Текст книги "Крот Камня"

Автор книги: Уильям Хорвуд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Часть II. Пришествие Крота Камня

Глава двенадцатая

Наступил декабрь. Первые же снегопады изменили западный склон Верна, выбелив его нижнюю часть, так что крутые, более высокие скалы казались теперь еще чернее.

Много ниже, у подножия южных склонов, не ведая о тени, притаившейся поблизости, и о том, что в Верне уже наступила и утвердилась зима, двое кротят, почти подростков, резвились в снегу, радуясь его свежему хрусту и слепящей белизне.

Они с удивлением трогали снег, хихикали и хохотали, с восхищением любовались, как он мягко падает со свинцового неба, трясли одинокую кривую березу. Снег бесшумно валился со ствола и ветвей прямо на них, спрятавшись в расселине, из которой и росло дерево.

– О полные сил молодые кроты, надо слушаться Сликит, идите есть! – послышался знакомый голос; они потрусили на зов и накинулись на пищу, принесенную теми, кто о них заботился. Никто не мог увидеть этих кротов, никто не подозревал, что они прячутся здесь, в самом сердце Верна.

Изобретательный Мэйуид взглянул на кротят, потом на Сликит, которая ответила ему ласковым взглядом. Однако во взгляде была и тревога. Мэйуид и Сликит по воле обстоятельств и складу характеров научились в полной мере доверять друг другу и читать друг у друга в глазах.

❦

Удача сопутствовала отважным Мэйуиду и Сликит в тот день, когда они, взяв двух детенышей Хенбейн, бежали из мрачного зала с каменными нерукотворными изваяниями. Они бежали быстро, и Мэйуид ни разу не оглянулся, он знал, что Сликит не отстанет. И потом, когда они вышли наружу и когда Мэйуид вел ее по торфяникам к известнякам, пронизанным трещинами, к опасному Лабиринту. За ними охотились, шли по их следам, высматривали снизу и сверху. Но двое беглецов то высовывались из вереска, то снова пропадали. В конце концов они стали задыхаться от быстрого бега и спотыкаться от усталости. Тогда Мэйуид на минуту положил, свою ношу на землю и сказал:

– Госпожа, меня преследовали раньше и, думаю, еще будут преследовать. В Верне погоня – обычное дело. Я, ничтожный, остановился, чтобы сказать: доверься Мэйуиду, госпожа, и мы спасемся. Нашим убежищем станет зловещий Лабиринт, который Мэйуид тщательно обследовал. Он сомневается, что сидимы пойдут в Лабиринт, но, если даже они решатся на это, заблудятся, а Мэйуид пройдет дорогой, известной одному ему. Доверься Мэйуиду, следуй за ним, госпожа, и все будет хорошо. – И, улыбнувшись, добавил: – Я надеюсь.

После этой, по мнению Мэйуида, утешительной речи, которая должна была избавить его от объяснений в дальнейшем, Мэйуид снова схватил детеныша и побежал, держа курс прямо на сидимов, ожидавших их как раз под маленьким выступом поблизости от входа в Лабиринт.

Сзади послышались предупреждающие крики преследователей, впереди сидимы сбились в кучу, готовые преградить дорогу двум кротам, державшим в зубах детенышей.

Потом Мэйуид как будто заколебался. Сликит догнала его и остановилась. Сидимы ослабили внимание. Быстро кивнув Сликит, Мэйуид рванулся прямо ко входу в Лабиринт, мимо сидимов, которые все еще не пришли в себя. Сликит успела проскочить за ним. Мэйуид свернул налево потом направо, опять налево и еще раз налево, потом опять направо, и вот уже крики преследователей замерли далеко позади:

– Они пропали! Они погибнут! Надо стеречь вход и выход, на случай, если, по милости Слова, они найдут дорогу!

Мэйуид продолжал идти, сворачивая то в одну, то в другую сторону, попадая в тупики, выискивая обходные пути. Сликит покорно следовала за ним. Наконец он замедлил ход, потом остановился и положил свою ношу на землю. Сликит сделала то же самое.

– Но мы действительно никогда отсюда не выйдем! – ужаснулась Сликит и с опаской посмотрела вверх, на недосягаемое небо.

– Мэйуид не раз слышал это о Лабиринте, госпожа, но Мэйуиду случалось приходить сюда и выбираться отсюда. Да, смиренному Мэйуиду доводилось выходить отсюда целым и невредимым.

– Но как? – удивилась Сликит.

– С большим трудом, госпожа. Мэйуида нелегко испугать, но ему бывало страшно, ему и сейчас страшно.

– Разве ты не знаешь, где мы находимся? – прошептала она встревоженно.

– Мэйуид с сожалением должен признаться, что не имеет ни малейшего понятия. Но не все потеряно. Не надо сходить с ума: в данный момент мы в безопасности. Сидимы послоняются около входа и примут наше отсутствие за доказательство смерти. А Мэйуид, в свою очередь, сочтет подобную уверенность за свидетельство негибкости их ума. Нельзя считать крота мертвым, если ты не видел его труп. – Мэйуид подошел поближе к Сликит: – О подруга по несчастью, поговорим теперь о приятном – о пище в Лабиринте. Черви? Не много, но есть. Слизняки? Достаточно. Пауки? Много. Мы не будем голодать, госпожа, поэтому останемся здесь. Ты позаботишься о детенышах, а я, смиренный, начну искать путь к южной части Лабиринта. И так мы дождемся дня, когда детеныши подрастут и смогут передвигаться сами. Когда все будут считать нас погибшими, мы ускользнем незамеченными и отправимся в Грассингтон, к старым друзьям и новым ходам.

– Но у меня не было детей. Мне никогда не приходилось ухаживать за кротятами.

– Ах да… – пробормотал Мэйуид, взглянув на беспомощные пищащие комочки. Однако он тут же принял самый победоносный вид, на какой был способен со своим невзрачным телом и потертым. рыльцем. – У меня для госпожи две новости: хорошая и плохая. Хорошая состоит в том, что госпожа больше не бездетна. А плохая – в том, что кротят двое. Мэйуид осмеливается предложить госпоже нажевать червей и положить их в ротики малышам; правда, Мэйуид предпочел бы не видеть такого кормления. Однако даже он может показать, как это делается.

Детеныши выжили, оказавшись на попечении двух весьма и весьма неопытных кротов, – видно, им была уготована долгая жизнь. Редко можно встретить родителей столь неуклюжих, нетерпеливых, вспыльчивых, а иногда и безразличных, как эти двое: Сликит и Мэйуид.

Однако кроме перечисленных они обладали еще одним качеством, которое компенсировало все остальные, – умением любить. Каждый из них дал себе обет заменить этим малышам родителей: Мэйуид – Триффана, а Сликит – Хенбейн. И они не опускали лап, как бы трудно ни было. Мэйуид и Сликит устали, стали раздражительными и нетерпеливыми, но первые критические недели они выдержали, детеныши выжили, и… они были под защитой и покровительством Камня.

Постепенно кротята научились ползать, потом держаться на лапках, смотреть, смеяться, даже пытались говорить… Сликит и Мэйуид впервые немного успокоились и вдруг поняли, что теперь, когда на них неожиданно свалились эти непонятные родительские обязанности, они узнали друг о друге гораздо больше, чем узнают другие за всю жизнь.

– Госпожа, – сказал однажды Мэйуид, – один из детенышей – он, а другой – она, и ни у того ни у другой нет имени!

– Хеабелл и Уорф, – мгновенно предложила Сликит.

– Госпожа! Так быстро?! – воскликнул Мэйуид, удивленный и восхищенный.

– Я давно уже придумала эти имена, – призналась Сликит.

– Мэйуиду кажется, высокоумная Сликит вспомнила, что их родители тоже так получили свои имена: она – по названию цветка, а он – по названию места, хотя оба имени довольно печальны. Госпожа сделала поистине мудрый выбор.

– Колокольчик я впервые увидела высоко, на Аффингтонском Холме. И, глядя, как он покачивается на ветру, я впервые подумала, что есть иной путь, кроме Слова. У этой малышки в характере чудесная легкость, она заставляет вспомнить колокольчик.

А Уорф – это река, чистая и с сильным течением, которое ничто не остановит. И этот – такой же. Вот почему я выбрала эти имена.

– Мэйуид восхищен: госпожа – просто поэт!

Сликит вздохнула и спокойно произнесла:

– Во имя Слова я сделала в своей жизни многое, чего сейчас стыжусь! Теперь у меня наконец есть возможность встать на путь Камня. Не знаю, смогут ли меня принять последователи Камня такой, какая я есть, я воспитывалась в Верне и не привыкла к обычаям последователей Камня. Но ведь ты, кажется, принял…

– Я, госпожа, принял тебя? Я, ничтожный, благодарен милостивой госпоже за то, что она принимает меня и оказывает мне честь, говоря со мной! Мэйуид надеется, что со временем Сликит увидит, что в этом невзрачном теле бьется сердце столь же доброе, как у всякого другого крота, верующего в Камень.

Они смотрели друг другу в глаза и были очень взволнованны. Они могли бы сказать друг другу больше, подойти ближе и коснуться друг друга, как хотелось этого обоим… Но прибежали малыши. Их широко раскрытые глаза излучали радость и любопытство. Снег медленно падал, погода пока была хорошая, но небо уже приобрело зимнюю холодную окраску.

– О жизнерадостная Хеабелл и ты, храбрый Уорф, послушайте, что вам скажет Мэйуид. Подойдите поближе к Сликит.

Дети послушно подошли.

– Итак, разве вы не смелы? Конечно смелы. Разве не бесстрашны? Конечно бесстрашны! Рассказывал ли я вам о Камне? Нет, не рассказывал. Что ж, я не самый лучший рассказчик, и Сликит пока – тоже. Но Камень существует, он спасет и сохранит вас; ведь чтобы спастись, недостаточно даже очень крепких и острых когтей. Снег означает зиму, а зима – неважное время года в Лабиринте. Итак, нас обкидают… приключения!

Хеабелл и Уорф переглянулись. Они поняли не столько слова, сколько озабоченность Мэйуида. Значит, они покинут наконец эти высокие стены и увидят, что за ними. Они еще теснее прижались друг к другу.

– О юные кроты, – продолжал Мэйуид, – посмотрите кругом в последний раз. Это был ваш первый дом, который вам сейчас предстоит покинуть. Следуйте за мной и знайте, что Сликит идет сзади. Делайте, как мы скажем, доверяйте нам и… помните это место!

Дети, которые только-только начали говорить, молча кивнули. Хеабелл заплакала, нахмурился и Уорф. Трогательно сдерживая слезы, они приготовились к путешествию, пообещав:

– Мы будем очень стараться.

И они отправились в путь: Мэйуид – впереди, за ним – дети, Сликит шла последней. Она терпеливо ждала, когда Уорф останавливался посмотреть на дерево, под которым они с сестрой играли, или еще на что-нибудь, что он хотел хорошенько запомнить. Он теперь отмечал про себя каждый поворот, как это делал Мэйуид, запоминал дорогу, как настоящий следопыт.

Хеабелл глубоко вздыхала, и Сликит улыбалась, глядя на нее. В эти моменты малышка напоминала свою мать, Хенбейн. Но не ужасную Хенбейн, грозу кротовьего мира, а другую, однажды доверившую Сликит свою радость, когда почувствовала в себе шевеление детенышей. Теперь эти детеныши были здесь, живые и невредимые, и Сликит, воспитанная как сидим, вдруг почувствовала себя матерью. Но она не собиралась забывать, чьи это дети и что они могли унаследовать. Когда-нибудь она честно расскажет им об этом. Кроту, который смотрит в будущее, лучше знать и о прошлом.

Мэйуид вывел их из Лабиринта южной дорогой. Они оставили мрачный Верн позади и теперь пробирались в Грассингтон. Они ушли вовремя. Над Верном уже собирались черные тучи, холодный зимний ветер крепчал, зима покрыла все своей белой пеленой.

❦

Когда холодный ветер настиг Триффана и Спиндла, они уже перевалили через Темную Вершину и спускались к югу.

Сначала Триффан передвигался очень медленно и с большим трудом, потому что плохо видел, а лапы были изранены и слабы. Но постепенно к нему вернулись силы, и, хотя голову покрывали страшные рубцы, а зрение оставалось так себе, лапы зажили и он уже мог идти довольно быстро.

Чтобы облегчить Триффану путь, Спиндл старался идти вдоль дорог ревущих сов. Хотя это и рискованнее, но зато земля там более гладкая. Они старались идти ночью, и горящие глаза ревущих сов задолго предупреждали их об опасности. Еще одно преимущество маршрута состояло в том, что, кроме них, ни один крот там не ходил. Встретились лишь грач и пустельга, для которых крот – не такая уж легкая добыча, особенно если крот готов пустить в ход когти.

Они многое узнали о ревущих совах. За время, проведенное в Вене, кроты привыкли к их постоянному шуму и дыму; избегать взглядов ревущих сов они тоже научились. Эти совы двигались слишком быстро, чтобы замечать кротов.

Таким образом, к середине декабря, когда выпал первый снег, Спиндл мог уже сказать Триффану:

– Мы прошли больше половины пути, Триффан, и ты окреп. Вот она, сила молитвы! Есть надежда, что мы доберемся домой!

Триффан печально улыбнулся и промолчал. Спиндл стал привыкать к такому настроению друга. Путь назад был совсем не похож на дорогу в Верн. Тогда Триффан часто встречался с кротами и рассказывал им о Камне, а теперь они пробирались тайком. Триффан считал возвращение временем размышлений и не хотел никого видеть. Иногда они забивались в какую-нибудь нору, прячась от холода, и сталкивались со случайными кротами.

– Вы бродяги? В такую погоду надо сидеть в своей норе, – говорили им обитатели нор, а потом добавляли уже потише, обращаясь к Спиндлу: – Твой дружок-то совсем плох, как я посмотрю. Попался в лапы лисе? Он долго не протянет… А куда вы идете?

– Искать целителя по имени Крот Камня, – обычно отвечал Спиндл.

– Отличная шутка, приятель, но я бы на твоем месте так не шутил. Эта система теперь принадлежит Слову, здесь не говорят о Камне…

– Крот Камня скоро явится, – отвечал Спиндл.

– Возможно. А вы, значит, отправились искать его? Что ж, наверное, только он один и сможет помочь твоему другу. А целителей теперь не осталось! Если кто-то заболевает, значит, такова воля Слова!

Странно, но никто из встреченных не выдал их грайкам. Может быть, помогая бродячим последователям Камня, они выполняли внутреннюю потребность души. Кроты часто приносили им поесть и позволяли отдохнуть в своих норах. Немало было и таких, кто приходил потом пожелать счастливого пути и благополучного возвращения домой. И совсем немногие крепко сжимали лапу Спиндла, чувствуя в нем веру, которую они не решались открыто исповедовать, и шептали:

– Если вы найдете Крота Камня, назовите ему наши имена. Мы помогли вам ради него!

Когда кроты уходили, Спиндл говорил Триффану:

– Камень не оставил нас, Триффан, он посылает нам помощь. Мы дойдем домой! Скоро опять будет Самая Долгая Ночь, и, может быть, к тому времени мы найдем Камень, чтобы помолиться и дотронуться до него. Это тебе поможет.

Но Триффан все глубже уходил в себя, в свою веру и свои сомнения. Когда он спотыкался, Спиндл не знал, объясняется ли это только поврежденным зрением или причина глубже – в душе.

Самая Долгая Ночь приближалась. Но Спиндл боялся, что они ее не увидят, замерзнув в пути: давно уже не было такой ужасной погоды. Дул северный ветер, такой ледяной, что временами казалось, дыхание застывает в горле. Замерзли ручьи, вымирали черви, даже в самых глубоких ходах холод пробирал до костей.

Ветви деревьев с треском ломались и падали; иногда ветер на какое-то время прекращался, тогда все вокруг стояло неподвижно, скованное морозом, птицы устраивались на ночлег и, закоченев, падали на землю. Лисы рвали на куски их мертвые тела. Это было страшное время, и все же Спиндл не переставал верить в помощь Камня, и они продолжали идти. Они продолжали идти, даже когда возобновился дикий, сумасшедший ветер, от которого все живые существа искали укрытия.

За несколько дней до Самой Долгой Ночи погода стала такой невыносимой, что перед ними встал выбор – спрятаться или умереть. Поесть можно было только замерзшую падаль, и Спиндл притащил ее в подобие укрытия, где кроты спрятались от ревущей снежной вьюги. Земля превратилась в выветренную ледяную корку, а в лесах все было завалено снегом.

Наступила Самая Долгая Ночь. Сумрак куполом накрыл весь кротовий мир. Ветер утих, падал снег. Камни стояли одиноко. Никто из кротов не осмеливался подходить к ним: ни в Эйвбери, ни в Роллрайте, ни в Кэйр Карадоке, ни в Аффингтоне, ни в Данктоне, ни в Файфилде, ни в Шибоде. Камни были оставлены. Великие Камни впервые за долгие столетия, с тех пор как явился великий Бэллаган, были покинуты. Поистине всюду властвовали грайки. Однако везде оставались еще кроты, которые по крайней мере думали в этот день о Камне. Еще меньше было тех, кто пустился в путь в эту ночь, но из-за холода не смог выбраться на поверхность и приблизиться к Камням. Грайки властвовали на земле, но не в сердцах кротов.

Может, были и такие, кто высунул рыльце на поверхность и всматривался в темноту, когда пришел час празднования. Так поступил Спиндл. Но воздух оказался странно тяжелым и холодным, земля растрескалась от мороза, небо темно-серое, как сама смерть, деревья, трава, скалы, замерзшая вода – ничто не двигалось. Да, Спиндл, как многие другие, выглянул наружу и тут же спрятался снова.

– Сегодня наверху опасно, Триффан, – проговорил он, – кажется, весь мир притаился и не решается двинуться. Невероятно холодно! Лучше нам помолиться прямо здесь.

Тут Триффан зашевелился. И потянулся рыльцем к выходу. Он явно был встревожен: то подходил к выходу, то возвращался обратно. Становилось все темнее. Ветер совсем стих, а мороз буквально обжигал.

– Лучше не выходить, Триффан. Лучше остаться.

Здесь поблизости нет Камня…

– Всегда есть Камень, – уклончиво ответил Триффан.

– Что тебя беспокоит? Ты хотел бы отпраздновать Самую Долгую Ночь?

– Кротовий мир ждет. Пришла Самая Долгая Ночь. Нет сегодня последователя Камня, который не ждал бы знака. Нас мало, мы угнетены и разобщены, но уверяю тебя, Спиндл, многие сейчас ждут, как мы с тобой. Он придет, Спиндл, и я уверен, Камень даст нам надежду. Пойдем со мной наверх и будь моими глазами, я еще плохо вижу. Посмотри, нет ли там Камня или кого-нибудь из кротов. Пойдем, Спиндл…

До сих пор он говорил тихо и спокойно, и вдруг рванулся и, не слушая предостережений Спиндла, полез из норы в морозную ночь. Когда Спиндл попытался удержать его, Триффан с неожиданной силой, присущей одержимым, оттолкнул его. И Спиндл отпустил его в снежную пустыню, на поиски Камня. Сам же последовал за Триффаном, чтобы не дать ему потеряться и погибнуть; и Спиндлу, с его острым зрением, удалось увидеть то, чего не видел Триффан. Воздух был все еще мертвенно спокоен, но высоко в небе бесстрастные, тяжелые облака начали рассеиваться.

❦

Триффан был прав, последователи Камня во всем кротовьем мире ждали этой ночью знака. Позже многие будут рассказывать о своем ожидании и как они его дождались.

Глубоко в Вене данбарские кроты изо всех сил цеплялись за жизнь, но уцелели немногие. В это самое время Фиверфью ждала у выхода на поверхность, на восточном склоне холма. Это был не ее тоннель. К югу от места, где она находилась, лежал Вен, тихий, как всегда; мерцали его огни, чернели дали, слышались приглушенные звуки, издаваемые двуногими и редкими ночью ревущими совами, чьи глаза видны были издалека.

Неподалеку от Фиверфью сидел крот и смотрел на нее, но она его не замечала. Это был Хит, которому Старлинг поручила Фиверфью, хотя он оберегал бы ее и без просьбы Старлинг. Фиверфью нравилась ему, и, кроме того, все эти кротовьи годы, пока не было Триффана, она была так добра к их детям, часто рассказывала им о Камне, о почти забытых традициях и обрядах.

Уже многие месяцы Фиверфью болела и грустила, а с октября она просто не находила себе места. Болезнь распространилась ниже, зрение и слух притупились, лапы постоянно ныли.

«Смотри за ней, Хит, я не могу оставить детей в Самую Долгую Ночь, – сказала Старлинг. – Следуй за ней, куда бы она ни пошла, и повторяй молитвы, которым она научила нас».

И Хит последовал за Фиверфью, оберегая ее, как Спиндл в это время оберегал Триффана. В эту ночь двое искавших Камень и двое охранявших их оказались на поверхности, на лютом морозе. Небо всей своей тяжестью навалилось на землю, стараясь убить на ней всякую жизнь и надежду. Двое кротов искали Камень.

Потом, как по волшебству, с востока подул ветерок, нарушил давящую неподвижность. – Сначала ветерок был очень слабый, а потом усилился, это был добрый, радостный ветер. Пожухлая трава зашевелилась рядом с выходом из тоннеля, где сидела Фиверфью. А там, где был в это время Триффан, качнулись самые тонкие ветви деревьев. И над ними обоими плыли облака, постепенно наполняясь светом. Над Веном это выглядело изумительно красиво. Кроты Вена, привыкшие к туману в низинах, из-за которого они всегда видели небо сквозь дымку, теперь увидели его таким, каким оно сияло всем остальным жителям кротовьего мира. Сначала зажглась одна звезда, потом две, потом тысячи звезд. Да, это было сияющее и величественное небо Самой Долгой Ночи.

А что случилось потом, запомнил каждый, кто смотрел на небо. Появилась одинокая, большая яркая Звезда. Она зажглась на востоке, откуда дул спасительный теплый ветер. Эта Звезда притягивала к себе взгляды всех кротов, и они смотрели на нее в священном трепете. Никто никому не подсказывал, что надо говорить этой Самой Долгой Ночью, но с удивлением и восторгом каждый шептал:

– Это знак. Явился Крот Камня!

Хит тоже смотрел на Звезду и с упоением шептал те же слова. И потому он не заметил, как Фиверфью кинулась вдруг в промерзший тоннель. Она бежала так быстро, как будто знала дорогу, которую когда-то долго искал Мэйуид. Она бежала из одного тоннеля в другой, и свет Звезды освещал ей вход за входом и проливался, яркий и чистый, на письмена Данбара.

Она бежала все быстрее, иногда касаясь стен тоннелей. А в это время в другом месте Спиндл тронул друга за плечо, чтобы Триффан поднял голову к небу и, как другие кроты, увидел Звезду, которая была знамением.

– Грядет Крот Камня! – воскликнул Триффан. – Видишь? Он дает нам знак! Грядет Крот Камня!

Он говорил радостно, как раньше, слезы лились из больных глаз и сияли в свете Звезды. Спиндл знал, что теперь надежда в душе Триффана воскреснет, а вера окрепнет после этих слез, пролитых при свете Звезды надежды Самой Долгой Ночью.

Все звезды на небе засияли ярче. Потрясенные кроты шептали:

– Эта Ночь – Самая Долгая. Это поворот к свету. Скоро будет свет, грядет Крот Камня!

А Фиверфью все бежала по тоннелям, освещенным звездами, минуя письмена, оставленные когда-то ученым кротом; в письменах этих говорилось: однажды явится Крот Камня. Фиверфью оказалась наконец у грота, вход в который загораживала каменная глыба, чтобы ни один смертный крот не мог бы ее отодвинуть. Припав к земле, она внимала звучному эху, которое было гласом мудрости, обращенной к молодости, к будущим поколениям. Наконец эхо угасло, и осталось лишь одно слово:

– Слушай!

Фиверфью поняла, что уловила зов грядущего Крота Камня. Он был еще далеко, но она знала, что зов обращен к ней. Как и многие другие кроты этой ночью, Фиверфью повторяла:

– Крот Камня! Крот Камня! – и смеялась от радости. Именно ее, последнюю молодую кротиху Вена, он звал помочь ему, собираясь вскоре явиться, и она была нужна ему. Фиверфью почувствовала: Камень с нею! Это он поведет ее, он осветит ей путь.

Фиверфью выбралась на поверхность. Сверху лился свет: с востока – для всего кротовьего мира, кроме Вена, а для Вена – с запада. В свете огромной яркой Звезды облезлое рыльце Фиверфью казалось белым, а мех – густым и блестящим. Ее ждал Хит.

– Ты искал меня? – спросила Фиверфью.

Хит кивнул и хотел идти с ней.

Но она ласково дотронулась до его лапы и покачала головой:

– Нет, мой друг, не сейчас. Вы придете на его зов, но не прежде. Будь готов привести Старлинг, когда настанет время.

– Но ты заблудишься в тоннелях или тебя убьют! – возразил Хит.

– Камень ведет меня, он меля не оставит.

Прежде чем отправиться в путь, она вернулась к Старлинг, чтобы проститься.

– Приглядывай за ними получше, – прошептала Фиверфью, имея в виду детей и стариков, которые были еще живы.

– Мы будем стараться, – ответила Старлинг, – когда-нибудь мы тоже придем. Я позабочусь, чтобы они были живы и здоровы, и когда-нибудь мы придем, Фиверфью, многие придут.

Фиверфью радостно засмеялась. Хиту и Старлинг показалось, что звезды освещали землю, на которую ступали ее лапы, когда она отправилась на запад – выполнять свою великую миссию.

❦

– Почему мы сегодня идем ночью? – спросил крот, которого мало бы кто теперь узнал.

– Эту ночь запомнят многие кроты, и я бы хотел, чтобы ты тоже ее запомнил, – ответил Босвелл. – Нам идти не так уж далеко.

Бэйли посмотрел на старого крота с любовью. Босвелл помнил: когда-то у Триффана было такое же выражение. Сколько же лет назад это было? Босвелл не смог вспомнить точно: годы, кроты – все перепуталось. Должно быть, не так уж давно.

– Светло, как днем! – воскликнул Бэйли.

Он почти бежал этой звездной ночью. Бэйли, воспитанный Хенбейн, просто не мог бы так бежать. Того Бэйли Босвелл уничтожил. Вернее, тот Бэйли исчез где-то в долгом и суровом пути, он отпал, как падают сухие листья с дерева, постепенно обнажая крепкие ветки. Исчезли его грузность, его изнеженность, капризность и потливость непривычного к движению крота. В этом путешествии родился новый, никому доселе не знакомый крот. Теперь он выглядел старше, чем раньше, гораздо более сильным и стройным, в его походке чувствовалась уверенность, а когти стали крепкими. Теперь ему иногда случалось смеяться. Он сохранил наивность и простодушную веселость, которой отличался, когда жил с сестрами Старлинг и Лоррен. Все они были детьми, Данктон еще принадлежал им, и в Бэрроу-Вэйле раздавалась детская болтовня и радостный смех.

Глядя на Бэйли в последние дни пути, когда цель путешествия была уже почти достигнута, Босвелл вспомнил, о чем подчас многие забывают: кроты могут меняться или, по крайней мере, сбросить с себя все темное, что овладевает порою их душами. Но Босвелл знал также, что не проходят бесследно старые испытания судьбы. Отсюда сумбур в мыслях и робость души бедного Бэйли, который считал себя недостойным, но больше всего на свете хотел встречи со Старлинг и Лоррен. Мудрый Босвелл тяжело вздохнул: сколько времени кроты тратят на переживания!

Но в эту ночь прошлое не омрачало душу Бэйли. Он смотрел, как и все остальные, на сверкающую Звезду. Он, вероятно, был одним из немногих, кто не знал и даже не догадывался, что эта Звезда знаменовала Пришествие Крота Камня.

– Что это за Звезда, Босвелл? – спросил Бэйли, стараясь закинуть голову повыше, потому что Звезда была над ним.

– Что за Звезда? – переспросил Босвелл, продолжая идти и не поднимая головы. – Все кроты знают, что это за Звезда. Ее появление значит, что грядет Крот Камня.

– О! Куда же мы идем? – воскликнул Бэйли.

– Теперь уже недалеко, – вздохнул Босвелл.

Бэйли посмотрел на старого крота сбоку, и ему показалось, что мех Босвелла сверкает даже ярче, чем искрящийся снег и даже сама Звезда. И в то же время Босвелл показался ему сейчас очень старым и таким слабым, что Бэйли захотелось оградить его от тягот пути.

– Я думаю, тебе лучше отдохнуть, – сказал Бэйли, – ты ведь очень стар!

– Не приставай ко мне с глупостями! – ответил Босвелл с некоторым раздражением. – Все остальные кроты могут спокойно смотреть, но мы должны идти.

– Смотри! – крикнул Бэйли, позабыв о своем беспокойстве за Босвелла, когда они, взобравшись на холм, увидели перед собой море огней под звездным небом.

– Это Вен, – сказал Босвелл. – Я тебе о нем много рассказывал.

Туман в долине рассеялся, и Вен был как на ладони.

– Ты не говорил мне, что он такой! Поразительно!. – Лучше, чем Звезда?

– Пожалуй, – ответил Бэйли, уже не зная, на что смотреть.

– Я покажу тебе кое-что совсем необычное, друг мой, если ты будешь идти, не останавливаясь всякий раз, как увидишь что-нибудь новое, – сказал Босвелл, снова двинувшись с места. – Пойдем! – Смотри и слушай, крот, – добавил Босвелл через некоторое время, – и запоминай, многие будут спрашивать тебя об этой ночи.

Перед ними, вдалеке за деревьями, яркое сияние высвечивало силуэты стволов. Они подошли ближе и увидели наконец, что сияние исходит от большого Камня, который улавливал свет Звезды, сверкавшей прямо над ним. Камень словно светился изнутри.

– Этого не может быть, – прошептал Бэйли, охваченный священным трепетом. Он невольно остановился и пропустил Босвелла вперед. – Мы идем к Камню? – спросил Бэйли.

– Да.

– Как его имя?

– У него было много разных имен в разные века. Но имя, которое дал ему Триффан, – одно из самых лучших. Он назвал его Камнем Комфри. Пусть будет так! Это единственный Камень в мире, названный по имени крота, а не наоборот.

– Послушай, Босвелл! – сказал Бэйли. – Слышишь?

Это был слабый звук, похожий на тихий гул. Он исходил от Камня.

– Слушай! – повторил Бэйли.

– Я знаю, мой дорогой, я слышу, – мягко ответил Босвелл.

А Бэйли заплакал при виде такой необыкновенной красоты. В Самую Долгую Ночь Камень, около которого умер Комфри, сиял ярче всех других Камней кротовьего мира. Он был абсолютно белый. Его белизна была яркой и чистой, и вокруг простиралось, наполняя собою небо, Безмолвие. Летописцы утверждают, что многие слышали его в ту ночь, как слышала его Фиверфью. Потом свет Звезды стал бледнее, и сделалось как-то пусто.

Бэйли плакал, как крот, потерявший все и теперь жаждущий снова обрести утраченное.

– Крот Камня идет к нам на помощь? – спросил он Босвелла.

– Да, – ответил Босвелл устало.

– Босвелл!

– Что, Бэйли?

– Что мы будем делать здесь?

– Ждать, – улыбнулся Босвелл. – А пока мы ждем, ты мог бы поискать червей и вырыть нору около Камня Комфри.

– Мы будем ждать долго?

– Может быть, недели. А может быть, месяцы.

– Кого?

– Кротиху.

– Но зачем?

Босвелл улыбнулся мудрой улыбкой старца над нетерпением молодости:

– Она нужна мне, Бэйли. Я стар, и мне недолго осталось жить.

– Не говори так, Босвелл. Я не люблю, когда ты так говоришь!

– Что ж, это правда. Но не бойся. На земле и под землей достаточно храбрых и верных кротов. Мой путь почти завершен, и приход кротихи не будет напрасен.

– Босвелл, – прошептал Бэйли, когда заря окрасила небо на востоке, – куда пропал свет Камня Комфри?

– Он – в сердцах верующих в Камень. Этот свет поможет им услышать Безмолвие, когда явится Крот Камня.

– Этот свет – в сердце Триффана?

– Да.

– А Спиндла?

– Да.

– И Мэйуида?

– Да.

– А Хенбейн?

– Не знаю.

– Послушай, Босвелл, и в сердце Старлинг? – спросил Бэйли со слезами.

– Да, и в ее сердце тоже.

– Когда же явится Крот Камня? – спросил Бэйли, уже почти засыпая.

Тихого ответа Босвелла Бэйли уже не услышал. Глаза его были закрыты. Он спал перед Камнем Комфри, освещенный светом восходящего солнца.

❦

Пока Бэйли спал, армия кротов пришла в движение. Кроты шли отовсюду, в том числе из завоеванного Шибода, в их глазах горел отсвет Звезды. Они видели Звезду и поняли ее как знак, обещанный Алдером, – знамение Пришествия Крота Камня. И вот толпы кротов обрушились на грайков, охранявших тоннели Шибода. Это была неудержимая мощная лавина. Она не знала пощады. Она, как сказал Алдер, начавшись, не кончится до тех пор, пока кротовий мир не станет поклоняться Камню, а Слово не будет забыто.