Текст книги "8. Догонялки"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)
Глава 167
Детей помыли, постригли, одели, накормили, спать уложили. Сбегали с Фангом к этому глинищу. Ага. И ещё два раза – «ага».
Факеншит! Не пойму я – попаданцы что, по земле не ходят?! Только по дорогам с твёрдым покрытием? «Полоса препятствий» по периметру Велесова святилища… не только лошадь не пройдёт – человек, только физически здоровый и с толковым проводником. Дальше – болото. Как я к болотам… Ну, я уже об этом… В болоте – цепочка грязных луж и ям с водой. Зверушка там какая-то сидела. Как зовут – в кустах не разобрать. Нас услыхала, в лужу плюхнулась и только осока на той стороне волной пошла.
– Это речка, Невестинка.
Да ну?! Это вот оно?!
«Вдруг, в болоте, плюхнулся зверь.
Всё мне ясно стало теперь…
Столько лет я спорил с судьбой
Ради этой встречи с тобой!».
И рядом с этим сыро-мокро-мягко-болотным безобразием – горушка. Естественный выход природной красной глины хорошего качества. Что красная глина – «хорошо», здесь уже понимают. Лет сто уже как дошло. До того кирпич на Руси делали только из каолиновых глин. Цвет другой – розовый, палевый… Таскали часто издалека. Потом кто-то додумался. Вот как бы мне таких, «додумывающихся», сыскать…
Судя по деревцам на макушке холма – не во всякое половодье затапливается. «И обуяла меня радость несказанная». И – «обуяла», и – «обула». Точно, что «несказанная» – слов нет. Только скрежет зубовный. У меня там народ под снег без печей пойдёт, а здесь… А здесь, как всегда… В смысле – сопли в сторону, решаем нормальную технологическую задачу. Либо копать глину и тащить её через всё это… безобразие в Пердуновку. Там строить печи и делать кирпич. Либо чего-то прямо здесь удумать. Песок, вода, лес на дрова – есть недалече. Потом, может, и торф…
Стоп! Кто это недавно кричал: «ирригировать всю Россию»? Именно, что через «И», а не через «Э». Ежели через эти лужи да ямы канавку прокопать… и получиться у меня исконно-посконное средство сообщения. В смысле – водный путь. Не – «Из Варяг в Греки», конечно, а из болота в Пердуновку. Ну и ладно – «какие сами – такие и сани» – русская народная мудрость.
Как справедливо сказал Владимир Семёнович в своей общенародной песне:
– Чему нас учит, так сказать, семья и школа?
– Что жизнь сама таким, как мы, заплатит много.
Что, безусловно, верно при условии наличия глубокой переработки первичного сырья. Моя Россия и так – сырьевой придаток всего мира. Ну, половины. То есть – полупридаток. Нафиг-нафиг, менять будем здесь и сейчас, прямо в «Святой Руси», прямо вот в этом болоте.
А страшно, однако. Ножкой-то топнуть я могу, но тут делов… Поднимать мужиков надо, на работы расставлять… А я в этом… Что в болотах, что в половодьях, что в средневековых кирпичных заводах… А если ошибусь? И весь мой наработанной потом и кровью, и, между нами говоря – немалой уже кровью, авторитет… Нет, что «Зверь Лютый» – это останется. Но – бестолочь, неудачник. А это клеймо на «Святой Руси» – хуже рабского ошейника, как прокажённый. С тобой рядом никто и на одном поле не сядет.
Утром устроил консилиум. Или – симпозиум? Скорее – базар. Собрал матёрых мужиков, в ком мозги заметил, в лесу. Вывел их на этот островок с глиной, показал план местности, ночью нарисованный – как я это себе представляю, и спросил:
– Ну, что скажите?
Я же говорю – базар. Сперва – вежливенько. Потом маты пошли, потом – друг дружку за грудки таскать. Матёрые «пауки», которых Хрысь привёл для совета, уже пару рябиновских, что с конюхом-управителем заявились, за бороды ухватили:
– А…! Ты…! Орехи-то в позапрошлом годе…
– А нехрен было хлебалом щёлкать. А в ентом годе и вовсе…
Мужички толкаются всё сильнее, кто-то уже в болотище упал, кому-то уже помогли… упасть. Крики с соплями в разлёт. Тут спокойный голос со стороны:
– А навесы, чтобы кирпичи сырые сушить, надо с южной стороны ставить. Вон тама. (Потаня в свару не ввязывается: он же – не пауковский и не рябиновский, он же теперь – пердуновский. Вот и показывает спокойно – где тут чего должно быть по его разумению).
– Ты! Молодой ещё! Указывать! Холопина безрукая! Каки таки навесы! Чего сушить-то?! Осень-жа! Дожди-жа! Болота-жа! (Мужичок из «пауков» эмоционально предлагает послать всю эту задумку. Сначала – до весны, а там… как получиться).
– Замолчь. Так где, ты говоришь – навесы ставить? (Хрысь пытается снизить накал дискуссии? Нет, тут что-то другое. И интонация… скрываемое изумление?).
– Тама. А песок вон оттелева таскать можно…
– Откелева?! А хрен потаскать не хошь? Иёк…
Болтун выразил некоторое несогласие с предложениями Потани, каковое (выражение выраженное) было прервано резким тычком Хрыся по болтуновским рёбрам.
Странно: Хрысь руки распускать привычки не имеет. И взгляд у него… Не туда, куда Потаня показывает, а на сына. Не в лицо, а на руку Потанину. Вона чего! Когда Потаня ко мне пришёл, правая рука у него плетью висела, а теперь он её поднимает, показывает места на местности. Ну, так нормально же, макивара же, каждое утро уже два месяца. Так и должно быть. Чего он вылупился?
– Вот как сынок показал… правой ручкой… так и сделаем. Вели – чего кому. Хозяин.
Последнее – уже мне. И мужики все затихли. Разглядывают десницу моего холопа. Умершую, и колдовством «Зверя Лютого» к жизни возвращённую. Потаня понял – куда все смотрят, смутился, покраснел, руку за спину убрал. Убрал! Раньше не мог. Теперь все меня разглядывают. Ребята! Да я ж не колдун! Да нет же здесь ничего такого! Просто каждое утро, просто стукнуть, просто… Блин! Теперь им хоть что говори… Но работать они будут.
Интересно: я же Потане всю жизнь поломал, ему же эту руку – из-за меня перебили, я же его похолопил, с женой развёл, он же каждое утро от боли зубами скрипит, когда в это лыко на заборе молотит. И меня же благодарит. И, на него глядя, и другие… переполняются ко мне уважением и почитанием.
Да уж… Чётко по старому еврейскому анекдоту: «купи козу, продай козу». Всё познаётся в сравнении. И кому «спасибо» говорить – тоже.
Дальше пошло уже без глупых взвизгов. Но стыдно мне было… через слово.
– Вот там поставим корыта. Глину мешать. С песком и водой.
– Каки таки корыта, боярыч? Глину ж в ямах месят.
Заткнулся быстренько, попадун бестолковый, и дальше – не ценными руководящими, а осторожными и наводящими.
Из «напримеров». Я как-то говорил, что на здешний кирпич-плинфу наносят разные знаки. Так это – целая наука. Бывают знаки вдавленные – клейма, бывают выпуклые – в 21 веке никогда такого не видал, бывают царапины. Тоже – со смыслом. Маленький пример: кирпич-сырец сушат. Сперва раскладывают заготовки рядами, потом собирают в штабеля-«банкеты».
«Банкет» – это не пьянка, где гости – штабелем, это – правильно организованная куча кирпича. А на торец одного из верхних кирпичей в каждом таком «банкете» наносят метку – когда этот кирпич сделан. Потому что, кирпич продолжает сохнуть, и загрузить его в печку для обжига слишком рано или слишком поздно… выкинь в мусор.
– А тута рассадим плинфотворителей.
Кого?!
– Ежели четверых – места, поди, хватит. А, хозяин?
И тут я ему высоко и глубоко аргументированно отвечаю:
– Лады. Попробуем.
Из этнографии знаю, что профессиональный лепильщик кирпича, с навыком, опытом, инструментом и правильной организации труда делает до 1500 штук этих заготовок за день. А непрофессиональный – 2000. За месяц. Делаем расчёт и получаем… по Самуилу, знаете ли, нашему, Маршаку:
«Задачу задали у нас.
Ее решал я целый час,
И вышло у меня в ответе:
Два землекопа и две трети».
– Да. Попробуем четверых… этих… плин-творцов…
Инструмент, оснастка…
– Чем там у вас, в Рябиновке, мой Прокуй занимается?
– Дык… Известно чем – прокуячит. И так, ты понимаешь, истово… Как с самого, стал быть, с утра звон с кузни пойдёт, так и безотрывно до самого, значится, дотемна. И прокуячит, и прокуячит… Молотками своими. Будто по голове. Вот прежний-то кузнец был…
– Скажи ему, чтобы четыре штыковых лопаты отковал. Я ему про них рассказывал – он знает. Надо эти буераки волхвовские раскопать. Ладно, мужики, пошли. Дорогой договорим.
…
От Пердуновки до НКЗ – Невестинского Кирпичного Завода по прямой – 10 вёрст. По тропе – 12. Каждое утро, ещё сильно затемно:
– Сухан, подъём. Домна – тормозок. Побежали.
Какой я молодец! В том смысле, что предыдущий месяц бегом занимался. Теперь хоть дыхалки хватает. Туда-обратно сбегал, там навставлял… Не то, что вы подумали, а ценных и руководящих. И больше уже никуда ничего вставлять не тянет. Даже без утяжеления сапог.
И тут ребята притащили кирпичника, Жиляту этого. Который прийти – пришёл, а вот почему, как, зачем… – до сих пор понять не может.
Как и положено русскому или советскому мастеру среднего уровня, он начал с охаивания всего и вся, что на глаза попадалось. И лес-де, у вас не такой, и тропки кривые, и небо мутное… Традиция давняя и удивительно устойчивая. Нормальный специалист в третьем тысячелетии, нанимаясь на работу где-нибудь в европах-америках, квалифицировано восторгается тем, что ему показывает потенциальный работодатель. А наш соотечественник пытается найти ошибки и недостатки в работе своего будущего хозяина. Типа:
– Мужик, ты, конечно, бестолочь безрукая-безмозглая, но я, так и быть, соглашусь поучить тебя уму-разуму.
Такой способ самопозиционирования в профессиональном пространстве эффективен, наверное, с точки зрения самоуважения. В чьём-то представлении. Но как элемент стратегии при поиске работы… А вам нравиться, когда вам всякое… неизвестно что… разные гадости говорит да ещё и денег хочет?
Вот и я… Несколько… напрягло это. Улыбаюсь вежливенько всю дорогу, аж скулы сводит. Но когда этот… «мастер по здению» начал мне вычитывать перед людьми моими, уже на островке…
– Глина – не та, песок – не тот, кончайте смешивать – дерьмо у вас…
А у меня в работе тут уже человек тридцать: Фанг со старшим голядином – дерева валяют, из Рябиновки – четверо мужиков, гать строят, Хрысь молодых «пауков» десятка два прислал. Дел-то всем хватает. И тут все на этого… мастера вылупились. Работа встала, ждут истины, «гласа божьего с небес». Жилята продолжает молотить в нормальном «святорусском», да и просто, без «свято», стиле:
– Всё – не так, всё – дерьмо, поломать-прекратить, толку не будет и вообще…
Прямо на глазах моя команда скисает, трудовой дух – падает и скукоживается как… как на морозе, но не у волка. Вместо энтузиазма коллективного труда – сплошной «стрючок скрюченный». Все смотрят на меня совершенно растерянно и очень даже обиженно. А я… А я тут кто?! «Зверь Лютый» или «сопля плешивая»?!
Тут мастер поворачивается ко мне спиной (а вот этого – никому не посоветую), делает, от лёгонького толчка в спину (так оступился ж я, с кем не бывает) шаг и, споткнувшись об корягу (натащили, понимаешь, мусора всякого) летит носом в болото. Не вообще во всё болото – оно большое, в длину – вёрст 10–12 будет, а в конкретную лужу. Где и загруз.
Жилята – в крик. Народ мой – бегом на помощь. Но я им сразу… перекур объявил.
– Эта… Боярич… А чего это? Кур-то… ну… нетути… Вот…
– Это просто: исчезни с глаз моих. До – пока не позову.
Сел я на бережку, подпёр ладошкой личико своё белое и стал слушать: что ж мне этот добрый молодец говорить-то будет? До-о-олго слушал. Терпеливо. Так только, изредка, побрызгаю на него водичкой болотной, ну, когда уж он очень сильно распалится, и дальше жду-ожидаю. Пока он по грудь не утоп. Тут его малость сдавило, и стал он высказываться поспокойнее, ко мне, здешних мест владетелю, поуважительнее. Я его очень неторопливо и доброжелательно расспросил: кто тут, по его высокопрофессионально-кирпичному мнению, хозяин. И под чью дудку, с его точки зрения человека опытного и много повидавшего, кому плясать. Путём нескольких последующих итераций, используя метод половинного деления, добрались мы и до консенсуса. Правда, к этому моменту Жилята уже по плечи в болото ушёл. Но ведь не по ноздри же!
Сухан ему еловину свою подал, стали вытягивать мужика. А тот сапоги там, в болоте, оставил и начал об этом переживать. Сильно сокрушался-печалился. Пришлось Сухану еловину отпустить. Потом – снова, потом – опять. Сапоги, сами понимаете, от этого не вынырнули. А вот печаль об них – прошла. Кто помнит разъяснительную беседу, которую проводил Добрыня Никитич со Змеем Горынычем в одноимённом мультфильме – тот понимает. О чём я.
Вытащили болезного. Стоит мокрый, холодный, весь трусится, траву болотную с ушей снимает. Потом я его вежливенько спрашиваю:
– Ну что, мастер-ломастер, сам работать пойдёшь, или тебе сперва ошейник одеть, да плетями ободрать?
– Как?! Что?! Я – вольный человек! У нас ряд есть!
– Не ори. В ряде, тобой подписанном, сказано: «до отпадения надобности». Надобность моя – печи в избах. Пока вот эту, обжиговую, не сделаем – и домовых печек не будет. Так что, сидеть тебе в этом болоте до… до морковкиного заговения. По ряду с меня – корм и кров. Ребятишки мои сейчас шалашик поставят, вот и кров тебе будет. В нём и перезимуешь. А ведро лягушек тебе на пропитание, они в один момент наберут. Ну так как, дядя, будем дело делать или глазки строить?
Жилята долго отплёвывался, сморкался, губы надувал. Начал даже снова возражать и голос повышать. Видать, сильно привык к уважению окружающих. Понятно, на двести вёрст – единственный кирпичник. Пришлось Сухану свою оглоблю снова наизготовку разворачивать. Эх, дядя, у нас тут не детская песочница, а средневековый техпроцесс. Или – делай, или – сдохни. Но когда в мокром да на ветерке стоишь, да озноб колотит… понты кидать – не весело. Я-то – в сухом. Могу и подождать-потерпеть. Как у него зубы такой степ стали выбивать, что и ни слова не сказать – отвёл к костру. Народ мой подошёл, Жилята отогрелся, опять начал… «по местам боевой и трудовой».
– Да я… да мы…
Снова пришлось дрючком. В грудь упёр:
– Что ты всё о себе, любимом? Давай о деле.
Он снова рот открыл. И – закрыл. И это очень хорошо. А то я уже всерьёз заводиться начал. Дальше пошло уже… конструктивно. Но как же был прав Урфин Джюс, уделяя особое внимание воспитанию капралов в своём дуболомном воинстве! Вот же проблема: и мужик, вроде, нормальный, и мастер, похоже, неплохой. А веры ему у меня нет. Нужен постоянный присмотр да проверяние. Или сбежит, или напортит, или шкоду какую сотворит. Потому что – он мною обижен. Я же часть решений – до него принял. И, тем самым, поставил под сомнение его профессиональную исключительность и эксклюзивность. Теперь он будет старательно, но – не прямо, а – косвенно, доказывать, что и «глина – не та, и песок – не тот». Каждой ошибкой, задержкой, производственным браком – будет колоть мне глаза и самоустраняться. Типа:
– Господин-то у вас, конечно… но в кирпичах – ни уха, ни рыла… вот кабы меня послушал с самого начала… а теперь-то что? Теперь-то только разломать да выбросить…
О-хо-хо… Мне ли не знать, как строится «верноподданнический» саботаж в иерархических системах! Когда старший и младший клерки, сидящие в соседних комнатах, гоняют друг другу «простыни» мейлов, напряжённо обдумывая каждое слово, каждую запятую, чтобы и – уколоть побольнее, и – не подставиться, потому как, копия каждого сообщения автоматом идёт в головную контору в Москву.
Сходный, «верноподданнический», саботаж звучит и в персидском походе Стеньки Разина. Типа: «Ай-яй-яй! Ахти мне, старому! Да что ж, ты, царь-государь батюшка, раньше-то не сказал… Я-то – со всей душой… каждое слово-повеление… но в грамотке царской про то ни слова не было…». Для главного астраханского воеводы князя Прозоровского такие игры закончились смертью. А здесь как будет?
Другого мастера у меня нет, и этому доверять нельзя. У него нет мотивов работать на меня честно. Дружбы у меня с местными быть не может: разные мы, не понимаем друг друга. А дружбы без взаимопонимания не бывает. Любовь тоже отпадает. Во всех смыслах этого слова. Жилята меня невзлюбил. Да и я его… Преданность? Вон, Ивашко мне предан. Но этот-то… думает о себе, что он хитрый. И будет хитрить. Глупо, мелко. Но – гадостно. Устроить ему «великий перелом»? Выбить из него прежнюю «правду» и вбить новую, мою? Не тот типаж, условия не подходящие, времени нет. Да и уж больно сильно я для него – неподходящий персонаж на роль «абсолютной истины». «Герой, но не его романа». Интереса особого к моим делам у него нет, прибыльность от сотрудничества… да ему его собственный гонор дороже!
Плохо. Нет хендлов. Чисто внешний, неглубокий страх. А у мелкого человека глубокий страх воспитывать… Может и не пережить… Остаётся одно: спешно воспитывать замену. Тогда, утратив иллюзию исключительности и уникальности, мужик будет вести себя прилично. А до тех пор – чисто по Ленину: «Социализм – это учёт и контроль». И феодализм – тоже. В моём, в Ванькином, исполнении.
Честно говоря – мне просто повезло: сентябрь был сухим и тёплым. В «Святой Руси» все каменщицкие работы, включая изготовление кирпича, идут с 20 мая до 1 сентября. Но… в Центральной России даже начало жатвы пляшет по погоде в месячном диапазоне. Кирпич-сырец должен сохнуть две недели. Как минимум. Вот у меня для этого минимума – тепла и хватило. Моей заслуги какой, какого-то геройства или изворотливости с прозорливостью – здесь нет. Чисто – божьим соизволением. Пошёл бы дождь, и всё моё «пердуновское зодчество» – накрылось бы «медным тазом» до весны. А не было бы у меня тёплого жилья в эту зиму… многое бы иначе сложилось.
Но мы успели. Сплели из ивовых прутьев кружало. Не хочу повторяться, но кто из моих современников видел конструкцию вроде туннеля, по которому опасных хищников в цирке на арену выпускают, но из ивовых прутьев? А кто делал? 8 локтей длиной, полтора локтя шириной-высотой. Я сначала думал сделать не один длинный «туннель», а восемь одинаковых и коротких, на длину кирпича. Располагаем по прямой линии с промежутками… И получаем фигню. При таком превышении высоты над глубиной, кружало становится неустойчивым. Потом кусок выгорит, а остальное завалится. Разбить процесс на части и зажигать по частям – не получается. Так что – «туннель». В восьми местах по длине всё это аккуратненько обложить сырцом – арочные своды для семи внутренних перегородок и внешней стенки, где устье. Называется: «главный топочный канал»… Как у больших!
Поперёк, привязываясь к будущим сводам топочного канала, выложить внешнюю стенку и семь внутренних перегородок. Тот же сырец, на том же глиняном растворе, два с половиной локтя высотой.
Вот и решение «детской» задачи: расстояние между поперечными стенками-перегородками получается около 20 сантиметров. Агрегат работает так: заготовка кирпича укладывается концами на эти перегородки, топочный канал набивается дровами, всё поджигается, и раскалённые газы гуляют между перегородками как пьяные дембиля по плацкартному вагону.
Нас спасло моё занудство и… несовпадение тезаурсов. В мой время, всякий завод, и кирпичный – тоже, это что-то под крышей. Мне вот такая конструкция – производство под крышей – довлеет постоянно. А местные такой идеи не понимают. Здесь все обжиговые печи – под открытым небом. «Открыты в небеси». Почему – не знаю. И так будет до 19 века. Крыши – нет, свода – нет… Когда идёт загрузка кирпича для нормального обжига, два последних, верхних ряда заготовок укладываются плотно плашмя вплотную друг к другу. Они и образуют такую… временную крышку. Да ещё сверху засыпаются песком или шлаком.
А я, со своими предрассудками и стереотипами, заставил поставить нормальный большой высокий навес над печкой. Какой хай стоял!
– А!.. Дурость!.. Тяги не будет!.. Печь не разгорится!.. Кирпич не прокалится!..
– Встанешь раком перед устьем – будешь ветры пускать, тягу делать. Я тебя так горохом накормлю – ураганом дуть начнёшь.
Чистой воды хамство. От моего невежества и с перепугу. А что я ещё могу сказать? Он-то печник-профессионал, а я печных тягах… Другой аргумент:
– Из печи жар пойдёт, навес загорится.
– Напою всех пивом. Как терпеть сил не будет – посмотрим, у кого струя до потолка достанет.
Мда… Брандспойтов-то здесь нет. Но столбы поставили повыше, соответственно – площадь покрытия сделали пошире. Дождик-то на Руси не только сверху падает, но и сбоку задувает.
Запалили в устье бересту, потом лучинок подкинули, потом дровишки принялись, кружало ивовое занимается, дым повалил… Начала печка прогреваться, твердеть. А я вокруг неё вприпрыжку. Как вокруг мангала. Шашлыки все делали? Тут принцип сходный: жар должен быть, а пламени – нет. Только здесь-то шампур с места на место не переложишь. Жар должен быть равномерный. Вот я и скачу вокруг. С ведёрком воды и охапкой сухих дровишек. Чуть не слетел в это… пекло. Так бы и зажарился живьём. Есть тут… некоторые, которым это блюдо – «ванька запечённый» – очень по вкусу бы пришлось. А вот и не дождётесь.
А поутру дождь пошёл.
«Не иди, дождик, где косят,
А иди, где просят.
Не иди, дождик, где жнут,
А иди, где ждут!».
У нас и – «не просят», и – «не ждут». А он – идёт. Но мы под навесом и нам – плевать. Греем дальше.
Печку грели три дня. Жилята всё время нос воротил: «не получится». Я это и сам знаю! Ты мне расскажи – как сделать, чтобы получилось!
Все три дня просидел безвылазно на глинище. Прокоптился… как копчёный угорь. Вообще – дурдом. Тут у меня дымовуха в 4 метра диаметром. Дрова-то все сырые – дым клубами валит. Ниже по горушке – в ямах глину с песком смешивают. Хорошо, штыковые лопаты есть – здешними «вёслами» глину не враз провернёшь. Чтобы парни не намокали – навес. Рядом «творцы» сидят – набивают в формовочные рамки смесь, срезают верх деревянным ножом, вытряхивают заготовку. Ещё навес для «творцов» нужен, рамки им надо какие-то… на защёлках, что ли, придумать? А то эти, неразборные, долго не проживут. Рядом кирпич сушится. Сначала рядами плашмя, потом – на торце, потом в «банкетах». Раз «сушится» – как минимум – воды сверху быть не должно. Не, я, конечно, видал как-то новгородский средневековый кирпич со следами дождя. Но… сомневаюсь.
На кирпичах много чего видно. Что в Киеве и в Чернигове по ним дети собак гоняли, и рисунки рисовали. Более всего тогдашние детишки рисовали лошадок. В Новгороде кирпичи на траве раскладывали, а в Смоленске даже на ряднине. Но мы по-простому – площадку песочком засыпали и сверху навес поставили.
Вот ещё одна «святорусская загадка». Кирпичи на Руси делали в нескольких местах. Эти центры кирпичного производства запускались в разное время, под разными правителями, для разных целей. Но есть общая закономерность: в каждом таком промышленном центре первый, самый древний кирпич – около 38 сантиметров длиной, а последний, после, примерно, полутораста лет функционирования любого такого центра – около 27 сантиметров. Соответственно менялась и ширина, но не толщина. Почему «святорусский» кирпич всегда вот так эволюционирует – никто не знает.
Я, по простоте душевной, полагаю здесь проявление более общей закономерности, отмеченной ещё Гоголем:
– Что там в России?
– Да всё воруют.
Заказ кирпичей в «Святой Руси», как и в моей России, шёл тысячами штук. Поэтому мастера, устанавливая цены «по старине, как с дедов-прадедов повелось», потихоньку уменьшали размер изделия. Следуя примеру своих же правителей: русские князья в эту эпоху постоянно «портили серебро» – подмешивая в основную платёжную единицу – куну – медь, олово и свинец. «Каков поп – таков и приход» – русская народная мудрость. Пока правители в деньгах обманывают – народ… кирпичи укорачивает. Такое вот наглядное, «кирпичное», выражение понятия «инфляция».
Потом пошла, наконец-то, загрузка в печку уже для дела. Первый ряд укладывается концами на перемычки, на ребро, поперёк перемычек, второй плашмя и поперёк первого. И так далее. Всего, судя по высоте, до которой мы внешние стенки довели, должно быть рядов 12. В ряду – примерно 450 штук. Причём первый будет явный брак. Кирпич-сырец… Он же сырой. Он под нагрузкой изгибается. И самый верхний ряд – он лежит на предпоследнем, который тоже укладывается плотно, как крыша. Соответственно – не пропечётся. Плюс, подозреваю, и вторые ряды. Второй снизу и второй сверху. Плюс естественный бой, бой при транспортировке, брак при изготовлении смеси и при сушке, температурные перекосы… Как бы у меня тут половина продукции не оказалось бракованной…
Может, я чего не так делаю, может чего подправить можно… Весь испереживался.
Да, кстати, помниться я как-то сильно грустил, что нечем померить температуру под тысячу градусов, которая должна быть при обжиге кирпича? Сделал я термометр высокотемпературный. Ни у одного попаданца не встречал, а я вот додумался! Прокуй по моей команде посадил на штырь две полосы металла: кованного железа и меди. Вот этим, общим концом со штырём, прибор сквозь стенку печки я и вмазал. А свободные концы снаружи оставил. Прикол в том, что при нагреве медь и железо расширяются по-разному. Разница – примерно 6 микрометров на градус цельсия. По медяшке – насечку сделали, в полмиллиметра деления, примерно. Медяшка при нагреве растёт, а железка – отстаёт. Разница в полсотни градусов… если присмотреться – видна на глаз. Теперь бы протарифицировать этот… прибор. Типа: какая рисочка должна быть, чтобы – «всё у нас хорошо». Печка должна отрабатывать два основных режима. Сначала – прогрев, водичка испаряется, градусов 300–350. Потом кирпич жарится, надо держать градусов 900–950.
Как известно, самый вкусный шашлык делается под лёгким, моросящим дождём. Вы не знали? Так поверьте старому шашлычнику.
«Сколько я нарезал, сколько замочил
У мангалов разных сколько насадил…».
А у меня тут – водяная пыль со всех сторон. Жарим кирпичи в надежде на достижение «тонкого, изысканного вкуса»…
Цикл работы такой печки 10–15 дней. Три дня греем, повышая температуру, потом неделю ждём – пока остынет.
Но ждать мне не дали – пришли Аким с Яковом. О, дед уже и к длительным пешим прогулкам гож стал!
Жилята, углядев старшего, кинулся плакаться:
– Вот, сыночек ваш, бестолочь плешивая, всё не по-людски делает… добрых людей не слушает, только добро переводит… смердов-то попусту мучает… сам малой, ума-то ещё нет, а гонору-то…
Аким поглядел, послушал, похмыкал и выразился по-семейному:
– Яша, дай дурню в морду.
А когда битый Жилята вылез под общим присмотром из очередной лужи, объяснил:
– Ежели всякое мурло смердячее будет сына боярского в его же земле ругать да поносными словами называть, то никого порядка не будет. А будет в людях смущение и неустроенность.
Если мне удалось «нормализовать» Жиляту только с третьего раза, то Акиму он начал кланяться с одного. И больше – не выступал. Ну, понятно: Аким – «муж добрый». И годами, и бородой, и вообще: «знаменитый сотник славных смоленских стрелков». Аким только бородёнкой дёрнет, а все вокруг уже внимают и прислушиваются. Факеншит! Когда же я вырасту?!
Но Аким, отозвав меня в сторону, убил наповал:
– Людей надо отпускать по домам. Вот-вот гуси-лебеди полетят.
Я, естественно, сначала решил встать на дыбы:
– А что нам всякие гуси-лебеди? Отобьёмся.
Но озвучить не успел, а подумавши малость, под внимательными взглядами родителя-благодетеля и слуги его верного, поклонился им в пояс да сказал:
– Спасибо тебе, батюшка, за поучение, за совет да заботу.
Опять я лопухнулся. А ведь говорили мне мужики, да я отмахивался. Впёрся в эту печку, как в девку красную, ничего другого ни слышать, ни думать не хотел.
