О ужас! Вместо нормальных двух кранов... Как у Маяковского и всего совейского народа:

"На кране одном написано: «Хол.»,

на кране другом – "Гор.".

А тут одна(!) рукоять. И крутится во все стороны!

Нет, понять конечно можно. Но сперва требуется проснуться. А пришли-то именно за этим! А оно без "Хол."/"Гор." – никак!

И тогда постепенно, на смену невнятным эмоциональным выражениям на наддиалектном языке, сами собой приходят мысли, они шевелятся, тыкаются во все стороны. И выкристаллизовывается вопрос:

– Иде? Иде я?!

Логика и близстоящий "белый человек" обуздывают естественную в такой ситуации для организма панику и формирует букет вариантов:

– Или – другая страна. Или – другая эпоха. Или – совершенно чуждая социальная среда.

И из ваты смутных воспоминаний о вчерашнем, наливаясь паникой непонимания, непредсказуемости, катастрофичности последствий, тяжело выляпывается:

– Так, а тогда кого ж я вчера... И что мне за это будет?!

Новизна, даже и мелкая, есть намёк на присутствие иной, невиданной сущности. Не из обычного, знакомого мира. Для которой вот такая праведность... – уже, возможно, не абсолютная защита.

Не в смысле немощи Господней – Господь всемогущ, это абсолют. Но вот уровень защищённости, требования к формам проявления веры... Для такого... которое даже и в святых книгах не описано... Возможны нюансы.

" – Васильваныч. А что такое «нюанс»?

– А ну-ка, Петька, повернись да наклонись. Чувствуешь? У тебя – член в заднице. И у меня – член в заднице. Но – есть нюанс".

***

Я сдёрнул с головы шапку, стащил косынку и, наклонясь голым черепом к её лицу, негромко, прямо в глаза, сказал:

– Гаф.

У-ух! Это было... неожиданно. Неуместно, ненормально... Страшно.

Есть люди хорошие – мы их любим. Есть люди плохие – мы их... не любим. И те, и другие – нормальные. Понятные, понимаемые, предсказуемые.

А есть – ненормальные. Нелюди. Чужие. Что-то неестественное, но – в человеческом обличье. Псих. Оборотень. Бесом обуянный. "И имя ему – Легион".

Сказано в Апокалипсисе: "Бог положил им на сердце – исполнить волю Его и отдать царство их зверю, доколе не исполнятся слова Божии". Кто может спорить с волей Божьей? Но – каково жителям тех царств? В те дни и эпохи, пока они "отданы"? Слова-то Божии... про – "чем дело кончится, на чём сердце успокоится"... когда они ещё исполнятся... доживёшь ли? Фактор времени... А пока, "здесь и сейчас" – наступило "царство зверя"?

Она мгновенно взвыла, замычала, попыталась встать на мостик, скинуть меня, убежать сразу в разные стороны, заелозила по песку ногами... Сухан наступил на палку между её лодыжками, а я выжал ей подбородок кверху, заставляя упереться темечком в землю. Нащупал под затылком узел платка, раздёрнул хвосты, открывая её шею. И, плотоядно урча, склонился к белеющему горлу.

– Ур-р-р... Мур-р-р... Пр-рел-лесть... Гор-р-л-л-лышко. М-мон-нах-хиня... Ин-н-ноки-н-ня... Пра-а-а-ведница... Сла-а-аденькая... За-а-пах... Кр-р-ровуш-шка... Упива-аться... до у-утр-р-ра-а... Хо-р-р-рош-шо.

Я водил носом над её шеей. Свежий пот, только что выступивший от нашей "физкультуры", с примесью ладана и запаха тела здоровой молодой женщины, быстро высыхал в ночной прохладе леса на коже, уже не прикрытой платками. Сменяясь "запахом страха".

Накрыл её горло своей, широко, до предела распахнутой, пастью. Не касаясь. Ни зубами, ни губами. Только воздухом, только дыханьем своим. Жарким. Влажным. Дрожащим. Только чуть мурча в это... В напряжённое, сглатывающее, с бешено бьющейся жилкой, беззащитное, белое, панически стонущее где-то внутри себя...

Короткое движение языком.

Только кончиком.

Мокрым, горячим.

В одну точку.

На дыхательном горле.

Коснулся – убрал.

"Ужалил". Здесь уверены, что у змеи – жало.

"Так вот где таилась погибель моя!

Мне смертию кость угрожала!'

Из мертвой главы гробовая змия,

Шипя, между тем выползала;

Как черная лента, вкруг ног обвилась,

И вскрикнул внезапно ужаленный князь".

«Ужаленный» – не «укушенный».

И ещё: здешние верующие уверены, что змей – воплощение Сатаны, подобие "змея-искусителя" из Райского Сада. Дух зла, а не кусок ползающего мяса из подотряда класса "пресмыкающиеся" отряда "чешуйчатые".

Ужалил – змей, змей – Сатана... "И влился в душу хладный яд....".

Она зашлась. В истерике, в судорогах, в плаче... В потоке бессмысленных движений.

И – обделалсь.

Запашок, звучание-журчание...

– Что, калище смердящее? Сосуд с мерзостью? Пролилась суть твоя? Проявила-а-ася. Не простёрла над тобой Божья Матерь длань свою спасающую. Возгордилась ты непомерно, возомнила себя мечом Господа, трубой архангельским. Нет тебе прощения. Ни в этом свете, ни в тамошнем. Отдана. Отдана ты мне. Вся без остаточка. В волю мою, во владение. Душой и телом. На веки вечные, на муки мученические. Съем я тебя, съем. Разгрызу-понадкусываю.

Только сейчас она заплакала. Но как обильно! Слёзы буквально заливали её лицо.

***

Есть набор стереотипов реакций: не бить упавшего, не бить плачущего, не бить женщину... Зрелище человека, не совладавшего со своими сфинктерами, вызывает презрение, отвращение... Инстинктивно. Плюнуть, пнуть напоследок, прогнать, бросить и уйти. Стандартные реакции в большинстве человеческих популяций.

Можно связать с фундаментальными моделями поведения, основанных на инстинкте выживания в условиях распространённости желудочно-кишечных инфекций.

Попинать бы её... Обливая презрением. Это – нормально. Архетипически. Традиционно. "Как с дедов прадедов заведено".

Да вот же какая несуразица случилась – Ванька-лысый попался! Который... клизму своему младенцу никогда ставить не приходилось? И приходить в восторг от зрелища фонтана дерьма через всю комнату. "От восторга" – потому что дитя мучиться животиком перестало.

А треть обделавшихся новобранцев в первом бою...? А бомбёжка или хороший артналёт, после которых у здоровых мужиков не только сфинктеры – руки-ноги отказывают? На месяцы-годы.

А в госпиталя не попадали, когда для героя – реально настоящего боевого героя – самое в данный момент главное – важнее всех звёзд и Георгиевских залов – вовремя поданная утка? Причём именно это – свободно изливающееся жидкое собственное дерьмо – и есть наиболее первый результат высоких душевных качеств, проявленных при свершении подвига. А звёзды и звёздочки... далеко потом.

Конечно, можно её попинать, поплевать, обругать... Она сейчас сгорает от стыда, мучается от унижения... Только это – проходит. И из памяти о собственном унижении вырастает ненависть.

Злоба к видевшим это.

Какой мощности вот эта конкретная душа? Как скоро стыд, страх, униженность перерастут в ненависть, в жажду мести? Которая из душевного внутреннего чувства превратиться во внешнее действие? Где, когда, в какой форме эта ненависть, это желание отомстить, уничтожить свидетеля унижения – реализуется?

Задавить жажду мести страхом? Довести до формы привычки: "Оно бы, конечно, хорошо бы гада, но...". Привести к смирению: "на всё воля божья, так было предопределено..."? Или трансформировать в любовь: "да, я – плохая, я – сделала... стыдное. А он – простил! Он – хороший!".

На этом, последнем варианте, строится христианство. "Один раскаявшийся грешник любезнее Господу, чем десяток праведников". Да и мне самому "любовный вариант" как-то... ближе.

Нужно знать обрабатываемого человека, нужно его видеть. А я даже лица её нормально не вижу – темно. Хватит ли у неё меры ощущения собственной мерзости, чтобы принять отсутствие моего "пинания", как великое благодеяние? А не как само собой разумеющуюся мелочь? Или – очередное унижение? "Даже пнуть – побрезговал".

Мне уже пришлось в "Святой Руси" "подминать под себя" разных персонажей. По-разному. Вот уже и вопросник сформировался. Выучила меня "Святая Русь"... приведению людей к покорности. Нарабатываю методики, накатываю технологии, оттачиваю реакции...

А вот архетипические реакции с точки зрения личной безопасности... в отличии от инфекционной безопасности в стадах мокроносых обезьян, где они и нарабатывались... – неэффективны.

***

– Вставай, бл...дища. Калище-убоище. Не измажься. Поносилеще сортирное. Мыться пойдём.

Измазанная, с прилипшими к мокрому телу песчинками, хвоинками и прочим лесным мусором, чуть слышно подвывающая, инокиня послушно перевернулась на колени, и, отнюдь не препятствуя, но даже и помогая, в меру своих скромных возможностей, позволила мне собрать у неё на голове всё её тряпьё, включая довольно толстый тёмный шерстяной плащ с капюшоном. И чёрное монастырское платье.

Похоже на рясу, но чуть другое: инокини не носят ряс, женщины не бывают священниками. Большинство из них подходят к алтарю только раз в жизни – при венчании.

Согнутая так, что её голова находилась на уровне моего бедра, сверкая в темноте белой, несколько грязной и пованивающей, быстро замерзающей мокрой задницей, инокиня изредка ойкала, наступив на ветку или камушек. Сухан вернул мне погашенную зажигалку, прихватил вещички, и мы отправились к озеру.

Она уже подвывала, уткнувшись лицом в песок, стоя на коленях у уреза воды, а я никак не мог решиться.

По-хорошему, по первоначальному моему чувству, её следовало бы просто загнать в воду и утопить. Отправить к утопленницам.

По справедливости – так должно быть. По Писанию: "око за око и зуб за зуб". "И воздам каждому по делам его".

Только... я ж не иудей и не христианин.

"Как аукнется – так и откликнется" – русская народная мудрость. Мда... может, я и не русский? А какой?

А такой, что хорошо различаю торчащие к небу белые ягодицы... Грязноваты, правда...

Арифметика утверждает, что "от перемены мест слагаемых сумма не изменяется". Куда "слагаемых"? Или здесь правильнее: "влагаемых"? "Вставляемых"? "Запендюриваемых"?

Проверить? "Итого"-то не измениться...

– Мявкнешь – утоплю. Пойдёшь на дно, к сегодняшним блудницам. Песни им петь, раков кормить.

Я опасался, что едва развяжу у неё портянку-затычку для рта, как она завопит. До пляжа, на котором стоит войско, шагов триста. Мы, из темноты, видим и слышим людей у костров, они нас – не видят, но крик – услышат.

Но нет – хвосты портянки повисли по обе стороны рта, как усы у моржа, она судорожно сжимала во рту камень, сцепив челюсти, даже не пытаясь позвать на помощь. Что позволило, наконец, снять с её головы платки. Потом возня с отпиранием наручников, сниманием одежды с неё, запиранием наручников, сниманием одежды с себя... зелёное мыло неплохо мылится и в холодной воде. Тем более, что голову ей мыть не надо.

Вытираясь её платками и разглядывая дрожащую на свежем ночном воздухе, привлекательно белеющую в темноте, фигуру, я, наконец, поинтересовался:

– Ты кто? Что ты тут делала?

Пришлось вынуть у неё камень изо рта. Я вытирал её довольно жёстко. Снаружи и изнутри, крутил, мял, лапал, пощипывал и ощупывал, а она, дрожа от холода и страха, по-охивая и постанывая, излагала свою историю.

Глава 324