Текст книги "Смерть от воды"

Автор книги: Торкиль Дамхауг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

11

Лисс сидела в кафе рядом с заводской проходной, разложив перед собой газеты. Был четверг, прошла уже целая неделя с исчезновения Майлин, и теперь сестра выбралась на первые полосы центральных газет. Накануне к матери обратились из полиции. Они хотели расширить информацию, с именем и фотографией, в надежде получить больше зацепок. Мать спросила Лисс, что она думает, хотя, конечно, уже приняла решение согласиться.

Лисс все откладывала чтение газет. Но фотография Майлин встречалась ей в каждом киоске и супермаркете. Отворачиваться не помогало. В «ВГ» она обнаружила большой материал о Бергере под заголовком «Не жалеет». Ведущий ток-шоу не видел ничего плохого в том, что высмеивал гостя передачи, не явившегося на «Табу». Была процитирована одна из его реплик с передачи: «Кажется, молодая психолог-феминистка так и не удостоит нас своим визитом. В последнюю секунду, видимо, ее снова призвало к себе быдло».

В «Дагбладе» была большая статья о Майлин. О ее работе с жертвами насилия, мнение двух бывших пациентов, которым она помогла. На следующей странице интервью с Турмудом Далстрёмом, который хвалил научную работу Майлин. Под ней заголовок «Коллеги в шоке». Фотография Турюнн Габриэльсен и его,Пола Эвербю. Кажется, ее сделали в приемной, где Лисс разговаривала с ними несколько часов назад.

Она сидела и смотрела на маленькое, украшенное к Рождеству деревце, мерцающее цветными лампочками. Люди проходили мимо с полными мешками покупок. Они суетились, покупали подарки к Рождеству, будто ничего не случилось, будто бы лицо Майлин на первых полосах ничего им не говорило… И «Дагбладе», и «ВГ» напечатали ее фотографию, которую Лисс раньше не видела, наверное недавнюю. Где-то в глубине спокойного взгляда Лисс заметила, что он молит о помощи. Она свернула газеты и бросила на пол.

Официант тут же оказался у ее столика. Очевидно, он ее узнал.

– Эспрессо? – спросил он.

– Двойной.

– Еще что-нибудь?

Много чего еще. Ее вдруг озарило. Попросить его сесть за столик и положить огромные ручищи поверх ее. Тыльные стороны ладоней были сплошь покрыты маленькими черными волосиками. Напомнили руки Зако.

Через секунду он вернулся с кофе. Положил на блюдце маленькую шоколадку в золотой фольге.

– Скоро Рождество, – сказал он с подобием улыбки в глазах.

Она достала красный блокнот. Рассмотрела почерк Майлин. Буквы были косыми и неровными, почти как у ребенка, подумалось ей. И вообще, в Майлин было что-то детское. Притом что она всегда знала, что делать.

Она написала:

Почти всему, что я знаю, меня научила Майлин. Но только не тому, что с этим делать.

Страсть – это только ненависть и любовь.

Ребенок, ищущий любви, сталкивается со страстью.

Была ли Майлин в офисе в тот вечер?

Турюнн Габриэльсен. Ревность.

Спросить Далстрёма, что произошло между ней и Майлин.

Руки Пола всегда холодные и склизкие.

Майлин: на дачу вечером в среду. Позвонила Вильяму. Еще кому-нибудь? Послала мне сообщение в четверг. Связалась с Бергером? Виделась ли она с Бергером?

Табу. Нам нужны табу.

Пациент, с которым она договаривалась: Й. X. Виделась ли она с ним?

Death by water. Какое-то название. Фильм? Можно ли умереть, если выпить слишком много воды? Офелия.

Как насчет Вильяма? Видела ли Майлин, кого он напоминает?

Она долго смотрела на последнее предложение. Сама не думала об этом сходстве, пока не написала.

Его манера говорить. И еще мимика.

Когда мы в последний раз говорили с отцом?

Папа.

Она сунула блокнот обратно в сумку. Хорошо, когда он там. Блокнот Майлин. Теперь он ее. Может, Майлин хотела, чтобы она в нем писала. Подумав об этом, она снова вытащила блокнот.

Почему я почти ничего не помню из детства?

Я помню дорогу в школу, пару учителей, даже имена некоторых. Я помню, как Таге пришел к нам домой и что мы его ненавидели. Я помню, как мы сидели на диване и смотрели отца по телевизору, а мать вышла, не хотела сидеть вместе с нами. Но обо всем остальном мне надо было спросить тебя, Майлин. Я не помню отца, пока он не уехал. И все равно я его ясно себе представляю.

Куда делись воспоминания? Они совсем исчезли или распиханы по ящикам, которые больше не открыть?

Полицейского в Амстердаме зовут Воутерс. Я пыталась забыть его фамилию. Не могу, может, я смогу забыть, что там произошло? Если придумаю себе другую историю о ночи на Блёмстраат. Буду рассказывать ее снова и снова. Так много раз, что она превратится в воспоминание и вытолкнет то, что я вижу сейчас.

Она доехала на трамвае до вокзала, поднялась по лестнице в здание. Еще полчаса оставалось до автобуса в Лёренскуг. Боялась ехать туда. Мать попыталась что-то украсить. Повесила звездочку на окно. Достала вертеп, который всегда стоял на книжной полке перед Рождеством. Раньше Майлин и Лисс по очереди добавляли в него фигурки каждый день. Осликов и Иосифа, волхвов, пастухов, ангелов, Марию, младенца Иисуса клали только утром в само Рождество. Мать сохраняла ритуал после переезда. Ни одной секунды за свою жизнь она не верила в то, что происходило в этих яслях. Но фигурки надо было расставлять, одна и та же церемония год за годом. А теперь казалось, она их достала, чтобы они привели Майлин домой к Рождеству, она ведь всегда была дома, когда выставлялась колыбель с младенцем.

Лисс медленно шла по переходу к автовокзалу. На полпути развернулась. Мысль провести ночь в доме в Лёренскуге была невыносима. Потащилась обратно в здание вокзала. И в этот момент заметила человека у газетного киоска. Он был худой, костлявый, с взъерошенными черными волосами. Она тут же узнала того типа, что появился в кабинете у Майлин в первый день ее приезда. На нем был тот же самый бушлат с якорем на нагрудном кармане. Теперь он разговаривал с какой-то девушкой в пуховике и грязных джинсах.

Лисс подошла к нему:

– Узнаешь меня?

Парень взглянул на нее. У него была вмятина на лбу под челкой.

– А должен? – спросил он равнодушно.

– Мы виделись два дня назад. В кабинете Майлин Бьерке.

В нем не было ни капли давешнего беспокойства.

– Не знаю, о чем вы.

Но у Лисс всегда была отменная память на лица.

– Это был ты. Ты что-то оттуда забрал. Как тебя зовут?

Он повернулся спиной и поспешил прочь вместе с девушкой в пуховике. Лисс побежала за ними:

– Зачем ты вырвал страницу из ее ежедневника?

– Да хрена ли ты ко мне привязалась?

– Я все рассказала полиции. Они тебя ищут.

Он остановился, подошел к ней:

– Заговоришь со мной еще раз, получишь в морду.

Он схватил девушку за руку и исчез в дверях.

12

Пятница, 19 декабря

Она позвонила Вильяму. Когда он ответил, кто-то громко кричал на фоне, и он ее не слышал, ей пришлось перезвонить.

– Я на семинаре, – извинился он. – Осталась минута до конца перерыва. Что там с машиной Майлин?

– Мне надо ее одолжить.

– Одолжить машину? А можно?

– Почему нет?

– Не знаю. Может, она – доказательство… Извини, Лисс, я совсем плохо соображаю. Наверняка можно. У меня есть запасные ключи на связке. Когда она тебе нужна?

У нее не было определенных планов.

– Собираюсь на дачу ближе к вечеру. Могу заехать и захватить ключи. Мне еще кое-что надо сделать до этого.

*

Мужчина, открывший дверь, был лет сорока с лишним, тощий, с редкими волосами и большими залысинами. Хотя было еще очень рано, он был в костюме и белой рубашке, впрочем не застегнутой доверху.

– Лисс Бьерке, осмелюсь предположить? – произнес он с легкой шепелявостью.

Она это подтвердила, и он впустил ее:

– Я – Одд. Его дворецкий. – Последнее он произнес с небольшим поклоном, после чего шагнул с ковровой дорожки в коридоре и открыл еще одну дверь. – Бергер, визитер пожаловал.

Лисс услышала в ответ какое-то ворчание. Мужчина, назвавшийся Оддом, помахал ей:

– Бергер принимает в гостиной.

Она была готова вот-вот расхохотаться от этой торжественной манеры изъясняться, но сдержалась.

Гостиная была светлая, с широкими окнами и эркером, выходящим на улицу Лёвеншольд. Мужчина, узнаваемый по фотографиям в газетах и телепередачам, сидел за письменным столом у окна и тюкал двумя пальцами по клавиатуре. В жизни он выглядел старше, лицо было желтое, осунувшееся.

– Садитесь, – сказал он, не поднимая взгляда.

Она осталась стоять. Ей никогда не нравились приказы, особенно от пожилых мужчин.

Наконец-то Бергер обернулся.

– Хорошо, что вы все еще стоите, – улыбнулся он и скользнул по ней взглядом. – Женщина вроде вас не должна садиться, пока ее не разглядят. – Он указал на диван у противоположной стены. – Вы не похожи на сестру, – заявил он. – Совсем не похожи. Кофе?

Он встал, заполнив собой комнату. На письменном столе стоял латунный колокольчик, он схватил его, позвонил. Тут же в дверях появился Одд.

– Подай нам кофе, пожалуйста, – попросил Бергер.

Одд повернулся к Лисс:

– Латте? Эспрессо? Американо?

Его шепелявость стала отчетливее, и Лисс заподозрила, что это нарочно.

– Эспрессо, – ответила она, – лучше двойной.

Снова небольшой поклон, и Одд исчез. Теперь все выглядело еще смешнее, и Лисс подумала: что это за пьеса разыгрывается перед ней?

– Он представился как ваш дворецкий, – сказала она и с некоторым колебанием села.

– Так он и есть дворецкий, – признался Бергер. – Получил образование в лучшей академии дворецких в Лондоне. Понятия не имею, что бы я без него делал.

– Наверняка хорошо для вашего имиджа, – прокомментировала Лисс.

Бергер, хромая, подошел к креслу с другой стороны стола.

– Разумеется. За счет него я и живу. Годовая зарплата дворецкого не такая уж высокая, и она себя оправдывает.

Он достал пачку сигарет, французских, «Голуаз», предложил ей и прикурил от золотой зажигалки с выгравированными инициалами Э. Б.

– Подарок от спонсоров, – улыбнулся он, заметив, что она разглядывает зажигалку. – Самое большое милосердие в моей жизни демонстрируют спонсоры. Я живу за счет милосердия. Из милосердия.

Дверь беззвучно растворилась, и появился Одд с подносом. На нем стоял серебряный кофейник, чашки, блюдца, сахар и маленький сливочник с молоком. На руках дворецкого красовались белые перчатки, и тут уж Лисс не удержалась от смешка. Никто не спросил, над чем она смеется, а Одд удалился, разлив кофе по чашкам, так же тихо, как появился.

– Я, как вы знаете, виделся с вашей сестрой, – сказал Бергер. – Но не в тот вечер, когда она должна была появиться в студии.

Лисс почувствовала, что он заговорил об этом, чтобы опередить ее.

Он все еще сидел и разглядывал ее.

– А теперь вы хотите узнать, что случилось с Майлин. Это естественно. Вы только что вернулись из Амстердама, как я слышал.

Он обнажил зубы, очень белые, крошечные, похожие на молочные. От этого улыбка его стала шаловливо-детской, по контрасту с помятым лицом и огромным телом.

– А вы защищаете насилие над детьми, как яслышала, – сказала она и затянулась крепкой сигаретой.

– Правда? – Он зевнул. – Это моя работа – провоцировать людей, говорить о том, что их злит и что они обожают слушать. Вы наверняка видели рейтинги моего шоу. Да? Последнюю передачу посмотрело более девятисот тысяч. Мы приближаемся к магическому миллиону. После каждого эфира мы вынуждены останавливать работу телефонных операторов из-за перегрузки. Газеты одного только Осло написали о «Табу» больше двадцати пяти полос. Но разве об этом мы собирались говорить? У меня редко бывают гости, особенно незнакомые дамы.

– О чем же мы собирались говорить?

– О вас, Лисс Бьерке. Это куда интереснее. Молодая женщина отправляется в Амстердам учиться дизайну. И все больше работает моделью. Причем работа все больше сомнительного свойства, по крайней мере с точки зрения обывателя. Давайте поговорим о вашей показной богемности и выборе любовников.

Она со звоном поставила чашку на блюдце.

«Откуда, черт возьми, вы это знаете?» – могла бы она спросить, но заставила себя промолчать. Прогнала мысль, что в эту секунду кто-то ходит по Осло и наводит справки о ее местонахождении. «Воутерс», – промелькнуло у нее в голове.

– Расскажите о себе, Лисс, – призывал Бергер. – Я падок на хорошие истории.

Она моргнула несколько раз, снова пришла в себя. Неужели Майлин рассказывала о ней этому типу? Не похоже на нее. Лисс взглянула на Бергера. Черная челка, свисающая на лоб, скорее подчеркивала, а не скрывала опустошенность на лице. Но посреди этого поля битвы взгляд за узкими прямоугольными очками был мягким и светлым. Она видела отрывки «Табу», выложенные в Сети. Бергер говорил о детях, что их сексуальность неизбежно становится товаром в рыночном обществе, когда все продается и покупается. Он говорил о допинге как о необходимости, если спорту суждено по-прежнему соответствовать нашему запросу на сверхчеловеческое. О легализации героина, более интересного и чистого наркотического вещества, чем алкоголь. Героин убивает удивительно мало людей. К смерти приводит криминализация наркотиков и все, что с ней связано: грязные шприцы, грязный секс, убийства как следствие неоплаченных долгов.

– Я падок на истории, – повторил он. – Особенно когда их рассказывает кто-то вроде вас, хотя мой интерес к красивым молодым женщинам переходит все больше в область академическую. – Он сделал беспомощный жест от области паха к голове. – Все больше в этом направлении, – вздохнул он. – Ну, хватит об этом, расскажите о себе. Тогда я взамен пообещаю: вы узнаете то, зачем пришли.

К этому она была не готова. На секунду так смутилась, что могла бы даже сесть к нему на коленки, как маленькая девочка, стоило только ему попросить. «Надо собраться», – подумала она и сказала что-то о дизайнерских планах. На это он улыбнулся из облака «Голуаза», отчего она проговорила что-то о своих попытках быть моделью: для нее это не имело значения, но кто-то, непонятно зачем, призывал ее заняться этим на полную.

– Не притворяйтесь, будто не понимаете зачем, – скомандовал Бергер. – Вы уже давно заметили, как ваше присутствие действует на других. Может, даже всегда это знали.

– Не всегда, – выпалила она. – Я типичный гадкий утенок, оказавшийся в чужой стае. В начальной школе со мной никто не водился. Да и в средней тоже.

– Могу себе представить, – кивнул он.

Она хотела на этом остановиться, но продолжала рассказывать. О жизни в Амстердаме. Фотосессиях. Вечеринках. Хотела было упомянуть Зако. В последнюю секунду резко повернула разговор:

– Вы собирались рассказать о Майлин. Как вы с ней познакомились.

Снова уголки губ раздвинулись и обнаружили белые мышиные зубки. Без сомнения, он обратил внимание, как резко она сменила тему.

– Майлин мне понравилась, – сказал он. – Вы мне обе нравитесь – такие разные.

– Зачем вы хотели, чтобы она участвовала в «Табу»?

Он откинулся в кресле, скорчив гримасу, будто у него болела спина:

– То, чем я занимаюсь, Лисс, отличается от этих вечных реалити-шоу, которые всем давным-давно надоели. Когда я появляюсь на экране, что-то происходит. В моих шоу есть что-то неподконтрольное, определенно неприятное, даже потенциально опасное. Во-первых, я использую самого себя, свою жизнь. Свои собственные злоупотребления. Насилие, секс и разрушение. А еще я приглашаю много клоунов, которые душу продадут, лишь бы оказаться на экранах. Сначала я был как прокаженный, теперь меня не гнушаются политики и паразиты от СМИ. Это дает им очки. Этих гостей я могу отчитывать и делать с ними что угодно. Все равно, что бы я ни говорил, они одинаково мило улыбаются и стараются выглядеть круто. – Он гулко засмеялся и закашлялся. – Но других я приглашаю, чтобы было сопротивление, – продолжал он, успокоившись. – Я читал некоторые статьи Майлин в газетах и позвонил ей. Она такая же резкая на самом деле, как я предполагал. Но по-другому. Никакой феминистской болтовни. Ее волнует мир вокруг, а не идеология.

– Вы встречались не раз?

– Три. Она была у меня в гостях несколько недель назад. Мы сидели здесь и планировали шоу.

– Я в это не верю, Майлин никогда бы не дала использовать себя для ваших целей.

Он снова засмеялся:

– На это ответа у нас нет. Она хотела превратить передачу в нечто отличное от задуманного мной. И ладно. Лишь бы был градус. Мне нравится, когда люди говорят напрямую. А потом она не появилась.

– Она с вами связывалась.

– Позвонила накануне, – подтвердил он. – Сказала, что хочет со мной поговорить. Какие-то практические вопросы, которые надо разъяснить перед эфиром. Она чудовищно дотошная. Мы договорились, что я загляну к ней в офис по дороге в студию. Что я и сделал.

– Значит, вы все-таки виделись в тот вечер?

– Она послала мне сообщение, что опаздывает, отправила мне код от входной двери и попросила подождать в приемной. Но, как я сказал, она не появилась.

– А вы там сидели?

– Эй, Лисс, я все это уже сообщил в показаниях полиции. Будете еще спрашивать, я решу, что вы работаете на них.

За его дразнящим тоном она заприметила что-то более серьезное, вроде предупреждения. Она затушила сигарету, решила зайти с другой стороны:

– Думаете, мы можем обойтись без табу?

Он глубоко затянулся, подержал немного дым в легких и потом с шипением выпустил его сквозь зубы.

– От каких-то мы избавляемся, но все время появляются новые. Я работаю, чтобы разрушать их быстрее, чем они успевают появиться.

– Зачем?

– Потому что я – революционер, визионер, тот, кто хочет открыть что-то более честное и чистое, чем эта пустая культура, которая нас вот-вот задушит… – Он посмотрел на нее очень серьезно. Потом вдруг осклабился. – Не пытайтесь меня обмануть. Конечно, это никакого отношения к политике не имеет. Я занимаюсь тем, что мне всегда нравилось, – провокациями. Понимаете, почему я перестал быть священником? Если дать детям игрушки, большинство сядет с ними играть. Но некоторые тут же примутся их разбирать, чтобы посмотреть, что там внутри. А потом отбросят их в сторону. Я – такой ребенок. И никогда другим не буду. И прекрасно, что на этом можно заработать кучу денег. – Он снова гулко засмеялся. – Но сейчас я подумываю завязать.

– С телевидением?

– Вообще-то, со всем… Передача после Нового года будет последней. Знаете о чем?

Она не знала.

– О смерти! Смерть – абсолютное табу. Она поглощает все. Ее даже не зацепить.

– Ток-шоу о смерти? Вы, наверно, не первый, кто до этого додумался?

– Я сделаю это по-другому. – Он замолчал.

– Вы меня заинтриговали, – сказала Лисс.

– Ничего не получится без иронии, – улыбнулся он гордо. – И тем не менее все должно быть до смерти серьезно. Больше я ничего не скажу. Вы и так заставили меня выдать слишком много.

13

Она запрыгнула в трамвай на Фрогнервайен. Встала в заднем вагоне, не платя за проезд. Послала сообщение Вильяму. Он все еще был на семинаре, но ответил: «Кафе „Пер на углу“, в час?»

Она была там без четверти. Выпила эспрессо. Вышла, покурила на холоде, купила газету и снова села внутри. Он появился в двадцать минут второго, и это ее разозлило.

– Тебе не надоело зубрить эти законы и параграфы? – сказала она только.

– Давай не будем!

Он заказал кофе латте, она – еще один эспрессо. Неожиданно почувствовала желание, бодрящее больше кофе.

– В этом городе так темно. Свет все время исчезает.

– В Амстердаме, наверно, не сильно светлее зимой, – заметил Вильям.

Лисс не хотела говорить об Амстердаме.

– Я сегодня была у Бергера.

– У Бергера? – воскликнул он. – Что ты там забыла?

Она не ответила. Мимо по тротуару туда-сюда бродила пожилая дама. В руках она держала крошечную шляпку.

– Там безветрие.

Вильям отхлебнул кофе:

– Ты поехала туда, потому что там нет ветра?

Она взглянула на него. Под глазами у него были темные круги.

– Ты говорил, что Майлин выяснила что-то про Бергера. И хотела надавить на него перед эфиром.

– Ты спросила его об этом?

– Я заехала, чтобы составить впечатление. В следующий раз, может быть, спрошу его прямо.

Вильям покачал головой:

– И что, ты думаешь, из этого выйдет? Он рухнет на колени и признается в чем-нибудь? – Вильям казался совершенно потерянным. – Предоставь это полиции, Лисс. Если ты будешь продолжать в том же духе, ты можешь только запутать все дело. – Он откинул со лба длинную челку. – Я тоже недоволен их работой, – сказал он тихо. – Кажется, они не понимают, что шансы с каждым днем уменьшаются. Если только что-нибудь не произойдет в ближайшее время…

Лисс ждала. То, что он оставил за скобками, повисло где-то между ними. Она втянула в себя кофе двумя большими глотками, вздрогнула и отставила чашку.

– Я уверена, ты знаешь, что Майлин выяснила про Бергера.

– Ты права, – ответил он.

Он молчал, она теряла терпение.

– Я хочу, чтобы ты сказал.

Она видела, как у него заходили желваки. Потом он тяжело вздохнул.

– Майлин, очевидно, с кем-то о нем разговаривала, – сказал он. – С кем-то, кого Бергер много лет назад ввел в тайны взрослой жизни.И именно это она хотела выдать в эфире. Рассказать, глядя прямо в камеру.

Лисс закрыла руками глаза:

– Разоблачить Бергера как педофила в прямом эфире?

Вильям взял салфетку и стал ее теребить:

– Она хотела заставить его отменить передачу, чтобы продемонстрировать, что всему есть предел. Я спросил, понимает ли она, какая может быть реакция. Она утверждала, что да. Боюсь, она ошибалась.

Лисс задумалась, потом сказала:

– Бергер уверяет, что она так и не пришла на встречу.

Салфетка порвалась. Вильям уронил кусочек на пол.

– Может, он и говорит правду.

Лисс показалось, что все вокруг затихло. Будто за соседними столиками все замолчали. «Ему больно, – подумала она. – И тебе больно, Лисс».

Она дотронулась до его руки:

– Пойдем прогуляемся. У тебя есть время?

Они пересекли площадь перед Ратушей, пошли дальше по набережной. Во всех окнах горели рождественские звезды.

– Вы собирались пожениться летом, – произнесла она в никуда.

Вильям покосился на нее:

– Откуда ты знаешь?

– Майлин послала мне сообщение. Попросила меня не занимать праздник Ивана Купалы на будущий год.

– Мы же договорились никому не говорить, до Рождества. – Он смотрел прямо перед собой. – Она восхищалась тобой, – сказал он неожиданно.

Лисс вздрогнула:

– Кто?

– Майлин говорила, ты всегда была мужественнее ее. Ничего не боялась. Забиралась на крутые склоны, всегда первая. Прыгала с высоких камней.

Лисс присвистнула.

– Ты все бросила и свалила в Амстердам, – продолжал он. – Майлин же чувствовала себя привязанной к дому.

«Как ты справишься, Лисс?»

– А как насчет тебя? – спросила она, чтобы переменить тему. – Ты смелый?

– Когда надо.

Они стояли у факела мира, на самом краю набережной. Несколько кораблей качались на воде в холодном фьорде. Поднимался ветер. Легкие снежинки кружились на ветру и никак не могли приземлиться.

– Когда ты едешь на дачу?

– После обеда.

Он достал связку ключей, открыл брелок и снял ключ от машины.

– Думаешь, выяснишь там что-нибудь про Майлин?

Она покачала головой:

– Вы же были там с Таге. И полиция тоже.

Она повернулась к пламени, горевшему в листовидном сосуде, протянула к нему руки. Проверила, насколько близко можно поднести руки и не обжечься.