Текст книги "Капитан "Оспрея" и другие рассказы"

Автор книги: Уильям Джейкобс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Святой братец

– Джордж, – сказал после вечернего чая капитан «Волны», сидевший со штурманом на палубе, откуда они наблюдали реку, – в этот рейс с нами поедет мой приятель, один из наших новых членов, брат Хэччинс.

– Надо полагать, из вашего Братства? – холодно осведомился штурман.

– Из Братства, – подтвердил капитан. – Он вам понравится, Джордж, это был один из самых крупных негодяев, каких видел свет.

– Однако… я не совсем понимаю, что вы этим хотите сказать, – спросил штурман, бросив на капитана возмущенный взгляд.

– Жизнь его чрезвычайно интересна, – продолжал капитан, – он перебывал в половине английских тюрем. Слушать его речи так же поучительно, как читать книги. И не сыскать человека веселее, чем он.

– И будет он устраивать здесь молитвы перед завтраком, как тот старый негодяй с толстой шеей и бледной физиономией, который плавал с нами прошлое лето и украл мои сапоги? – спросил штурман.

– Он их вовсе не украл, Джордж, – сказал капитан. – Если бы вы видели, как он плакал, когда я намекнул ему на ваши несправедливые подозрения, вас бы замучили угрызения совести. Он рассказал это на собрании, и все помолились за вас.

– Вы и ваше Братство – просто дураки, – сказал штурман с презрением. – Вас всегда надувают. Стоит только прийти к вам человеку и сказать, что он обрел благодать, как вы ему тотчас же доставляете приятный, легкий и спокойный заработок, а он начинает разгуливать с голубой ленточкой[4]4
  Голубая ленточка – значок Армии Голубой Ленты (с 1883 г. именуемой Gospel Temperance Union) О-во это – американского происхождения.
  Прим. перев.


[Закрыть] и красным носом. Не уговаривайте меня, не поможет. Вы спрашиваете, почему я не примкнул к вам? Да потому, что я не хочу потерять свой здравый смысл.

– Придет день, Джордж, когда вы будете думать иначе, – сказал капитан, вставая. – Я искренно желаю вам пережить какое-нибудь большое горе или страдание, что-нибудь, что было бы свыше ваших сил. Только оно может вас спасти.

– Тот толстяк, который украл мои сапоги, наверное желает мне того же самого, – сказал штурман.

– Да, – торжественно произнес капитан, – он так и сказал.

Штурман встал, кипя от злобы; он гневно постучал трубкой о борт шхуны, раза два, три, топая, прошелся по палубе, но, точно убедившись, что ему здесь не обрести обычного спокойствия, сошел на берег.

Когда он вернулся, было уже темно. В каюте горел огонь; капитан сидел в очках и читал вслух какому-то худощавому, бледному, одетому во все черное человеку, старый номер "Евангелического Журнала".

– Это мой помощник, – сказал капитан, оторвав глаза от книги.

– Что, он нашего толка? – спросил незнакомец.

Капитан грустно покачал головой.

– Значит, пока еще нет, – уверенно сказал гость.

– Слишком много ваших пришлось мне повидать на своем веку, – резко проговорил штурман, – а чем больше я их вижу, тем меньше они мне нравятся. Только взгляну на них, и сейчас же свирепею.

– О, это ведь не вы говорите, вашими устами глаголет дьявол, – авторитетным тоном сказал м-р Хэччинс.

– Вы его, должно быть, довольно хорошо знаете, – спокойно возразил штурман.

– Я провел с ним тридцать лет моей жизни, – торжественно изрек м-р Хэччинс, – но потом он опротивел мне.

– Думаю, что и ему порядком надоело, – сказал штурман, – с меня бы вполне хватило и тридцати дней.

Он пошел в свою каюту, чтоб дать м-ру Хэччинсу время придумать подходящее возражение. Вернувшись с полной бутылкой виски и стаканом, он вытащил аппетитно чмокнувшую пробку, налил себе стакан крепкой смеси и зажег трубку. М-р Хэччинс глубоко вздохнул, бросил на капитана полный упрека взгляд и покачал головой по направлению бутылки.

– Вы ведь знаете, Джордж, что мне неприятно, когда вы приносите сюда эту мерзость, – сказал капитан.

– Это не для меня, – невинным тоном возразил штурман, – а для дьявола. Он говорит, что ему тошно стало при виде его старого приятеля Хэччинса.

Штурман взглянул на незнакомца и к великому своему удивлению заметил, что тот борется с сильным желанием рассмеяться. Губы его напряглись, быстрые глазки налились слезами, но он овладел собой и, поднявшись на ноги, разразился яркой речью о пользе трезвости. Он сказал, что виски не только грех, но и совершенно ненужная вещь, и, косо поглядывая на штурмана, заявил, что две капли кислоты в воде прекрасно его заменяют.

Вид виски точно приводил миссионера в экстаз; капитан сидел, завороженный его красноречием; наконец, переводя дыхание после длинной фразы, обращенной к бутылке, Хэччинс схватил ее и с силой швырнул о пол, где она разлетелась на мелкие осколки.

Штурман на мгновение онемел от бешенства, но сейчас же с ревом бросился на оратора: так как между ними стоял стол, то капитан успел схватить штурмана за руку, а своего друга втолкнул в дверь капитанской каюты.

– Пустите, – с пеной у рта кричал штурман, – дайте мне добраться до него!

– Джордж, – сказал капитан, продолжая бороться с ним, – мне стыдно за вас.

– К черту ваш стыд, – ревел штурман, стараясь вырваться. – С какой стати он выкинул мой виски?

– Он святой, – сказал капитан и выпустил штурмана, так как услышал, что м-р Хэччинс замкнул свою дверь на ключ. – Джордж, он святой. Он увидел, что его прекрасные слова не произвели на вас никакого впечатления и поэтому прибег к более решительным мерам.

– Пусть он мне только попадется, – угрожающим тоном проговорил штурман. – Дайте только срок, уж я ему покажу святого.

– Лучше ему, дорогой друг? – послышался из-за дверей голос м-ра Хэччинса, – я ведь забыл про стакан.

– Выходи-ка, – заревел штурман, – выходи-ка, да попробуй бросить еще и стакан!

М-р Хэччинс, однако, не принял приглашения и продолжал из-за дверей со слезами уговаривать штурмана бросить грешный образ жизни и даже выразил капитану порицание за то, что он позволяет приносить в кают-компанию греховные сосуды. Капитан смиренно выслушал выговор и, предложив м-ру Хэччинсу переночевать в капитанской каюте, дабы предотвратить злые намерения штурмана, отправился на палубу, совершил последний обход и затем ушел к себе.

На следующее утро команда шхуны поднялась рано, подготовляясь к уходу в плавание, но м-р Хэччинс оставался в постели, несмотря на то, что штурман многократно спускался к его каюте и постукивал в дверь. Когда же он, наконец, встал, то штурман был у руля, а люди внизу за завтраком.

– Хорошо спали? – добродушно спросил м-р Хэччинс, усаживаясь на решетку люка несколько поодаль от него.

– Я отвечу вам, когда не буду у руля, – угрюмо возразил помощник.

– Пожалуйста, – невозмутимо сказал м-р Хэччинс, – мы с вами, верно, увидимся вечером на собрании?

Помощник не удостоил его ответа, но когда вечером в кают-компании, по приглашению м-ра Хэч-чинса, собралась команда, гнев его не поддавался описанию.

Три вечера подряд происходили эти "вечери любви", как называл их м-р Хэччинс, или чертов шабаш, по мнению штурмана. Команда не слишком жаловала псалмы, как таковые; но зато ей очень нравились такие псалмы, которые можно было горланить во всю глотку, пользуясь капитанским молитвенником. Кроме того, это бесило штурмана, и команде было очень сладко сознание, что она идет против своего начальника, да еще одновременно делает душеспасительное дело. Голос юнги как раз ломался, и ему удавались поразительные эффекты; казалось, что он без всякого усилия владеет диапазоном в пять октав.

Когда они уставали от пения, м-р Хэччинс обращался к ним с краткой речью, выбирая в качестве сюжета жизнь сильного, вспыльчивого человека, пьяницу и грубияна. Оратор убедительно доказывал, что у человека, который любит выпить, обязательно есть и другие тайные пороки; он описывал сцену возвращения его домой, когда он избивает жену за то, что та попрекнула его взломом детской копилки, деньги из которой он потратил на ирландское виски. При каждом новом тезисе он стонал, а когда команда увидела, что и ей разрешается стонать, то стала проделывать это с необычайным подъемом, причем невозможно себе представить, какие жуткие стоны издавал юнга.

Они достигли Плимута, где им нужно было выгрузить несколько ящиков товара. Еще немного, и штурман лишился бы рассудка, так как благодаря усердию м-ра Хэччинса на пароходе все стояло вверх дном. Кошка проклинала его целую ночь за голубую ленточку, которою он повязал ей шею; даже старый битый чайник появлялся на столе украшенный бантами того же агитационного цвета.

Пока они ошвартовывались, стало уже так поздно, что не стоило снимать люки; люди сидели и с тоской глядели на береговые огни. Радость их была безгранична, когда гостю удалось выпросить разрешение команде сойти на берег погулять с ним; они побежали, как школьники.

– Другого такого на свете не сыщешь, – сказал капитан, наблюдая за уходящей группой людей; – когда я думаю о том, сколько добра сделал здесь этот человек за четыре дня, то мне становится стыдно за себя.

– Советую вам взять его себе штурманом, – буркнул Джордж, – вас бы тогда было здесь два сапога пара.

– Ему предстоят более великие дела, – торжественно проговорил капитан.

Но, увидя в угасающем свете выражение лица своего штурмана, он со вздохом отошел. Что касается последнего, то он курил, облокотившись о борт, и так как капитан не желал говорить ни на какие другие темы, кроме как о м-ре Хэччинсе, то штурман погрузился в угрюмое молчание, пока не вернулась команда, два часа спустя.

– М-р Хэччинс вернется немного погодя, сэр, – сказал юнга, – он велел передать, что зашел в гости к своему знакомому.

– Как называется этот кабак? – тихо спросил штурман.

– Если вы не можете двух слов сказать, не проявив своего отвратительного характера, Джордж, то держите лучше язык за зубами, – строго сказал капитан. – А какого вы, ребята, мнения о м-ре Хэччинсе?

– Более чистосердечного человека нет на земле, – с жаром воскликнул Дэн, старший в их команде.

– Прекраснейший человек, которого я когда-либо встречал, – добавил другой.

– Вы слышите? – спросил капитан.

– Слышу, – ответил штурман.

– Он христианин, – сказал юнга, – до встречи с ним я не знал, что такое христианин. Как вы думаете, что он дал нам?

– Дал вам? – переспросил капитан.

– По фунту стерлингов наличными, – сказал юнга, – по золотому фунту каждому из нас. Еще говорят о христианах! Хотел бы я побольше встречать таких христиан.

– Скажите пожалуйста! – воскликнул умиленный капитан.

– А как славно он это сделал, – сказал старый матрос, – говорит: "вот тебе, говорит, от меня и от капитана; благодари, говорит, не только меня, но и капитана".

– Смотрите, не промотайте этих денег, – сказал капитан, – я бы на вашем месте положил их в сберегательную кассу на закваску.

– Надеюсь только, что они достались ему честным путем, – проговорил штурман.

– А как же иначе? – воскликнул капитан. – У вас, Джордж, холодное, жестокое сердце… Не будь оно таким, может быть, и вы получили бы золотой.

– К черту его золотые, – сказал ворчливый штурман, – хотел бы я знать, где он их взял и что он подразумевал, когда говорил, что деньги эти не только от него, но в равной мере и от вас. Не видал я что-то, чтобы вы деньги раздавали.

– Должно быть, – тихо проговорил капитан, – он хотел сказать, что я вложил в его сердце такие мысли. Ну, ребята, пора и по койкам, завтра мы начинаем работу в четыре часа утра.

Люди пошли на бак, а капитан и штурман спустились в каюту и стали приготовляться ко сну. Капитан поставил на стол лампу для м-ра Хэччинса и после некоторой внутренней борьбы пожелал штурману доброй ночи. Через несколько минут он уже крепко спал.

В четыре часа штурман проснулся и увидел, что капитан стоит возле его койки. Лампа все еще горела на столе, слабо борясь с лучами дневного света, которые вливались в открытый люк.

– Еще не появлялся? – спросил штурман, взглянув на пустую койку гостя.

Капитан вяло покачал головой и указал на стол. Следуя направлению его пальца, штурман увидел маленький холщовый мешочек и лежащие около него четыре с половиной пенса медью и несколько пуговиц, неизвестно на какую сумму.

– Когда мы ушли из Лондона, в мешке было двадцать три фунта фрахтовых денег, – сказал капитан, овладев, наконец, голосом.

– Ну, и что же по-вашему, случилось с ними? – спросил штурман, задувая лампу.

– Понятия не имею, – ответил капитан, – у меня все в голове смешалось. Брат – м-р Хэччинс – до сих пор еще не вернулся.

– Было, наверное, поздно, и он не хотел беспокоить вас, – сказал штурман и ни один мускул лица его не дрогнул. – Я не сомневаюсь, что с ним ничего не случилось. Не волнуйтесь за него.

– Но, очень странно, где же деньги, Джордж? – проговорил, запинаясь, капитан, – очень странно…

– Хеччинс щедрый парень, – сказал штурман, – он раздал людям пять фунтов без всякого основания. Надо полагать, он и вам даст что-нибудь – когда вернется.

– Подите, позовите сюда команду, – сказал капитан, опускаясь на ящик и уставясь на коллекцию медяков.

Штурман повиновался и через несколько минут вернулся с людьми. Столпившись в каюте, они сочувственно выслушали рассказ капитана о понесенной им потере.

– Это – тайна, разгадать которую невозможно сэр, – сказал старик Дэн, когда капитан кончил, – так что не стоит над ней ломать голову.

– Хоть мне и неприятно сказать такую вещь, – продолжал капитан, – но это – мой долг. Единственный человек, который мог взять деньги – Хэччинс.

– Что, сэр?! Этот святой человек! Да над такой мыслью можно посмеяться!

– Не мог он этого сделать, – сказал юнга, – если б даже хотел, не мог бы! Он слишком хороший.

– Это он взял двадцать три фунта, – решительно сказал капитан, – скажем, восемнадцать, потому что пять из них будут мне возвращены.

– Впадаете в тяжелую ошибку, сэр, – двусмысленно сказал Дэн.

– Вернете вы мне деньги или нет? – крикнул капитан.

– Просим прощения, сэр, нет, – ответил за всех кок, подняв ногу на ступеньку трапа. – Брат Хэччинс дал нам эти деньги за то, что мы так хорошо пели псалмы. Он так и сказал, и мы не могли думать, что деньги нажиты им нечестным путем. Да мы никогда и не поверим этому, правда, ребята?

– Никогда, – с примерной твердостью подтвердили остальные. – Это невозможно!..

Матросы поднялись на палубу вслед за коком и, облокотясь о борт, с тоской взглянули на то место, где они в последний раз видели своего благодетеля. Затем, полные грустного предчувствия, что никогда уже им не встречать такого человека, принялись за работу.

Brother Hutchins (1898)

Перевод Марианны Кузнец

Возвращение мистера Виггета

Сол Кетчмэйд, хозяин трактира «Шхуна», сидел за стойкой и время от времени вставал, чтобы подать требуемое завсегдатаям, которые разделяли с ним это приятное убежище.

Сорок лет службы в матросах сделали мистера Кетчмэйда специалистом по морским делам, а пять лет управления «Шхуной» и еще одним питейным заведением – в пяти милях от «Шхуны» – превратили его в непререкаемый авторитет.

Развалившись в мягком кресле, он важно прислушивался к разговору. Иногда он и сам вмешивался в спор, принимая ту или иную сторону, и, как уже с давних пор повелось, тот, в пользу которого он высказывался, признавался победителем. Какие бы разумные доводы ни приводил и какими бы личными качествами ни обладал его противник, мистер Кетчмэйд, пользуясь своей хозяйской привилегией, всегда имел наготове один несокрушимый довод, а именно: что противник пьян. Когда мистер Кетчмэйд произносил такой приговор, вопрос считался исчерпанным. Хозяином в этих случаях вдруг овладевало сознание

ответственности за благопристойность своего заведения (к чему он обычно относился с трогательной беззаботностью), и, широко распахнув входную дверь, он самым недвусмысленным образом предлагал обидчику удалиться.

Недавно он дважды имел случай сделать предупреждение мистеру Неду Кларку, башмачнику, который славился на всю деревню своей крепкой головой, и которого – вот, уже несколько лет никто не мог перепить. На третий раз вольнодумец-башмачник был прерван в самом разгаре своего негодующего красноречия и выведен на улицу конюхом. После этого уж никто не смел считать себя в безопасности.

В этот вечер мистер Кетчмэйд, встретившись глазами с башмачником, когда тот входил в трактир, небрежно кивнул ему головой… Перед тем башмачник, в знак протеста, три дня не показывался в «Шхуне», и трактирщик был, конечно, возмущен столь злостным упрямством.

– Добрый вечер, мистер Кетчмэйд, – сказал башмачник, прищуривая маленькие, черные глазки. – Будьте любезны, дайте мне бутылочку лимонада.

Все закадычные друзья Кларка засмеялись, а мистер Кетчмэйд, смерив его долгим взглядом и убедившись, что он не шутит, молча подал ему требуемое.

– Лимонад имеет одно неоспоримое преимущество, – рассуждал башмачник, лениво потягивая из своего стакана: – никто не посмеет сказать, что ты пьян, хоть бы ты вылакал его целую бочку.

Водворилось неловкое молчание, которое, наконец, нарушил мистер Кларк, облизывая губы.

– Что у вас новенького, друзья, с тех пор, как меня тут не было? – спросил он. – Или вы сидели тут, как всегда, выслушивая необычайные приключения, которые случались с мистером Кетчмэйдом в его былых плаваниях?

– Правда занятнее вымыслов, Нед, – укоризненно сказал Питер Смит, портной.

Башмачник согласился.

– Но только, – заметил он, – я этого никогда не подозревал, пока не услышал кое-чего из того, что пришлось пережить мистеру Кетчмэйду.

– Зато теперь вы это знаете, – коротко сказал мистер Кетчмэйд.

– И, на мой взгляд, – продолжал мистер Кларк, – самыми правдивыми из ваших историй надо признать те, что кажутся нам самыми чудесными.

– То-есть, как это «самыми правдивыми?» Что вы под этим разумеете? – спросил хозяин, схватившись за ручки кресла.

– Очень просто: самые занятные, – усмехнулся башмачник.

– Да, мистер Кетчмэйд видал виды! – с жаром воскликнул портной.

– Самой правдивой, – башмачник с презрительным вниманием поглядел на трактирщика, – я считаю ту, где Генри Виггет потерял ногу, спасая мистера Кетчмэйда от акулы, а другой его товарищ, Сэм Джонс, чернокожий повар, был ранен, спасая его от пиратов в южных морях.

– Мне никогда не надоест слушать этот рассказ, – проговорил растроганный мистер Смит.

– А мне давно надоело, – сказал мистер Кларк.

Мистер Кетчмэйд оторвал глаза от своей длинной трубки и смерил башмачника мрачным взглядом. Тот улыбнулся самой светлой, невинной улыбкой:

– Еще бутылочку лимонада, хозяин, – сказал он неторопливо.

– Ступайте и пейте лимонад где-нибудь в другом месте, – вспылил мистер Кетчмэйд.

– Я предпочитаю пить его здесь, – возразил башмачник, – и вы должны подать мне, раз я заказываю, Кетчмэйд. – В казенном заведении трактирщик обязан подавать посетителям, нравится ему это, или нет, а иначе ему прикроют лавочку.

– Если только посетители не хватят лишнего. Иначе он может и не подавать им, – сказал трактирщик.

– Конечно, – подтвердил башмачник. – Потому-то я и перешел на лимонад, Кетчмэйд.

Кетчмэйд в негодовании сорвал проволоку с пробки и выстрелил в потолок. Башмачник принял от него стакан и плутовато поглядел вокруг.

– Пью за здоровье Генри Виггета, который дал откусить себе ногу, спасая жизнь мистера Кетчмэйда, – произнес он, отчеканивая каждый слог, – а также за здоровье Сэма Джонса, который подставил грудь под пули ради той же благородной цели. Равным образом, пью за здоровье капитана Питерса, который ухаживал за мистером Кетчмэйдом, как за родным сыном, когда он свалился с ног, работая за пятерых утонувших матросов, и за здоровье Дика Ли, который помог мистеру Кетчмэйду взять в плен китайскую джонку с пиратами и убить из них семнадцать человек при помощи… Как вы их убили-то, мистер Кетчмэйд?

Хозяин, деловито набивая трубку, притворился, что не слышал.

– …Убить семнадцать человек, усыпив их своими баснями и затем пристукнув деревянной ногой Генри Виггета, – заключил свой тост башмачник.

– Кхи-хи-хи! – вырвалось у одного злополучного слушателя. – Хи-хи!..

Он вдруг осекся и напустил на себя высокоторжественный вид, так как хозяин покосился в его сторону.

– Тебе бы лучше пойти домой, Джем Саммерс, – сказал мистер Кетчмэйд, выпуская густой клуб дыма. – Ты пьян.

– Да, нет же, я не пьян, – храбро вымолвил мистер Саммерс.

– Я выгоню тебя вон! – коротко отрезал мистер Кетчмэйд. – Ты знаешь мое правило. У меня приличное заведение, и кто не умеет пить в меру, тому здесь не место.

– Переходите на лимонад, Джем, – посоветовал мистер Кларк. – Тогда вы можете говорить, что угодно.

Мистер Саммерс посмотрел кругом, ища поддержки, но не нашел ее. Собутыльники трезво поглядывали друг на друга и тихо перешептывались.

– А вы тоже, Нед Кларк, попридержите язык, – с негодованием обратился к нему мистер Кетчмэйд. – Не надо мне ваших денег. Ступайте с ними в другой трактир.

– Благодарю за совет, но я предпочитаю остаться здесь, – ответил башмачник и демонстративно продолжал пить лимонад, громко причмокивая при каждом глотке. – Мне нравится

Слушать ваши морские рассказы. Когда я бываю в благодушном настроении, они меня очень забавляют.

– Вы не верите моим словам? – загорячился мистер Кетчмэйд.

– Конечно, нет, – ответил башмачник. – И никто из нас не верит. Вы сами поймете, как это нелепо, если только дадите себе труда немного поразмыслить: вы – и акулы! Да ни одна акула на вас не позарится, разве что слепая.

Мистер Кетчмэйд пропустил без примечания этот намек на свою внешность и в первый раз за много вечеров сидел и слушал в мучениях, как башмачник рассказывал ряд происшествий, случившихся будто бы с одним молодым моряком, племянником самого рассказчика. Многие из этих происшествий отличались поразительным сходством с приключениями мистера Кетчмэйда, с тою только разницей, что племянник вовсе не заботился о каком бы то ни было правдоподобии.

В этом бессовестном занятии мистеру Кларку ловко помогал обиженный мистер Саммерс. Они сидели рядышком, попивая лимонад, и выворачивали на изнанку автобиографию трактирщика, так что мистеру Кетчмэйду оставалось только утешаться мыслью, что зато они лишали себя тихой радости благородных напитков. Однажды (только однажды!) они уступили всесильному соблазну алкоголя, и мистер Кетчмэйд, вернувшись из Верней, куда он ездил в гости к пивовару, узнал подробности попойки, которую он – увы! – никак не мог предотвратить.

На следующий вечер оба приятеля вернулись к лимонаду и оставались верны этому напитку до тех пор, пока не произошло событие, сделавшее бессмысленным их дальнейшее самоотречение.

Это случилось неделю спустя. Мистер Кетчмэйд только-что уселся в своем кресле, обслужив заказчика, когда внимание присутствующих было привлечено странным мерным постукиванием по кирпичному полу заднего коридорчика. Это постукивание остановилось в смежной комнате, а затем в приоткрытую дверь чей-то громкий голос окликнул по имени Сола Кетчмэйда.

– Боже милостивый! – воскликнул удивленный трактирщик, привскочив в кресле. – Как будто знакомый голос…

– Сол Кетчмэйд! – снова заревел голос. – Где ты, товарищ, старый морской волк?

– Генри Виггет! – изумился хозяин, когда на пороге появился маленький человек с пушистыми усами. – Не может быть!..

Пришелец с минуту нежно смотрел на трактирщика, не произнося ни слова, затем, распахнув дверь ударом самой несомненной деревянной ноги, проковылял в залу, схватил протянутую руку и долго, с жаром тряс ее.

– Я встретил в Мельбурне капитана Питерса, – начал пришелец, когда друг, насильно усадив его в свое собственное кресло, стал осыпать его вопросами. – Он-то и сказал мне, где ты живешь.

– Смотреть на тебя, Генри Виггет, для меня лучше золота и бриллиантов, – восторженно говорил мистер Кетчмэйд. – Как ты сюда попал?

– Друг Питерса, капитан Джонсон, со шхуны «Венера», довез меня до Лондона, – объяснил мистер Виггет, – а оттуда я прошел пешком, без единого пенни в кармане.

– Зато Кетчмэйд искренно рад вас видеть, сэр, – вмешался мистер Смит, который, вместе со всей компанией, в великом удивлении следил за этой сценой. – Он никогда не уставал рассказывать нам, как вы спасли его от акулы, дав ей при этом откусить вам ногу.

– Ради него я отдал бы и вторую, – сказал мистер Виггет, в то время как хозяин ласково похлопал его по плечу и сунул ему в руку стакан водки. – С радостью отдал бы! Нет и не было на земле человека добрее и лучше Сола Кетчмэйда!

Он снова схватил толстую руку хозяина и, любовно пожимая ее, обвел одобрительным взглядом уютное помещение трактира. Они повели вполголоса дружескую беседу, и до жадного слуха присутствующих, то и дело, доносились имена, которые часто встречались в рассказах трактирщика.

– Не слышал ли ты чего о нашем бедном Сэме Джонсе, – спросил мистер Кетчмэйд.

Мистер Виггет отставил стакан.

– Повстречал я года два тому назад одного человека в Рио-Жанейро, – сказал он угрюмо. – Бедный Сэм умер у него на руках, с твоим именем на честных черных губах.

– Такая весть убьет хоть кого! – пробормотал расстроенный мистер Кларк, вызывающе посмотрев на своих приятелей, которые тихо перешептывались.

– Чья это там плоская харя, Сол? – справился мистер Виггет, бросив свирепый взгляд в сторону башмачника.

– Это здешний сапожник, – сказал трактирщик. – Не обращай на него внимания. Его никто не слушает. У этого болвана хватило наглости назвать меня лгуном.

– Что!? – взревел мистер Виггет и, встав с кресла, застучал по полу своей деревяшкой. – Возьмите-ка назад ваши слова, любезный. У меня только одна нога, но, пока я жив, никто не посмеет задевать Сола. Сол благороднейший моряк, какой только вступал когда-либо на палубу, – чистейшая душа и добрейшее сердце!

– Слушайте, слушайте! – заволновался мистер Смит. – Признайся, Нед, что ты был не прав.

– Когда я лежал при смерти в трюме на койке, – вдохновенно продолжал мистер Виггет, – кто меня выходил? Кто сидел рядом со мною, держал меня за руку и уговаривал меня жить ради него? Сол Кетчмэйд! Кто говорил мне, что не оставит меня по гроб своей жизни? Сол Кетчмэйд! Кто уверял, что, пока будет у него хоть корка хлеба, он отдаст ее мне, и пока у него будет кровать, я первый буду лежать на ней? Все он, Кетчмэйд!

Он остановился, чтобы перевести дыхание. Среди слушателей поднялся ропот восхищения, а тот, кого восхваляла эта речь, смотрел на него такими глазами, словно находил в его красноречии нечто неожиданное и для себя.

– И вот, на склоне лег, на закате дней моих, – продолжал мистер Виггет, – я вспоминал слова старого Кетчмэйда и знал, что, если только мне удастся его разыскать, то все мои бедствия придут к концу. Я приползу в его тихую гавань и лягу на покое. Я знал, что Сол говорит всегда от чистого сердца. Я потерял ногу, спасая ему жизнь, и он мне благодарен.

– Еще бы ему не быть благодарным! – сказал мистер Кларк. – Я почитаю за честь пожать руку герою.

Он схватил Виггета за руку, и все остальные последовали его примеру. Одноногий герой обнялся с мистером Кетчмэйдом и, снисходительно заметив, что старый морской волк стал немного косолап, снова опустился в его удобное кресло и попросил сигару.

– Ссуди мне этот ящик, Сол, – сказал он шутливо. – Я их сейчас же раздам. Такой уж мой обычай, ребята. Обычай старого Генри Виггета.

Ящик пошел по рукам, и мистер Кетчмэйд в беспомощном негодовании наблюдал, как завсегдатаи его трактира, откладывая в сторону трубки, горячо благодарили мистера Виггета и угощались трехпенсовыми сигарами. Мистер Кларк при этом проявил такую странную разборчивость, что измял, по меньшей мере, две штуки, пока, наконец, не выбрал сигарку себе по нраву.

Никто и не заметил, как пришло время запирать заведение. Мистер Виггет с неизменным успехом занимал общество, проявляя при этом таланты, о которых его друг никогда не намекал в своих повествованиях. Он пел комические песни таким голосом, что стаканы танцевали на полках, задавал действительно остроумные загадки, а в заключение показал волшебный фокус, который состоял в том, что он одолжил пол-кроны у мистера Кетчмэйда и, заговорив монету, переправил ее в карман к Питеру Смиту. Фокус был, пожалуй, не совсем удачен, потому что, несмотря на все старания, портному так и не удалось найти монету, и он пошел домой, одолеваемый сомнениями, которые чуть не свели его с ума.

– Надеюсь, вы удовлетворены, – сказал мистер Виггет, когда трактирщик, закрыв дверь на засов, вернулся за стойку.

– Вы зашли немного слишком далеко, – сухо ответил мистер Кетчмэйд. – Достаточно было сделать то, о чем мы говорили. И кто вас просил раздавать мои сигары?

– Это я от волнения, – оправдывался Виггет.

– И вы забыли сказать, что завтра вы уезжаете к своей племяннице в Новую Зеландию, – добавил трактирщик.

– Эх, верно, забыл, – воскликнул мистер Виггет. – Совсем забыл! Мне очень жаль. Ну, я скажу им это завтра вечером.

– Упомяните это как бы ненароком завтра утром, – приказал мистер Кетчмэйд, – а днем уезжайте. Тогда я дам вам обед в придачу к пяти шиллингам, которые я вам должен по договору.

Мистер Виггет горячо поблагодарил его и, взяв свечу, пошел в спальню, где его ожидала непривычная роскошь чистых простынь и мягкой постели. Некоторое время он лежал в раздумье; затем, заглушив смех пододеяльником, он испустил глубокий вздох довольства и крепко заснул.

К великой досаде хозяина, гость на следующее утро отправился погулять и вернулся только к вечеру, объяснив, что забрел слишком далеко и при своей хромоте не мог во-время добраться домой. В трактире все наперебой выражали ему соболезнование, но, когда завязался разговор, мистер Кетчмэйд напрасно ловил каждое слово, ожидая упоминания об отъезде. Тщетно он ему подмигивал, – мистер Виггет ограничивался любезным ответным кивком головы и поднимал свой стакан. А когда, после сложных стратегических усилий, хозяин навел разговор на заливных поросят и племянниц, мистер Виггет ловко перевел на дядюшек и начал развивать теорию, как нужно занимать деньги.

Мистер Кетчмэйд безмолвно страдал, поглядывая на часы, и чуть-что не приплясывал от нетерпения, когда гости лениво и мешкотно начали расходиться. Он проводил последнего до дверей и затем, багровый от ярости, вернулся в зал поговорить с мистером Виггетом.

– Что это значит? – проревел он.

– В чем дело, Сол? – спросил мистер Виггет и поднял на него удивленный взор.

– Не смейте называть меня «Сол», когда я этого не желаю! – гремел трактирщик, поднося ему под нос увесистый кулак. – Во-первых, завтра утром вы должны отсюда уехать, а во-вторых..

– Уехать! – изумленно повторил Виггет. – Уехать! Но куда же?

– Куда угодно! – заорал взбешенный трактирщик. – Извольте убраться вон! А куда, это меня не касается.

Мистер Виггет, спокойно куривший сигару (третью в этот вечер), аккуратно положил ее рядышком на край стола и посмотрел на бывшего матроса с мягкой укоризной.

– Ты сегодня сам не свой, Сол, – сказал он убежденно. – Не добавляй больше ни слова, а то ты наговоришь вещей, о которых потом пожалеешь.