Текст книги "Зверь лютый. Книга 15. Стрелка"

Я накинул на плечи кафтан и так, не обуваясь, спустился на пляж. Там, в нашей "рязаночке" спала-почивала... вдруг вставшая проблема. Ещё спит, но уже стоит.

Пришибить? Прирезать? Утопить? Улестить, подкупить, обмануть?

Она старательно изображала сон, глаз не открывала, дышала ровно. Взошедшая луна довольно ясно освещала её лицо.

Интересно: ушкуйники активно обрабатывали почти всё её тело, но не тронули лицо. "Товар – лицом...". Ни одного синяка или ссадины. Что глаза и губы опухли – следствие пролитых слёз и перенесённых побоев.

Кстати, опухшие губки у неё... очень миленько...

Я снял штаны и аккуратно сложил на лавку в лодке. Сел сам, бросил что-то мягкое под ноги на днище...

– Иди сюда.

Она продолжала изображать сон, пока не сдёрнул её, пока не поставил на колени перед собой, между своих коленей.

– Рот открой.

Она мычала, отворачивалась, отталкивала...

– Хочешь назад к ушкуйникам?

Нет, всё-таки не оставляет меня интерес насчёт пруссов. Что же это они ещё такое "уделывают деревами", что одно упоминание о бледном подобии их технологий даёт столь мгновенный и мощный всасывающий эффект?

У неё хорошо получались ямочки на щёчках в том момент, когда, при обратном ходе, возникает разряжение. Остальное... учиться, учиться и ещё раз учиться. Как завещал великий Ленин комсомольцам и комсомолкам.

Какой-то шум за спиной привлёк моё внимание. В десятке шагов, с обрывчика, которым ограничивается пляж, на нас смотрели четыре пары глаз: Сухан, Резан и пара костровых. Ребятишки, явно, пребывают в недоумении.

Пришлось встать, поднимаю девку за голову, развернуться боком и, сдвинув полу кафтана и подол рубахи, ознакомит аборигенов с "достижениями всего прогрессивного человечества рубежа третьего тысячелетия".

Вы пляшущих скелетов в лунную ночь на кладбище – никогда не встречали? Когда встретите – у вас будет такой же вид, как у моих одностяжников. Я поманил их пальцем, но парни мгновенно исчезли за краем обрыва. Кажется, даже дышать там перестали. А Сухан с Резаном подошли к нам.

– Э... а не укусит?

– Баба, конечно, дура. Но не настолько. Снова с новогородскими поленцами здороваться... – дурных нема. Попробовать хочешь? Оно полегче, чем как обычно. Только сперва подмыться надо.

Резан махнул уже снова торчащим над обрывом головам наших дежурных. Один из них, спотыкаясь на каждом шагу, поскольку не смотрел под ноги – взгляд оторвать не может, притащил котелок с нагретой водой.

Девка сперва задёргалась, заныла при появлении зрителей. Но я натянул ей поглубже на глаза шапку. И она успокоилась, как успокаивается нервная лошадь с закрытыми шорами.

Сухан и Резан занимались подготовительными личными гигиеническими процедурами, я комментировал свои и ей движения, показывал различные варианты, как вдруг, поджидающий возврата котелка одностяжник, осмелился спросить нервно прерывающимся голоском:

– А... это... а мне... ну... можно?

Какая любознательная, какая интересующаяся, ищущая, открытая инновациям молодёжь растёт в нашей стране! Ну как можно отказать пытливой душе ребёнка?!

" – Бабушка, тебя опять на встречу ветеранов с пионерами приглашают. Ты пойдёшь?

– Нет, внучек. Устаю я от пионеров. Они все такие любознательные. Всё им расскажи, да покажи, да дай попробовать".

Поскольку вопрос усталости нашей «бабушки» никого не интересовал, то я озаботился другим:

– Можно. Но завтра серебра на курв городских – не дам. Согласен?

– А? Ну... Да.

Тут я уже как раз... смог уступить место Резану. К моменту его завершения... или здесь правильнее – кончания? – концепция эффективного применения наблюдаемого явления оформилась в моём мозгу:

– Резан, подымай потихоньку остальных. Пусть и другие тоже... приобщатся.

– Думаешь? А она того... не сдохнет? А Лазарь? Он знаешь, чего скажет... и сделает...

– Сделает он одно – поумнеет. Процесс необратим, процесс пошёл. Пока он по бережку бегает да руками машет... Вернётся – поговорю. Дальше: поставь грамотного. Чтобы список вёл. Чтобы помытость проверял. Чтобы смотрел насчёт всяких насекомых. У кого есть – нафиг. И всякие язвочки, потёртости, покраснения, опухоли... И ещё – серебра я больше на баб давать не буду. Зато вот это – каждый день каждому.

– Вона оно чего... А поднимать их не надо – все уже, глянь: над обрывом торчат. Эй, вы там, ходи сюда!

Я полагаю сию историю из самых наиважнейших моих прогрессов. Ни основание городов или строительство мостов, ни разрушение царств или их создание, ни изобретение хоть бы каких вещей или материалов – с этим не сравнимы. Ибо все те – есть изменения лишь для относительно малой группы людей. Изменение же формы проявления основного инстинкта, самого что ни на есть базового и повсеместного, затрагивает повседневное поведение огромной человеческой массы. Тех бессчётных племён и народов, кои проживают под властью разных ответвлений авраамических и прочих скотоводческих религий. В которых всякое отклонение от единственного способа выражения основного инстинкта, определённого кочевым племенем, вылезшим некогда из Месопотамии, есть табу. Есть действо сатанинское и грех смертный.

Моя инновация, при всей кажущейся малости своей, была потрясением величайшим. Ибо – всехным. Не только святорусскими ратниками или вятшими применяемое, но любого роду-племени-сословия-вероисповедания – доступное. Не навязанное, не указанное, но – добровольное.

Посему ни границы государств и вер, ни замкнутость общин или закрытость теремов – остановить его не могли. Начавшись здесь, в Ярославле, от подглядывания хоругвенных воев, мальчишек-отроков, распространилось оно по всему миру.

Сотрясая и потрясая его. Ломая и разгрызая туземную «нравственность» – систему ценностей и запретов, столь жестоко вбитую в аборигенов. Систему, в которой утопить жену с любовником, вбив предварительно в неё кол – правильно, прибежать по зову сюзерена, который бросит своим слугам на забаву, как тряпку щенкам – святое.

Мир-то и поныне трясёт. И дальше трясти будет. Каждый раз как новое поколение будет открывать для себя такое.

Как бы не злобились церковники, как бы не пугали казнями загробными, а пошло-покатилося волной высокой, расходясь во все стороны, новое умение человеческое. Не остановить уже. Называли его по всякому – Ростовский обычай, Суздальский, Залесский... Ныне по всему миру говорят: «Русский поцелуй». Иные и учиться приезжают. Что тоже – к славе и богатству нашему.

А началось с того, что попало мне удобное место да время: войско на походе. Тут всякая новость быстро расходится. Как воины по местам своим вернулись – и там известно стало. В Пердуновке-то у меня не получилось, а тут – в один миг разлетелось. Дальше – как я уже сказывал: водица гретая, печка белая... Это ещё так... минус-нулевой цикл. Не застройка Руси приличным жильём, а чуть-чуть... подготовка возможностей. Точнее – намёк насчёт потребностей.

Всякий прогрессизм, всякое изменение общества есть изменение правил, действующих в нём. Чем сильнее изменяется этот свод норм, чем более они фундаментальны, более связаны с основными, базовыми инстинктами, тем сильнее изменение.

Иисус воздействовал на триаду инстинктов. На самосохранение: воскресив Лазаря, накормив тысячи несколькими хлебами, пообещав всем посмертие в блаженстве. На инстинкт размножения: «Бог есть любовь». На инстинкт социализации: «И последние станут первыми». Я, не отказываясь от опыта предшественников, добавил лишь чуток своего.

Коллеги-попандопулы! Научите аборигенов удовлетворять хоть какие их инстинкты по-новому, и они с восторгом воспримут любой ваш прогресс! Ибо всякая новизна удовлетворяет ещё и четвёртый человеческий инстинкт – любопытство.

И это – великая тайна великих пророков!

О которой они никогда не говорят.

Мы чуть не пропустили Лазаря. Он появился вдруг у костра с одухотворённо-мечтательным выражением на лице.

– Я так хорошо прогулялся!

– Лазарь...

– Жаль, что ты не пошёл – там такая луна! Такая дорожка на воде...! Кажется, встал бы и пошёл бы по ней... в сказку чудесную... в края волшебные... А... а где люди?

– У лодки. Новожею... сношают.

Хорошо, что у него не было сабли на поясе, хорошо, что Афоня прибежал к нам с Суханом на помощь, хорошо, что наручники у меня всегда во внутреннем кармане кафтана...

– Убью...!!! Порву...!!! Зарежу...!!! Змей...! Ироды...! Изменники...!

– Когда вернёшься в разум – поговорим.

– У-у-у... сука-собака-сволочь-стерв... А-а-а... у-у-у...

Чисто для знатоков: "стерв" восходит к исконно-посконному названию внутренностей животных. Аналог требухи. В эту эпоху применяется как в женском, так и в мужском роде.

Наконец, он устал. Теперь от механики захвата стало возможным перейти к логике аргументов.

– Лазарь, ты собрался жениться. Значит, ты считаешь себя мужчиной. Так?

Как хорошо, что в "Святой Руси" нет однополых браков! Впрочем, русский язык насквозь пропитан "сексизмом": жениться – только мужчина. Женщина – выходит замуж.

– Да! С-с-с...

– Мужчина отвечает за свои слова. Так?

Опять сегрегация по половом признакам. Фригидность, фертильность... А! Вспомнил! Отвечать за свои слова – маскулинность!

– Так! Отпусти!

– Несколько дней назад ты говорил мне: я для тебя всё сделаю, я – твой человек, весь. Было?

– Было-было! Отпусти!

– Ты сам отдал себя в мои руки. Ты отдал мне свою волю, свою судьбу. Сам.

– И?! И чего с того?!

– Я решил, что тебе не следует жениться на этой женщине. Такова моя воля. Тебе надлежит её исполнить. Если ты мужчина и отвечаешь за сказанное. А если ты не мужчина... То жениться тебе... тем более не следует.

Про отсутствие однополых и сексизм с дискриминацией, диффамацией и дивергенцией – я правильно сказал? – в слове "жениться" – я уже...

– П-почему?

– Потому что я так решил. Когда ты успокоишься, если тебе будет интересно, то я перечислю доводы, приведшие меня к такому решению. Но это неважно. Для тебя важно, что я решил вот так. И ты обязан, по принятому на себя добровольному обязательству, моё решение исполнить.

Процесс осознания неприятной правоты собеседника проходит болезненно, многостадийно и нелинейно. Но мы старались не делать ему больно. Пришлось заварить остатки валерианы. Наконец, он... "вернулся в разум".

Хотя правильнее – настолько устал и отупел, что спросил:

– Объясни. Почему.

– Не судьба. Птички не женятся на рыбках.

– Э... Не... Не понял.

– Вот вы обвенчаетесь, вернёшься ты домой. Твоя мать, Рада...

– Она – дура! Курва старая! Ты же сам её...

– Цыц! Не смей говорить о матери плохо.

– Но ты же сам...!

– Это наше с ней дело. Но я никогда не говорил о ней неуважительно.

– Мне на неё наплевать!

– А на сестёр? Твои сёстры никогда не выйдут замуж.

– С чего это?!

– Ты – старший в роду, твоя жена – хозяйка в доме. Ни один нормальный род не пошлёт сватов на подворье, где хозяйкой – войсковая подстилка. Ты не можешь привести её за княжеский стол – вас вышибут. Ты потеряешь вотчину, шапку, честь... Вообще: ты не можешь взять жёны простолюдинку. Ни одну. Это – обесчестить, унизить род. Дальше – ты не боярин. Твоя семья... все, каждый... – аналогично. Пожизненное изгнание с конфискацией – из самого благостного. Мучения, унижения, ранняя смерть – для всех твоих, для сестёр, для маленького брата... Просто потому, что – "Хочу жениться!". Сравни цену.

Я уже говорил, что отношение к неравным бракам на "Святой Руси", да и позднее – крайне отрицательное. Изгоняют не только бояр, но и князей. Хоть бы в основе такого брака лежало чудесное исцеление, обоюдное согласие, спасение от смерти... "Низя", табу.

Как редчайшее исключение – закончилось хорошо – можно глянуть "ПОВЕСТЬ О ЖИТИЕ НОВЫХ МУРОMCKИX СВЯТЫХ ЧУДОТВОРЦЕВ, БЛАГОВЕРНОГО, И ПРЕПОДОБНОГО, И ДОСТОЙНОГО ПОХВАЛЫ КНЯЗЯ ПЕТРА, НАРЕЧЕННОГО ВО ИНОЧЕСТВЕ ДАВИДОМ, И СУПРУГИ ЕГО, БЛАГОВЕРНОЙ, И ПРЕПОДОБНОЙ, И ДОСТОЙНОЙ ПОХВАЛЫ КНЯГИНИ ФЕВРОНИИ, НАРЕЧЕННОЙ ВО ИНОЧЕСТВЕ ЕФРОСИНИЕЙ, БЛАГОСЛОВИ, ОТЧЕ".

Девка совсем сбрендила, если попыталась навязать Лазарю "брачные узы". Или это из серии "торговый запрос"? В смысле – попрошу больше, что-нибудь да получу? Просилась бы она в личные подстилки... может быть... Но для Лазаря... с его идеалистической правильностью... Торг с любимой...?! Разврат и цинизм.

Он бы обиделся и отказался: в христианском идеале правильно только одно – трахать исключительно жену венчанную исключительно по скоромным дням.

– Я... я... я всё брошу! Я в леса уйду! С ней вдвоём!

– И оставишь сестёр и брата в нищете? В бесправии и бесчестии? Да и куда ты уйдёшь? В леса жить вдвоём? До первого прохожего ватажка. Потом обоим ошейники и на торг. А в скит... в келью монашескую – с бабой не пускают.

– Ы-ы-ы... Ива-а-ане... А чего же мне делать? Как жить-то-о-о...

– Как всегда. Делать что должно. Использовать возможное. Возлюбить имеющееся. Думать о хорошем. Следовать судьбе и стремиться к лучшему. Твоя судьба – судьба боярская, её – дырки ушкуйной.

– Но почему, Ваня?! Почему так... несправедливо-о-о...

– "Несправедливо"?! Судьба, предначертание, божий промысел... для них нет понятия "справедливость"! Эта женщина – родилась. Где тут "справедливость"?! Родилась в этой стране, в эту эпоху, в семье смердов, бабой... причём здесь "справедливость"?! Потом она выросла, и её выдали замуж. За одного из этих... пошехонцев. Нормальный муж, нормальная семья. Которая забыла, что православное воинство надо обходить десятой дорогой. Не за версту, а так, чтобы и увидеть не могли. Её увидели, выкрали, поимели. От неё ничего не зависело. Судьба, воля божья... "Справедливость"... Единственная справедливость здесь – я! Остановил... "уделывание штук деревами". А то бы ей... "страх вбили" по самые... гланды. И что в благодарность?! Она попыталась совратить, "оседлать" тебя. Потому что ты – командир, потому что молодой и глупый. Стандартное женское решение: поймать начальственный уд в потаёнку, чтобы крутить яйца и мозгИ. И тебе, и остальным. Это – единственное её собственное решение, собственное деяние. Так в чём несправедливость?! В том, что я помешал тебе разрушить собственную жизнь, втоптать в грязь твоё семейство, превратить в посмешище твою хоругвь?! И тем угробить и этих мальчишек, и самого себя на поле боя?! Или в том, что, помятуя о её побитом состоянии, показал парням наименее болезненный для неё способ сношения?

– Ы-ы-ы...

Вот и поговорили.

***

Справедливости он захотел... В этом мире... Так, просто из историй моего приятеля:

"Худо-бедно отслужил почти до дембеля. Служу себе не тужу, прям на атомной станции. В Чернобыле, однако.

Тут прибегает дозиметрист и кричит:

– У нас приборы на крыше блока "А" зашкаливают на всех пределах!

Я пошел. Поднялся на крышу. Там рота бойцов сидит – ждет моего решения.

– Показывай, – говорю.

Показывает. Фон высокий, но до зашкаливания далеко. Раздал работу, ушел. Но куратору с АЭС доложил.

Куратор на следующий день:

– Тут такое дело. По поводу зашкаливания. В то время какие-то работы на реакторе проводились. То ли ТВЭЛы меняли, то ли еще чего. Но крышку реактора снимали. Так что зашкаливать могло....

Вот тебе и "9-я рота". Без единого выстрела. Всех. Домой они, конечно, поехали. Каждый в свой срок. И доехали. Наверное.

А подвиг мы уже с другой ротой совершали".

И в чём вина тех воинов? В том, что приказ исполняли, присяге следовали? Просто... не в то время, не в том месте, слишком продолжительно...

***

Поутру личный состав оправился в город на молебен. Но – только в церковь. На чём я сэкономил "четыре коровы" – сорок ногат. Цены здесь... – городские.

Потом, под ярким солнцем, на переливающуюся и отблескивающую гладь Волги вышли новгородские ушкуи и пара ярославских ладей сходной постройки, подняли мачты, распустили свои прямые белые паруса... Будто гуси-лебеди...

Приняли лёгкий ветерок... Пошли-побежали... Вниз по Волге-матушке. Красота!

Слух был – булгар у Городца видали. Сбегают-погоняют. По дороге – пополнения соберут, к Бряхимову явятся уже силой.

Вслед за ними вывались в Волгу и купеческие лодейки. Часть из тех, что с нами пришли, местных добавилось. Если у эмира есть здесь соглядатай – спешно погонит весточку: "русские идут!". Поторопится, чтобы не опоздать.

А нас завтра в Которосль заворачивают, к Ростову. Охо-хо-хо... До сей поры мы-то по течению шли, Волга сама несла. А тут выгребать придётся, все огрехи в командах повылезут.

К полудню народ из разных хоругвей начал из города возвращаться. Уже весь проинформированный и жаждущий. Как прежде с иконками Дмитрия Солунского:

– Хочу! Дай! Нынче же!

Но мы были готовы. Даже перину ребятишки где-то надыбали – Новожее под больные коленки. Шалашик уместный построили, сушилы, костерок, котелок, пенёк...

Дальше происходил многократно повторяющийся диалог:

– Эй, сторож, а вот говорят у вас есть...

– Есть.

– А как бы мне...

– Можно. Три ногаты вот сюда, в копилку.

– Скока-скока?! Да я троих...! Да за такие...!

– Иди-сыщи. Ногата – за бабу, ногата – за новость, ногата – яйца помыть.

– ...?

– Серебро – сюда, штаны – на сушилу, вода горячая – тама, потом – к проверяльщику, после... ну, за чем пришёл.

Сидевший возле котла с горячей водой Афоня, с важным видом произносил:

– Кажи свой срам. А поднять? А покрутить? А залупить? А с заду? Годен. Следующий.

Понятно, что моим парням скоро стало скучно. Их шуточки... Хорошо, что не успел выдать всех бородатых анекдотов из своей коллекции о медкомиссии.

"Врач в военкомате заполняет медкарту:

– Молодой человек, снимите штаны, повернитесь, наклонитесь. Вы курите?

– Что, пахнет?"

Временами набор вопросов менялся:

– Имя? Хоругвь? Это у тебя что? Вошка? Свободен. Не понял? Штаны взял, ушёл быстренько.

Одни возражали вообще, другие просили хотя бы деньги вернуть. Но с Афоней... с его кулачищем... А то поднимался Сухан. С топорами.

Постепенно "турбулентностей" в процессе стало меньше, сформировалась устойчиво растущая очередь, жадно прислушивающаяся к охам и ахам клиентов, доносившихся из шалашика. Самой Новожеи слышно не было – что понятно.

Германские законодатели как-то приняли закон, по которому, если женщина громко и отчётливо произнесла слово "Nein" (Нет), то всякие сексуальные действия после этого считаются изнасилованием. Но что делать, если женский рот чем-нибудь занят? Или – произнесено недостаточно громко? Или – не отчётливо? Или – на другом языке? Ответы покажет правоприменительная практика. Я, например, в немецком – "нихт ферштейн", даже справка есть – могу половину букв не расслышать.

Девка трудилась без остановки, только успевала ротик прополаскивать. А вот надзирателей пришлось постоянно менять. Без присмотра её оставлять наедине с клиентурой нельзя – попортят. А одностяжники... нежные юношеские души... чтобы они штаны свои не намочили – приходится регулярно делать перерывы... "для технического обслуживания".

Понятно, что такое столпотворение... хотя мы тут никаких столпов, кроме уже сотворённых и торчащих... но начальство заявилось.

– Это тута... чегой-то? А... это как?! У! Ё! Ну них...! Дык... Но... оно ж заборонено! Бабёнок гулящих...

– Точно. Заборонено в лодейках иметь. Глянь, боярин, где девка, а где лодка.

– А... ну... А ежели к примеру... я к ней?

– Боярам – даром.

Что-то из меня опять пушкинские рифмы лезут:

"Царь велит своим боярам

Времени не тратя даром...".

Но здесь-то... Хотя Пушкин – гений, применим – везде. Однако процесс – не поэтический, а – технологический, требует конкретизации.

– Без очереди. Но – после помойки и осмотра.

– Так мне что?! Перед этими всеми... голой задницей?!

– Приходи ночью. Как народ разойдётся.

Уже в темноте явился и Сигурд – чисто посмотреть на диковинку. У нас уже свечки в шалашике горят. По обе стороны от девки. Как священные огни у монгольских шаманов. Похмыкал, уходить собрался. Тут я ему – бересту с записями:

– Не моё дело, но ты, Сигурд, над войском главный. Смотри: в этих хоругвях – вши. Тут – клопы. Тут... ещё чего-то. Здесь – зараза какая-то. Лекарь в войске есть – пошли осмотреть. Начнут вои от мора дохнуть... тебе виднее.

Хмыкнул, подумал, к себе потянул. Пришлось пообещать копию сделать: мне и самому такой списочек нужен. Глянул уважительно. Плямкнул и ушёл.

Серебрушки – звяк-звяк, клиенты – ах-ах, Афоня – пшёл-пшёл... Так вот что я вам скажу коллеги-попандопулы: войсковой публичный дом, при наличии, конечно, собственной "крыши", разумной организации труда и некоторой инновации... очень даже прибыльное дело. Эдак можно и на что-нибудь существенно-прогрессивное накопить. Только чувство меры терять не надо. А то девку под утро на руках выносить пришлось – коленки у неё, знаете ли... Ничего, обошлось. Помыли, спать уложили. Кушать она не захотела – "сыта любовью".

Верёвочку на ноженьку к скамеечке... Что бы если... вдруг мысля какая... не выпрыгнула. А тут уже рожок поёт, караван сдвигается, разворачивается. С Волги – под углом назад, в устье этой самой Которосли.

Ну, поехали, вгрёбываем.

...

Полтораста вёрст этой речки мы шли почти неделю. Сначала, когда она по долине петли вьёт – ещё ничего. Но в среднем течении у неё глубокая долина. И скорость соответствующая. Нам навстречу. Да ещё и половодье не закончилось. Да ещё впереди – княжьи дощаники на всех поворотах заносит. Как того муравья со слоновьими... мда. А сзади ярославские хоругви идут, на пятки наступают.

Одно хорошо – со всей этой суетой к нам четверо парнишек ярославских напросились. Охота им, вишь ты, воинской славы добыть. Ну, само собой, и новизна наша... Ребятишки, вроде, нормальные, деревенские. На моих тверских похожие. "На моих"... мда... Что важно – один из них кухарить горазд. "Горазд"? Ну, по сравнению...

Польза немалая. Потому что снова пришлось вернуться к двум вахтам по 12 гребцов. А иначе бы... в караване не удержались бы. При том пристальном внимании, каким оделяет меня начальство – приходится... перфекционизмом заниматься.

Мы – вгрёбываем, Резан – ругается, воины – тренируются, кухарь – кухарит, девка – трудится, серебро – сыпется. Всё путём, нормалёк – прорвёмся.

***

Война – очень скучное занятие. Нет, потом-то... по мемуарам, фильмам, книгам... Когда рассказчик отобрал, отсортировал, отфильтровал наиболее яркие, самые интересные... эпизоды и истории. Вычистил из них все лишние слова, детали, повороты... Потом – да. А пока ты сам в этом... Скучно.

"Наша стрелковая дивизии преодолела пешим форсированным маршем последние сто двадцать километров и вступила в боевое соприкосновение с противником".

Звучит... интересно. А вот те дни пока пешком... На плече – дура железная, тянет, наминает, на спине – вещмешок, тянет, нагибает, на ногах сапоги... Факеншит! Да сколько ж в них весу-то... Всё жмёт, трёт, давит, мнёт... Шагай воин. Левой-правой, левой-правой... От завтрака до обеда, от обеда до ужина, от подъёма до отбоя, с утра до вечера, изо дня в день... Подтянись! Не растягиваться!

Молодёжь удивляется:

– Как же так?! По рассказам же – там... страшно, весело, интересно... А тут... одно – левой-правой... А когда ж подвиги будут? Ну, события, бои-сражения...

Шагай деточка, или, в нашем случае – вгрёбывай. Навались-отвались, раз-два... будут тебе – и бои, и подвиги. После марша в мёрзлой земле окоп в полный профиль отрыть... за радость. "Отдых – смена деятельности". Сменил пятки на лопатку – отдыхаешь. Враг – волнующее развлечение. Он бежит – ты в него попадаешь. Ты бежишь – он в тебя. Попал – не попал... Событие. Будешь живой – есть что вспомнить. А пока... левой-правой. Раз-два, раз-два...

***

Может, я чересчур много о сексе рассказываю? Так ничего другого... забавного – нет.

Интереснее про количество сала, которое нужно положить в котёл для изготовления наваристых щей? Теперь я понял, почему прежний кухарь толстым был – жрал много. Куски из котла вытаскивал, пока никто не видел, и лопал. На Руси говорят: "щи со звёздами". Вам интересно? Вы – "профессор астрономии кислых щей"? Или про то, как хоругвь Дворковичей с ярославскими сцепились? На кулачках. А потом все "верхние" набежали, и ярославских толпой задавили? А мы не пошли. Потому что у нас свои ярославские ребятишки есть. И бить их не за что. Или про то, как татя поймали? Украл тут один... рубаху у... у одного. Тот сам видал, божился и клялся. Татя – "в куль да в воду". На другой день терпила свою рубаху сыскал – в другом хотуле была.

Ещё можно из смешного: как у Афони в руках весло сломалось. Он – гребанул, оно – хрясь, он – брык. Троих гребцов, что по левому борту за ним сидели – завалил. А правый-то борт гребёт! Нас с речки и унесло. На лужок.

Со всех соседних лодий – насмешки в перекличь:

– Гля! Христы тверские явивши! По суху аки по водам гребут. Эй, мОлодцы, греби шибче – корову догоните!

Весло-то не просто так хрясь – мы гуся этим веслом скрадали.

Гусь, как гусь. Домашний, видно. То ли отбился, то ли заблудился. Но – дикий. В смысле: на сто шагов никакого жилья.

Как Афоня его углядел на том берегу? Там и речка не речка – ручей заросший. Или протока какая. Пока народ свои лодии выводил да выстраивал, мы в эту протоку – шасть. Точно – есть гусь! Ничейный! Ну кто ж мимо ничейного пройдет!

Мы гребем на него, вроде, ноль внимания. Он тоже слегка посторонился и перья чистит. Афоню – на передок с веслом. Мы к гусю – грёб. Подкрадаемся.

Только выходим к зоне поражения – гусь тоже – грёб и опять перья чистит.

Афоня с поднятым веслом так и замер. На передке в замахе.

Еще б чуть – достал. Но гусь, как длину весла прикинул – мы грёб – он греб. Мы грёб – он грёб. И все это в полной тишине.

Тут мне Паниковский и вспомнился. Все такие серьёзные – вроде – охотники, а меня смех разбирает. Хоругвенные мои, глядя на меня, рожи вытянули, креститься начинают – боярич с лавки сполз, морда красная, весь трясется. Меня от этого еще больше колбасит, ну просто чувствую себя командором и начальником автопробега, уже задыхаться стал, а в голове:

– Паниковский, бросьте птицу!

Тут, наконец, гусь оплошал – к берегу ломанул и попал в зону действия афониного весла. Хоругвь – грёб, Афоня, что Илья Муромец двуручным мечом, этим веслом со всего маха – хрясь гуся по горбу! Убил!

Чуть пополам не перерубил. Гуся за шею и под лавку. Все на весла навалились – когти рвать с места преступления. Ничейный-то он ничейный... Тут Резан всех тормознул, заставил камыша нарезать – гуся прикрыть. Как чуял – через метров пятнадцать на бережку дедок сидит с мальком – гусей пасут. Как мы их в пылу гусиной погони не приметили?

Вот когда из протоки выруливали афонино боевое весло "хрясь!" – и сделало.

Потом – снова в речку уволакивались, караван догоняли, обгоняли... гребля, блин... Оксфорд с Кембриджем со своей регатой – отдыхают в сторонке. Ярославские нам дорогу заступали, мы ругались и маневрировали... встали, наконец, на своё место.

Потом ребятишки до ночи хихикали – вспоминали какой у Афони был глупый вид. Каждый повторил физиономию Афони в момент разрушения весла и некоторые высказанные им реплики. Всего – 62 раза. Смешно. Животики понадорвали. Только Сухан не повторял – "живой мертвец" к артистическому искусству не способен. И – Лазарь.

Веселились, пока кулеш с гусем не поспел...

Нехорошие подозрения возникли, когда гуся общипали. Как-то он больше похож был не на гуся, а на лопату или на ската – какой-то сильно плоский с хвостом-шеей. Как наш ярославский шеф-повар продемонстрировал нам, что стало с несчастной птицей, все уставились опять на Афоню. Уже не весело.

– А я цо? А я ницо! Ано ж ноге мягше гребсти, чем на досках! Хто ж знал, что там гусь?

Этот... эта редиска весь день грёб, упираясь ногами в гуся! Шмяк-чвяк, шмяк-чвяк...Гусёнок табака ёпт... В общем внутри там все гм.. гомогенизировалось, как химики говорят. Вместе со всей требухой.

Кулеш, конечно, съели. Афоня даже приговаривал:

– А фо? Ифё нифё полуфилфя. Фкуфный! Фука невевуха! Иффё и вубы выбили!

Губоньки, как у Машки Распутиной, будто в них по двадцать кубов силикона накачали, да и нос набекрень.

А я свою пайку Сухану отдал. Ему все равно, что жевать.

Один я гусятинки не попробовал. И – Лазарь.

« – Я, как человек, – сказал Вронский, – тем хорош, что жизнь для меня ничего не стоит. А что физической энергии во мне довольно, чтобы врубиться в каре и смять или лечь, – это я знаю. Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то что не нужна, но постыла. Кому-нибудь пригодится. – И он сделал нетерпеливое движение скулой от неперестающей, ноющей боли зуба, мешавшей ему даже говорить с тем выражением, с которым он хотел».

Лазарь... Он не говорит так, как Вронский. И зубы у него не болят. Он... молчит. Да, он признал мою правоту, да, он исполняет все обязанности командира хоругви, но... молчит. До чего ж он домолчится-то?

Ребятишки упахивались на вёслах. Однако Резан не только не прекратил, но наоборот – интенсифицировал занятия. Да и парни уже не сильно ноют. Как-то начало доходить, что впереди будет бой. Где от силы и умения – сама жизнь зависит. Всё как-то стабилизировалось, успокоилось, устаканилось...

...

Тут мы пришли в Ростов. И нарвались на "бешеного Федю". С его... ораторией.

Пока мы "вкушали слово праведное" на пляже перед городом, монахи прошлись по лагерю. Был бы я умнее – надел бы на Новожею ошейник. Но мне казалось, что Лазарь воспримет это... А впрочем, чего уже – прошлого не вернуть. Рабынь монахи не тронули – у тех своей воли нет, за них – спрос с хозяина. Холопки, они того... безгрешные. А вот вольных...

С-с-с... Спокойно, Ваня.

Страстная неделя, "чистый четверг". "Если в Чистый Четверг вымоешься и вымоешь, весь год чистота в избе водиться будет". Вот нас и... и умыли.

"Все надо выстирать, даже портяночка и та Пасхе радуется". И наши походные бабы ныне в чистоте пребывают... – радуются, прополаскиваемые озёрной водицей там, в глубине.... Какая, нахрен, глубина?! В Неро – не более 4 метров! Но им... хватило.

Воинство постепенно трансгрессировало в глубокое уныние. Пока были на пляже – сплошной восторг. От Фединой проповеди и молитвы.

Потом разошлись по кострам, по стягам своим... Против природы не попрёшь – в мозгах посветлело. Загрустили. Пустили бы нас в город – были бы... инциденты. А так... а так народ квасить начал. Нам-то Великий пост – не указ. Потянулись торговцы-разносчики. Кто с кувшинами, кто и на телегах с бочками.

Воины всё вином заливают. Кто – горе утраты, кто – радость просветления. Под присмотром монахов и епископской сотни. Постепенно разошлись православные – воспоминания о молебне, о страстных душевных молитвах, о хорошем – взяли верх.